Остатки «коллективного руководства»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Остатки «коллективного руководства»

С точки зрения теории «фракций» в Политбюро политические колебания, наблюдавшиеся в 1935–1936 гг., могут быть объяснены противоборством «умеренных» и «радикалов» при относительно нейтральной позиции Сталина. Однако как и в других случаях, приходится признать, что реальные свидетельства о таком противоборстве, несмотря на активные поиски в архивах, пока не обнаружены.

1 февраля 1935 г. пленум ЦК ВКП(б) утвердил новыми членами Политбюро А. И. Микояна и В. Я. Чубаря, а кандидатами в члены Политбюро А. А. Жданова и Р. И. Эйхе. Если оценивать эти перестановки, руководствуясь версией о существовании в окружении Сталина «фракций», то придется признать, что после убийства Кирова в Политбюро усилились позиции «умеренных». Достаточно осторожным политиком был Чубарь, подвергавшийся Сталиным критике за мягкотелость в период голода на Украине, а в 1938 г. арестованный за связь с Рыковым и «правые» настроения. К «умеренным» некоторые историки причисляют также Жданова[629]. Однако на самом деле эти перестановки в Политбюро не имели никакого особого политического значения, а предопределялись формальной процедурой заполнения вакансий. Микоян и Чубарь заняли места полных членов Политбюро взамен С. М. Кирова и умершего В. В. Куйбышева потому, что имели на это право как старейшие кандидаты в члены Политбюро (с 1926 г.), занимавшие к тому же важные посты (Микоян был наркомом пищевой промышленности СССР, а Чубарь заместителем председателя Совнаркома СССР). Эйхе был выдвинут на освободившуюся должность кандидата в члены Политбюро формально, как секретарь крупнейшей Западно-Сибирской партийной организации. Реально, постоянно находясь за тысячи километров от Москвы, он не мог участвовать в работе Политбюро. Жданов же, наоборот, уже не мог оставаться вне Политбюро. Как секретарь ЦК ВКП(б) с начала 1934 г., он фактически работал как член Политбюро и нередко визировал решения Политбюро. Решающим обстоятельством, предопределявшим его введение в Политбюро, было, конечно, то, что Жданов наследовал кировский пост руководителя ленинградской партийной организации.

Гораздо большее значение для реального распределения ролей в высших эшелонах власти имело решение Политбюро о перестановках в руководстве ЦК ВКП(б), принятое 27 февраля 1935 г. В соответствии с этим постановлением, член Политбюро А. А. Андреев был освобожден от должности наркома путей сообщения и назначен секретарем ЦК ВКП(б). На его место в Наркомат путей сообщения был переведен Л. М. Каганович, который сохранил пост секретаря ЦК, но был освобожден от обязанностей председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и секретаря Московского областного комитета партии. Председателем Комиссии партийного контроля вместо Кагановича был назначен Н. И. Ежов, ставший незадолго до этого также секретарем ЦК. Еще одну часть «наследства» Кагановича — пост секретаря московского обкома ВКП(б) — получил другой выдвиженец — Н. С. Хрущев[630]. Судя по подлинному протоколу заседаний Политбюро, это важное постановление могло быть принято на встрече группы членов Политбюро. Оригинал постановления был написан Поскребышевым (азначит, скорее всего, продиктован Сталиным), после чего завизирован Сталиным. Под сталинской подписью одним красным карандашом расписались Каганович, Орджоникидзе, Молотов, Ворошилов, Микоян. Калинин, как следует из секретарской пометы, был опрошен (видимо, по телефону)[631]

Истинный смысл этого шага, явно инициированного Сталиным, стал более понятен 10 марта 1935 г., когда Политбюро утвердило постановление «О распределении обязанностей между секретарями ЦК». Новый секретарь ЦК Андреев был введен в состав Оргбюро ЦК и фактически стал руководителем этого органа — он должен был вести заседания Оргбюро. Однако при этом в постановлении была сделана существенная оговорка: подготовка повестки Оргбюро возлагалась на двух секретарей ЦК — Андреева и Ежова. Андрееву, кроме того, было поручено заведование промышленным отделом ЦК, которым до этого руководил Ежов, а также наблюдение за работой транспортного отдела и Управления делами ЦК ВКП(б). Ежов, освобожденный этим же постановлением от заведования промышленным отделом, получил под свое начало важнейший отдел руководящих партийных органов. Наблюдение за работой остальных отделов ЦК, «особенно за отделом культуры и пропаганды», поручалось Сталину. Л. М. Каганович, оставшийся секретарем ЦК, также получил (дополнительно к своей новой должности наркома путей сообщения) «партийное поручение» — наблюдение за работой Московской областной и городской парторганизаций. Однако в постановлении всячески подчеркивалось, что пост наркома путей сообщения для Кагановича отныне является основной обязанностью. Наблюдение заМосквой, оговаривало Политбюро, не должно проходить «в ущерб работе в НКПС». Последний пункт постановления от 10 марта гласил: «Разрешить т. Кагановичу обращаться как секретарю ЦК к обкомам и крайкомам за помощью и поддержкой по вопросам железнодорожного транспорта каждый раз, когда этого будет требовать обстановка»[632].

Итак, кадровые перемещения в начале 1935 г. можно назвать рассредоточением влияния ближайших сталинских соратников. Л. М. Каганович, который в течение нескольких лет был первым заместителем Сталина в партии с широчайшим кругом функций, утратил многие из прежних обязанностей. Формально на его место попал А. А. Андреев, назначенный секретарем ЦК, руководившим работой Оргбюро. Однако влияние Андреева на деятельность Оргбюро было изначально ограничено оговоркой о равной ответственности Андреева и Ежова за составление повесток Оргбюро, а также тем, что Каганович оставался как секретарем ЦК, так и членом Оргбюро. Роли Андреева и Ежова как бы уравновешивались в результате перестановок в руководстве отделами ЦК. Андреев получил под свое начало относительно второстепенный промышленный отдел. Ежов заведовал ключевым отделом руководящих партийных органов, а значит, курировал кадровые перестановки. Многочисленные обязанности секретаря ЦК (в отличие от Кирова, который, руководя Ленинградом, почти не принимал участия в московских делах) выполнял также Жданов. В связи с этим 20 апреля 1935 г. Политбюро даже приняло специальное постановление: «Для облегчения работы Секретариата ЦК обязать т. Жданова из трех десятидневок месяца одну десятидневку проводить в Москве для работы в Секретариате ЦК»[633].

В результате всех реорганизаций к трем секретарям ЦК (Сталин, Каганович, Жданов), делившим между собой работу по управлению аппаратом ЦК в начале 1934 г., в 1935 г. добавилось еще два секретаря (Андреев, Ежов), принявших на себя значительный груз обязанностей. Все это имело, по крайней мере, два важных следствия. Во-первых, фактически исчез пост могущественного второго секретаря ЦК, заместителя Сталина по партии, который в предыдущие годы занимали Молотов и Каганович. Обязанности второго секретаря были разделены между несколькими секретарями. Во-вторых, Сталин усилил позиции нескольких выдвиженцев — Ежова, Жданова, Хрущева. В конечном счете все эти меры ослабляли старых соратников Сталина, а соответственно, механизмы «коллективного руководства» в Политбюро.

Особое значение, как будет показано далее, имело приближение к высшим эшелонам власти Ежова, которого Сталин выбрал в качестве исполнителя планов политических чисток. Одним из важнейших заданий Сталина, полученных Ежовым в этот период, была подготовка так называемого «кремлевского дела», начавшегося с ареста в январе — апреле 1935 г. группы служащих правительственных учреждений, расположенных в Кремле (уборщиц, библиотекарей, сотрудников секретариата Президиума ЦИК, управления коменданта Кремля и т. д.). Их обвинили в подготовке террористических актов против руководителей государства, прежде всего против Сталина. Поскольку среди арестованных находились родственники Л. Б. Каменева, его объявили одним из вдохновителей заговора[634]. Если бы дело ограничилось только этими фальсификациями, «кремлевское дело» можно было бы рассматривать как логичное продолжение репрессий против бывших оппозиционеров, развязанных после убийства Кирова. Однако с работы был снят, а затем исключен из партии секретарь ЦИК СССР А. С. Енукидзе, обвиненный в покровительстве террористам. А это непосредственно касалось уже ближайших соратников Сталина.

58-летний А. С. Енукидзе был старым членом партии. Он начинал свой революционный путь в Закавказье и в силу этого находился в давних приятельских отношениях как с самим Сталиным, так и с некоторыми другими членами Политбюро (например, с Орджоникидзе). В силу служебного положения Енукидзе занимался материальным обеспечением высшего советского чиновничества. По этой причине он был своим человеком во многих кремлевских семьях. Хотя Енукидзе не входил в Политбюро, он являлся важным элементом той сталинской системы «коллективного руководства», которая возникла в конце 1920-х годов и которую Сталин постепенно, но целенаправленно, разрушал в последующий период. Атака против Енукидзе, предпринятая по инициативе Сталина, была фактически первым ощутимым ударом по «ближнему кругу». В деле Енукидзе проявились взаимоотношения между Сталиным и его соратниками на исходе периода «коллективного руководства», а само это дело было очередным ударом, разрушавшим остатки влияния Политбюро.

Существуют весомые документальные свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к «кремлевскому делу». Он регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных по этому делу, делал на них пометы и давал указания НКВД[635]. По мере накопления обвинительных «показаний» в отношении Енукидзе принимались все более жесткие меры. 3 марта 1935 г. Политбюро приняло решение о снятии Енукидзе с поста секретаря ЦИК СССР в связи с назначением на должность председателя ЦИК Закавказской Федерации[636]. Конечно, это было наказание, но наказание сравнительно мягкое. Две недели спустя, 21 марта, Политбюро утвердило новый, более резкий документ для рассылки членам ЦК и комиссий партийного и советского контроля — «Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе», в котором Енукидзе уже прямо обвинялся в утрате «политической бдительности». В документе говорилось также, что вопрос о членстве Енукидзе в ЦК ВКП(б) будет обсуждаться на ближайшем пленуме ЦК[637]. Енукидзе сразу же написал в Политбюро письмо, в котором заявил о полном согласии с решением о снятии его с поста секретаря ЦИК. Одновременно 22 марта он обратился к Ворошилову и Орджоникидзе (а через них ко всем членам Политбюро) с просьбой отменить решение о назначении на работу в Закавказье. После «тех обвинений, которые справедливо направлены против меня, не могу я явиться туда работать […] Во мне говорит не ложный стыд и самолюбие, а просто психологически и Физически не могу превозмочь себя поехать туда, как Пред. ЦИКа […] Очень прошу вас по старой дружбе и как товарищей помочь мне в моей просьбе», — писал Енукидзе[638]. Друзья помогли Енукидзе. 25 марта он написал заявление о том, что не может выехать в Закавказье по состоянию здоровья и попросил двухмесячный отпуск. Политбюро удовлетворило эту просьбу[639].

В отпуске, скорее всего, чувствуя поддержку друзей из Политбюро, Енукидзе явно осмелел. В мае он отправил письмо Ежову, в котором просил о работе в Москве или уполномоченным ЦИК на курортах Сочи и Минеральных вод. Из письма следовало также, что предложение о должности на курортах неофициально уже было сделано. Очевидно, что именно друзья в Москве способствовали более благоприятному решению судьбы Енукидзе. 13 мая Ежов направил письмо Енукидзе Сталину с припиской: «Так как из его заявления видно, что его отпуск на днях кончается, прошу разрешения вызвать его для допроса по ряду вопросов». Сталин никак не отреагировал на просьбу Ежова о вызове для допроса, зато предложил назначить Енукидзе на пост уполномоченного ЦИК СССР по Минераловод-ской группе. 13 мая 1935 г. было принято соответствующее решение Политбюро[640].

О том, что Сталин согласился на это решение под определенным нажимом и что сам Енукидзе всерьез рассчитывал на помощь своих друзей в Политбюро, свидетельствовали события на пленуме ЦК ВКП(б), который 6 июня 1935 г. рассматривал вопрос об аппарате секретариата ЦИК СССР и Енукидзе. Выступивший с основным докладом по этому вопросу Ежов предложил от имени руководства сравнительно мягкое решение — вывести из состава ЦК ВКП(б). Осмелевший Енукидзе произнес достаточно достойную речь, в меру каялся и даже оспорил многие обвинения. Это облегчило проведение (скорее всего, и без того намеченной Сталиным) новой атаки против Енукидзе на заключительном этапе заседания пленума. В выступлении ряда ораторов, особенно Г. Г. Ягоды, был поставлен вопрос о необходимости ареста Енукидзе. Однако на арест Сталин пока не решился. Был принят компромиссный вариант — Енукидзе исключили из партии[641].

Несмотря на вполне определенные настроения Сталина, старые друзья Енукидзе, включая, по крайней мере, одного члена Политбюро — Орджоникидзе, поддерживали с ним контакты. Сталин явно усмотрел в этом вызов. 7 сентября 1935 г. из Сочи Сталин послал Кагановичу, Ежову и Молотову шифровку, в которой утверждал, что назначение Енукидзе уполномоченным ЦИК было ошибкой, так как эта должность дает ему слишком большие права. «Люди, оказывается, поговаривают о том, — утверждал Сталин, — что исключение Енукидзе из партии есть по сути дела маневр для отвода глаз, что он послан в Кисловодск для отдыха, а не для наказания, что он будет восстановлен (в партии. — О. X.) осенью, так как у него в Москве есть свои друзья. А сам Енукидзе, оказывается, доволен своим положением, играет в политику, собирает вокруг себя недовольных и ловко изображает из себя жертву разгоревшихся страстей в партии. Двусмысленность положения усугубилась тем, что Енукидзе ездил к Серго (Орджоникидзе. — О. X.), гостил у него и беседовал о “делах”[…]» Сталин потребовал снять Енукидзе с работы и отправить его на меньшую должность в Ростов или Харьков[642]. На следующий день, 8 сентября, Сталин в письме Кагановичу вновь обвинил Орджоникидзе в том, что он продолжает «вести дружбу» с Енукидзе[643].

Как и требовал Сталин, 11 сентября было оформлено решение Политбюро о назначении Енукидзе на второстепенную должность начальника Харьковской конторы управления автодорожного транспорта[644]. Однако 22 сентября Сталин был вынужден вновь телеграфировать Кагановичу: «Говорят, что Енукидзе не получил еще распоряжения о выезде в Харьков и все еще сидит в Кисловодске». Каганович на следующий день сообщил, что Енукидзе действительно не выполняет распоряжение о своем новом назначении, но «сейчас дано категорическое распоряжение, и он не позднее 25 сентября выедет из Кисловодска в Харьков»[645].

Несмотря на недовольство Сталина и неосторожное поведение Енукидзе, в июне 1936 г. на пленуме ЦК ВКП(б) было принято решение о восстановлении его в партии[646]. Это решение, скорее всего, также было результатом вынужденного компромисса со стороны Сталина. Всего через полгода, когда Сталин перешел в решающее наступление, Енукидзе был арестован. Произошло это 11 февраля 1937 г., за неделю до самоубийства Орджоникидзе, вызванного его острым конфликтом со Сталиным, о чем подробнее будет сказано дальше. В октябре 1937 г. Енукидзе расстреляли[647].

Повороты судьбы Енукидзе в значительной степени отражали изменения отношений Сталина с его окружением. Несмотря на то что после смерти Кирова политическая обстановка изменилась, Сталин мог убедиться в том, что его вполне лояльные соратники не хотели отказываться от остатков «коллективного руководства», и в частности от его важнейшего элемента — права вмешиваться в решение кадровых вопросов и обеспечивать безопасность «своих» людей. С точки зрения репрессий против «номенклатуры» и окружения членов Политбюро 1935–1936 гг. могут рассматриваться как период своеобразного равновесия. Сталин еще не мог самостоятельно санкционировать аресты определенных категорий «номенклатурных» работников. Однако и члены Политбюро уже не могли противостоять НКВД, действиями которого полностью руководил Сталин. Переходный характер этого периода — сосуществование остатков «коллективного руководства» и признаков укрепления личной диктатуры — накладывал свой отпечаток на систему высшей власти.

Старые соратники Сталина по-прежнему выполняли многие важные функции. Судя по протоколам Политбюро, Каганович, например, продолжал достаточно активную деятельность как один из руководителей партии, хотя основная часть вопросов, выносимых им на рассмотрение Политбюро, касалась теперь проблем железнодорожного транспорта. Как и прежде, во время отпуска Сталина в августе-сентябре 1935 и 1936 гг. Каганович руководил работой Политбюро — регулировал прохождение вопросов, визировал решения Политбюро и протоколы его заседаний. На имя Кагановича поступали в эти периоды обращения в ЦК. Во многих случаях решения Политбюро, принятые в период отпуска Сталина в 1935 г., были результатом консультаций между Кагановичем и Молотовым[648].

Вместе с тем, как видно из протоколов Политбюро, в 1935–1936 гг. Каганович демонстративно старался согласовывать со Сталиным даже сравнительно второстепенные вопросы, воздерживался от проявления инициативы. Например, при утверждении в сентябре 1935 г. постановления СНК СССР о придании контрактационным договорам силы закона Каганович поставил на сопроводительной записке Молотова следующую резолюцию: «Вопрос затрагивает широкие массы колхозников. Надо запросить мнение т. Сталина». Документ был послан Сталину (на нем имеется сталинская резолюция: «За»), и только после этого принят[649]. Аналогичные резолюции: «За (голосовать с т. Сталиным)», «За с запросом т. Сталина», «За (голосовать по телеграфу с т. Сталиным)» Каганович поставил на проектах решений Политбюро за сентябрь 1935 г. о награждении артиста В. И. Качалова орденом Трудового Красного Знамени, о разрешении приезда в Москву и предоставлении отпуска секретарю Дальневосточного крайкома ВКП(б) Лаврентьеву, о предоставлении отпуска с лечением за границей Ежову и т. д.[650]

Обращает на себя внимание также изменение тональности писем Кагановича коллегам по Политбюро. И ранее восторженно-оптимис-тические в оценках Сталина и его деяний, в 1935–1936 гг. письма Кагановича превратились в неуемно льстивые и нелепые панегирики: «У нас тут дела идут неплохо. Чтобы коротко охарактеризовать, я могу коротко повторить то, что я и Микоян сказали т. Калинину, когда он поехал в Сочи. Перед отъездом он спрашивает нас, что передать Хозяину? Мы и сказали ему: передай, что “страна и партия так хорошо и надежно заряжены, что стрелок отдыхает, а дела идут — армия стреляет” То, что происходит, например, с хлебозаготовками этого года — это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа — победа Сталинизма»[651]; «Вообще, без хозяина очень тяжело […] Но приходится, к сожалению, загромождать делами в большом количестве хозяина и срывать ему отдых, в то время как словами не выскажешь, насколько ценно его здоровье и бодрость для нас, так любящих его, и для всей страны»[652]; «Вот брат, великая диалектика в политике, какою обладает наш великий друг и родитель в совершенстве»[653].

Документы за 1935–1936 гг. уже не содержат свидетельств об открытых демаршах членов Политбюро (заявлений об отставке, отказов делать доклады, ультиматумов по поводу ведомственных интересов и т. д.), характерных для начала 1930-х годов. По крайней мере, внешне Политбюро этого периода выглядит более «дисциплинированным».

По мере укрепления своего положения Сталин все меньше нуждался в общении со своими соратниками. Журналы регистрации посетителей кабинета Сталина зафиксировали, с одной стороны, явное сокращение встреч Сталина с членами Политбюро, причем прежде всего за счет общения с прежними лидерами в этом отношении — Кагановичем и Молотовым[654]. В 1935–1936 гг. окончательно стали правилом нарушения регулярности созыва очередных заседаний Политбюро — в среднем они проводились реже, чем раз в месяц. Большинство решений принимались опросом. Способ оформления подлинников протоколов Политбюро, а также некоторые другие факты позволяют утверждать, что широкое распространение получили разного рода встречи отдельных членов Политбюро, подменявшие регулярные официальные заседания. Например, 4 сентября 1935 г. в одном из писем Каганович сообщал Орджоникидзе: «Сегодня обсуждали план IV кв[артала] и прибавили тебе к годовым лимитам 100 миллионов руб. (речь шла о капиталовложениях НКТП. — О. X), послали в целом вопрос на одобрение в Сочи (в Сочи отдыхал Сталин. — О. X)»[655]. В протоколах заседаний Политбюро это явно имевшее место обсуждение не зафиксировано. После согласования со Сталиным, утверждение плана IV квартала было оформлено как решение, принятое опросом членов Политбюро 7 сентября. Причем фактически опрос не проводился — подлинник постановления завизировал один лишь Молотов[656]. Этот пример был достаточно типичным.

Сталин в 1935–1936 гг. по-прежнему активно участвовал в выработке решений, выходивших от имени Политбюро. Его пометки и визы сохранились на многих из принятых постановлений. Даже находясь в отпуске, он тщательно контролировал деятельность Политбюро, получал и правил все принципиальные постановления. Время от времени к Сталину в Сочи приезжали отдельные члены Политбюро для согласования определенных ведомственных вопросов. По телеграммам Сталина неоднократно утверждались различные решения Политбюро. Очередной раз такую телеграмму, подписанную Сталиным и Ждановым (который также отдыхал на юге), Каганович, Молотов и другие члены Политбюро получили в Москве 25 сентября 1936 г. В ней говорилось о необходимости назначить Н. И. Ежова наркомом внутренних дел СССР.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.