ДИДИИ ЮЛИАН

ДИДИИ ЮЛИАН

Marcus Didius Severus lulianus

24 января 133 г. — 1 июля 193 г.

Правил под именем Marcus Didius Severus lulianus Augustus с 28 марта no 1 июня 193 г.

Не был причислен к сонму богов

В конце II века н. э. в древнеримском мире все явственнее проступают черты серьезного экономического и социально-политического кризиса. Экономические трудности, разорение хозяйства, падение урожайности и уменьшение рабочей силы способствовали обострению социальных и классовых противоречий, ослаблению военной мощи империи и нарушению ее политической стабильности. Непосредственным проявлением социальных и экономических противоречий стала вспыхнувшая за императорский трон борьба, приведшая к гражданской войне 193–197 годов. Этому способствовало отсутствие четких принципов передачи верховной власти в случае скоропостижной смерти правящего цезаря, если он не успел назначить своего преемника.

Именно это случилось в день убийства Пертинакса. Когда взбунтовавшаяся группка гвардейцев добивала на Палатине императора, префект города и тесть императора Флавий Сульпициан оказался в казармах преторианцев. Он поспешил в казармы гвардейцев, чтобы образумить их, и по дороге не встретился с группой убийц, бегущих по другим улицам, а когда, уже в казармах, до него дошла весть о гибели цезаря, выбора, собственно, не оставалось никакого. Надо было срочно принимать решение, тем более что Флавий Сульпициан был префектом Рима, то есть, говоря по-нашему, его градоначальником, в городе же явно поднималась паника. Состоятельные горожане спешили запереться в своих домах из опасения бесчинств пьяной солдатни, грабежей и убийств разнузданной черни, которая охотно присоединялась к преторианцам в чаянии наживы теперь, когда некому было навести порядок. Вернуть спокойствие городу и спасти многие жизни можно было, лишь избрав нового императора. Кто мог стать им? Наверняка один из сенаторов, а Сульпициан занимал сенаторскую должность. Веса добавляли и его родственные отношения со свергнутым и убитым цезарем, и поддержка преторианцев, убежденных тривиальными посулами. Они уже начали провозглашать его имя как императора, но в этот момент появился конкурент Сульпициана.

У ворот казарм вдруг появился Марк Дидий Юлиан. Человек, известный в Риме, бывший консул, бывший наместник нескольких провинций, знаменитый богач. Возможно, 60-летний Юлиан уже не раз размышлял о том, что неплохо бы сделаться императором, а тут представился случай. В своем доме Юлиан пировал в окружении семьи и друзей, когда прибежали рабы с вестью о смерти императора. Подвыпившая компания, а также жена с дочерью, изо всех сил стали подзуживать тоже не совсем трезвого сенатора воспользоваться случаем, убеждая, что сами боги так все устроили. Однако вероятнее всего, легенда о женском подстрекательстве сенатора к императорскому трону неправдива; по крайней мере, известно, что женщины семейства Юлиана очень неохотно переезжали потом в императорский дворец. Весьма возможно, всю историю выдумали недруги Юлиана — дескать, пьяный сенатор для забавы, послушавшись женщин, в окружении пьяной солдатни велел объявить себя императором. По другой версии, дело обстояло следующим образом: Юлиан действительно был дома, когда узнал об убийстве цезаря, и поспешил на свое рабочее место — в сенат. Здание, поскольку все происходило в ночное время, было заперто, но Юлиана встретили два офицера-преторианца, явившихся в сенат, чтобы узнать, кого сенаторы предлагают назначить императором. Первым им встретился Юлиан, которого они и сопроводили в казармы.

Следует признать, что Юлиан в общем был человек достойный и имел немало заслуг перед римлянами. Уроженец Медиолана (современный Милан), он не принадлежал к высшей знати, но в числе его предков было несколько известных имен, хотя бы Сальвий Юлиан, известный юрист при императоре Адриане. Состояли они и в каком-то родстве с матерью Марка Аврелия, поскольку Юлиан воспитывался в ее доме. Это знакомство очень помогло молодому человеку в его жизненной карьере, мать Марка Аврелия и сам цезарь назначали его на хорошие должности и даже сделали позже сенатором. Начинал же он с небольших должностей при наместниках в Африке и Греции. Затем возглавлял XXII легион на Рейне, добыв победу в сражении с германским народом хаттами. Впоследствии несколько лет неплохо управлял провинцией Бельгика, разгромив нападение местных племен. Именно за эти заслуги он получил в 175 году свое первое звание консула. Затем поочередно был наместником Далмации, где усмирил горцев, и Нижней Германии на Рейне. Наконец, его назначили на высокую должность префекта алиментарных фондов в Риме. Это уже случилось при Коммоде. Тогда Юлиану пришлось пережить нелегкие времена: какой-то солдат донес на него, якобы Юлиан замешан в политическом заговоре. Однако император, обычно подозрительный и скорый на расправу, пришел к выводу, что обвиняют невиновного, и приказал казнить доносчика. Возможно, желая прийти в себя, Юлиан после этого на какое-то время удалился к себе в Медиолан. Вскоре, однако, ему пришлось опять появиться на политической сцене, поскольку его назначили сначала наместником Понта и Битинии, в Малой Азии, а затем Африки.

Из этой краткой биографической справки относительно заслуг (римляне называли ее cursus bonorum) Юлиана можно сделать вывод, что Юлиан считался щепетильным администратором и хорошим полководцем. Его биография во многом напоминала жизненный путь Пертинакса. Оба они выходцы из северных регионов полуострова, оба не принадлежали к потомкам аристократических римских родов, оба относятся к одному поколению. Политическую жизнь они начали при Антонине Пии, а при Марке Аврелии уже занимали высокие государственные посты. Оба хорошо справлялись со своими обязанностями, приобрели большой жизненный опыт и немалые состояния. Характеры их, тем не менее, были различны. Пертинакса можно причислить к людям, мягко выражаясь, экономным, он во всем следовал традиции и всегда оставался верным древнеримским идеалам. Юлиан отличался характером импульсивным, может быть, слишком энергичным, особенно когда речь шла об увеличении собственного капитала. Юлиан очень любил веселый образ жизни. Впрочем, по прошествии стольких веков трудно сделать какие-то объективные выводы об этих двух государственных деятелях. Кассий Дион, знавший Юлиана лично, не скрывает своей неприязни к нему.

А теперь вернемся, можно сказать, к апофеозу события, с которого следует начать очерк о Дидии Юлиане. Такого Древний Рим еще никогда не видел. Впервые речь шла о продаже власти. Продавалась империя!

Этот исторический спектакль разыгрался на полном серьезе, когда два претендента на императорский трон оказались одновременно в одном и том же месте — в казармах императорских гвардейцев, от чьего решения зависело, кому из них быть императором. Флавий Сульпициан находился внутри казарм, Дидий Юлиан — у их ворот. Если оба претендента — люди достойные, одинаково заслуженные, почти одного возраста, то чем могут руководствоваться преторианцы, избирая одного из них? Преторианцы поступили логично, с их точки зрения: империю отдадут тому, кто вознаградит их более крупной одноразовой дарственной суммой, donativum. И начался аукцион, которого история не знала до этих дней. Он развертывался в ошеломляющем темпе. Называлась сумма, далее, по законам торгов, вопрос: кто больше, — опять короткая пауза, и новая сумма. Технически дело обстояло так: Сульпициан в казарме называл свою цену, несколько посредников со всех ног мчались к Юлиану, сообщая ему названную цифру, тот выдвигал встречное предложение. Поначалу вроде бы преимущество было за Сульпицианом: он был префектом Рима, находился в окружении гвардейцев и непосредственно общался с ними, он назвал первую сумму, причем немалую — 20 000 сестерциев на голову. Недостатком Флавия, по мнению преторианцев, был тот факт, что он приходился зятем ими же убитому императору, а ну как примется мстить? Сторонники его соперника всячески экспонировали это обстоятельство. Но тут его соперника Юлиана с помощью веревок втащили на стену, окружающую казармы, и тот наконец смог сам выкрикнуть сумму — он не стал мелочиться и с ходу пообещал по 25 000 сестерциев каждому преторианцу. Это решило дело. Оглушительными криками приветствовали нового императора, принесли присягу в верном служении, а он в свою очередь пообещал восстановить поверженные статуи Коммода и не преследовать своего соперника. И обещание сдержал.

Смеркалось, шел к концу знаменательный день 28 марта. Новый цезарь отправился из преторианских казарм на Форум и к зданию сената. Обставлено шествие было весьма торжественно: преторианцы, в походной форме при полном вооружении, шли плотными шеренгами, неся боевых орлов, словно отправлялись на войну, то и дело громогласно провозглашая здравицы в честь нового императора, не забывая добавлять к его именам и имя своего любимого Коммода. Все, вместе взятое, произвело впечатление на римлян и сенаторов. Но предоставим слово Кассию Диону:

Мы, сенаторы, уже давно разошлись по домам и теперь каждый по отдельности узнавали о том, как разворачиваются события. Больше всех были напуганы те, кто в чем-то помог Пертинаксу или чем-то не угодил Юлиану. Я входил в их число, ведь Пертинакс ценил меня и даже назначил претором, а будучи защитником в целом ряде юридических процессов, я осуждал нечестные поступки Юлиана. И все же мы решили, что неразумно было бы оставаться дома, дабы не вызвать неудовольствия нового правителя. Поэтому, невзирая на позднее время, хотя мы уже поужинали и приняли вечернюю ванну, вышли из дома и, с трудом продираясь сквозь толпу всяческого сброда и военных, добрались до здания заседаний. Здесь мы выслушали речь Юлиана, в которой были и такие слова:

«Я ведь вижу — вам нужен правитель, а мне руководить вами пристало более, чем кому-либо другому. Мне ничего не стоит перечислить все свои достоинства, дающие на это право, но нет необходимости, вы и без того не понаслышке знаете о них. Вот почему я привел сюда не так уж много солдат, чтобы они подтвердили свое решение».

А пока он это говорил, всё новые когорты преторианцев окружали здание сената, да и в самом зале заседаний прибывало солдат.

Принято было нужное решение. Юлиан стал императором по воле армии, сената и народа. И только тогда новый цезарь отправился во дворец, который еще несколько часов назад принадлежал Пертинаксу. Кассий Дион утверждает, что новый властитель застал там уже приготовленный ему ужин. По мнению нового цезаря, этот ужин оказался слишком скромным и недостойным главы империи, поэтому Юлиан повелел немедленно раздобыть самые роскошные блюда и принялся пировать, после чего занялся игрой в кости и развлекался выступлением знаменитого танцовщика Пилада, хотя труп Пертинакса все еще находился во дворце.

Однако в нашем распоряжении имеется и другое свидетельство современника о том, как вел себя Юлиан в первые часы после своего воцарения, прямо противоположное первому. Вот фрагмент из книги «Писатели истории императоров»:

Те, кто ненавидел Юлиана, рассказывали, что он пренебрежительно высказался об ужине, приготовленном для Пертинакса, и велел организовать себе роскошный ужин с устрицами, дичью, дорогой рыбой. Это явная ложь, ведь Юлиан известен своей воздержанностью к пище. Случалось, что кто-нибудь присылал ему в подарок зайца или поросенка, так он велел разделить их на три части, чтобы еды хватило на три дня. А по большей части и вовсе обходился без мяса, сидел на одних овощах, чаще бобовых, даже если это и не диктовалось религиозными ограничениями. Да и вообще не устраивал никакого пира до тех пор, пока не похоронили Пертинакса. Только после этого он позволил себе немного подкрепиться, но оставался грустным и удрученным по причине насильственной смерти своего предшественника. Первую ночь он совсем не сомкнул глаз, так его тревожили происшедшие события. На рассвете он принял сенаторов и эквитов, беседуя с каждым уважительно в соответствии с возрастом собеседника, называя их братом, сыном или отцом. А собравшиеся на площади горожане забрасывали его ругательствами, требуя отказаться от полученной от солдат власти.

Кому же верить при таких противоречивых свидетельствах? В принципе, само поведение Юлиана в данных обстоятельствах не имеет особого значения, но оно могло бы многое сказать о характере нового цезаря. Но даже если он и был достойным человеком и не вел себя так разнузданно, как утверждают его недруги, и в их числе Кассий Дион, несомненно одно — с самого начала власть Юлиана была очень непрочной. К новому правителю враждебно относились сенат и римские граждане, а вскоре против него выступили также и легионы в провинциях.

И тут снова мы имеем редкую возможность услышать голос современника цезаря. Тот же Кассий Дион рассказывает, как на следующий день он вместе с несколькими патрициями отправился в сенат:

…старались не показывать внешне грусти или недовольства, в отличие от черни, которая не скупилась на выражения. Когда в сенат прибыл Юлиан, чтобы принести жертвы Юпитеру, толпа у входа, словно по данному кем-то знаку, принялась кричать: «Похититель власти! Отцеубийца!» Юлиан старался держаться спокойно и пообещал раздать деньги. Толпу возмутило это предложение, опять раздались крики: «Не подкупишь! Не возьмем твоих денег!» Тут Юлиан не выдержал и велел укротить крикунов из тех, что подобрались ближе.

Несколько трупов не обескуражили чернь — она еще больше разъярилась, только люди отбежали подальше и оттуда проклинали цезаря и продажных гвардейцев, жалели Пертинакса, призывая божественное возмездие на головы виновных. Беспорядки охватили весь город, везде происходили стычки с преторианцами, много людей погибло и получило раны. Огромное пространство Великого Цирка целиком заполнили вооруженные люди, они просидели там всю ночь и весь день без еды и питья, потом изнуренные усталостью и жаждой разошлись, но не успокоились, похоже, они ожидали поддержки в своем протесте.

Было ясно, что легионы и наместники не отнесутся безучастно к убийству цезаря. Легионерам приходилось в очень тяжких условиях стеречь границы империи, расплачиваясь за это кровью. Почему же только одни преторианцы, живущие в комфортных условиях столицы, ни в чем не нуждаясь и ничем не рискуя, получают возможность выбирать удобного им цезаря, навязывая всей империи свой выбор? То, что произошло сто двадцать лет назад, после смерти Нерона, наглядно подтвердило, что именно легионы могут возвести на трон своих вождей. В 69 году рейнские легионы Вителлия разгромили преторианцев Отона. В свою очередь им нанесли поражение восточные легионы Веспасиана. Верили — история повторяется, вот и на сей раз особые надежды возлагали на Восток, а особенно на наместника Сирии, Гая Песценния Нигера. Он пользовался всеобщим уважением и как государственный деятель, и как прекрасный военачальник. Римляне демонстративно и неустанно скандировали его имя на улицах города, и эхо их возгласов донеслось до сирийской Антиохии, что произвело молниеносный эффект — Нигера тут же провозгласили императором.

Однако почти в то же самое время в военном лагере Карнунте на Дунае, немного восточнее Вены, солдаты провозгласили императором Луция Септимия Севера, наместника Верхней Паннонии. И наконец, о своих претензиях на трон заявил наместник Британии Децим Клодий Альбин. Уже в мае империя узнала — у нее четыре цезаря. Гражданская война стала неизбежной.

Ближе всех к Италии размещались придунайские гарнизоны, а Септимий Север, сказавший о себе, будто он мстит за Пертинакса, действовал энергичней других претендентов. Пока соперники вооружались, его когорты уже быстрым маршем двигались через Альпы. Юлиан не предпринял мер, чтобы помешать их продвижению, не перекрыл горные перевалы, не стянул вспомогательные силы к долине Пада. Тамошние городки сдавались без боя, им было все равно, кто станет цезарем. Как с грустью заметил один из древних писателей, жители Италии уже отвыкли носить оружие, мирно обрабатывая свои поля. При приближении войск Севера они толпами выходили на дорогу с лавровыми ветвями в руках и гостеприимно распахивали ворота города перед своими же, римскими солдатами. Военный флот в Равенне тоже перешел на сторону Севера.

Собрав сенат, Дидий Юлиан приказал ему назвать Севера врагом отечества. Солдатам армий Севера дали несколько дней, чтобы те добровольно сложили оружие, после истечения положенного срока и они будут считаться врагами родины. Все эти меры мало что дали. Правитель попытался прибегнуть и к недозволенным приемам: отправил офицера, приказав ему убить Севера. Император даже обратился за помощью к магам и волхвам, затем, чтобы добиться благосклонности преторианцев, велел казнить Лета и Марцию, виновных в убийстве Коммода. И наконец, решил заняться подготовкой Рима к обороне. Преторианцам было велено построить укрепления на предместьях города, были привезены боевые слоны, доставлены моряки с судов в Мизене. Даже сам императорский дворец попытались уподобить крепости. Ничего не удавалось. Преторианцы отвыкли вообще от всякой работы, слоны сбрасывали со спин военные башенки, матросы совсем не умели ходить строем, а попытка превратить дворец в крепость вызывала только смех. Кассий Дион вспоминает:

Наконец Юлиан призвал нас и потребовал, чтобы мы признали Севера его соправителем. А меж тем преторианцы из писем Севера узнали, что им ничего не грозит, если они выдадут убийц Пертинакса и не окажут сопротивления. Тогда они поймали виновных и сообщили об этом консулу Мессале. Он собрал нас в здании Атенеума и сообщил о решении преторианцев. И мы приняли постановление приговорить Юлиана к смертной казни, Севера признали цезарем и причислили Пертинакса к сонму богов. Юлиан был убит во дворце. Умирая, тот сказал: «И что такого страшного я сделал? Прожил 60 лет, 4 месяца и 4 дня, а царствовал 66 дней».

Это произошло, вероятно, 1 июня. О последних словах неудачливого цезаря мы узнали тоже благодаря Кассию Диону. Не случайно здесь приведено много цитат из записок этого человека, добросовестного свидетеля того времени. Они нагляднее, чем целые тома исследований, показывают, как низко пал римский сенат, не говоря уже о продажности придворных гвардейцев. Если же надо как-то охарактеризовать Дидия Юлиана, то, не пускаясь в глубокомысленные рассуждения, можно ограничиться несколькими словами: за всю историю человечества очень немногие добровольно купили собственную смерть за такие бешеные деньги.