«Я ПОМРУ КОГДА-НИБУДЬ, Я КОГДА-НИБУДЬ ПОМРУ...» (1972)
«Я ПОМРУ КОГДА-НИБУДЬ, Я КОГДА-НИБУДЬ ПОМРУ...» (1972)
01.01.1972
После спектакля за нами заехали Володя с Мариной, застали врасплох нас. Ну ничего, обошлось. По-студенчески наставили закусок, икры банку... Славно посидели, потрепались. Марина была в своем знаменитом красном костюме, заглазно описанном мной в «Таньке, любовниках и менестрелях». Она видела «Живого» — восторги полные, комплименты. «Сидела, — говорит Володя, — и плакала. Когда у тебя из мешка капало — обратный эффект. Валерий, ты делаешь вещи невероятные... Ты сам не знаешь, как ты в следующую минуту будешь играть... Раньше была работа артиста, хорошая, но работа артиста... Сейчас артиста нет. Есть русский мужик, тип, Кузькин...»
Включил магнитофон, поставил «Не одна во поле...». Марина попросила подарить ей эту пленку, показать в Париже... композитору знаменитому... Она сама готовится петь... «Вот так он и пел, этот Яшка...» — сказал Володя. Понравилось им очень мое пение. Я, конечно, отдал эту пленку с гордостью и счастьем. Наутро жена упрекнула, не преминула занозу под шкурку пустить: «Как ты быстро согласился отдать пленку, даже подумать не успел...» А чего мне думать? Пусть слушают французы, как поет русский мужик.
06.01.1972
3 января утренний спектакль «10 дней» играли. Гнали, как из ружья. Закончили — через пять минут 14 часов, а в 14.30 начался прогон «Живого» для двадцати человек. После спектакля состоялось обсуждение в кабинете шефа.
Все это кончилось выступлением министра[103], довольно примиряющим... Сказала она и про присутствующего Высоцкого:
— Слушала пленку... Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни... «Штрафные батальоны» и еще что-то...
А из-за «Штрафных батальонов» с него шкуру сдирали...
25.01.1972
В нашем «Гамлете», кроме лиц, написанных Шекспиром, введен Любимовым живой петух. Быть может, он занял вакантное место уволенного Фортинбраса. В самых ответственных местах он появляется в окошке, кукарекает и тем самым двигает интригу. Петух играет значительнейшую роль, символическую, как по Евангелию: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня», — говорит Иисус Петру. Петух связывает Шекспира с Высоцким.
07.02.1972
Мы посмотрели днем мою новую квартиру — ездили на «рено» с Высоцким и обалдели от метража и комфорта.
27.02.1972
Признаюсь, одна из причин, что я не сыграл Лаэрта — я не захотел выслушивать этот поток словесный. Это случилось на той репетиции, когда он сказал мне:
— Чего вы там наигрываете, вы совершенно пусты. Кого вы хотите обмануть?! Меня вы не обманете, и снимите очки...
— Я не собираюсь вас обманывать. Мы не на базаре, я не продаю, вы не покупаете... Я работаю...
В этот день, в эту минуту я решил: все, в эту игру играть не буду! У меня не идет талант, когда мне хамят и видят во мне какого-то разбойника... Мне не верят. Мне говорят, что я сачканул Лаэрта из-за съемок. А снимался я в отпуск и выходные дни. Я убегал на поезд в ночь с «Антимиров» чаще всего. Мне не нравилась эта работа. Как Высоцкий все это выдержал — удивляюсь. Я бы Героя дал ему за такое терпение. Разве с актером можно так обращаться? Ушел из «Гамлета». Я не мог присутствовать при такой унизительной работе с людьми, которые составляют цвет театра.
02.03.1972
29-го, с утра были на Бронной[104]. Можно обалдеть, как здорово! Я верю теперь, что даже на репетициях из зала выносили. Праздник актерского мастерства. Боже мой! Сидишь и любуешься артистами. Они (ну, разумеется, Достоевский) выворачивают тебе душу, заставляют рыдать и слезы восторга проливать. Я сидел, зажав рот, обтянув челюсть пальцами, чтобы она не прыгала. Режиссера не видно. Но ведь это только кажется так. Всю эту гармонию воспроизвести, так раздраконить каждую линию. Особенно хороши Дуров и Лакирев. Блистательное, поразительное мастерство, с огромной отдачей и самозабвенностью люди работают. Сидел и завидовал, и плакал о себе. И спрашивал себя: да будем ли мы что-нибудь эдакое играть?.. И смогу ли я — так играть, хватит ли у меня теперь таланта, и сил, и умения? Когда-то я мог так играть. Высоцкий говорит, что «в Кузькине неизвестно, кто был выше: ты или Любимов». Значит: я могу. Ах ты, батюшки мои!
Нет, Любимов не допустит, чтоб любовались артистами или, вернее, чтоб о них говорили в первую голову, выходя из зала. Он должен стоять впереди. Он не возьмется ставить спектакль, пока не придумает шомпол в задницу зрителя. В «Послушайте!» это пять Маяковских и кубики, в «Пугачеве» — станок и плаха с топорами и голые босые мужики, в «Тартюфе» — портреты (тут, мне кажется, он погорел), в «Зорях» — шесть досок (лес, болота, машина — гениально!), в «Кузькине» — березы, в «Гамлете» — занавес главный артист. Это совсем не означает, что он хочет затмить артистов или не старается, чтоб они хорошо играли... Нет, совсем нет. Просто — какая забота стоит впереди.
Но Высоцкий близок к истине, когда говорит, что «шеф — гений, а Эфрос — большой талант».
19.03.1972
Руки дрожат: только что прибежал со сцены, идет «Добрый». Играл потрясающе, по-моему.
Высоцкий мне принес пол-литровую банку красной икры.
Идет второй антракт. Кажется, после спектакля будут цветы: в зале сидит девочка с дедушкой, которая регулярно приносит мне на какой-нибудь спектакль красные гвоздики.
...Гвоздик не было. Они были — но Высоцкому.
30.03.1972
24-го в Доме кино премьера «Бумбараша». После перерыва нас позвали на сцену. Мы вышли. Я предупредил Рашеева, что буду говорить. Фрид[105] представил группу. Рашеев сказал. И вышел я и произнес:
— Мне не стыдно сегодня глядеть в глаза вам... Я вижу в зале много любимых мной актеров, уважаемых режиссеров, писателей, и мне не стыдно за то, что вы будете сейчас смотреть...
— Проще! — кто-то крикнул из зала.
Это меня разозлило. Я ему ответил, чего, наверное, делать было не надо:
— Идите сюда, идите и скажите, а сбивать меня хамством не надо...
Тут у меня наступил какой-то провальчик. Меня этот тип выбил. Но ненадолго, потому что я четко знал, к какому концу я должен прийти от «стыда».
— В этом жанре в свое время я начинал работать с режиссером Полокой в фильме «Интервенция», который, искореженный чужими руками, до сих пор лежит на полке, и мы все равнодушны к этому и ничего не делаем, чтобы это исправить. Кто же в этом виноват? Кто виноват в том, что три года лежал «Рублев»?!
В этом месте, кажется, раздались аплодисменты и шухер в зале. Я продолжал.
— Почему не мы с вами решаем судьбу нашего профессионального труда, а кто-то? — поставил я вопрос, сказал «спасибо» и вернулся в строй.
Рядом со мной стоял директор театра Дупак.
25-го Дупак высказал мне большое «фэ» по поводу моего выступления на премьере. Что будто и Лапин[106] опять кричал про Таганку и будто грозил с картиной расправиться, он еще, дескать, не видел, а ее уже в Доме кино четыре раза показывали. И Караганов[107] возмущался и т.д. Что это — опять удар по театру?
Высоцкий сказал:
— Молодец, уважать больше будут. Они не могли сказать, а ты — сказал. Не переживай.
03.05.1972
30-го поехал к Хмельницкому, где они с Володей приготовили пир. Мы договорились, когда в Жуковский ездили с «Добрым». Хмель сделал все сам: травки всякой накупил, утку с яблоками всю пожег, а яблоки в угли обратил, но зато сам... Окружен он был манекенщицами, под стать только ему — под потолок. У Высоцкого от такого метража закружилась голова, и он попросил никого не вставать. Досидели опять до четырех.
Мне было хорошо. Вовка много пел, и я вякал. И дома скандала не было — это редкий случай в моей практике.
1-го славно отыграли мы «10 дней», а после спектакля на двух машинах — Высоцкого и Дыховичного — мы рванули к Тольке Васильеву его свадьбу допраздновать. Эти полтора часа были удивительные. Редко так бывает хорошо. Пили удивительное молдавское и ели мясо. Толька совершенно мне по-другому открылся...
08.07.1972. Ленинград
21-го мы локально отметили мой день. Сначала с Володей в «Астории», потом с Иваном и Кирой в номере под джин с тоником и закончили дома у Н. Ургант.
22-го приехала Ия. Я проспал встретить ее. Ездил на «Ленфильм», на рынок с Мариной Хочинской. И собрались мы в мастерской... на 10-м этаже. Ай, какая красота! Такого дня рождения я не помню у себя. Был цвет нации и соответствовал своему назначению. Золотухин, Саввина, Высоцкий, Хмельницкий, Смехов с женой, Васильев с женой, Хочинский с женой Азизян, Дыховичный, Ласкари Кира с Н. Ургант... Дивный вечер. Пели все, смеялись... плясали. Много и счастливо пел Володя. Мы с Сашкой из «Бумбараша» — «Журавля» и все остальное. Володя развез всех на своей машине марки «рено»... Прекрасно... На утро «Антимиры». Все в форме и с воспоминаниями. Редко удаются такие вечера. Этот войдет в жизнь участвующих надолго, на всю... Дубль такого же вечера был 4-го, там же, с прибавлением новых лиц.
08.08.1972
На «Ленфильме» увидел Высоцкого. Отдыхает с Мариной на Рижском взморье. Там же где-то и Дупак с Райкой. Передал Дупаку письмо студии о разрешении мне сниматься в «Воспоминаниях»[108].
10.08.1972
Очень мне понравилась пара Н. Бондарчук — Н. Бурляев. Это было бы приобретение для картины необходимое, усложнение ее. Особенно в сочетании с таким Васильевым[109]. Но в стране и у нас в искусстве происходит какая-то чертовщина. Вдруг Бурляеву запрещают сниматься в положительных ролях. «Не соответствует идеалу положительного героя». Что за хреновина — понять невозможно. Еще как-то можно, хотя тоже полный идиотизм, понять и объяснить, когда Володьке Высоцкому лепят подобные ярлыки, вроде за его «бандитские, блатные песни», но при чем Бурляев?
60 съемочных дней — Любимов взбесится. У Высоцкого две картины, у Золотухина, наверняка снимаются Галкин, Филатов, Полицеймако... Вообще скандал назревает жуткий.
12.09.1972
Наш друг запил. Это может кончиться плохо, в кино особенно, и ему уж никто не поможет. Ложиться в больницу он не хочет. У Марины в Париже сбежал старший сын. Позвонил через несколько дней, когда его уж разыскивала полиция: «Не беспокойся, я проживу без тебя». У каких-то своих хиппи.
Теория, что «его надо загрузить работой, чтоб у него не было времени (и тогда он не будет пить)» — полной ерундой оказалась. В двух прекрасных ролях[110], у ведущих мастеров... в театре «Гамлет», «Галилей» и пр., по ночам сочиняет, пишет... Скорее от загруженности мозга, от усталости ударишься в водку, а не от безделья.
15.09.1972
Высоцкого положили-таки в больницу. Не смог он сам остановиться. А казалось, что это может произойти, но нет... Это лучший исход для него. Только бы люди в кино оказались к нему снисходительными. В театре до странного спокойно все к этому отнеслись, без громов, без молний... Будто ждали все и приготовились. Это от шефа. Без истерик, без угроз, спокойно отменил «Гамлета» и назначил «Свободу»[111], но ее не пустили. И сегодня в Управлении будет скандал.
20.09.1972
Пришел Володька... и сразу спел и засмеялся... Чудо какое-то... «Я — коней напою, я — куплет допою...» И все рады ему и счастливы.
09.10.1972
Высоцкий:
— Валера, я не могу, я не хочу играть... Я больной человек. После «Гамлета» и «Галилея» я ночь не сплю, не могу прийти в себя, меня всего трясет — руки дрожат... После монолога и сцены с Офелией я кончен... Это сделано в таком напряжении, в таком ритме — я схожу с ума от перегрузок... Я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру... а дальше нужно еще больше, а у меня нет сил... Я бегаю, как загнанный заяц, по этому занавесу. На что мне это нужно?.. Хочется на год бросить это лицедейство... это не профессия... Хочется сесть за стол и спокойно пописать, чтобы оставить после себя что-то.
21.12.1972
Высоцкий подарил мне шапку нерповую, сторублевую:
— Ты должен последить за собой, а то это несколько смахивает на клоунаду... уже...
24.12.1972
Вчера был прогон Пушкина[112] «для умных людей». «Умные люди» хвалили, это шеф слушал. Как только дело касалось замечания какого-нибудь, тут же перебивал...
— Он никого не слушает, он никому не доверяет... А мы хотим, чтобы он к нам иногда прислушивался... Мне было стыдно, я просто в ужасе был вчера, мне хотелось подать заявление об уходе, — сказал мне Высоцкий.
А шеф сказал:
— Вы мало вкладываете в спектакль, вы во многом недобираете... И Владимир тоже... От вас я вправе требовать большего...
То же самое он сказал Володьке, в тех же выражениях, с той же мимикой. Он занял позицию — все отвергать и утверждать свое.
В театре скучно. Все это мне не нравится. Любимов делает свое, крепко и надежно. Спектакль будет интересный, но артисты останутся в той тени, против которой Высоцкий восстает:
— Хотя бы видно было артиста, элементарно осветить лицо... Я «мало вкладываю»?! Может быть. Я не вижу, куда мне вкладывать.
Скучно стало мне работать на театре. Весело, правда, никогда особенно не было. Единственно на десятилетие — Кузькин. И форма утеряна, и беречь себя не для чего. Впереди «Турандот», Островский... Высоцкий все чаще раздражается, хочет выйти из «Пушкина», хочет на год-два вообще бросить театр, игру, сесть и писать. Ему понравилась моя последняя штука. Он советует мне писать роман. А на кой мне роман? Я потихоньку буду себе кропать такие вот лирические повестушки, которые и составят роман о моей жизни.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.