«Семерка» как прообраз «коллективного руководства»

«Семерка» как прообраз «коллективного руководства»

В результате уничтожения «ленинградцев» и различных перестановок в Политбюро и руководстве Совета министров к началу 1950 года окружение Сталина имело следующую конфигурацию. Два из старых соратников Сталина, А. А. Андреев и К. Е. Ворошилов, хотя и оставались членами Политбюро, фактически не участвовали в его работе. Андреев тяжело и долго болел. В начале 1949 года Политбюро предоставило ему шестимесячный отпуск для лечения[335]. В длительных отпусках он был значительную часть 1950 года. В те периоды, когда Андреев мог работать, он возглавлял второстепенное государственное ведомство — Совет по делам колхозов. Как член Политбюро Андреев периодически голосовал в опросном порядке. От решения существенных вопросов он был отстранен, так как не входил в руководящую группу Политбюро. После февраля 1947 года до смерти Сталина Андреев ни разу не появлялся в сталинском кабинете. В 1949 году в связи с нараставшим антисемитизмом гонениям подверглась жена Андреева Д. М. Хазан. Сначала ее перевели с должности заместителя наркома текстильной промышленности на пост директора научно-исследовательского института, а затем со скандалом выгнали даже из института[336]. 19 февраля 1950 года в «Правде» была опубликована статья «Против извращений в организации труда в колхозах», в которой Андреев подвергался критике за неправильные взгляды в этом вопросе. Несмотря на то, что Андреев сразу же проявил готовность публично покаяться (сохранился черновик письма Андреева Сталину, в котором он полностью признавал свои ошибки и просил о встрече[337]), 25 февраля было принято постановление Политбюро, осуждавшее Андреева за «неправильные позиции»[338]. 28 февраля в «Правде» было опубликовано покаянное заявление Андреева.

Чуть в лучшем положении находился К. Е. Ворошилов. Вытесненный на периферию системы высшей власти — на традиционно второстепенную в советской политической системе роль куратора культуры, Ворошилов также был ограничен в правах члена Политбюро, поскольку не входил в его руководящую группу. При этом Ворошилов также нередко болел и находился в отпусках[339].

Если Андреев и Ворошилов оставались скорее символами революционной легитимности власти, то другие представители «старой гвардии» — В. М. Молотов, А. И. Микоян, Л. М. Каганович были реально действовавшими членами сталинского Политбюро. Молотов и Микоян, хотя подвергались периодическим нападкам, продолжали выполнять важнейшие государственные функции и входили в состав всех высших партийно-государственных органов. Каганович к концу 1940-х годов в значительной мере восстановил свои позиции в окружении Сталина. Судя по протоколам заседаний Политбюро и записям в журнале регистрации кремлевского кабинета Сталина, Каганович после возвращения в конце 1947 года с Украины в Москву фактически был включен в состав руководящей группы Политбюро, хотя формальное решение по этому поводу не принималось. Как заместитель Сталина по Совету министров, Каганович также входил в руководящие органы правительства.

Более многочисленной была вторая группа членов Политбюро, по возрасту и времени вхождения в высшие структуры, следовавшая за «стариками». В ней также были свои лидеры и аутсайдеры. К числу последних принадлежал А. Н. Косыгин, связанный с расстрелянными «ленинградцами». Сталин сохранил ему жизнь и должность, но лишил места в высших эшелонах власти. Решение о введение Косыгина в состав руководящей группы Политбюро, принятое в 1948 году, после «ленинградского дела» превратилось в пустую бумажку. Хотя формально оно не отменялось, фактически Косыгин не участвовал в работе Политбюро и после 1949 года ни разу не появлялся на заседаниях в кабинете Сталина.

Формально, по степени важности занимаемых постов эту группу в начале 1950 года возглавляли Г. М. Маленков и Н. А. Булганин. Маленков был единственным из высших советских руководителей (кроме самого Сталина), который совмещал ключевые посты в партийном и государственном аппарате. Маленков руководил работой Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б) и фактически был заместителем Сталина по партии. Именно на имя Маленкова, так же как и на имя Сталина, часто поступали разного рода обращения министров и местных руководителей, предназначенные для рассмотрения или согласования в партийном порядке. Как заместитель председателя Совмина Маленков входил в состав всех руководящих органов правительства и курировал сельское хозяйство. Булганин, как уже говорилось, с апреля 1950 года занимал пост первого заместителя Сталина в правительстве. На практике это означало, что Булганин получил более широкие возможности для контактов со Сталиным. Во время отпуска Сталина в августе-ноябре 1950 года именно Булганин посылал ему докладные записки, в которых сообщал об основных вопросах, рассмотренных на заседаниях Бюро Президиума Совета министров, о готовящихся проектах постановлений правительства, о работе руководящей группы Политбюро по внешнеполитическим проблемам[340].

После перевода в Москву быстро наращивал участие в деятельности высших партийно-государственных структур Н. С. Хрущев. Его назначение в Секретариат ЦК ВКП(б) существенно меняло расклад сил в этом органе власти, где ранее безраздельно господствовал Маленков. В отличие от других секретарей (М. А. Суслова, П. К. Пономаренко, Г. М. Попова), Хрущев был членом Политбюро. Хотя формальное решение о включении Хрущева в состав руководящей группы Политбюро не принималось, фактически, судя по протоколам Политбюро, он был введен в нее примерно в июле 1950 года[341]. Хрущев регулярно заседал в кабинете у Сталина. Еще более показательно (и несколько неожиданно для историков, всегда полагавших, что Хрущев, в противоположность Маленкову, был сосредоточен на работе в партийном аппарате) активное участие Хрущева в работе правительственных структур. Несмотря на то, что формально Хрущев не занимал никаких должностей в Совете Министров, он уже в 1950 году регулярно принимал участие в заседаниях Президиума Совета Министров и эпизодически — Бюро Президиума Совета Министров, а в 1951–1952 годах был постоянным участником заседаний этих обоих органов[342]. В январе 1951 года Хрущеву было поручено также наблюдение за работой ЦК компартии Украины[343].

Судя по многим данным, не только сохранил свои позиции, но даже усилил их Л. П. Берия. Для прагматичного Сталина принципиально значение имело то, что под руководством Берии был успешно осуществлен советский атомный проект. Как вспоминал начальник охраны Сталина Н. С. Власик, в 1950 году Берия приехал к Сталину на юг «с докладом о выполнении задания по Первому комитету при Совете министров и продемонстрировал фильм о законченных испытаниях отечественной атомной бомбы. Это явилось переломным моментом в отношении Сталина к Берии. После двухлетнего, довольно пренебрежительного отношения к Берии, которого он не скрывал, Сталин вновь вернул ему свое прежнее расположение. Тов. Сталин подчеркивал, что только участие Берии могло принести такие блестящие результаты»[344].

Свидетельства Власика об особом расположении Сталина к Берии, наблюдавшемся в конце 1950 года, подтверждает очередная реорганизация высших правительственных структур, которую провел Сталин, возвратившись из отпуска в начале 1951 года. 16 февраля 1951 года Политбюро приняло постановление об образовании Бюро по военно-промышленным и военным вопросам при Совете министров СССР под руководством Булганина. На новое Бюро возлагалось руководство работой министерств авиационной промышленности, вооружения, военного и военно-морского министерств. В состав Бюро, помимо Булганина, вошли руководители перечисленных ведомств[345]. Бюро координировало деятельность практически всех направлений военного и военно-промышленного развития, кроме атомного проекта. Создание Бюро по военно-промышленным и военным вопросам было связано с усилением гонки вооружений после начала войны в Корее[346]. Бюро стало одним из важнейших структурных подразделений Совета министров. Однако для Булганина назначение на новый ответственный пост фактически оказалось перемещением на ведомственную работу, сопровождавшимся утратой функций первого заместителя Сталина по Совету министров. В тот же день, 16 февраля 1951 года, Политбюро приняло следующее постановление:

«Председательствование на заседаниях Президиума Совета министров СССР и Бюро Президиума Совета министров СССР возложить поочередно на заместителей Председателя Совета министров СССР тт. Булганина, Берия и Маленкова, поручив им также рассмотрение и решение текущих вопросов. Постановления и распоряжения Совета министров СССР издавать за подписью Председателя Совета министров СССР тов. Сталина И. В.»[347]

Это решение восстанавливало прежний порядок коллективного председательствования на заседаниях правительства и фактически лишало Булганина статуса первого заместителя председателя Совмина. За этим последовало расширение функций Президиума и Бюро Президиума Совета министров. 15 марта 1951 года Политбюро постановило ликвидировать многие из ранее существовавших отраслевых Бюро Совета министров (по топливной промышленности, сельскому хозяйству и заготовкам, транспорту и связи, металлургии и геологии, культуре). Вопросы, которые ранее решали эти бюро, подлежали рассмотрению непосредственно в Бюро Президиума и Президиуме Совмина. Кроме того, Сталин лично внес в это постановление пункт, демонстрировавший растущее влияние Берии. Ему вменялось в обязанность «половину своего рабочего времени отдавать делу № 1, № 2 и № 3». Речь, очевидно, шла об атомном, ракетном и радиолокационном проектах[348].

Мотивы действий Сталина в этом, как и во многих других случаях, трудно определить. Кое-что о том, как принималось решение о введении коллективного председательствования и понижении статуса Булганина, через несколько лет рассказал Берия. В письме, направленном членам высшего советского руководства 1 июля 1953 года из тюрьмы, Берия, обращаясь к Булганину, утверждал: «Николай Александрович! Никогда и нигде я тебе плохого не делал […] Когда т-щ Сталин предложил нам вновь установить очередность председательствования, то я с т. Маленковым Г. М. убеждали, что этого не надо, что ты справляешься с работой, а помочь мы и так поможем»[349]. В этих утверждениях Берии содержались важные правдоподобные моменты. Во-первых, Сталин, как следует из слов Берии, мотивировал свое предложение о лишении Булганина функций председательствования тем, что Булганин не справляется со своими обязанностями первого заместителя. Во-вторых, Сталин в той или иной форме обсуждал этот вопрос с Берией и Маленковым. Очевидно, что даже если Берия и Маленков действительно демонстрировали перед Сталиным свою «политическую скромность» и отказывались от сопредседательствования на заседаниях правительства, объективно это решение было в их пользу. Нельзя исключить, что разными методами они способствовали возвращению к прежнему порядку «коллективной работы». Это, конечно, вовсе не означает, что Сталин действовал по чьему-то наущению и не имел собственных мотивов, деловых или психологических, для такого шага.

Вновь рассредоточив оперативное руководство правительством, Сталин действовал в русле своей обычной политики поддержания в Политбюро определенного баланса сил и конкуренции. Вполне возможно также, что Сталин был недоволен деловыми качествами Булганина. Наконец, важным фактором могло быть психологическое состояние Сталина. Испытывая возраставшие проблемы со здоровьем и возвратившись из своего последнего и одного из наиболее длительных отпусков, он вновь демонстрировал соратникам (и самому себе), что не намерен выпускать из рук властные рычаги и не нуждается в первом заместителе. Во всяком случае, идея выдвижения первых заместителей Сталина отныне и до самой его смерти больше не возникала. Чисто политический, демонстративный характер, наконец, имело также решение об обязательной подписи Сталина даже под такими относительно второстепенными документами, как распоряжения Совета министров. Лишив своих заместителей права подписи распоряжений, Сталин вряд ли преследовал деловые цели. Процесс принятия решений в результате этой акции мог лишь усложниться. Однако для самого Сталина единоличное право подписи могло быть определенной символической компенсацией, защитной реакцией стареющего диктатора, вынужденного отходить от многих дел.

Существовало несколько признаков такого отхода. Подсчитано, например, что если до войны, в 1939–1940 годах в журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина фиксировалось примерно по две тысячи посещений в год, в 1947 году — примерно 1200 посещений, то в 1950 году — 700, а в 1951–1952 — всего по 500 посещений[350]. В значительной мере это было связано с значительным увеличением продолжительности отпусков Сталина, что, в свою очередь, также служило показателем снижения его рабочей активности. В 1945 году Сталин провел на юге больше двух месяцев, в 1946–1949 годах от трех до трех с половиной месяцев, в 1950–1951 годах по четыре с половиной месяца[351]. Причем, в отпускной период 1951 года Сталин не появлялся в своем кабинете более полугода — с 9 августа 1951 года по 12 февраля 1952 года[352]. Это было связано с тем, что после отпуска, длившегося почти до конца декабря, Сталин в январе 1952 года заболел гриппом[353].

В присутствии Сталина в Москве заседания руководящей группы Политбюро проводились либо в его кремлевском кабинете, либо (со временем все чаще) на даче. С формальной точки зрения многие из таких заседаний невозможно идентифицировать определенно — их можно считать и заседаниями Политбюро, и заседаниями Бюро Президиума Совмина, и заседаниями узкой руководящей группы Политбюро. Решения, принимаемые на таких встречах, также могли оформляться по разному: как решения Политбюро или постановления Совета министров. Некоторые заключения о порядке принятия решений в последний период жизни Сталина можно сделать на основании сопоставления журналов записи посетителей кремлевского кабинета Сталина и подлинных протоколов заседаний Политбюро.

От имени Политбюро оформлялись преимущественно кадровые решения (утверждались соответствующие постановления Секретариата ЦК ВКП(б)), а также постановления по международным делам, вносимые МИД и Внешнеполитической комиссией. Судя по прохождению мидовских вопросов, в последний год жизни Сталина существовало несколько способов утверждения решений от имени Политбюро. Большая часть таких решений обсуждалась и принималась на встречах в кабинете Сталина в Кремле. Например, многие проекты, вносимые на утверждение МИД, оформлялись в качестве постановлений Политбюро после того, как Вышинский сообщал Поскребышеву о том, что в определенный день состоялось их утверждение. Как правило, даты, называемые Вышинским, соответствовали дням заседаний в кабинете Сталина, в которых принимал участие сам Вышинский. Так, по сообщению Вышинского, мидовские вопросы утверждались 22, 31 марта, 19 и 24 мая, 9, 25 июня, 20, 22 августа 1952 года[354]. В эти дни Вышинский присутствовал в кабинете Сталина вместе с членами Политбюро[355].

В ряде случаев в дни, указанные Вышинским, заседаний в кабинете Сталина не было. Такие решения могли приниматься на даче Сталина, как с участием Вышинского, так и без него. Например, на проекте постановления об освобождении Ф. Т. Гусева от должности заместителя министра иностранных дел, оформленном 15 августа 1952 года, Вышинский написал: «Товарищу Поскребышеву А. Н. Прошу оформить. Проект постановления составлен в соответствии с указаниями, полученными 13.VIII»[356]. 13 августа, как следует из помет Вышинского, сохранившихся в подлинном протоколе заседаний Политбюро, было утверждено несколько мидовских предложений[357]. Это позволяет предполагать, что в этот день состоялось заседание высшего руководства с участием Вышинского или встреча Сталина с Вышинским. Однако в кремлевском кабинете Сталина 13 августа никто не собирался.

В каких-то случаях Вышинский мог узнавать о решениях, принятых по вопросам МИД, от других членов Политбюро, прежде всего Молотова. Например, на проекте одного из постановлений Вышинский 6 июня 1952 года сделал помету: «Тов. Поскребышеву А. Н. Прошу оформить. По сообщению т. Молотова В. М. утверждено товарищем Сталиным»[358]. О двух других проектах он сообщил: «Тов. Поскребышеву А. Н. По сообщению тов. Молотова В. М., утверждено ЦК ВКП(б) 17.VI. 1952 года Прошу оформить»[359]. Ни в один из этих дней, ни 6, ни 17 июня заседаний в кабинете Сталина не было. Видимо, Молотов согласовывал эти решения со Сталиным лично или сообщал Вышинскому результаты заседаний на сталинской даче. Наконец, по ряду проектов МИД члены Политбюро голосовали вкруговую, без заседаний. На это также требовалось согласие Сталина. Так, 23 июля (видимо, на встрече в сталинском кабинете в Кремле) Вышинский получил разрешение Сталина решить голосованием вкруговую ряд вопросов МИД. Это голосование, в котором участвовали Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, Микоян, Хрущев, Берия (о согласии последнего сообщил его помощник Ордынцев) было проведено порциями 25 июля и 1–2 августа[360].

Беспорядочность процедур принятия решений Политбюро в значительной мере вызывалась тем, что Сталин, несмотря на огромные потоки информации и снижение собственной работоспособности, по-прежнему стремился контролировать как можно более широкий круг вопросов. Высшие советские руководители проводили значительную часть своего рабочего времени либо в кабинете, либо на даче Сталина, подчиняясь его личному графику и капризам. Регулярные заседания Политбюро с предварительно согласованными повестками не проводились. Все это вело к усилению хаотичности и разрывам в процессе принятия решений. Одним из важных механизмов их преодоления было использование методов «коллективного руководства», наиболее ярко проявлявших себя в периоды длительных сталинских отпусков.

Как видно из подлинных протоколов заседаний Политбюро, в отсутствие Сталина вопросы, подлежащие рассмотрению Политбюро, обсуждала на своих заседаниях руководящая группа Политбюро. В 1950 году и до осени 1952 года в нее входили Молотов, Микоян, Каганович, Маленков, Берия, Булганин, Хрущев. В документах в этот период ее называли «семеркой»[361] («восьмерка» вместе со Сталиным). Подлинные протоколы заседаний Политбюро позволяют зафиксировать некоторые различия в процедуре работы «семерки»[362] в период сталинских отпусков по сравнению с процедурой заседаний, происходивших в присутствии Сталина. Судя по формулировкам многих решений, «семерка» без Сталина работала как действительно коллективный орган. Она обсуждала решения, создавала комиссии для дополнительного изучения и подготовки проектов постановлений. Например, 17 сентября 1951 года Берия, Булганин, Каганович, Молотов (остальные члены руководящей группы были, судя по всему, в отпусках), рассмотрев вопрос об участии СССР в конференции по содействию торговле стран Азии и Дальнего Востока, приняли решение: «Поручить тт. Вышинскому и Меньшикову в двухдневный срок с учетом обмена мнений переработать, а тов. Молотову предварительно рассмотреть и представить в Политбюро предложения по данному вопросу»[363]. 15 ноября 1951 года Берия, Каганович, Маленков, Микоян, Хрущев приняли от имени Политбюро следующее решение по вопросу о спецпереселенцах-немцах: «Поручить тт. Игнатьеву, Горшенину, Круглову и Сафонову в двухнедельный срок тщательно разобраться в данном вопросе и переработать представленный МГБ СССР проект постановления с учетом обмена мнений на заседаниях Политбюро»[364]. Подобные примеры можно продолжать. Важно подчеркнуть, что в периоды, когда в Москве присутствовал Сталин, такие формулировки в протоколах почти не встречаются. Конечно, принятые руководящей группой решения посылались на юг на согласование со Сталиным. На многих решениях Политбюро есть отметки Поскребышева, выезжавшего со Сталиным на юг, о согласии Сталина или о его поправках[365]. Несмотря на это, порядок работы «семерки» в отсутствие Сталина приближался к обычному порядку работы Политбюро как коллективного органа власти. Избавляясь от непосредственной опеки Сталина, его соратники фактически восстанавливали те процедуры заседаний, которые были характерны для Политбюро до середины 1930-х годов, пока Сталин не укрепился у власти в качестве единоличного диктатора. Именно этот уже отработанный порядок «коллективного руководства» был востребован сразу же после смерти Сталина.

Возможно, еще большее значение для определенной консолидации «коллективного руководства» имели регулярные и частые заседания высших правительственных органов — Президиума и Бюро Президиума Совета министров СССР, продолжавшие практику предшествующего периода[366]. Персональный состав «восьмерки» Политбюро и Бюро Президиума Совмина полностью совпадали. Во время своего создания в апреле 1950 года в Бюро (помимо Сталина) вошли пять членов Политбюро — Булганин, Берия, Каганович, Микоян, Молотов. Через несколько дней к ним присоединился Маленков. С сентября 1950 года до конца 1952 года в заседаниях Президиума и Бюро Президиума Совета министров постоянно участвовал Хрущев[367]. Характерной чертой работы этих правительственных структур было то, что в их заседаниях никогда, даже находясь в Москве, не принимал участия Сталин. Между тем Президиум и Бюро Президиума Совмина собирались регулярно и часто. С начала апреля до конца 1950 года Бюро Президиума заседало 38 раз. 38 заседаний Бюро были проведены в 1951 году и 43 в 1952 году[368].

Таким образом руководящая группа Политбюро несколько раз в месяц встречалась для обсуждения вопросов государственного значения без Сталина. Эта практика «коллективного руководства» осуществлялась в рамках стабильной руководящей структуры, действовавшей на основе отработанной регулярной процедуры (фиксированный график, предварительная подготовка повесток и т. д.). Вместе с заседаниями Политбюро, проводимыми во время отпусков Сталина, работа правительственных органов способствовала выработке принципиально важных навыков, если не политического, то административного взаимодействия руководящей группы Политбюро. В результате в недрах сталинского Политбюро формировались предпосылки отрицания единоличной диктатуры, востребованные сразу же после смерти Сталина. Важным фактором этого отрицания было стремление не допустить повторения репрессий и политических унижений, которым соратники Сталина подвергались вплоть до его смерти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.