Сталин как неопатримониальный лидер
Сталин как неопатримониальный лидер
По сравнению с четкой, почти как у часового механизма, работой руководящих структур Совета министров, встречи Сталина и его соратников по Политбюро выглядели особенно хаотичными. Они зависели от намерений и обстоятельств жизни Сталина. Официальные заседания часто принимали форму личных встреч. Сталин нередко устраивал ночные застолья членов Политбюро на своей даче.
Наблюдательный М. Джилас, один из руководителей новой коммунистической Югославии, посетивший несколько дачных собраний у Сталина, охарактеризовал их так:
«На этих ужинах в неофициальной обстановке приобретала свой подлинный облик значительная часть советской политики […] На этих ужинах советские руководители были наиболее близки между собой, наиболее интимны. Каждый рассказывал о новостях своего сектора, о сегодняшних встречах, о своих планах на будущее […] Неопытный посетитель не заметил бы почти никакой разницы между Сталиным и остальными. Но она была: к его мнению внимательно прислушивались, никто с ним не спорил слишком упрямо — все несколько походило на патриархальную семью с жестким хозяином, выходок которого челядь всегда побаивалась «[195].
Хотя Сталин превратил Политбюро в существенно персонифицированный инструмент управления, это не означало, что Совет министров примет ту же форму. Конечно, кадровый состав Политбюро и Бюро Совмина в значительной степени совпадал: семь из девяти первоначальных членов Бюро были также членами Политбюро. Однако при этом Совет министров имел дело с решениями, ответственность за значительную часть которых Сталин практически с себя снял. Дистанцирование Сталина от Совмина позволяло тому функционировать более гибко, в соответствии с преимущественно технократическими критериями. Сочетание традиционных персонализированных форм принятия решений с современными технократическими структурами было характерной чертой высших эшелонов партии-государства в послевоенный период. Как мы уже видели, Сталин в значительной мере сам создавал эту систему, продиктовав например, постановление от 8 февраля 1947 года о реорганизации работы Совмина и создании технократической иерархии комитетов, работавших на регулярной основе и способных принимать решения без обращения к вождю. Однако при этом Сталин мог чувствовать себя в относительной безопасности. Сталин знал, что реальное определение границ компетенции различных институтов всегда оставалось его прерогативой. В любой момент вопрос формальной инстанции (например, Бюро Совмина) мог быть рассмотрен на неформальной встрече с вождем.
Как показали последующие события, Сталин старался держать в своих руках ключевые решения экономического характера. На это были нацелены и те положения февральского постановления 1947 года о Совмине, которые предусматривали оставление вопросов денежного обращения и валюты в ведении Политбюро. Вполне воспользовавшись этим правилом (хотя, конечно, он мог сделать это и без всяких правил вообще), Сталин при помощи министра финансов А. Г. Зверева в декабре 1947 года провел денежную реформу, которая начала разрабатываться при внимании со стороны Сталина еще в годы войны[196]. Два месяца спустя, 16 февраля 1948 года наблюдение за работой Министерства финансов, которое февральским постановлением 1947 года возлагалось на Вознесенского, было отдано Сталину[197]. Сходным образом Сталин по-прежнему активно участвовал в реорганизациях правительственных учреждений. Например, в том же декабре 1947 года он предложил разделить Госплан. Наряду с преобразованием Государственной плановой комиссии в Государственный плановый комитет Совета министров СССР, сосредоточенный на планировании, создавались два новых органа: Государственный комитет по снабжению народного хозяйства Совета министров и Государственный комитет по внедрению новой техники в народное хозяйство Совета министров. «[…] У нас Госплан очень перегружен, — объяснял Сталин в телефонном разговоре В. А. Малышеву, назначаемому председателем Комитета по внедрению новой техники. — У нас министерства плохо занимаются новой техникой […] Надо создать государственный центр по руководству и внедрению новой техники»[198].
В ведение руководящей группы Политбюро (Сталина) были переведены некоторые вопросы, первоначально, согласно букве и духу февральского постановления 1947 года, входившие в компетенцию Бюро Совмина. Например, постановлением Политбюро от 25 мая 1947 года устанавливалось, что «всякое разбронирование цветных и редких металлов и стратегического сырья (каучук, шерсть и т. п.) из государственных материальных резервов может производиться каждый раз лишь после специального обсуждения в Политбюро ЦК ВКП(б) и по его решению»[199].
Особенно ревностно Сталин относился к своему праву кот роля над репрессивными и квазисудебными органами. Особый интерес представляло Министерство государственной безопасности, руководство которого (и министр и следственная часть по особо важным делам) было подотчетно Сталину напрямую. Стремление Сталина поддерживать и укреплять такой порядок, в том числе за счет назначения руководителями МГБ лиц, преданных ему лично и мало связанных с другими членами Политбюро, в полной мере проявилось в 1946 году при снятии В. Н. Меркулова и назначении министров госбезопасности В. С. Абакумова[200]. Используя органы госбезопасности против членов Политбюро (например, в «деле авиаторов», направленном против Маленкова), Сталин провоцировал неприязненные, даже враждебные отношения руководства МГБ и членов руководящей группы Политбюро. Февральским постановлением 1947 года Сталин зафиксировал свой приоритет в контроле над МГБ, передав это министерство под юрисдикцию Политбюро. Это было сделано во изменение постановления от 28 марта 1946 года о распределении обязанностей между председателем Совмина и его заместителями, согласно которому наблюдение за работой МГБ поручалось Берии[201]. Отстранив Берию от надзора за МГБ, Сталин, судя по всему, столкнулся с необходимостью назначения нового куратора, решающего мелкие повседневные вопросы работы МГБ. Сам Сталин заниматься такими вопросами не собирался. Выход был найден в том, что 17 сентября 1947 года наблюдение за органами госбезопасности поручили секретарю ЦК, начальнику Управления кадров ЦК А. А. Кузнецову[202]. Этот выбор, несомненно, был обусловлен тем, что Кузнецов входил в группу Жданова, соперничавшую с многолетним руководителем и шефом органов госбезопасности Берией. Несмотря на то, что Абакумов согласовывал все принципиальные вопросы напрямую со Сталиным, в то время как Кузнецов занимался рутинной работой, Сталин крайне ревниво и с подозрением следил за вторжениями в его вотчину.
Показательным в этом отношении был скандал, вспыхнувший в начале 1948 года. Чтобы продемонстрировать свою бдительность, Абакумов в рамках общей кампании, прокатившейся по всем министерствам и ведомствам, решил устроить суд чести над двумя работниками МГБ. Этот вопрос Абакумов согласовал с Кузнецовым. Такое согласование было вполне логичным, так как Кузнецов не только официально курировал МГБ, но и руководил кадровой работой в ЦК. Однако Сталин усмотрел в этом факте (неясно, на самом деле или в воспитательных целях) превышение полномочий со стороны Абакумов и Кузнецова. 15 марта 1948 года Политбюро приняло специальное постановление, осуждающее Абакумова за организацию суда чести «без ведома и согласия Политбюро». Кузнецову было указано, что он поступил неправильно, дав «единоличное согласие на организацию суда чести». Наряду с взысканиями Абакумову и Кузнецову, постановление запрещало «впредь министрам организовывать суды чести над работниками министерств без санкции Политбюро ЦК»[203].
Февральское постановление 1947 года о реорганизации Совмина свидетельствовало о наличии определенного компромисса между стремлением Сталина максимально контролировать партийно-государственный аппарат и необходимостью улучшения управления экономикой при помощи относительно автономных в оперативных вопросах бюрократических структур. Однако даже в тех случаях, когда Сталин не вмешивался напрямую в действия Совмина, он зачастую косвенно влиял на работу правительства, задавая определенные политические рамки дозволенного. Соратники вождя, работавшие в правительстве, отвергали все то, что могло быть воспринято Сталиным как «либеральные» реформы. Опасаясь спровоцировать гнев Сталина, они не выдвигали предложений, которые могли бы противоречить его желаниям[204]. Они научились приспосабливаться к желаниям и предубеждениям Сталина, не беспокоя его теми инициативами, какими бы срочными и насущными они не были, которые могли вызвать непредсказуемую реакцию вождя. Это стремление соответствовать Сталину объективно ограничивало процесс принятия решений, тормозило проведение даже необходимых и очевидных преобразований[205].
Самым очевидным примером отрицательного воздействия политики диктатора на гибкость и эффективность системы было ужесточение политического контроля. И до войны, и в послевоенный период Сталин никогда не умел соблюсти ту меру «закручивания гаек», за пределами которой наступали последствия объективно вредящие самой диктатуре. Очередным таким шагом было, например, принятие закона о гостайне 8 июня 1947 года. Этот закон был результатом втягивания в холодную войну, в которой обе стороны конфликта усиливали меры безопасности и ужесточали доступ к информации. Однако с советской стороны этот курс, как часто бывало, вышел за рамки разумного. В связи с принятием закона началось составление нового перечня информации, считающейся секретной. Составление перечня оказалось нелегкой задачей. Учитывая настоятельность пожеланий Сталина, Совмин был вынужден постановлением от 1 марта 1948 года запретить доступ практически ко всей информации, затрагивавшей государственные интересы. Кампания усиления секретности неизбежно вылилась в административный кошмар. Совмин провел ряд закрытых совещаний по вопросу об ответственности за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну[206]. Секретный отдел Совмина увеличился с ноября 1948 года до начала 1949 года с 204 до 347 сотрудников. Это было связано с необходимостью обработки резко возросшего количества секретных документов: 188 500 входящих и 173 500 исходящих за первые десять месяцев 1948 года по сравнению с 98 300 и 122 000 за аналогичный период 1947 года[207]. Распространение постановления также было головной болью. Хотя само решение от 8 июня 1947 года не являлось секретным и через день после принятия было опубликовано в прессе, постановление от 1 марта 1948 года о его проведении в жизнь было засекречено[208]. Как вскоре стало ясно из жалоб в правительство, это порождало бюрократическую проблему: постановление требовало от чиновников соблюдения государственной тайны, но в силу секретности не могло быть доведено до их сведения[209]. Совмин также наводнили технические запросы, иногда довольно курьезные, относительно того, какую информацию считать секретной. Министрам приходилось добиваться специального разрешения на публикацию каждой таблицы или приложения, не важно сколь бы невинной ни казалась информация, и бороться за рассекречивание цифр, уже являющихся всеобщим достоянием[210]. Таким образом кампания привела к тому, что решение относительно несложных административных задач требовало длительных и утомительных действий. Хотя Сталин формально делегировал значительную власть Совету министров, он втягивал его в порочную административную практику, сбивавшую с толку министров, беспокоившую чиновников и создававшую все новые излишние бюрократические препоны.
Отрицательное воздействие на работу аппарата оказывали личные дурные привычки диктатора. Поскольку Сталин работал по ночам, все высшие руководители могли уйти с работы только после того, как получали сообщение от сталинского секретаря, что хозяин отправился спать. Обычно это происходило в четыре-пять часов утра[211]. Сверху эта практика распространялась вниз. Члены Политбюро держали в напряжении министров и региональных партийных секретарей, те — свои аппараты. Каждый был готов к тому, что Сталину в любой момент может потребоваться справка или кто-либо из чиновников. В ночную смену трудились целые армии секретарей и других работников[212].
Нездоровый ночной образ жизни усугублял и без того большие нагрузки, которые несли как соратники Сталина, так и их подчиненные. В проекте постановления о режиме труда и отдыха руководящих работников, который готовился в аппарате ЦК в апреле 1947 года, говорилось:
«Анализ данных о состоянии здоровья руководящих кадров, партии и правительства показал, что у ряда лиц, даже сравнительно молодого возраста, обнаружены серьезные заболевания сердца, кровеносных сосудов и нервной системы со значительным снижением трудоспособности. Одной из причин указанных заболеваний является напряженная работа не только днем, но и ночью, а нередко даже и в праздничные дни»[213].
Год спустя, в марте 1948 года в записке Лечебно-санитарного управления Кремля сообщалось, что двадцать два министра страдают от переутомления, один от нервного истощения, три больны язвой[214].
Положение осознавалось как серьезное. В аппарате ЦК периодически рассматривались проекты постановлений, призванных улучшить режим труда руководящих работников. Одним из таких проектов занимался в апреле 1947 года Жданов. Документ предусматривал некоторое упорядочение рабочего графика: начало рабочего дня в 13:00, завершение не позднее полуночи с двухчасовым перерывом для обеда и дневного отдыха. В субботу и предпраздничные дни предусматривался сокращенный рабочий день до 20:00. Обязательными объявлялись ежегодные месячные отпуска и т. д.[215] В еще одном проекте, на этот раз составленном под руководством Маленкова, Берии и Микояна в декабре 1948 года, ненормальным признавалось то, что руководящие работники центральных ведомств «работают по преимуществу во второй половине дня и в ночное время». Постановление предусматривало введение в Совете министров, ЦК ВКП(б), Президиуме Верховного Совета СССР, в министерствах и других центральных советских, хозяйственных и общественных организациях нового рабочего графика: с 10:30 до 19:30 с перерывом на обед с 15:30 до 17:00. В субботние и предпраздничные дни работа должна была завершаться в 17:00 без обеденного перерыва[216]. Оба этих постановления, а возможно и какие-то другие, о которых мы пока не знаем, так и остались на стадии проекта. Причина этого очевидна. Предлагаемые меры полностью противоречили привычному образу жизни Сталина, а это при диктатуре было куда важнее, чем перенапряжение и болезни многих тысяч людей. Только после смерти Сталина его соратники провели уже назревшую и крайне необходимую реформу. 29 августа 1953 года было принято постановление Совета министров СССР, устанавливающее новый режим работы в аппарате. «Работа в ночное время, — говорилось в нем, — отрицательно влияет на здоровье работников и снижает их трудоспособность». Постановление требовало начинать рабочий день в зависимости от типа учреждения с 9 или 10 часов утра и заканчивать в 6 или 7 часов вечера с часовым перерывом на обед. Сверхурочные работы допускались лишь в случае необходимости и подлежали дополнительной оплате[217]. Бодрствующий ночами аппарат наконец вздохнул свободно.
* * *
Укрепляя централизацию власти и личный контроль, Сталин не мог править в одиночку. В послевоенный период Сталин действовал, опираясь на две руководящих структуры: Политбюро, в котором он почти всегда председательствовал, и Бюро Совета министров, почти всегда заседавшее без него. Сочетание сталинского персонифицированного руководства в Политбюро, и технократических методов работы Совмина можно охарактеризовать как неопатримониальное, позволявшее Сталину соединить диктаторское правление с более современными методами принятия решений. Впрочем, в этом неопатримониальном порядке коренилась внутренняя нестабильность.
Во-первых, Сталин в любой момент мог изменить неопатримониальную практику, перекраивая границы сфер ответственности между различными структурами или непосредственно вмешиваясь в решение неполитических вопросов. Такое вмешательство происходило по собственному усмотрению вождя. В делах управления он участвовал выборочно и произвольно. Часто, как в случае с законом о государственной тайне, его вторжение, отражавшее его личные предубеждения, могло дезорганизовать управленческую практику. Полномочия на принятие решений делегировались Совету министров сверху. В тех случаях, когда у экономических решений выявлялась содержательная «политическая» подоплека или у Сталина появлялись подозрения по поводу их обоснованности, они передавались Политбюро.
Во-вторых, важной чертой неопатримониальности были патриархальные личные отношения с соратниками, возглавлявшими ключевые структуры партийно-государственной машины. Подчиненные интуитивно приспосабливались к вождю и, в конечном итоге, вынуждены были следовать его приоритетам, предубеждениям и даже маниям. Это приспособление распространялось не только на случаи выполнения прямых распоряжений диктатора, но и на ту сферу управленческой практики, которая выпадала из-под его непосредственного контроля. С оглядкой на вождя члены ближнего сталинского круга принимали решения, выдвигали и увольняли своих сотрудников, ели и пили, ложились спать и просыпались. Работать на Сталина, не только безусловно выполняя его конкретные указания, а следуя его намерениям (пусть даже смутным и не вполне оформленным), было важнейшим приоритетом диктатуры. Следовать этому приоритету было непросто, но только это служило залогом успешной карьеры и, нередко, самой жизни. Новая волна репрессий, начавшаяся в 1949 году и захватившая высшие эшелоны власти, очередной раз напоминала об этом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.