Глава 5 АЛКУИН И ВОЗРОЖДЕНИЕ УМОВ

Глава 5

АЛКУИН И ВОЗРОЖДЕНИЕ УМОВ

Учитель Алкуин находил много удивительного в соловье.

– Такое маленькое серенькое тельце, – заметил он, – и такое крошечное горлышко. Но какая гармония в голосе! Всю ночь звучит для меня его музыка, и, когда я замечаю, сколько в этом миниатюрном создании грации и изящества, я забываю про небесный хор ангелов, воздающий непрерывную хвалу Господу.

Как спокойный учитель из Йорка не жалел труда, чтобы изучить певчую птицу – а он не меньше восхищался и кукушкой, предвещающей весну, – так он совершенно естественно приписывал ее редкий голос щедрости Создателя. Болезненный, достигший среднего возраста Алкуин не мог притворяться. Его благоговение было инстинктивным; его стихи были одной долгой молитвой; этот человек сам наслаждался жизнью, как в другую эпоху делал это Франциск Ассизский.

Он встречал горе с высоко поднятой головой и обходился без официальных утешительных фраз. Когда Алкуин обнаруживал пропажу какого-то особенного соловья, ночного собеседника и товарища, он говорил: «Тот, кто украл тебя из этого ракитника, завидовал моему счастью». Алкуин легко относился к тяготам северной зимы, так описывая ее: «Время для пиров, семейной жизни и спокойного отдыха». Он любил прозрачное вино, возбуждающую беседу и прогулки по пастбищам, и в этом его вкусы совпадали со вкусами короля франков. Хильдегарду он называл «любимой королевой».

Едва Алкуин стал наставником Шарлеманя, как почти сразу же разум и мысли учителя из Йорка повлияли на события во Франкском государстве.

Хорошо теперь говорить о Карле, сыне Пипина, как о Шарлемане. Так прозвали его народы Запада в память о его великих деяниях. Для большинства же людей он по-прежнему оставался королем Карлом, правда некоторым образом отличавшимся от своего отца и других правителей варварских государств. Этот Шарлемань расхаживал среди них в своей грубой фризской тунике и штанах; слушая их шутки, он разражался смехом и дергал при этом ушами; узнав об их преступлениях, он раздувал ноздри и кипел от бешенства. Его суверенная власть, возможно, и исходила только от его осанистой фигуры, но в его присутствии люди чувствовали, как в них просыпается надежда.

Павел Диакон, из знатной лангобардской семьи, тосковавший по своей южной стране и Монте-Кассино, говорил о «спокойной силе нашего верховного повелителя».

В то время как Павел ощущал себя пленником, Алкуин получал удовольствие от своей задачи по обучению полного энтузиазма Карла. Однако мягкий и вежливый учитель вовсе не был близок по духу своему ученику и повелителю. Алкуин упрямо отказывался разговаривать на германском диалекте рейнских областей, считая, что он приемлем лишь для тех, кто желает помолиться и не знает другого языка. Практичному складу ума Шарлеманя он противопоставил кельтскую причудливость и фантастичность. Также он ни за что не соглашался, невзирая на настойчивые уговоры короля, впредь сопровождать вооруженную армию в походах. Алкуин говорил, что его слабое тело не приспособлено для лошадиной спины.

– Но ты же мне сам читал о том, – возражал король, – как царица Савская совершила путешествие к царю Соломону?

– Да, она прибыла в город Иерусалим и многому там дивилась. Но она не последовала за ним в поход против филистимлян.

Обычно ответы Алкуина удовлетворяли жадную любознательность могучего франка. Долгие часы, проведенные ночью в седле, вызвали у Шарлеманя интерес к поведению звезд. (В отсутствие компаса, часов и карт франки пользовались звездами как указателями направления и определяли по ним время.) Почему все группы звезд оборачиваются вокруг одной-единственной, которая зовется Полярной, из созвездия Большой Медведицы? Почему Сириус виден только у линии горизонта, вблизи от Рима? Какая сила вызывает движение звезд, удерживая их в определенных точках?

Алкуин объяснял, как Создатель воздвигал небесный свод над плоской земной равниной – сначала воздух, которым они дышали, затем воду, огонь, таинственную луну, знаки зодиака, небо святых и ангелов и в завершение царство небесное Бога Творца.

Так он начал преподавать астрономию. Когда, как это часто случалось, Алкуину не хватало знаний, он цитировал Вергилия или Августина.

И Шарлемань в возрасте 40 лет с мальчишеским энтузиазмом посещал школу. Он делал быстрые успехи в латыни, потому что его учитель говорил с красноречием Цицерона. Речь Шарлеманя была достаточно беглой, но Алкуин предупреждал, чтобы он правильно употреблял слова: «ara» означало алтарь, «hara» означало хлев, и не следовало путать эти два слова.

– Ошибки в словах опасны, – согласился Шарлемань. – Но ошибиться в значении слова еще опаснее.

У него было давнее пристрастие к хорошему, звучному языку франков. Почему жаркий июль должен называться по имени мертвого Цезаря, когда это месяц сенокоса? И март тоже не имел больше ничего общего с богом войны римлян, его следует называть «лентцинманот» – месяц поста. Абсолютно очевидно, что май должен называться «виннеманот» – месяц веселья.

Шарлеманю доставляло удовольствие переименовывать все месяцы.

– Мой народ плохо знает латынь, – говорил он, – и поэтому люди плохо поют в церкви и плохо молятся, так как употребляют неправильные слова.

– Если твои люди правильно думают, когда молятся, разве имеют значение ошибки в словах?

– Да, имеют.

Шарлемань слишком хорошо понимал, что мысли франков следуют за их желаниями, связанными с блудом и прочей мерзостью, роскошью, бездельем, драками, насилием и пьянством. Его собственные мысли текли в том же направлении. С бешеной энергией, пользуясь уроками Алкуина, Шарлемань изо всех сил старался не дать близким ему людям разложиться морально и физически.

С хорошим чувством юмора воспринял кельт из Йорка трудную задачу обучения чужого народа. Невозможно было противостоять настойчивости короля. Из Англии Алкуин вызвал своих учеников, чтобы те преподавали юношам три первые ступени знания – грамматику, диалектику и риторику с начальными основами математики. Остальные четыре из семи ступеней, или основ, знания – алгебру, музыку, медицину и астрономию – он преподавал сам вместе с лангобардами Петром и Павлом в дворцовой школе. Конечно, школа существовала и прежде в палатах королевского двора в Вормсе, Ингельхейме и Кельне. Так как за странствующим двором Шарлеманя следовало множество дворян и духовных лиц, то занятия в дворцовой школе часто проходили в лугах или винных подвалах.

В стране начали поговаривать, что король Шарлемань, недовольный собственным народом, призвал чужеземцев из Ломбардии и Британии для обучения людей. Разговоры перерастали в ропот.

Проницательный Алкуин методику взял у Пифагора, а большую часть идей заимствовал у других, особенно у Беды Достопочтенного[19], своего духовного учителя. Одна из идей состояла в том, чтобы наполовину обученный ученик обсуждал какой-нибудь вопрос с совсем неграмотным парнем, а сам Алкуин ограничивался тем, что разъяснял ребятам то, что ставило их в тупик.

Кроме того, он обожал обращать ответы, которые временами бывали для него трудноваты, в загадки и шутки. На одном из уроков Пипин (королевский сын) задавал вопросы, а учитель отвечал.

– Что такое воздух?

– Хранитель жизни.

– Что такое жизнь?

– Радость хорошим, печаль плохим, ожидание смерти для всех.

– Что такое смерть?

– Путешествие в неизвестность, плач по живым и исполнение воли человека.

– Что такое человек?

– Проходящий путник, гость места…

– Что такое луна?

– Глаз ночи, проливающий росу, предсказатель бурь.

– Что такое море?

– Путь отважных, граница земли, пристанище рек, источник дождей.

В конце Алкуин задавал загадки, например: «Я видел, как мертвое породило живого, а дыхание живого пожрало мертвых».

Пипин решил ее: «От трения сухих веток возник огонь, спаливший эти ветки». При помощи загадок и диспутов учитель из Йорка будоражил умы франков, чтобы они сами старались понять суть вещей. В настоящих науках – физике Аристотеля, географии Птолемея или истории звезд Гиппарха – он был почти столь же несведущ, как и его ученики. Тайну бледной луны, совершающей круг по ночному небу, не было нужды обсуждать. Движение луны осуществлялось по воле Создателя. Она будет продолжать свое движение до тех пор, пока солнце не станет черным, как пепел, и звезды не упадут с неба, как листья со смоковницы под порывом ветра, и дракон не вылезет из моря на сушу в последний день жизни человека.

Этот Судный день, так хорошо описанный Бонифацием, возможно, должен был наступить очень скоро.

Математика Алкуина не требовала от его учеников отличного знания цифр и умения считать. Единственными цифрами, с которыми им приходилось иметь дело, были римские от I до IX, без нуля и отрицательных величин. Помножить что-нибудь вроде МССХIХ на простое XIV было нелегкой задачей для пальцев, использующих метки на вощеной дощечке. Однако это можно было сделать, мысленно представляя себе цифры. То же самое относилось и к алгебраическим уравнениям.

И здесь тоже находчивый кельт и его ученики прибегали к помощи старинных цифровых задач, например таких: «У лестницы 100 ступенек, на первой ступеньке сидит один голубь, на второй два, и так до 100 голубей на сотой ступеньке. Сколько всего голубей сидит на лестнице?» Чтобы найти ответ, необходимо помнить, что на каждой паре ступенек сидит сотня голубей, если брать первую и девяносто девятую ступеньку, вторую и девяносто восьмую и так далее. Так вы считаете до 49 сотен, прибавляете среднюю ступеньку с 50 голубями и последнюю с сотней. Теперь вам известен ответ – 50 сотен плюс 50 голубей.

Они вынуждены были все придумывать сами из-за отсутствия учебников. Вскоре Алкуин написал простейшую грамматику и составил сборник месс. Опытные монахи переписали их заново. Алкуин также затребовал из своей старой библиотеки в Йорке исторические труды Беды и стихи Вергилия. Но в основном франки, и стар и млад, учились слушая и запоминая.

К тому же их учеба никак не соприкасалась с искусством. На протяжении многих поколений в стране франков никто не занимался ваянием. Росписи же на церковных стенах изображали либо картины, где демоны с раздвоенными хвостами пытали грешников адским пламенем в пасти гигантского дракона, либо блаженных, которых добрые ангелы возносили в Царство Небесное сквозь просвет в облаках. Грешники изображались нагими, блаженные – одетыми.

Кроме того, среди Святых Даров, что Карл привез из Рима, имелось несколько картин, изображавших святого Иоанна, пишущего Евангелие с помощью священного орла, или напуганного святого Петра, трясущегося при виде кукарекающего петуха. На картине были изображены три петуха, чтобы подчеркнуть: петух прокукарекал трижды, как это говорится в Священном Писании. Эти фрагменты картин Карл велел скопировать своим художникам. Опытные руки резчиков с берегов Рейна делали точные копии на деревянных дверях и декоративных тарелочках. Искусные мастерицы продолжали дело вышивкой на знаменах и портьерах.

На остатках римского искусства, из тех, что еще можно было найти, – осколках мозаики, изображавших сцены с гладиаторами, павлинами и солдатами, с триумфом возвращавшимися из боевого похода, – не много осталось от исчезнувшей цивилизации. Шарлеманю нравилось рассказывать благодарным слушателям о легких и утонченных сценках, свидетелем которых он был в Риме и Парме, о мучениках, возносимых на небеса, и о стенах Иерихона, рухнувших при трубных гласах христианских труб.

Карл также постепенно добавил кое-что к родовой легенде об Арнульфе, который, похоже, был родом из семьи патрициев. После того как Карл долго слушал о приключениях троянцев, описанных Вергилием, он припомнил, что один из его предков носил имя Анхиз или что-то похожее. Возможно ли, размышлял Карл, что древние франки, таинственным образом вышедшие из моря, были странствующими троянцами, которых вел Анхиз, отец Энея? Он только несмело предложил это объяснение происхождения франков, но история сразу распространилась повсюду, потому что сам король был ее автором. Алкуин, преклонявшийся перед Вергилием, не говорил ни «да», ни «нет».

– Не оглядывайся назад, дорогой друг, – советовал он. – В своей мудрости смотри в будущее, потому что оно в твоих руках, наихристианнейший король.

Задумчивый бритт, привыкший к борьбе мелких правителей своего острова, уже почувствовал власть, которой мог бы обладать Шарлемань, если его умело направлять.

Но грубый франк почерпнул новую идею из уроков Алкуина. Благословенная культура и пышность также, казалось, всегда шли с Востока, откуда троянцы отправились в свои странствия, оплакивая потерянную родину, откуда и Павел пришел в Рим. Там, на Востоке, Константинополь по-прежнему поражал роскошью и великолепием всех искусств, и даже язычники арабы привозили с собой драгоценные изделия из Вавилона или Багдада, где правил калиф в золотом дворце и можно было увидеть фантастических слонов.

Павел Диакон рассказывал ему историю греков, и Карл поручил странно одетому Элише обучать греческому не только Ротруду, но и других детей. Все очень веселились, глядя, как Элиша приветствует Ротруду, распростершись на циновке, словно в поисках муравьев.

Алкуин организовал свою дворцовую Академию после того, как изучил привычки своего повелителя. Название «Академия» приятно звучало, поскольку было новым словом в стране франков, и Алкуин ясно понимал, что король в любом случае распорядился бы именно так. Академия предлагала не столько высшее образование, сколько образование для высших учеников – шестерых королевских детей, паладинов вроде горячего Ангильберта и самого Шарлеманя.

В перерывах между приступами лихорадки, которая никогда не отпускала его, Алкуин руководил этим семейным кружком с мягким шутливым добродушием. Он быстро освоился с прозвищами, которыми награждал всех Шарлемань. Внутри кружка Ангильберт стал «юным Гомером», сам Алкуин – «бедным Горацием», а король – «Давидом, вознесенным Творцом над своими врагами».

Передав школу своим помощникам, Алкуин заведовал этим тесным академическим кружком, где бы король ни останавливался – в Вормсе, Ингельхейме или Тионвилле. Очень скоро он обнаружил, что играет роль церемониймейстера в то время, как франки распевали песни и перемежали шутки глотками доброго вина. Алкуин вносил свою лепту колокольным звоном. С помощью маленьких серебряных колокольчиков воспроизводился мелодичный звон больших церковных колоколов. Его веселый повелитель настаивал на том, что они должны приобрести новый орган у императора, вернее императрицы Ирины, поскольку старый сломался в Сен-Дени и его некому было починить.

Карл наслаждался, слушая, как высокие голоса его детей сливаются в молитве «Слава вышних к Богу». Старшие, Карл и Ротруда, были высокими и поразительно красивыми и находились в том возрасте, когда он сам в метель отправился встречать Стефана.

– Я хочу, чтобы мои сыновья были настоящими королями во всем, – настаивал он, – великолепными наездниками, храбрыми воинами, отличными охотниками и пловцами и учеными людьми. Я хочу, чтобы они понимали больше других.

Сам он в этом возрасте не обладал ни титулом, ни величием, ни знаниями. Для своих дочерей, уже отмеченных женской грацией, он желал большего. Они должны были обучаться вместе с мальчиками и одновременно, как женщины, учиться ткать и прясть; они должны были мелодично петь и внимательно слушать прекрасные стихи.

Когда Берта часто спрашивала про звезды, ее отец верил, что она познает секреты астрономии; когда голос Ротруды перекрывал другие голоса в григорианских песнопениях, он был уверен, что ее удел – возвеличивать музыку и пение.

Алкуин называл их своими голубками. Стройную Гизелу с ясными глазами он прозвал Делией. Однако Алкуину казалось, что их веселье проистекает от здоровых тел, которые они любили украшать шелковыми лентами и гладкими жемчужинами из Испании. Дочь короля Берта не сводила своих прекрасных глаз с привлекательного Ангильберта.

Нередко долгие часы Академии рядом с дворцовым очагом утомляли слабого здоровьем кельта, который помимо этого должен был переписывать книги для библиотеки Шарлеманя, продолжать занятия в школе и писать нескончаемые письма в отдаленные монастыри, где не иссякли источники священного знания.

Иногда Алкуин интересовался, почему другой старший сын, Пипин Горбун, не появляется во дворце. Ему отвечали, что калека ухаживает за своей бабушкой в Прюме, в лесу.

Несмотря на осаждавшую его усталость, на которую он не жаловался, поскольку она была следствием бренности его тела, Алкуин восхищался своим повелителем, и это восхищение переросло в любовь. Шарлемань никогда не отдыхал. Могучий франк овладевал тайнами учения, когда трудился вместе с канцлером и сенешалем, оборудуя хозяйство, закладывая семенное зерно на хранение, расчищая каналы, строя новые церкви и мосты, чтобы покончить с бродами и перевозами. По окончании работ король отправлялся в лес охотиться на зверей.

Однажды Алкуин застал Карла купающимся в компании друзей, и при этом он рассказывал им, какие законы хотел бы учредить в Саксонии.

И вновь Шарлемань мерял шагами свою спальню, диктуя гневное письмо архиепископу монастыря Майнца-на-Рейне:

– Я весьма удивлен, что вы, с Божьей помощью завоевывая души человеческие, вместе с тем не преподаете книжное знание вашей пастве. Все, кто вас окружает, погрязли во мраке невежества. Вы можете просветить их, а заставляете страдать в слепоте…

Ученик Алкуина выучился изъясняться красноречиво по-латыни. Он никогда не переставал спрашивать: «Как были написаны первые тексты Библии, на каком языке? Как разные народы придумали разные законы? Из чего родилось древнее римское право – из древней нотной записи или из григорианского песнопения? Как древние римляне овладевали языками стольких народов, которых они поработили?»

Кроме того, Шарлемань жаждал, чтобы ему объяснили значение слов:

– Ты говоришь о правосудии, что ты подразумеваешь под этим словом?

– Правосудие покоится на трех вещах – благословении перед Господом, человеческих законах и жизненных ценностях. Цель правосудия – не карать, а предотвращать.

– Гораздо легче покарать, чем что-либо предотвратить. Как ты думаешь, что такое человеческий закон?

– Как правило, это обычай, которому они следуют.

– Это может оказаться злом. Саксы совершают человеческие жертвоприношения. Ты оправдываешь это потому, что таков их обычай?

– Нет. Они нарушают высший закон – равенства людей.

– Равенства?

– Судья должен быть беспристрастным и относиться ко всем людям одинаково, поэтому, согласно справедливому закону, у всех людей равные права.

Алкуин отваживался на подобные заявления, прекрасно зная, что вору в стране франков могли отрубить руку, а убийца мог избежать наказания, заплатив выкуп. Богатство стояло выше человеческой жизни, а титул – выше справедливости. И Шарлемань, как и его отец, осуществлял правосудие, руководствуясь своими правилами, и уже сакс, бавар или лангобард лежали на траве, и их судили по их собственным обычаям.

Однако у всех обычаи различались: бавары не требовали клятвы при даче свидетельских показаний; у бургундов убийство каралось смертью вместо выкупа; алеманны назначали цену за хорошую охотничью собаку в 12 серебряных монет – больше, чем за беглого раба. И везде различалась тонкая процедура суда путем поединка.

– Кто мог бы создать закон, удовлетворивший так много разных народов?

– Ты найдешь это записанным в Священном Писании. – Улыбнувшись, Алкуин позволил себе процитировать своего повелителя: – «Вы можете просветить их, а заставляете страдать в слепоте».

Алкуин имел смелость выступать против своего короля Давида. Он мог делать это дипломатически, потому что прекрасно понимал склад ума этого франка. Борясь с неразрешимой задачей создать справедливые законы для людей, которые по-разному смотрели на них, Шарлемань действительно обращался к Священному Писанию, как советовал его наставник. Однако Карл находил больше удовлетворения в чтении проповедей Павла из Тарса[20], грешника благородного происхождения. Павел не пытался отвергнуть земные узы людей – любовь к женщинам, суеверия, поиски неизвестного бога. Его собственный народ, франки, во многом напоминал паству здравомыслящего Павла. Почему Павел взял на себя труд окрестить в доме Лидии всех, кто пришел на реку, даже своего тюремщика, напуганного землетрясением?

Читая все это, Шарлемань тосковал по чуткой, отзывчивой женщине, которая помогала бы ему во всех его делах, по дому, такому же прекрасному, как римский дворец, и по церкви, такой же просторной, как церковь Святой Марии у реки, где бы толпился простой люд, стремясь очиститься от своих грехов.

Когда бы ни выдавался у Алкуина час передышки, перед утренней молитвой или когда члены Академии спали сладким сном после обеда, он становился за конторку и беседовал письменно со своими далекими друзьями.

Число курьеров и странников, доставлявших ему аккуратно сложенные и запечатанные пакеты, все увеличивалось. Наставник нетерпеливо хватал подобные дары и, запыхавшись, осведомлялся, откуда они прибыли и как добирался посланник.

Однажды его повелитель услышал, как Алкуин распевает во дворе:

– Оно пришло! Оно пришло! Я так давно ждал этого письма, которое для меня слаще меда и ценнее сверкающего драгоценного камня.

И вот Алкуин стоял, застыв на месте, сжимая в руке послание и гладя его перед тем, как аккуратно распечатать и затем жадно пробежать глазами написанные строки.

Насладившись подобным образом посланием, Алкуин, бывало, рассказывал своему повелителю о том, как обстоят дела за морями в Лидисфарне или далекой Венеции. Шарлемань быстро уяснил для себя пользу от этого все возрастающего потока новостей; прежде чем отправиться на войну, он требовал, чтобы Алкуин во всех подробностях рассказывал ему о том, что творится в Рейнской области, особенно о том, что касалось его семьи. С этого времени Шарлемань также попросил Адриана посылать ему еженедельные новости из Рима, и по этим слухам и сплетням он имел полное представление о положении в Италии.

Позже, когда Шарлеманю удалось раздобыть новый орган из Константинополя и его скопировали мастера, чтобы не только в Сен-Дени, но и в других церквях звучала органная музыка, он приобрел на Востоке замечательное средство для доставки посланий по воздуху с помощью крыльев. Средство было таким простым и практичным, что его франки с легкостью с ним справились. Голубей с сильными крыльями, привыкших к родному дому, относили в плетеных клетках в открытое поле и отпускали на волю, чтобы они неслись домой со скоростью ветра. Трудность состояла в том, чтобы найти достаточно тонкую материю, которую можно было привязать к лапке почтового голубя. Лучше всего для этой цели подходил белый шелк, покупаемый у торговцев из Африки.

Поддерживая веселую болтовню между Давидом и бедным Горацием, Алкуин, сам того не сознавая, взял на себя ответственность, о которой и не подозревал. Волей-неволей он стал советником короля и неофициальным министром страны франков.

Это, в свою очередь, повлекло за собой некоторые трудности, которые не мог предвидеть ни тот ни другой. Обитая только в замке или монастыре, Алкуин лишь мысленно представлял себе близких людей; Шарлемань же, непременно объезжая свои владения, в конце концов стал одержим навязчивой идеей, касающейся людей, добывающих свое пропитание из земли. Алкуин настаивал на том, что следует делать; его ученик знал, что можно сделать. Но пока они достаточно хорошо ладили друг с другом.

Алкуин горячо приветствовал редкие визиты царственной дамы Гизелы, сестры короля, которая достигла того возраста, чтобы стать настоятельницей монастыря в Шале. Стойкий франк считал, что его молчаливая и серьезная сестра вносит монашескую атмосферу и тем омрачает веселость его замка. Однако ему доставляло удовольствие дарить ей земли и ценные подарки. Ему нравилось помогать Гизеле в ее служении Господу, хотя при этом он преследовал собственные цели.

Карла раздражало то, что Хильдегарда, всецело принадлежавшая ему, под любыми предлогами старалась увильнуть от веселых уроков в Академии. Его жена не могла произнести ни одного слова по-латыни, она не делала никаких попыток ответить на загадки о звездах, которые его дочь Берта решала моментально.

Алкуин молча выслушивал жалобы Карла по поводу праздности ума Хильдегарды.

– Она добрая и простая, – лаконично заметил кельт. – Такие, как она, избраны Господом.

Это выражение напомнило Карлу то, чем он восхищался, когда не понимал смысла слов Павла: «Потому что Господь избрал в этом мире скромные и простые вещи».

После того как Хильдегарда слегла на Рождество 783 года, она уже не вставала с постели. Король отправился на собрание «майского поля», а Алкуин послал вслед ему письмо с одним из учеников, который мчался как на крыльях. В послании говорилось о том, как зеленеют пастбища и как успешно идет пахота, и там же королю сообщалось о смерти его любимой королевы.

Шарлемань отложил поход против саксов на срок достаточно долгий, чтобы похоронить Хильдегарду. Для ее погребения он выбрал базилику Святого Арнульфа, самую видную церковь в Меце, и поручил Павлу Диакону, а не Алкуину написать элегию, чтобы потом выгравировать на камне. Он высказал лангобардскому поэту пожелание, чтобы в тексте содержались слова «мать королей».

Хильдегарде было 26 лет; она подарила Карлу девятерых детей, из которых выжили шестеро. Самая младшая дочь умерла вскоре после своей матери. Берта, его мать, последовала вслед за ними и была погребена в Сен-Дени. Шарлемань размышлял о женщинах, покинувших его. Где была Герберга, изгнанная жена его брата, и Анза, замечательная жена его врага Дезидерия? Он не мог вспомнить, где похоронена Дезире.

Прежде чем присоединиться к ожидавшей его армии, Карл заплатил за то, чтобы постоянно, днем и ночью, пели хвалебные гимны для Хильдегарды и его матери.

Вернувшись из похода той осенью, он женился на Фастраде, гордой деве с берегов Рейна, однажды встретившейся ему на охоте. Ее золотистые волосы пламенели в лучах солнца, а горящие глаза бросали Карлу вызов и требовали, чтобы он ею обладал.

В то лето 783 года Карл ввязался в смертельную схватку с саксами и неуловимым Витукиндом. Потому что Шарлемань, король франков и лангобардов, римский патриций и, судя по всему, завоеватель язычников саксов, после 11 лет своей борьбы обнаружил, что был побежден этими несгибаемыми врагами и кровными родственниками.

Он пытался наказывать их и обращать в свою веру; заключал с ними великодушный мир; топтал их земли, как веяльщик молотит зерно цепом. Он строил селения и церкви, и начало было положено энергичной миссионерской деятельностью Виллехада. И Адриан, и Алкуин прославляли его за «покорение свирепой расы язычников и спасение их душ».

Но прошедший год принес Карлу новые бедствия.

Как и почему?

Алкуин не мог ему ответить. Не могли этого сделать и командиры его армии, присоединившиеся к призракам Ронсеваля. Карл в одиночку столкнулся с загадкой народа, который нельзя было покорить. Он тщательно обдумывал необычайные события прошедшего лета.

Во-первых, неопределенное шевеление в саксонских лесах. Затем его быстрое появление для демонстрации власти без вступления в конфликт. Его совет в Падерборне в заново отстроенных церквях, точно как в тот, другой год, принесший бедствия за Пиренеями. Его приглашение туда послов от Зигфрида, короля данов, и от аварского «кагана», чтобы произвести впечатление на саксонских вождей.

В какой-то мере его план провалился. Потому что после Падерборна последовали нападения на селения новообращенных саксов и охота на миссионеров. Вил-лехад бежал из лесов, крича, что все, кто носит имя христианина, обречены. Виллехад, ревностный христианин, нашел прибежище в Италии, ища успокоения для своей души в то время, как его братья, миссионеры, лежали в крови, словно забитые животные.

Витукинд! Верховный вождь саксов, обитающий вдали от Падерборна, но его голос звучал там среди вождей. Возможно, он посылал свои призывы с помощью шпионов, приезжавших вместе с кавалькадой данов. Голос Витукинда призывал саксов восстать и отомстить за старых богов.

Но почему? Почему в тот самый момент, когда власть Шарлеманя простиралась на их земли, когда его вооруженное войско направлялось на север успокоить границу на Эльбе? Без всяких видимых признаков войны в тылу?

Шарлемань вспомнил о той своей армии, продвигавшейся по лесным дорогам, не подозревая об опасности, точно так же, как за четыре года до этого его войско взбиралось по скалам к Ронсевальскому ущелью. Эту армию вели храбрые офицеры – констебль Гейлон, гофмейстер Адальгиз и дворцовый граф Ворад. Они, должно быть, двигались осторожно и, пересекая Везер, выставили разведчиков на окружающих высотах.

Конечно, они заметили толпу саксов у Синтальского хребта выше по течению. Им следовало дождаться помощи от старого графа Тьери, который собрал армию на Рейне и спешил им на помощь. Возможно, они действительно ждали, пока не услышали трубы Тьери. Тогда они ринулись вперед с паладинами во главе и франкским рыцарством следом, и каждый жаждал первым взобраться на Синталь, и в результате нарвались на засаду саксов. После этого франки поодиночке пытались спастись бегством. Старый Тьери спас некоторых выживших, а сам погиб.

И тогда Шарлемань принял командование. Стояла поздняя осень, трава пожухла, а землю по ночам схватывали заморозки. Он собрал всех всадников, каких смог, и повел их к Везеру, потом вверх по реке и загнал бегущих саксов в деревушку Верден, затерявшуюся в сосновых зарослях. Там он пленил свыше 4000 воинов и потребовал, чтобы ему выдали организаторов засады в Синтале и Витукинда. Никто из пленников не пожелал отправиться на поиски вождей, и Карл приказал убить их. За один день 4000 саксов, стоявших на коленях на берегу реки, были казнены…

После этого другие народы решились на молчаливое сопротивление. Королевские хроники повествуют о том, как «на далеком морском побережье фризы отвергли христианскую веру и снова стали приносить жертвы своим идолам».

В своих размышлениях Шарлемань пришел к убеждению, что ошибался. С того дня кажущегося успеха, когда он свергнул Ирминсула, он выполнил все, что планировал, однако ничего не добился. Саксы, как и норманны, произошли от германской расы, у которой в ходу был культ Тора и Бальдра, как и у древних франков. Теперь в нем самом и в его людях было что-то, к чему саксы никак не могли питать истинной преданности. Однако с данами и норманнами с моря они пили кровь, проливая ее из вен, чтобы стать кровными братьями. Почему?

Он был близок к решению этой загадки. Но Карла поразило то, что, если бы он обращался с ними как дан или другой язычник, они могли бы прийти к соглашению.

Его предсказатели, престарелые менестрели из лесной рощи, исчезли или закончили свои презренные жизни в лесу. Однако он осмотрительно позаботился, чтобы приказать нескольким старым писцам записать любые древние легенды, какие они слышали. Карл хотел сохранить речь и песенные традиции своих предков. Теперь он обратился к рукописным саксонским законам и терпеливо их изучал.

Все они толковали о платежах и наказаниях за нанесенный ущерб. «За удар высокородного человека 30 серебряных монет… Если плащ, или щит, или что-нибудь еще разрублено мечом, следует уплатить компенсацию в размере 36 серебряных монет…»

Казалось, что чем сильнее была возможность мщения, тем больший выкуп приходилось платить. За убийство беглого раба выплачивалась небольшая сумма. Если саксы нуждались в подобных законах, Карл мог бы налагать понятные им наказания. Итак, Шарлемань издал свой «Эдикт для саксонских земель», в котором ясно растолковывались наказания.

За заговор против короля или нарушение верности ему и его христианскому народу наказанием служила смерть.

Церкви должны почитаться, как языческие святыни недавнего прошлого, и следует уважать право убежища. Запрещалось поклоняться ручьям, деревьям и рощам.

За отказ крестить детей полагался штраф в 120 серебряных пенни – от знати, 60 – от свободных людей и 30 – от серфов[21]. Отказ соблюдать Великий пост мог караться смертью.

Таким же было наказание за совершение человеческих жертвоприношений, за сжигание мертвых, захват церквей силой или их поджог, кражу из церкви, отказ креститься, убийство епископа или священника.

Единственным основанием для помилования могли служить полная исповедь перед священником и покаяние.

Эти законы должны были дать Саксонии тему для размышлений и духовное спокойствие, в котором она нуждалась. Так думал Шарлемань.

Не прошло и года после издания эдикта, как фризы в своих укрепленных селениях и саксы до самой Эльбы подняли восстание.

Тогда, как повествуют королевские хроники, Шарлемань повел своих франков «опустошить страну, снося укрепления, прочесывая дороги, мешая кровопролитие с пожарами».

Он не понимал, что эти упрямые язычники сражались не против него самого, а против того христианства, которое им навязывали. Они нашли все ясно описанным в эдикте и были полны решимости умереть с мечом в руке.

В течение этих лет с 783 по 785 год Карл ни разу не покидал Саксонии. Он поставил своего старшего сына Карла среди командиров одной из армий; Пасху и Рождество он отмечал в походных лагерях, вытребовал свою жену Фастраду и своих детей в свой новый дом в Эресбурге, куда Алкуин не отважился приехать.

Было бы лучше, если бы он не брал Фастраду на войну.

В то время имена часто характеризовали человека, по крайней мере в Рейнской области. Бертрада (Берта) означало «Пылкая», а Фастрада означало «Непокорная». Следовательно, жена Шарлеманя была суровой женщиной. Как Берта, она показала свою гордость, став королевой, супругой могущественного монарха.

Избалованная дочь, возможно единственный ребенок в семье рейнского графа, Фастрада ехала рядом с Шарлеманем, глядя на свою свиту и людей как на многочисленных слуг, послушных ее воле. Служанки трудились, как рабыни, украшая вышивкой ее атласные и шелковые платья. Возможно, она была красивой; придворные хроники описывают ее как «гордую, надменную и жестокую». Из всех близких Шарлеманю людей она была единственной, кто осмеливался пытаться навязать ему свою волю.

Возможно, подобно легендарной Брунгильде, отдавая свое тело мужчине, она чувствовала потребность в мести, заставляя других мужчин страдать. Безусловно, будучи знатной женщиной с берегов Рейна, она ненавидела саксов. Ее возбуждали рассказы о резне в Вердене, где стоявших на коленях воинов убивали, как скот, предназначенный для забоя.

Привезя жену в саксонскую крепость Эресбург, Карл, возможно, наслаждался ее обществом, но гарнизон и толпы саксонских пленников, упрятанных за бревенчатый частокол, вряд ли чувствовали то же самое. Когда ее царственный супруг отсутствовал в очередном походе, Фастрада могла вести собственную особую войну с беззащитными язычниками и саксами, которые находились в полной власти ее вооруженной стражи. Это волновало ее больше, чем загнать и убить на охоте оленя.

Страсть Фастрады мучить других имела последствия за воротами крепости Эресбург. Она ухватилась за возможность унизить тюрингских вельмож поблизости, в тылу у франкских армий. Возможно, у Фастрады имелись собственные причины враждовать с тюрингами. Один из них дал обещание, что его дочь выйдет замуж за франка, но отказался отослать девушку, когда ему велели сделать это. Дело не стоило выеденного яйца, но Фастрада раздула из мухи слона, потребовав у неотесанных дворян за Гессианской равниной либо предоставить девушку, либо их обвинят в неповиновении королю, ее супругу.

В результате тюрингские вожди сговорились убить Шарлеманя.

В те полтора года, когда Арнульфинг двинулся в Саксонию вместе со своей семьей и вооруженным войском, ставкой была его власть вместе с жизнью. Мятеж распространялся от тюрингенских гор до побережья, где фризы сражались за своих богов, а бретонцы на своем полуострове выказывали открытое неповиновение королю.

Шарлеманю, должно быть, казалось, что казненные саксы унесли с собой в могилу примитивную и хрупкую структуру его правления.

На что он мог опереться? Самые стойкие из его паладинов погибли в том бессмысленном штурме Синталя. Самый дальновидный из живых, Гильом, сын Тьери, удерживал границу на Пиренеях. Еще один, стойкий и преданный герцог Герольд, брат покойной Хильдегарды, охранял Баварскую марку неподалеку в верховьях Рейна. Герольд, искренний и не задающий вопросов, как и Роланд, не мог быть призван на помощь, потому что бавары под предводительством Тассилона объединялись с грозными аварами.

Дальше на север вдоль побережья поднимали голову другие опасные враги. Там за Эльбой славяне объединялись вокруг своих прорицателей – Витукинда в том числе, – а король данов начал пиратствовать на море. Витукинд и его помощник Аббион обещали королю данов великую славу и огромную добычу, если он поднимется по рекам, чтобы разграбить страну франков. И Шарлемань понимал, что у него нет сил обуздать этих неистовых бойцов на их ладьях-драконах.

Он осознавал собственную неудачу как главнокомандующего. Его владения представляла не единая сплоченная нация; страна охранялась только силами верных ему и преданных людей. Обычно в другие походы он осмотрительно призывал только близких соседей, восточных франков, тюрингов, швабов, чтобы сражаться с саксами, аквитанцами или провансальцами, а также с маврами в Испании. В единственной летней кампании было трудно собрать войска в дальних областях; воины-соседи имели естественное желание расширять собственные границы.

Теперь же соседи саксов поднимали мятеж, а он не мог снять гарнизоны из Бретани, Аквитании или Баварии, чтобы увеличить свое войско. Оставить границу открытой в такой момент значило бы дать дорогу новому вторжению, и на самой опасной границе с Баварией такое вторжение уже готовилось, пока Тассилон и аварский каган наблюдали за его поражением в Саксонии. В Италии, где Адриан провозгласил его вторым Константином, у него находились несколько графов с охраной в качестве чисто символического войска. Нет, он мог положиться только на небольшое количество всадников с родных ферм Рейнской области, на тех, кто пережил Синталь.

И эти рейнландцы теряли силу духа, веря, что неуловимый Витукинд одержал верх над их королем с помощью колдовства. Верные советники вроде Адальгарда опасались, что две женщины – Фастрада и баварская королева, сестра покойной Дезире, – оказывают гибельное влияние на Шарлеманя.

После долгих лет эта злосчастная лангобардская женщина должна была наконец отомстить за себя.

Если бы Шарлеманя убили и нарушили хрупкую гегемонию франков, Западная Европа могла бы стать, как это было в прошлом столетии, ареной воюющих племен. А новая граница христианства исчезла бы в огне.

Никто не понимал этого лучше утомленного короля франков. Он не питал никаких иллюзий насчет своих возможностей или степени угрожавшей ему опасности.

Итак, с отчаянием в сердце Шарлемань действовал с отвагой великого короля. С того момента, осознав, что все висит на волоске, он отказался от всех своих старых планов и привычек – расхаживать собственной персоной вместе с семьей среди саксов, вести военные действия зимой и летом без передышки. Он маршировал, словно на решающем сражении, строил церкви в Эресбурге, восстанавливал жилища в Падерборне. В Рим Карл посылал гонцов с новостями о завоеваниях и настойчивым повелением беглецу Виллехаду возвратиться к своей миссионерской деятельности в Саксонии.

Виллехад обнаружил, что за частоколом и в хижинах пограничного городка кипит бурная жизнь и полно монахов, которые, работая, возносили хвалу Господу. Казалось, что сам король взял на себя задачу миссионерства. Энтузиазм Виллехада разгорелся вновь.

– Где ты планировал построить свою церковь? – спросил его король.

Виллехад вспомнил давнее путешествие к туманному берегу.

– За Везером, – ответил он. – Но сейчас это невозможно.

– Через год мы построим ее там, за Везером.

Вместо того чтобы посылать своих паладинов на войну, Шарлемань сам принял командование под собственным штандартом. Столкнувшись с небольшим отрядом на лесистых высотах Тевтобурга, он не попытался отступить, а позволил своим всадникам атаковать. Неискушенный в бою, Карл своим присутствием вселил спокойствие в колеблющихся франков, и саксы были выбиты с высот. В другой раз ему пришлось сразиться в ущелье, носившем название Тесный Путь. Снова саксы попытались отойти и были жестоко разбиты при бегстве. Однако Шарлемань больше никогда не командовал рукопашным боем.

Он остался жив. Суровой зимой он высылал вперед из Эресбурга небольшие конные отряды, которые патрулировали дороги и совершали налеты на деревни, чтобы отбирать съестные припасы у крестьян. Это был голодный год, и в Саксонии запасов продовольствия не хватало. Он приказал доставить с Рейна зерно и скот для своих гарнизонов. С одним из отрядов он послал двенадцатилетнего сына Карла, чтобы продемонстрировать, насколько король уверен в себе.

Залитые паводком равнины отделяли его от Везера; оставив Карла командовать, король направился кружным путем на восток через Гарц, чтобы добраться до северной равнины. Он вел свое войско через разлившиеся реки, вознося хвалу Господу. Такой стремительный рейд создавал впечатление, что в леса Саксонии вторглись крупные силы.

Переплывая на лошадях через бурные реки, перетаскивая фургоны по заболоченным местам, Карл забрался далеко за Везер и отогнал толпы славян, говоря своим последователям, что саксов необходимо охранять от язычников, поклонявшихся демонам. (Его армия, потерянная при Синтале, собиралась сделать то же самое.)

– Наш прославленный король, – рассказывал Керольд своим сотрапезникам, – подъехал однажды к такому потоку, что его боевой конь заартачился у воды. И клянусь Богом, что наш король-исполин, который выше самого Атласа, держащего небесный свод на своих плечах, спрыгнул с седла и переплыл реку, таща боевого коня за собой.

Подобные истории разрастались в ходе рассказа и распространялись по всем саксонским деревушкам. Шарлемань поощрял такие предзнаменования победы. Существует легенда, что он взял двух саксонских благородного происхождения мастеров обращаться с мечом в свою личную стражу. Спустя какое-то время он заметил, что этим неистовым бойцам скучно стоять у входа в его шатер. Карл рискнул и попросил их прислуживать внутри его палатки, если они желают. Они поклялись ему в верности и ответили, что будут повиноваться ему.

Как-то вечером, закончив прислуживать ему, подавать письма, вино и свечи, два воина ринулись в лагерь за его шатром и рубили мечами до тех пор, пока их не сразили те, кто попадал под их удары. Таким способом воины-саксы кровью смыли позор быть слугами.

Что бы ни случилось в действительности, этот случай типичен для того напряженного времени, когда Шарлемань старался оторвать людей от старых обычаев. В конце концов он победил.

Хроники не объясняют, как он добился победы. Саксов и раньше загоняли в леса. На этот раз у франков была для них еда. Однако похоже, что Шарлемань, живя среди саксов, добился того, что они им восхищались и страшились его. Раса воинов должна уважать вождя и подчиняться ему. Могучий франк, делавший набеги на их долины и имевший власть карать или миловать, очевидно, чем-то отличался от того господина с берегов Рейна, который издал «Эдикт для саксонских земель». И также стало очевидно, что их вождь Витукинд слишком долго скрывался среди данов. Он не смог в этот раз уговорить с помощью лести или обмануть несгибаемого короля франков.

Затем Шарлемань поставил один из своих убедительных спектаклей. С удивительным чутьем он устроил свое весеннее собрание в перестроенном Падерборне, пригласив саксонских вождей на вино, мясо и песни, словно он правил здесь всю жизнь. Никто из миссионеров не проповедовал на этом собрании вождей, и смущенные саксы жадно поглощали вкусную еду. После праздника он объяснил им одну простую вещь: война закончена. Карл попросил только об одном: Витукинд и Аббион должны приехать, чтобы их окрестили.

На этот раз саксонские вожди послали за своим командиром. В укрытии за Эльбой верховный вождь потребовал у франков заложников ради собственной безопасности. Шарлемань выслал заложников, а Витукинд и Аббион, потерявшие доверие своих людей, вошли в расположение франков без сторонников. Миссионер по имени Альбин повел их к речушке под названием Аттини.

«И там, – рассказывают хроники, – были окрещены вышеупомянутые Витукинд и Аббион вместе со своими товарищами; и вся Саксония покорилась».

Шарлемань использовал это представление наилучшим образом. Действуя сам как крестный отец, он руководил обрядом, дал христианское имя Витукинду и преподнес крестные дары из золота и вышитых одежд. С потрясающим добродушием он устроил пир для вождей шестилетнего восстания и проводил их с почетным эскортом домой.

Своими действиями Шарлемань уничтожил власть коварного вестфальца над его народом. После этого, смирившись перед франком, Витукинд никогда больше не смог заставить ни одного сакса обнажить свой меч против Шарлеманя. О Витукинде, так обесчестившем себя, даже после его смерти нигде не упоминается.

В Риме Адриан приказал три дня молиться и славить Господа во имя одержанной победы.

Покорив саксов и воздвигая собор в Эресбурге до самых верхушек деревьев, Шарлемань обратил свое внимание на «Заговор тюрингенских графов и дворян», как зовется он в хрониках. Он не потерял ни часа, ведя своих ветеранов через Гессианскую равнину. Его всадники рассыпались по дорогам тюрингенских холмов.

Заговорщики не могли бороться с такой силой; они укрылись в аббатстве в Фульде. Разорив их поместья, король договорился с аббатом Фульды о выдаче объявленных вне закона дворян с тем, чтобы рассмотреть их дело во дворце в Вормсе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.