Палач

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Палач

Расследование по «земскому заговору» или, иначе, по «делу Федорова-Челяднина» началось в конце 1567 года и продолжалось на протяжении многих месяцев. По всей вероятности, именно тогда Григорий Лукьянович и был впервые использован как каратель. В синодике Свияжского Троицкого монастыря есть указание, что под Калугой (Губин угол) разгром во владениях И. П. Федорова-Челяднина учинял именно Малюта{324}. Жертвами его отряда стали 39 человек.

Опричники. Эскиз декорации к опере «Опричник». Художник А.?М.?Васнецов

Осенью 1569 года Григорию Лукьяновичу и все тому же Василию Грязному дали более ответственное поручение. Они предъявили царские обвинения удельному князю Владимиру Старицкому — перед тем, как сам Владимир Андреевич и б?льшая часть его семьи подверглись уничтожению.

Это уже не безымянная дворня боярина Федорова. Это столкновение с человеком, стоящим бесконечно выше Малюты на социальной лестнице. К тому времени государь, как видно, уже крепко доверял Малюте, коли дал ему задачу подобного уровня. Выполняя ее, сам Г. Л. Скуратов не побоялся мести со стороны родственников семьи Старицких, а также людей, издавна связанных с Владимиром Андреевичем служебными отношениями. Следовательно, чувствовал за спиной полную поддержку царя…

А вот еще один важный штрих к пониманию карьеры Григория Лукьяновича. Митрополит Филипп оказался самым последовательным, самым мужественным и самым влиятельным противником опричнины. И его «дело» сыграло роль точильного камня, на котором заострялась преданность виднейших опричников государю. На Филиппе оступился поистине великий человек — Алексей Данилович Басманов-Плещеев. Против Филиппа поработал дюжинный мерзавец и карьерист князь Темкин-Ростовский. Наконец, в его «дело» вступает главный «исполнитель» Ивана Васильевича — Малюта.

Не хватало последнего мазка в картине чистой, белоснежной судьбы святителя Филиппа. Не хватало последнего мазка в картине страшного падения Малюты. Декабрь 1569 года завершил оба полотна: на территории Тверского Отроча монастыря Г. Л. Скуратов-Бельский собственноручно умертвил Филиппа, бывшего митрополита Московского. Совершилось…

Житие святого Филиппа донесло до наших дней картину расправы над шестидесятидвухлетним стариком.

По словам Жития, «властолюбивый раб» Малюта, явявшись и с лукавством «умильне припадая ко блаженному», испрашивал у Филиппа благословения для царского похода на Новгород Великий. Вскоре Северной Руси предстояло умыться большой кровью. Филипп, как видно, понимал, на что именно просят у него благословение. И решительно отказал Малюте.

Вместо благословения бывший митрополит, готовясь к скорой гибели, начал читать молитву: «Владыко, Господи Вседержителю! Прими с миром дух мой и пошли аггела мирна от пресвятыя славы своея, наставляюща мя усердна ко Трисолнечному Ти Божеству! Да не возбранен ми будет восход от начальника тьме со отступными его силами! И не посрами мене пред аггелы Твоими, и лику избранных мя причти, яко благословен еси во веки! Аминь!»

Последние минуты жизни митрополита Филиппа. Художник А.?Н.?Новоскольцев

Как знать, что за судьба ожидала прежнего владыку, будь он сговорчивее. Как минимум сохранил бы жизнь. А там, быть может, и вновь возвысился бы.

Но он — подлинный монах, то есть человек для мира умерший, а потому мирским соблазнам не подвластный. Поэтому и не дает благословления, а произносит обличительную фразу, именуя «начальником тьмы» самого царя и отступниками — его опричное воинство. Но и это еще не все. Фраза «прими с миром дух мой» означает знание страшного обстоятельства: в случае отказа благословить царя Филиппу уготована смерть. Следовательно, страшный посланник заранее изготовился к убийству. Услышав слова молитвы, Малюта «заял праведного уста подглавием», то есть задушил его подушкой. Убийство совершилось 23 декабря 1569 года.

Неизвестно доподлинно, давал ли царь Иван Васильевич распоряжение убить Филиппа или же акт душегубства был инициативой самого Малюты. Более правдоподобно второе. Но вот каковы факты: за смерть святителя Григорий Лукьянович не подвергался никаким наказаниям. Его ожидал лишь служебный рост…

Декабрь 1569 года застал самое начало большого карательного похода по севернорусским землям. После убийства святителя Филиппа было еще великое опричное разорение Новгородчины, досталось и Пскову… Самый конец 1569 — первые месяцы 1570 года стали временем новой вспышки опричных репрессий, вот только на этот раз в землю легло как минимум в десять раз больше народа, чем при «расследовании» по делу о «земском заговоре».

Что же Малюта? Он оказался в своей стихии. Синодики репрессированных содержат знаменательное свидетельство: тогда отряд Григория Лукьяновича уничтожил 1505 человек; некоторых, для разнообразия, расстреляли из пищалей{325}. Очевидно, кому-то хотелось изобразить подобие настоящих боевых действий с настоящим неприятелем. А может быть, опричные стрелки просто хотели потренироваться. Ведь без долгой практики навык утрачивается!

Очень, очень похоже на то, что пожалование думного чина Г. Л. Скуратову-Бельскому явилось «заслуженной наградой» за его неустанные усилия в карательной работе.

Безнин воевал, подставлял голову под пули и стрелы, вел долгие трудные тяжбы с западными дипломатами, а этот голубчик… тяжко трудился, едва успевая пот отирать со лба, после того как у очередного «подследственного» слетала с плеч голова.

Ну, кто из них более достоин царской награды?

Да?

Тогда почему Михаил Андреевич Безнин получил тот же самый чин на шесть лет позже? Когда уже и опричнины след простыл…

В «Слободском ордене», по сообщению Таубе и Крузе, Малюта играл не вполне понятную роль пономаря, распределявшего «службы монастырской жизни» вместе с келарем — кн. А. И. Вяземским{326}; важно то, что из иерархии Ордена, помимо самого игумена — Ивана IV — и двух названных персон, более никто не упомянут, и, следовательно, Григорий Лукьянович пребывал на самом верху этой странной организации. Автору этих строк уже приходилось писать о том, сколь сложно определить, когда именно возникло орденское учреждение опричников, однако скорее всего оно появилась после свержения строгого митрополита Филиппа. Наиболее правдоподобная дата — несколько месяцев в середине — второй половине 1569 года (т. е. перед большим карательным походом) или же несколько месяцев в середине 1570 года (т. е. сразу после возвращения из этого похода){327}. Вяземский был отставлен от дел и подвергся преследованиям в середине — второй половине 1570 года. Позднее он уже не мог быть «коллегой» Малюты по «Слободскому ордену». Следовательно, речь идет об очень кратком периоде. Так или иначе, подобное возвышение Малюты состоялось после того, как минуло несколько лет существования опричнины. И, что не менее важно, оно случилось уже после того, как Григорий Лукьянович получил шанс выполнить волю государя в качестве палача.

Немец-опричник Генрих Штаден назвал Г. Л. Скуратова-Бельского, перечисляя лиц из опричнины, в наибольшей степени приближенных к монарху, а затем указал, что Малюта был вообще «первым в курятнике»{328}. Но к какому времени относятся эти свидетельства? Судя по контексту, тогда у власти в опричнине еще находились Басмановы-Плещеевы и Вяземский. Стало быть, восхождение Малюты произошло между концом 1567 года, когда Григорий Лукьянович получил именное назначение в государевом полку, и серединой 1570 года, когда Басмановы-Плещеевы и Вяземские были репрессированы.

Некоторые специалисты по грозненской эпохе считают, что именно Г. Л. Скуратов-Бельский погубил опричников «первого призыва», «отцов-основателей» опричного уклада. Это не исключено: и Плещеевы, и даже худородные Вяземские стояли на социальной лестнице того времени выше Григория Лукьяновича. У царя они пользовались благорасположением. Мотив «убрать конкурентов» может быть приписан Григорию Лукьяновичу. Но… твердых доказательств нет.

Здесь стоит ненадолго прервать жизнеописание Скуратова и задуматься: чем для него была опричнина? Как он глядел на нее? О, вот взгляд, хуже которого трудно что-то придумать: Григорий Лукьянович не располагал ни знатностью, ни командным опытом, ни великими ратными заслугами, а хотел наверх. И опричнина в глазах Малюты была местом торга, где он мог предложить государю чужую кровь за почести и возвышение. Сколь угодно много. Вернее, столько, сколько потребуется. На протяжении нескольких лет он выплачивал цену, а затем получил необходимый «товар». В будущем Скуратов повторит свои действия с тем же успехом. Система безотказно срабатывала в его пользу.

Ну и как такому человеку может не нравиться опричнина? Надо полагать, Григорий Лукьянович был просто влюблен в нее. Без опричнины, до опричнины он был никем, невидимой величиной. Высокородной знати, заседавшей в Думе, такие, как Г. Л. Скуратов-Бельский, виделись запечными тараканами, нисколько не выше. Собакой назвать — еще большая честь! «Калики» у Курбского, пожалуй, даже звучат милостиво, с оттенком снисхождения… По рождению своему и социальному положению Григорий Лукьянович оказывался тараканом что для врага-Курбского, что для соратника-Басманова. И вдруг его равняют с величайшими людьми царства, поднимают до высоты думного чина, более того, ему дают попробовать кровушки больших вельмож. Да Григорий Лукьянович, расстреливая, вешая, пытая, пребывал на седьмом небе от счастья!

С чем сравнить такое?

Хуже мог быть разве что сам Генрих Штаден — хитрый и жестокий немецкий наемник. Ему повезло попасть в опричнину, повезло возвыситься в ней, но русская служба привлекала его лишь постольку, поскольку он мог обогащаться. Когда эти возможности исчезли, Штаден сбежал из России. Чувствуя себя в безопасности, он составил план вторжения в нашу страну и полного захвата ее немцами. Этот план беглец предложил императору Рудольфу II. Вот характерные отрывки оттуда: «В одной миле от него (Волока Ламского. — Д.В.) лежит Иосифов монастырь, богатый деньгами и добром. Его можно пограбить, а награбленное увезти в кремль{329}». Далее: «Когда будет пойман великий князь, необходимо захватить его казну: вся она — из чистого золота… захватить и вывезти в Священную Римскую империю». Самого Ивана IV Штаден предлагал доставить в Германию, чтобы потом у него на глазах убить всех русских пленников, а над их мертвыми телами надругаться. «Пусть великий князь убедится, что никто не может надеяться на собственные силы и что все его просьбы и молитвы — лишь грех один!»{330} Таков был Штаден, не без труда унесший ноги из Московского государства. Но каков же тогда он был на службе у царя, в опричнине? Вот его собственные воспоминания об участии в карательном походе на Новгородчину: «Как-то однажды мы подошли в одном месте к церкви. Мои люди устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости…» Еще: «Кликнув с собой моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке… Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей». Еще: «Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49ю, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра».{331}

Для кого-то опричнина — горе, а для кого-то — прибыльное предприятие.

К чему здесь помянут Штаден, ведь он чужак, немец, ему Россия — сплошь вольные хлеба и ничего другого? Но ведь и он опричник! Русский или не русский, а в опричнине он служил наравне с русскими, наравне с ними честно воевал, наравне с ними и душегубствовал. У него тоже был свой взгляд на опричнину. Из иноземцев не один Штаден попал в опричники. Там оказались и немцы, и татары, и выходцы с Северного Кавказа (князья Черкасские). Надо полагать, все они, покуда были в чести у государя, покуда им давалось многое, искренне радовались опричнине. Ведь она давала море возможностей безнаказанно набить мошну.

Иван Грозный. Из «Записок» С.?Герберштейна

По сравнению с этим уродом, а также ему подобной публикой и Малюта хорош… Но только по сравнению.

Итак, в 1570 году Малюта — на вершине. Он вынырнул из вод полной неизвестности года за три до того, заработал статус доверенного душегуба и желал продолжить карьеру. Да вот только… в каком направлении?

Хорошо бы двигаться по дипломатической или военной стезе. Таков традиционный путь русского служилого человека, пошедшего в чины. Однако положение Григория Лукьяновича в армейской иерархии опричнины никак не соответствует его влиянию на дела опричного руководства в целом. Политический фаворит Ивана IV продолжал оставаться малозаметной фигурой среди военачальников.

В. Б. Кобрин считал, что Малюта «…в разрядах появляется впервые как военный, как голова, и в дальнейшем не раз бывал воеводой»{332}. Это сказано в полемике с С. Б. Веселовским, который в свою очередь считал, что для военной деятельности у Малюты не было ни соответствующих знаний, ни опыта. Кобрин, таким образом, выставляет Малюту опытным командиром. Но это не соответствует действительности. Г. Л. Скуратов-Бельский для опричного боевого корпуса был скорее случайным человеком. Когда это Григорий Лукьянович успел «не раз» побывать воеводой, если он оказался на воеводском посту именно что один-единственный раз — на излете опричнины?! И в 1570 году до этого назначения еще очень далеко…

В сентябре 1570-го государь Иван Васильевич вышел с войском против крымского хана и встал под Серпуховом. Малюта оказался тогда среди дворян, предназначенных для пребывания «в стану у государя»{333}. Что это за должность? На один шажок выше тех же «сменных голов», что и осенью 1567 года… Список «сменных голов» идет в разрядном реестре следующим пунктом после перечисления дворян «в стану у государя». Это намного ниже любого воеводского поста. Даже рынды (оруженосцы Ивана IV) поставлены выше. Вот и вся военная карьера Малюты перед появлением его на крупном воеводском посту. О сколько-нибудь солидном опыте командования и речи быть не может.

Тем не менее весной 1572 года в смешанном земско-опричном походе он идет к Новгороду Великому вместе с Иваном IV как второй «дворовый воевода». Иначе говоря, второй воевода в составе государева полка. Назначение — высокое. Истинный триумф Малюты! Тем более почетно для Григория Лукьяновича получить такую должность, что он никогда не бывал на других, более низких воеводских постах. Между тем пребывание его среди больших начальников не грозит армии тяжелыми последствиями, поскольку первым воеводой и фактическим главнокомандующим в этом походе поставлен весьма опытный князь Ф. М. Трубецкой{334}. Надо полагать, для Федора Михайловича и для прочей высокородной знати, стоявшей тогда на воеводских должностях, пребывать в близких чинах с абсолютно незнатным Малютой — не слишком приятно. А для Замятни Сабурова, Михаила Яковлевича Морозова и Ивана Дмитриевича Плещеева это явная «поруха чести» и повод для тяжбы «об отечестве». Все трое — представители древних и заслуженных боярских родов, не чета ничтожным Скуратовым-Бельским! Все трое поставлены ниже Григория Лукьяновича. Но они молчат, опасаясь затевать местнический спор: боятся государева гнева, который может на них обрушиться, если будет обижен монарший любимец.

Ситуация парадоксальная! Как военачальник Григорий Лукьянович для армии бесполезен, поскольку не располагает должным опытом. Как величайший раздражитель прочих воевод он даже вреден. Однако его все-таки назначили на эту должность, а значит, государь почтил его явным знаком доверия. Самым очевидным образом нарушался традиционный порядок, сложившийся в русской армии. Притом нарушение совершалось не в интересах службы. Воеводский чин ни по роду, ни по опыту, ни по прямым военным заслугам не полагался Малюте. Но Григорий Лукьянович получил его от монарха.

Более того, в первые месяцы 1572 года он также и принимает участие в переговорах с крымцами и литовцами в качестве дворянина из «ближней думы» Ивана IV. Следовательно, Григорию Лукьяновичу открылись пути к возвышению не только на военной, но и на дипломатической стезе.

Плюс ко всему в начале осени 1572 года Г. Л. Скуратов-Бельский получил поместье на Новгородчине и принялся опустошать соседние деревни, «вывозя» оттуда к себе крестьян.{335}

За какие службы достались ему все эти пожалования?

Очевидно, чтобы подняться столь высоко, притом вразрез с интересами опричной служилой знати{336}, в период с лета 1570 года по весну 1572-го Григорий Лукьянович вновь должен был оказать Ивану IV какие-то весьма важные услуги.

Летом 1570 года, вскоре после получения думного чина, Малюта провел в Москве карательную операцию против княжеского семейства Серебряных-Оболенских. В ходе этого «мероприятия» Григорий Лукьянович лично выволок из дома главу рода, князя П. С. Серебряного, и отрубил ему голову.

Затем Скуратов-Бельский участвовал в массовых казнях по «новгородскому делу». Тем же летом они прошли в Москве, на Поганой луже. Среди прочего Малюта «поработал» вместе с иными опричниками над печатником И. М. Висковатым — Ивана Михайловича заживо резали на куски.{337}

Однако эти его службы относятся ко времени, слишком далеко отстоящему от 1572 года — поистине звездного для Григория Лукьяновича. Летом 1570-го он все еще «отрабатывал» недавно полученный думный чин. Повод к новым высоким наградам Малюты резонней искать в непосредственной хронологической близости от них.

Источники не позволяют сказать со всей определенностью, чем именно во второй раз угодил государю Григорий Лукьянович. Можно лишь предположить, что новое его возвышение связано с большим громом над Россией, грянувшим в 1571 году.

Весной на южных подступах к сердцу страны объявились орды крымского хана Девлет-Гирея. Земская и опричная армии вышли навстречу неприятелю. Но руководство у них было раздельным, разведка велась из рук вон плохо, к тому же среди русских служилых людей нашелся предатель — настоящий, а не какой-нибудь вялый оппозиционер, «довернутый» до статуса изменника воображением царя Ивана Васильевича. Результат — стремительный отход наших войск, неудачная оборонительная операция под Москвой и великий пожар, уничтоживший город. После ухода татар с огромным «полоном» началось расследование. В нем Григорий Лукьянович принял участие и, вероятно, отличился.

Допустим, вина нескольких опричных воевод, проштрафившихся самых очевидным образом, была ясна и без его усилий. Отношения между князем М. Т. Черкасским и царем давно стали прохладными. Михаил Темрюкович имел основания подозревать, что его сестра, царица Мария Темрюковна, ушла из жизни не по своей воле. А царь имел основания подозревать самого М. Т. Черкасского в сговоре с неприятелем. Сейчас трудно определить, существовал ли этот сговор на самом деле, но почва под опасениями Ивана IV была. Князя, очевидно, казнили еще до московского разгрома, в ходе оборонительной операции. Прочие опричные военачальники, и прежде всего князь Василий Иванович Темкин-Ростовский, не уберегли от татар Опричный двор — царскую резиденцию в Занеглименье. Опять-таки результат налицо, смысла в расследовании нет.

Но.

Во-первых, оставалась неясной степень вины земских воевод. Оплошность? Измена? Слабость?

Старшим среди них после гибели князя И. Д. Бельского оказался один из величайших вельмож грозненского царствования — князь Иван Федорович Мстиславский. Автору этих строк уже приходилось доказывать, что за Мстиславским не числилось никакой измены{338}. Сам царь нимало не верил в нее. Но если пострадали видные опричники, то как земским остаться без наказания? Царю требовался громкий «политический процесс», а не подлинное расследование. Никакие подозрения в предательстве Мстиславского не посещали государя. Однако Иван IV был недоволен Иваном Федоровичем, и монаршее недовольство не носило одного лишь формального характера. Князь оказался среди тех, кто проиграл большую битву. Есть ли в том его вина, или же ее несут иные командиры, да и сам государь, — трудно сказать. По всей видимости, Иван Федорович заменил Бельского на посту командующего слишком поздно, когда выправить исход оборонительной операции было уже крайне трудно. Однако в вину ему могли поставить то, что царь очень долго не получал вестей из спаленной столицы и даже не знал, какова судьба сражения у ее стен. К тому же Мстиславский не позаботился о расчистке города от мертвецов. Бог весть, был ли он тогда в состоянии заботиться о чем-либо, увидев, как в лютом пламени сгорел его полк… Малюта Скуратов мог всерьез понадобиться государю для организации «политического процесса» с позорищем и унижением для Мстиславского.

Во-вторых, помимо крупных фигур в печальной истории большого московского пожара 1571 года оказались замешаны мелкие служилые люди, оказавшие татарам услуги проводников. В частности, некий сын боярский Кудеяр Тишенков. И тут расследование требовалось самое тщательное: царя не могла не встревожить возможность того, что от сих невеликих птиц веревочки потянутся к «столпам царства». Бог весть, располагал ли Григорий Лукьянович розыскными способностями или же только карательными. Но к делу его привлечь могли. Во всяком случае, осенью 1571 года Малюта расспрашивал вернувшегося из Крыма русского гонца Севрюка Клавшова о Кудеяре Тишенкове и других московских изменниках.{339}

Надо полагать, действия Григория Лукьяновича вполне удовлетворили монарха. Именно этим уместно объяснить единственное воеводское назначение в карьере Малюты.

Можно констатировать: на протяжении двух лет, ставших последними в истории опричнины, Григорий Лукьянович стоит весьма высоко. Именно в 1570–1572 годах он — «первый в курятнике». Может быть, с конца 1569 года, но не раньше. В ту пору Малюта пребывает на вершине жизни. Он добился того, о чем прежде и мечтать не мог. Опричнина дала ему невероятное, немыслимое возвышение, ни при каких обстоятельствах невозможное для провинциального сына боярского доопричного времени…

Кто для него все эти высокородные аристократы? Чужие. Лучше сказать — мясо, которым можно насыщаться по разрешению государя. Проливать кровь людей, стоящих на социальной лестнице неизмеримо выше тебя, — редкое удовольствие для людей подобного склада.

Но вот какой парадокс: стремясь закрепить положение своего ничтожного рода на верхних ступенях служебной лестницы, Григорий Лукьянович повел тонкую «брачную политику»; трех своих дочерей он отдал замуж за родовитых аристократов.

Анна Григорьевна Скуратова-Бельская сделалась супругой князя Ивана Михайловича Глинского. Князья Глинские входили в десятку высших родов русской знати… если только не в пятерку. Иван Михайлович был богат, приходился близкой родней матери самого Ивана Грозного и как жених обладал лишь одним недостатком: считался человеком «очень простым и почти полоумным»{340}. Впрочем, странная «простота» совмещалась в нем с полководческим дарованием{341}, и впоследствии он станет крупным военачальником.

Боярин Борис Годунов и кудесники, представляющие ему царствование. Художник А.?Д.?Кившенко

Марья Григорьевна Скуратова-Бельская оказалась замужем за Борисом Федоровичем Годуновым, выходцем из старинного боярского семейства. Годунов был, конечно, женихом более низкого ранга, чем Глинский. Но, во-первых, ему предстояло, пережив Ивана IV и его сына Федора Ивановича, взойти на царский трон. И, во-вторых, еще в 1567 году Григорий Лукьянович о родстве с Годуновыми даже мечтать не мог — настолько превосходили они его собственный род знатностью.

Наконец, Христина (Екатерина?) Скуратова-Бельская стала женой князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Князья Шуйские по знатности могли тягаться с Глинскими и даже превосходить их. Они обладали весьма значительными земельными владениями, они прочно удерживали высокие посты в армии и Боярской думе. Брат Дмитрия Ивановича, Василий, окажется еще более живучим, нежели Б. Ф. Годунов. Он успеет пережить и Бориса Федоровича, и его врага Лжедмитрия I, а после смерти самозванца князь воцарится на русском престоле. К тому времени Христина, дочь Малюты, еще будет жива…

Таким образом, трем худородным девицам в мужья достались три блистательных аристократа.

Надо полагать, Малюта строил великие планы на будущее.

И вот всё рухнуло.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.