Греция

Греция

«Беломраморная Эллада», «колыбель европейской цивилизации», «классическая древность» и тому подобные эпитеты едва ли в состоянии передать ту особую, неповторимую атмосферу, тот терпкий дух праздника жизни, который начался на Балканском полуострове в XII веке до нашей эры и которому нет конца…

Первый период этого праздника, названный гомеровским, был наследником крито-минойской и микенской культур с их величественными дворцами, храмами, фресками и канализацией, в то время как большинство человечества ходило в звериных шкурах и питалось желудями, не задумываясь об их питательных свойствах.

А этот период назван гомеровским потому, что сведения о нем историки черпают в основном из двух эпических поэм Гомера за неимением иных источников и иных архитектурных свидетелей того времени, кроме раскопанных в XIX веке Генрихом Шлиманом стен Трои, павшей под натиском штурмующих греков в 1184 году до н.э. Дата в известной мере условна, но традиционна. Что же до ученых мужей, которые всерьез и страстно обсуждают вопрос, пала Троя в 1184 году или же 1201 году до Рождества Христова, то они представляются не иначе как мошенниками, внаглую обкрадывающими налогоплательщиков, субсидирующих (да еще и почасово) подобные диспуты.

Налогоплательщики (в массе своей) умиляются идиллическими картинками, где среди оливковых рощ бродят томные красавицы в белых хитонах, а пастушки задумчиво играют на свирелях, и чарующей музыке вторит журчанье быстрого ручья, и козочка, пришедшая на водопой, забыв про жажду, зачарованно слушает божественную песнь пастушьей свирели… Или что-то в этом роде, только из городской жизни, где мудрые философы на фоне величественных колоннад изрекают своим подопечным нечто феноменально разумное, доброе и вечное…

Что ж, каждому свое.

Даже кастрированные с каким-то сладострастным варварством «Легенды и мифы Древней Греции» в изложении Н.А. Куна позволяют сделать определенные выводы о быте и нравах эллинов, очеловечивших своих богов и бросивших их в пучину собственных страстей и пороков.

Впрочем, очеловечивание богов — гораздо более естественное и, надо сказать, безобидное занятие, чем обожествление людей. Христианство и ислам — наглядные и не слишком радостные тому примеры. А у греков боги — всего лишь гипертрофированные, наделенные особыми возможностями люди.

С их радостями и печалями, милосердием и жестокостью, любовью и ненавистью. С полным набором человеческих реакций на явления окружающего мира.

Царь Менелай радушно встречает троянского гостя, устраивает в его честь пир, где тот знакомится с прекрасной Еленой, которая сразу же пленилась красотой залетного молодца. Через несколько дней Менелай отправляется по спешным делам на Крит, поручив жене заботу о госте и его свите.

Пустил козла в огород…

Вскоре после отъезда Менелая его благоверная уступает страстным просьбам Париса, и тогда, согласно легенде, «тайно увел Парис прекрасную Елену на свой корабль: похитил он у Менелая жену, а с ней и его сокровища…» Последняя деталь имеет большое значение, потому что одно дело — безумное вожделение, помутившее разум, и совсем иное — сопутствующая ему кража сокровищ, кража наглая, пошлая и перечеркивающая весь романтизм этой истории, так любимой художниками, поэтами и композитором Жаком Оффенбахом, создавшим в 1864 году оперетту «Прекрасная Елена».

Мало того, Елена, не забыв прихватить с собой сокровища Менелая, почему-то «забывает» о том, что в покинутом ею дворце остается малолетняя дочь Гермиона, а это уж совсем дурно пахнет. Так что не следует умиленно закатывать глаза при упоминании об этом криминальном дуэте, о Елене и Парисе.

А Менелай, оскорбленный, обманутый, да еще и обворованный, принимает решение организовать военный поход против Трои. Он напоминает многочисленным царям мелких греческих государств об их клятве помогать ему в несчастье. Впрочем, это напоминание едва ли было необходимо: все цари и герои, подобно своре гончих, рвались в «дело», не задумываясь о вызвавших его обстоятельствах и вообще о таком понятии, как справедливость.

Царей было великое множество, что напоминает фразу из записной книжки Антона Павлович Чехова: «На Кавказе всякий, кто имеет козу, уже князь». («Имеет» следует трактовать как «является владельцем»).

Единственный из царей, Одиссей, рассудив, видимо, что если жена оказывается шлюхой и воровкой, то это — всего лишь личные трудности ее мужа, но никак не повод к крупномасштабной войне, решил уклониться от участия в походе, но не тут-то было: его уличили в симуляции сумасшествия и вынудили присоединиться к «коллективу»…

И началась десятилетняя Троянская война, с кровопролитными боями под стенами города, с картинными, но очень жестокими поединками представителей противоборствующих сторон, с пышными погребениями и позорным надругательством над телами павших противников, со скандалами и интригами в воинском стане, и над всем этим —толпа олимпийских богов, будто бы играющих в шахматы, где фигурами служат греки и троянцы, уже ведущие войну ради самой войны, позабыв о ее причинах и не осознав до конца ее смысла…

Здесь явно прослеживаются связи и с «Махабхаратой», и с эпосом о Гильгамеше.

И неизвестно, сколько продолжалась бы эта опоэтизированная мясорубка, если бы после девяти лет совершенно бесплодной борьбы уставшие и покрытые уже несмываемой кровью руки не отдали бы законный приоритет мозгам. Хитроумный Одиссей приказывает построить огромного деревянного коня, внутри которого спрятались самые могучие герои греков, а затем инсценировать уход на родину всех участников антитроянской коалиции, как это принято говорить в наше время. Хитрость удалась. Троянцы поверили уходу греков, втащили в город коня, нафаршированного греческим десантом, а с наступлением ночи распахнулись городские ворота и штурмующие ворвались в Трою, сея ужас, смерть и насилие.

В очередной раз предупреждения вещей Кассандры были пропущены мимо ушей, но теперь они сбылись в полной мере и со всей очевидностью. А саму Кассандру насиловали воины греческого полководца Аякса, обнаружив ее в святилище Афины Паллады. Афина, правда, впоследствии наказала негодяев, но Кассандре от этого легче не стало.

Как не легче стало от славословий родным и близким греческих и троянских героев, павших в этой войне, которая была лишена сколько-нибудь значительных и тем более благородных целей. Ведь доблесть без такой цели — просто упражнение в лишении жизни себе подобных. В этом аспекте все подвиги Ахилла, Агамемнона, Гектора, Аякса, Патрокла и других олицетворений воинского героизма — вещь в себе, вещь кровавая, жестокая и, что самое печальное, никому не нужная.

Иное дело, если бы троянцы, предположим, напали на дворец Менелая и силой умыкнули его жену, прихватив сокровища. Тогда можно было бы говорить об операции возмездия, однако, в этом случае…

Мало того, когда пала Троя, наивный читатель ждал примерного наказания осквернительницы домашнего очага, но не тут-то было. Вместо того чтобы привязать Елену к хвосту бешеного коня или — в крайнем случае — отдать ее в пользование отряду пехотинцев, Менелай под влиянием Афродиты вновь воспылал к ней страстью и «с торжеством повел ее к своему кораблю».

За что боролись…

Финал этой истории напоминает известный анекдот.

Брачная церемония. К жениху подходит один из его родственников и что-то шепчет на ухо.

Жених: Остановите церемонию! Мою невесту вчера обесчестили!

Невеста, как и положено в таких случаях, падает в обморок.

К жениху подходит другой родственник и что-то шепчет на ухо.

Жених: Продолжайте церемонию! Честь невесты восстановлена! Негодяй только что принес свои извинения!

Все бы ничего, если бы не моря пролитой крови, не тысячи загубленных судеб и не ощущение полной бессмысленности всего, что произошло…

КСТАТИ:

«Историю можно было бы назвать Летописями жестокости человека по отношению к самому себе и другим. Ничего, кроме войны, то есть смерти, или религии, то есть умерщвления, — зла, приносимого самому себе или другим. Гомер или „Рамайяна“.

Братья Гонкуры

Второй источник данных о гомеровском периоде истории Греции — «Одиссея», которая повествует о долгом и густо насыщенном яркими впечатлениями и приключениями возвращении на родину царя Итаки, Одиссея, названного «хитроумным».

Десять лет он воевал под стенами Трои, горько тоскуя о родном городе, о верной жене Пенелопе и малолетнем сынишке Телемахе, и никакие воинские успехи, и никакие наложницы-полонянки не могли унять эту неизбывную тоску…

И вот Одиссей пускается в обратный путь, изобилующий непредвиденными остановками то на острове феакийцев, то на земле мифического народа, именуемого киконами, где спутники Одиссея «истребили всех жителей, захватили в плен женщин, а город разрушили», то на острове циклопов, то на острове волшебницы Кирки, то у нимфы Калипсо. Все эти остановки густо насыщены опасностями, жестокостью, коварством и сексом.

Здесь четко прослеживается двойной стандарт: критерии оценки поведения Одиссея никак не зависят от его многочисленных сексуальных похождений, в то время как позитивное поведение его жены Пенелопы оценивается, прежде всего, в аспекте сохранения супружеской верности. Верность Пенелопы стала нарицательной, в то время как частые нарушения пресловутой верности со стороны Одиссея как таковые вообще не рассматриваются.

Собственно говоря, почему бы и нет, если порожденные людьми боги еще и не такое себе позволяют? Богини, правда, тоже, но то, что дозволено богиням, не может быть дозволено смертным женщинам…

КСТАТИ:

«Была бы жизнь смертных восхитительной без плотского наслаждения? Ведь даже боги не могут без него обойтись!»

Симонид

Греческая религия вообще не рассматривала в аспекте греховности какие бы то ни было сексуальные проявления.

А вот верность Пенелопы воспета как величайший подвиг. Гораций, правда, утверждал, что богиня Земли — Гея подсказала ей, как преодолеть все искушения при столь долгой разлуке с мужем, и Пенелопа в ожидании Одиссея постоянно пользовалась искусственным фаллосом, но верность — это ведь не только уклонение от сексуальных искушений. Пенелопа действительно героически выдерживает и моральную осаду многочисленных женихов, которые оккупировали царский дворец и бесчинствовали в нем под предлогом сватовства.

Когда буйство женихов достигает апогея, Одиссей и его сын Телемах начинают акцию возмездия при поддержке Афины-Паллады и самого Зевса. Все женихи убиты к вящему удовольствию читателя и положительных героев поэмы. Когда же граждане Итаки вознамерились восстать против Одиссея, отомстив таким образом за гибель своих мерзавцев сыновей, сватавшихся к жене царя и грабивших его дом, их едва не постигла та же участь, и только вмешательство Зевса предотвратило массовое избиение.

Этот эпизод иллюстрирует общеизвестную истину: народной массе совершенно чуждо чувство справедливости. Но если так, то на каком основании эта самая масса может претендовать на управление страной?..

А ведь претендовала и во времена Гомера, и в не столь отдаленные, притом небезуспешно.

Греческая история, несмотря на беломраморный антураж, довольно мрачна. Она дышит трагедией, которую сама же создала на основе религиозных обрядов весьма кровавого свойства — т.е. жертвоприношений животных, почему и возникло само слово «трагедия» («трагос» — козел и «ода» — торжественная песнь, т.е. «песнь в честь козла»).

Одиссей, как говорится, легко отделался в своей ситуации. Убитые женихи не в счет. Они служили лишь средством подтверждения непоколебимой верности Пенелопы и мишенями для справедливых стрел ее мужа.

Другой герой Троянской войны, царь Агамемнон, был убит своей супругой Клитемнестрой сразу же по возвращении домой. Его сын Орест, мстя за смерть отца, убивает мать и получает оправдательный приговор высокого суда.

Антигона, Электра, Медея — испепеляющие страсти, безысходность, гибель…

Но самая, пожалуй, ужасающая судьба была уготована царю Эдипу, которому довелось, не подозревая о сути происходящего, убить родного отца, жениться на столь же родной матери, прижить с ней четверых детей, а затем — уже вполне сознательно — выколоть себе глаза с последующим уходом в мир иной.

Эдип упоминается в «Илиаде» и «Одиссее». Впоследствии его история станет центральным элементом творчества Эсхилла, Софокла и Еврипида. Она вдохновила Сенеку и Корнеля, Элиста и Кокто, Ануя и Брехта. Именно она натолкнула Фрейда на открытие «Эдипова комплекса» — подсознательной враждебности мальчика к своему отцу при стремлении к обладанию матерью.

Это действительно след в Истории.

А гомеровский период сменился так называемым архаичным периодом греческой истории, когда (VIII-VI вв. до н.э.) стремительно укреплялась государственная власть в Афинах и в многочисленных провинциях, когда окончательно сформировалось сословие аристократов и вырисовались черты другого сословия — демоса, состоящего в основном из свободных крестьян и ремесленников. Взаимоотношения этих сословий были продуктивными и мирными до тех пор, пока определенная часть демоса не разбогатела и не стала тяготиться своим второстепенным, как ей представлялось, положением. Это был зародыш того общественного класса, который во все времена молился одному лишь божеству — деньгам, веря в их всесилие и приоритет над любыми моральными ценностями. Разбогатевший лавочник задается провокационным вопросом: «А чем я хуже?» и начинает мучиться идеей реванша. Ну, а дальше… дальше он будет действовать, и действия эти нужно пресечь со всей возможной жестокостью (иной знаковой системы он не воспринимает), иначе все завоевания цивилизации пойдут на удовлетворение его, лавочника, амбиций и его патологической алчности, губящей все и вся вокруг.

Эта алчность мелких хозяйчиков еще в те времена породила экологические проблемы. Ведь недаром же издавались указы, запрещавшие земледелие на крутых склонах, чтобы избежать оползней, или поощрявшие разведение там же оливковых деревьев. За охрану окружающей среды и пресечение варварского использования ее решительно выступал Платон.

Разбогатеть любой ценой — это крайне опасная тенденция, чреватая тягчайшими последствиями, так что абсолютно правы были греческие правители, не позволявшие торгашам подниматься с колен вне зависимости от их материального положения.

В 624 г. до н.э. афинский законодатель Дракон издал первый в греческой истории свод законов, породивший крылатое выражение «Драконовские законы (меры)». Законы были действительно весьма суровыми. Они карали смертью преступление любой тяжести: от убийства до кражи виноградной грозди из чужого сада.

Дракон отнюдь не был маньяком, и поэтому можно уверенно предположить, что его спровоцировал на такие меры лишь угрожающий уровень преступности в стране. Между прочим, вся дальнейшая законотворческая практика убедительно показала, что уважение к человеческой жизни и собственности культивировать иными методами попросту невозможно.

Иного пути не бывает. Те, кто утверждает обратное, либо в опасной степени прекраснодушны, либо лоббируют интересы преступников, что еще более отвратительно, чем само преступление.

Тема преступления и наказания находит свое продолжение в деятельности великого афинского законодателя Солона (между 640 и 635 — ок. 559 гг. до н.э.), одного из семи легендарных греческих мудрецов.

Солон. Бюст в Неаполитанском музее

Он принадлежал к очень знатному афинскому роду, но жил как многие граждане весьма среднего достатка, усматривая в роскоши лишь проявление заносчивости разбогатевшего простолюдина.

Свои философские воззрения зачастую излагал в стихотворной форме, считая, что ритмически организованный текст обладает большей силой воздействия.

Начало VI века до н.э. было для Афин поистине смутным временем, когда все слои общества в одночасье начали требовать коренных перемен и лишь в свою, разумеется, пользу. В этот тяжкий для всей Аттики час Солон избирается правителем Афин, причем с очень широкими полномочиями, о которых и мечтать не могли его предшественники.

Прежде всего Солон отменил (исключая смертную казнь за убийство) все законы Дракона, сочтя их излишне жестокими. Таким образом возник прецедент, когда наказание, скажем, за кражу определялось, исходя из суммы украденного, а не из самого факта преступного деяния.

На мой взгляд, нет никакой разницы между кражей десяти или ста рублей. Кража есть кража, и наказываться должно деяние, а не его результат. Человек, стрелявший в другого человека, но не попавший в него, должен быть наказан наравне с попавшим. Того, в кого стреляли, сохранил Бог, но это не дает оснований быть снисходительным к стрелявшему.

Так или иначе, но при Солоне количество корыстных преступлений угрожающе возросло.

Второй неоднозначный шаг — законодательное списание всех долгов граждан и запрещение впредь обращать в рабство свободного гражданина за долги. Не думаю, что кредиторы были в восторге от этого закона.

Правда, чтобы подсластить пилюлю, Солон ограничил полномочия народного собрания, создав в противовес ему сенат, состоящий из четырехсот членов, по сто от каждого из четырех сословий. Сенат обсуждал и утверждал законы до того, как они поступали на утверждение народного собрания, но без этого утверждения они не имели силы.

Создание верхней палаты афинского парламента послужило мощным сдерживающим фактором охлократии, власти толпы («охлос» по-гречески — «толпа»), которая время от времени воцарялась в Греции, родине классической трагедии.

КСТАТИ:

«Никто не знает, как поступит толпа, тем более она сама».

Томас Карлейль

Несомненно прогрессивным можно считать закон о праве на судебную защиту, о чем до Солона никто и понятия не имел.

Прекрасен его закон о праве на завещание, то есть праве человека распоряжаться на свое усмотрение собственным имуществом.

Специальным законом Солон освобождал сына от обязанности кормить отца, если тот не обучил его никакому ремеслу.

Потрясает своей мудростью закон, сурово осуждающий того гражданина, который во время какого-либо общественного катаклизма не примыкает ни к одной из противоборствующих сторон, выжидая тот момент, когда можно будет без всякого риска принять сторону победителя. Действительно, нейтралитет в общественных конфликтах — прибежище низких и подлых натур, так что не мешает сделать его опасным если не для жизни, то хотя бы для житейского благополучия.

КСТАТИ:

«Тот, кто слизывает мед с крапивы, платит за него слишком дорого»

Томас Фуллер

Не оставил без внимания великий законодатель и любовь, вернее, две такие формы несвободной любви, как брак и проституция.

Что касается брака, то Солон запретил давать за невестой какое бы то ни было приданое, кроме трех платьев и простой домашней утвари. Вообще браки по откровенному расчету классифицировались Солоном как тайная проституция, которая должна преследоваться по закону.

КСТАТИ:

«Девушки, которые надеются устроить свою жизнь с помощью юных прелестей и хитрость которых поддерживают расчетливые матери, хотят того же самого, что и гетеры; они только умнее и бесчестнее последних»

Фридрих Ницше

Солон был первым из греческих правителей, кто узаконил проституцию и определил ее место в государственной системе.

Внимание, которое Солон уделил проституции, было вызвано состоянием сексуального беспредела, в котором пребывала Греция того времени, в особенности женская часть ее населения. Это не могло не вызывать тревогу, и прежде всего потому, что беспрепятственное удовлетворение женщинами своих сексуальных капризов непременно приводит к деградации общества, пренебрегшего сословным отбором половых партнеров. Иными словами, беспорядочная половая связь нищих с принцессами умножает число нищих, но уж никак не принцев.

А вот связь принцев с нищенками гораздо менее опасна для общества, особенно если нищенка имеет официальный статус проститутки, что уже само по себе исключает множество проблем…

Солон ставил любовь непременным условием заключения брака, хотя, как известно, выявить наличие этого условия практически невозможно, как и проследить выполнение предписанного законодателем минимального количества супружеских половых контактов — три в месяц. Что ж, это, как говорится, по-божески…

Солон культивировал развитие особого учреждения, называемого «гинекономами». Это была своего рода полиция нравов, наблюдающая за поведением молодежи и свободных женщин.

По свидетельству Плутарха, Солон издал особый закон относительно выездов замужних женщин и поведения их на праздниках. При выездах женщина не имела права брать с собой более трех платьев, более определенного количества пищи и дорожную корзинку большей, чем это предусмотрено законом, вместимости. А ночью женщина имела право выезжать только в телеге и с зажженным фонарем впереди (телеги, естественно).

Солон решительно защищал институт брака, всемерно ограничивая свободу жен и предоставляя мужьям полное право удовлетворения сексуальных потребностей на стороне. Единственное ограничительное условие — не трогать свободных женщин. А вот несвободных, то есть рабынь, — сколько угодно.

Так как Солон отменил рабство свободных граждан за долги, то проституция стала уделом только рабынь-чужеземок. Он учредил несколько государственных борделей и купил для них рабынь, которые часть своих заработков должны были отдавать государству. Так родился солоновский «налог на проституцию», как и само понятие «государственная светская проституция», начавшая уверенно вытеснять религиозную.

Впрочем, контроль и учет в этой специфической сфере человеческой деятельности — понятия весьма и весьма условные. Ведь совершенно же бесспорно то, что добрая половина браков (и в те времена, и сейчас) — ни что иное, как закамуфлированная проституция, но поди докажи… А если мужчина знакомится с девушкой на улице и ведет ее к себе домой, то кто может знать доподлинно, давал ли он ей какие-то деньги при прощании, или же только лишь поцеловал?..

КСТАТИ:

Подвыпивший мужчина знакомится в баре с девушкой и приглашает ее к себе домой. Девушка отказывается под тем предлогом, что у нее «критические дни». Не сообразив толком, о чем речь, он уговаривает ее выпить пару крепких коктейлей, а затем, уже более сговорчивую, ведет к себе… Проснувшись поутру, он обнаруживает, что девушки уже нет рядом, и с похмелья начинает мучиться угрызениями совести:

— Нехорошо… Она ведь вдвое моложе меня… Вот из-за таких типов девушки и становятся на скользкий путь… И тут он взглянул на свои руки, густо вымазанные кровью.

— Боже, — ужаснулся мужчина, так я ее еще и убил! Вскочив с кровати, он увидел свое отражение в зеркале и пролепетал:

— Мало того, еще и съел!!!

А тут кто-то говорит о каких-то там налогах на соитие. Ну-ну… Между прочим, Солон говорил еще и такое:

«В великих делах всем нравиться невозможно».

Эта фраза весьма охотно цитируется теми, кто всерьез считает свои дела великими.

«Начальника, замеченного в пьянстве, наказывать смертью».

Сказано сильно, но на практике едва ли осуществимо, так как в этом случае не останется в живых ни одного начальника, а как же без них жить?

«Мне дороже всего жить под народовластием».

Звучит вполне естественно в устах человека, осуществляющего на практике это самое народовластие и фактически находящегося на под, а над ним. То же самое скажет любой депутат любого законодательного собрания (если только сможет выговорить слово «народовластие»).

А вот «советуй не то, что всего приятнее, а то, что всего лучше» — это уж кто как понимает, что «приятнее», а что «лучше»…

Древние греки однозначно почитали за лучшее плотские радости, ненасытное влечение к ним, которое ценилось гораздо выше объектов этого влечения, что в немалой степени способствовало укреплению института брака. Действительно, зачем же бросать жену и уходить к другой, когда дело вовсе не в ней самой, а в желании, удовлетворить которое окружающая жизнь предоставляла такое множество возможностей.

Греческая вазопись

Главенствующее место среди этих возможности занимала, естественно, проституция.

К тому времени уже сложилась и иерархическая система, которая предусматривала разделение проституции на различные ее специализации.

Самым низшим, примитивным звеном этой системы были бордельные и уличные проститутки. Они либо стояли, как в витрине магазина, у дверей публичного дома, либо бродили по улицам в поисках клиентов, которым отдавались прямо на улице, в каком-нибудь укромном уголке. Были и такие, которые промышляли, исключительно на больших дорогах — «дорожные» (прообраз мимолетных подружек современных шоферов-«дальнобойщиков»), на мостах — «мостовые» и даже на кладбищах — «кладбищенские».

Следующую категорию представляли проститутки, которых можно было бы назвать богемными.

В отличие от бордельных и уличных проституток, которые были по сути сексуальными автоматами, эти создавали определенную эстетическую атмосферу, в которой секс был не самоцелью, а естественным следствием восприятия искусства.

Они развлекали своих клиентов игрой на различных музыкальных инструментах, пением, танцами, театральными представлениями, они были традиционным элементом всех празднеств и просто сборищ мужчин в кабачках и банях. К этой же категории можно отнести и многочисленных цветочниц, которые в комплекте с розами зачастую предлагали покупателям и себя.

К ним примыкают натурщицы, позировавшие для скульпторов и живописцев.

Высшую категорию греческих проституток, аристократию этого сословия, представляли гетеры, обладавшие изысканными манерами, широко образованные и считавшиеся вполне престижными подругами мужчин из средних и высших классов афинского общества. Но это отдельная тема…

КСТАТИ:

«Выдающиеся люди всегда любили только тип женщины-проститутки; они всегда останавливают свой выбор на бесплодной женщине, и если они производят потомство, то нежизнеспособное, скоро вымирающее, что, может быть, таит в себе глубокий этический смысл. Ибо земное отцовство так же малоценно, как и материнство».

Отто Вейнингер. «Пол и характер»

Несмотря на бурное развитие светской, религиозная проституция пока еще не собиралась сдавать свои исконные позиции.

Процветающий культ Афродиты проявлялся в крайне разнузданных оргиях с участием тысяч приверженцев этой формы сексуального общения.

Каждую осень праздновались Елисейские мистерии, длившиеся девять дней. В основу этих мистерий была положена тема умирающего и возрождающегося зерна, тема непрерывности самой жизни, которая раскрывалась довольно оригинальными выразительными средствами, такими как ритуальные купания в море, факельные шествия и массовые соития, непременными элементами которых были кровосмесительные сексуальные акты.

В храмах греческой богини Кибелы неотъемлемой частью культа были гомосексуальные сношения с мужчинами-проститутками.

Согласно древнему обычаю, они подвергались обязательной кастрации. Этот обычай уходил своими корнями в миф о Зевсе, у которого во время сна семя стекло на землю, и из него произошел демон с двойными половыми органами — мужскими и женскими. Это был гермафродит Агдистид. Боги заковали этого демона в цепи и отрезали у него мужские половые органы.

Так Агдистид превратился в женщину, названную Великой Матерью Кибелой.

Великая Мать Кибела сделал Аттиса своим жрецом.

Отсюда и пошел обычай обязательного оскопления всех жрецов храма Кибелы и всех мужчин-проституток, участвующих в культовых оргиях.

Мужчины-проститутки были неизменными участниками обрядов в храме Афродиты в Афинах.

Зародившаяся в храмах мужская гомосексуальная проституция проникает и в светскую жизнь эллинов.

Главная, пожалуй, причина расцвета проституции в Греции коренится в характерных особенностях брачных отношений, жестко зафиксированных действующим законодательством.

Смыслом и целью греческого брака было прежде всего деторождение. Женщине изначально отводилась роль породистой производительницы потомства и экономки, что отнюдь не способствовало восприятию ее как партнерши в сексуальных играх.

Это положение усугублялось еще и тем, что браки в Элладе заключались, — какие бы законы не издавал прекраснодушный Солон, — как правило, по расчету, так что эротическая привязанность к законной супруге была поистине экзотикой.

И все же это было в известной мере позитивным явлением, так как такой брак исключал союз девушки из благополучной семьи с подонком общества, что нередко наблюдается там, где социальная мораль провозглашает приоритет брака по любви и потому какая-нибудь экзальтированная девица имеет вполне реальную возможность выйти замуж за полюбившегося бродягу и нарожать от него новых бродяг.

Но брак по расчету совершенно однозначно является провокатором внебрачных связей. Круг интересов замужней женщины замыкался стенами дома, ей запрещалось даже посещать театральные представления, не говоря уже о иных акциях светского характера.

Мужчина искал радостей общения вне домашних стен, ну и, разумеется, спрос порождал предложение…

А тут еще и крайне жестокие наказания за связь с замужней женщиной (она ведь только для собственного мужа — пустое место, только для него), наказания такие, что игра явно не стоила свеч (как правило): смертная казнь или — при смягчающих обстоятельствах (!) — ослепление. А за сношения с незамужними свободными женщинами грозил либо весьма серьезный штраф, либо изгнание.

Проституция, таким образом, была единственной сферой реализации эротических потребностей мужчин. Она служила оборотной стороной брака и одновременно щитом для благонравия женщин средних и высших классов общества.

Как брачные отношения, так и отношения с проститутками обоих полов не предполагали любви в современном понимании этого слова. Эти отношения были в подавляющем большинстве случаев обезличены, лишены индивидуальной привязанности.

Во главу угла ставилась бушующая чувственность, естественная, гармоничная, вытекающая из самой природы человека и еще не знающая, к счастью, христианского антагонизма между телом и душой.

Греческая вазопись

В красоте и наслаждениях плоти греки черпали наслаждение души и щедро платили за эти наслаждения тем, кто был способен предоставить их наиболее изысканным и изощренным образом.

А мужская проституция получила в Греции настолько широкое распространение, что законодатель вынужден был регламентировать это распространение специальными актами:

«Если отец, или брат, или дядя, или опекун, или вообще глава семьи отдаст кого-нибудь внаймы для разврата, то Солон не позволяет подать жалобу за разврат на мальчика, а лишь на того, кто его отдал внаймы, и того, кто его нанял. На них возлагается равный штраф. А когда мальчик, отданный внаем, вырастает, он не обязан ни кормить своего отца, ни давать ему помещение…»

Другой закон Солона лишал мужчину-проститутку права занимать государственные должности.

А вот в таком греческом государстве, как Спарта, подобных проблем не было и в помине, зато хватало своих, сугубо спартанских… Прежде всего — взаимоотношения с рабами. Если афинские рабы были пленными чужеземцами, стремящимися возвратиться на родину, то спартанские илоты были ни кем иным, как коренным населением области Лаконики, захваченной дорийцами, которые образовали свое государство, обратив в рабов недавних хозяев своей земли. Поэтому илотам попросту некуда было бежать от рабовладельцев, и все их конфликты замыкались внутри весьма скромной своими размерами Спарты.

Среди свободных граждан также не было единодушия в решениях насущных проблем их неспокойного бытия. Тирания царей то и дело сменялась тиранией народовластия, еще более удручающей, и тогда маховик раскручивался в обратную сторону, возводя на трон очередного кровавого деспота, и так без конца…

Но вот на арене спартанской Истории появляется великий законодатель, который резко изменил как принципы бытия, так и сложившиеся стереотипы его восприятия.

Звали его Ликург.

Время действия — рубеж IX и VIII веков до н.э.

Чтобы уравновесить притязания царей и их подданных на бесконтрольную тиранию, он создает сенат, что сразу же придало обществу необходимую стабильность.

Следующий шаг Ликурга был весьма решительным и достаточно оригинальным, однако бесперспективным: он убедил спартанцев признать все земли общими, а затем распределил их поровну между всеми гражданами.

Совершенно бесполезная затея, потому что матушка Природа наделила все свои творения отнюдь не равными способностями и возможностями, что ярко отражается на их собственности. Распределенная поровну земля через несколько лет неизбежно вновь будет переделена в соответствии с объективными данными владельцев участков.

Подобный эксперимент имел место в 1922 году (нашей эры, разумеется) в России, когда после государственного переворота и гражданской войны всем крестьянам предоставили землю в соответствии с числом «едоков» в каждой семье. Ну и что? Через пять-семь лет образовался класс зажиточных крестьян, называемых кулаками, и класс бедняков, которые лишились своей земли по разным причинам, но, как правило, вследствие лени, пьянства и неумения продуктивно трудиться.

Кулаков правящая партия частично уничтожила физически, частично выслала в необжитые края, но от этого оставшееся отребье отнюдь не стало рачительными и умелыми хозяевами собственной земли. А естественный отбор… его ведь не запретишь партийным декретом.

КСТАТИ:

«Если человек старательно занимается сельским хозяйством и бережет добро, то Небо не в состоянии ввергнуть его в нищету».

Сюнь-цзы

Но без вышеупомянутого «если» избежать нищеты не поможет ни Ликург, ни Сталин, ни фракция аграриев в парламенте.

Далее Ликург развернул борьбу с богатством и роскошью. Он заменил золотые монеты железными, что, соответственно, резко понизило их достоинство. Для приобретения, скажем, козы требовалась теперь целая подвода железных монет.

Художников он заставил создавать лишь предметы утилитарного назначения.

Но и этого ему показалось мало. Ликург заставил всех граждан питаться только за общественными столами, причем запрещалось избегать этих трапез или брать еду домой. Не позволялось также заранее наедаться дома и садиться сытым за общественный стол. Запрещалось и отказываться от еды под каким бы то ни было предлогом. Это расценивалось не иначе как оскорбление уважаемого общества.

Можно представить себе ликование его подонков…

Спартанцам запрещалось освещать себе путь в темноте.

Запрещалось также воевать с одними и теми же врагами, чтобы те не смогли постичь секретов боевой тактики спартанцев.

Женщины Спарты занимали совсем иное положение в обществе, чем афинянки. Они ни в коей мере не были затворницами или предметами домашнего обихода. Спартанки принимали самое деятельное участие в общественной жизни, пользуясь уважением и заботой со стороны мужчин, что вызывало завистливое недоумение чужеземок. Однажды спартанка по имени Горго, жена царя Леонида (того самого, который остановит персов в Фермопильском ущелье), так ответила на замечание относительно того, что только лишь спартанки повелевают мужчинами: «Это происходит потому, что только мы рожаем мужчин».

Девушкам вменялись в обязанность ежедневные физические упражнения. Они, как и юноши, должны были, независимо от времени года, участвовать в состязаниях и шествиях совершено нагими, и это ни в коей мере не провоцировало сексуальные эксцессы, что также заметно отличало Спарту от Афин.

Ликург клеймил позором безбрачие. Холостяки подвергались всяческим унижениям и считались людьми второго сорта. Им, например, вменялось в обязанность зимой ходить голыми вокруг агоры (места общественных собраний) и выкрикивать в свой же адрес разные обидные слова.

Новорожденного приносили в общественное учреждение, где его внимательно осматривали старейшины. Если они оставались довольны осмотром, то назначали ему содержание, если же нет — младенца бросали в пропасть, дабы он не был в тягость ни себе, ни государству. История не знает ни одного хилого или болезненного спартанца.

Младенцев не пеленали. Едва отлучив от груди, кормили простой и грубой пищей, приучали не бояться ни темноты, ни одиночества, заставляли самим преодолевать свои страхи.

Ликург запрещал заниматься воспитанием детей рабам или торговцам.

В возрасте семи лет ребенок отбирался у родителей и поступал в распоряжение государства, которое занималось его дальнейшим воспитанием. Основные принципы этого воспитания заключались в выработке установок на подчинение власти и победу в борьбе.

Дети ходили с обритыми наголо головами, босые и полуголые. Спали они вместе, не пользуясь одеялами, на вязанках тростника. К двенадцати годам мальчику выдавали плащ. Они должны были месяцами не мыться, посещая бани лишь по праздничным дням или в порядке поощрения. Проступки, естественно, влекли за собой немедленное и неотвратимое наказание.

Дети и юноши должны были беспрекословно подчиняться старшим. Говорить они могли только по разрешению, причем кратко и точно. Многословие наказывалось, как и размытость формулировок (мудрейшее и величайшее достояние!). Оттуда, из местности Лаконика, и произошло понятие «лаконичная речь».

КСТАТИ:

Спартанка, провожая сына на войну, вручала ему щит со словами: «С ним или на нем», то есть с победой или с почестями павшему герою.

Спартанцам запрещалось заниматься каким бы то ни было оплачиваемым делом. Каждый служил государству, прежде всего, совершенствованием своего воинского искусства, а обработка земли и всякого рода промыслы были уделом рабов (илотов).

Военная подготовка имела в жизни спартанцев первостепенное значение. Она была чрезвычайно тщательной и изнурительной, так что лишь на войне появлялась возможность отдохнуть от ее тягот. А в мирное время воинов заставляли каждую неделю маршировать голыми, чтобы заблаговременно выявить складки жира на их животах или ягодицах, а специальная комиссия проверяла, не слишком ли мягки солдатские матрасы.

В бой спартанцы шли плотно сомкнутым строем и в несколько шеренг, так называемой фалангой. Перед сражением царь приносил в жертву козу, приказывал воинам украсить себя цветами и грянуть торжественную песнь под звуки флейт. Они шли на врага уверенно и радостно, без страха и без ярости, как принято выполнять любимую работу, с чувством, с толком, с расстановкой…

Когда враг бежал, спартанцы почти никогда не преследовали его, удовлетворяясь очевидностью победы. Такое поведение было продиктовано не столько милосердием, сколько трезвым расчетом: знакомый с этим спартанским обычаем неприятель предпочтет бежать, чем оказывать бесполезное сопротивление победителям.

Совсем иным было отношение к илотам. Их считали внутренними врагами, причем врагами непримиримыми, с которыми нельзя было договориться о каких-либо правилах взаимной игры, а посему — в целях общественного благоденствия — подлежащими ликвидации, несмотря на очевидную пользу от их труда на полях и в мастерских. Современники отмечали организованные властями убийства илотов молодыми спартанцами как в целях социальной чистки, так и в целях приобретения боевого опыта.

Вот такими были характерные черты правления Ликурга и его законы, которые действовали еще пятьсот лет после его смерти.

И еще один штрих. При всем при этом Ликург никогда не считал себя истиной в последней инстанции и не боялся окружать себя мудрецами. Одним из них был Фалес Критский, политик, философ и поэт, авторитетный советник Ликурга во всех его начинаниях и весьма вероятный соавтор его законов.

А греческий полис Милет прославился сразу двумя великими достижениями: лучшими во всем Древнем мире шерстяными тканями и своим гражданином, одним из семи великих мудрецов (причем, первым из них), которого звали Фалес из Милета (625—547 гг. до н.э.)

Он первым всерьез занялся астрономией, и настолько успешно, что предсказал солнечное затмение 28 мая 585 года до н.э.

Он измерил высоту египетских пирамид по отбрасываемой ими тени.

Он изрек гениальную фразу, которая почему-то не была оценена должным образом последующими поколениями: «Поручись — и пострадаешь». Как-то его спросили:

— Чем отличается жизнь от смерти?

— Ничем, — ответил мудрец.

— Почему же ты тогда не умираешь?

— Потому, что нет никакой разницы.

А еще он как-то заметил: «Все полно богов».

Там же, в Милете, жил ученик и родственник Фалеса по имени Анаксимандр (ок. 610—547 гг. до н.э.), который первый в Элладе начертил географическую карту мира, изготовил глобус и астрономические инструменты, а также солнечные часы.

Да, это, конечно, не блистательное завоевание соседней пустынной земли с десятком полуразвалившихся халуп и армией, которой лучше было бы продолжать пасти своих коз…

Еще один знаменитый полис, Коринф, славился своей фантастической роскошью, прекрасными мастерами-оружейниками, буйно процветающей проституцией и одним из своих правителей, который являлся одновременно и одним из семи великих мудрецов Эллады.

Звали его Периандр (666—586 гг. до н.э.)

Правил он в Коринфе почти 40 лет.

Значительная историческая личность с весьма неоднозначными, а зачастую и взаимоисключающими характеристиками.

Был женат на Мелиссе, дочери тирана Прокла из Эпидавра, которая родила ему дочь и двух сыновей. Обращение его с женой, мягко сказать, оставляло желать лучшего. Как-то, в припадке гнева, он убил ее, беременную, ударом в живот то ли ногой, то ли скамейкой, что само по себе не так важно. Причиной этой вспышки ярости была злостная клевета на Мелиссу завистливых наложниц Периандра. Придя в себя, он осознал свою ошибку, но жены уже не вернешь, а то, что он сжег живьем клеветниц, сути дела не изменило, как не изменило и вздорный характер тирана.

Своего сына, скорбевшего о смерти матери, он выгнал из дома, объявив через глашатаев всем жителям Коринфа, что всякий, кто заговорит с юношей, обязан будет уплатить довольно крупный штраф. Через некоторое время тиран столкнулся на улице с сыном — немытым, голодным, оборванным. Устыдившись собственной жестокости, Периандр предложил ему вернуться домой. Юноша ответил категорическим отказом, заметив, что отец теперь должен уплатить штраф за то, что заговорил с ним.

По свидетельству Аристотеля, Периандр был азартным охотником за чужими землями, присоединяя их под любым благовидным и вообще под любым предлогом.

Присоединенные земли рано или поздно отпадали, отваливались от Коринфа, как это имело место во все времена и во всех концах света, но, видимо, Периандра больше увлекал процесс, чем результат.

Гораздо больше внимания он уделял внутренним проблемам своего правления.

Он будто бы направил верного человека в Милет, к своему другу, тирану Фрасибулу, с вопросом: «Как наилучшим образом утвердить свою власть?» Милетский правитель вывел посла в пшеничное поле и, ни слова не говоря, начал сшибать посохом наиболее высокие колосья. Далее он, опять-таки молча, дал понять, что аудиенция окончена.

Посол, вернувшись в Коринф, изложил Периандру все подробности этой экскурсии, и тот сразу же догадался, что имел в виду его милетский друг. Речь шла о том, что самых выдающихся граждан следует уничтожать во избежание смуты в государстве.

КСТАТИ:

«Имеющий сильные войска уничтожается».

Лао-цзы

Периандр в точности выполнил все, что посоветовал ему Фрасибул: в течение очень короткого времени множество представителей самых знатных семейств Коринфа было либо казнено, либо выслано из страны.

Богачей он лишил возможности кичиться своим богатством, установив строгий контроль за доходами всех граждан, что весьма понравилось малоимущим.

Однажды, когда у него не хватило средств на пышное жертвоприношение, он приказал сорвать дорогие одежды и украшения со всех женщин, пришедших на праздник.

При том, что Коринф буквально кишел проститутками, что в храме Афродиты постоянно проживало более тысячи жриц религиозной похоти и целые кварталы состояли из одних лишь борделей, Периандр тем не мене распорядился отлавливать сводниц и топить их в реке. В принципе это справедливо, потому что самые отвратительные персонажи сферы проституции — не шлюхи, не их клиенты, какими бы они ни были, а сводни и сутенеры. Недаром же в современном Китае карается смертью не торговля собственным телом, а именно сводничество.

Периандр запретил сельским жителям бесцельное блуждание по городу и какие бы то ни было собрания, а также приобретение рабов.

При нем буквально расцвели различные ремесла и промыслы. Весь Древний мир восхищался так называемым коринфским стилем в архитектуре и прикладных искусствах.

При Периандре в Коринфе появился водопровод.

Он отменил налог на имущество крестьян и налог на прибыль с урожая, что, однако, не мешало крестьянам относиться к нему с крайней враждебностью.

Он построил великолепные гавани на Коринфском и на Сапроническом заливах, но и это не прибавило ему народной любви. Впрочем, народная любовь — это понятие еще более неоднозначное, чем любовь женская, но кое-какие черты совершенно идентичны, в частности — мазохизм. Народ зачастую напоминает бабу, которая со счастливой улыбкой говорит о своем муже-пьянице: «Бьет — значит любит». И она тоже любит его за такую вот любовь…

Выходит, что Периандр недостаточно сильно любил свой народ. Или казнил не тех, кого следовало. Существует одна из версий его кончины, которая заключается в том, что Периандр по известным причинам не желал, чтобы кто-либо знал место его захоронения, а потому придумал вот что. Двое молодых воинов получили приказ выйти на большую дорогу глубокой ночью, убить первого встречного и похоронить его. Четверым воинам Периандр приказал следовать за ними, и после того как они похоронят убитого, убить их самих и похоронить. А десяток других воинов должен был ликвидировать эту четверку. Сам же Периандр вышел навстречу первой паре…

КСТАТИ:

«Кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а всеобщей любовью».

Периандр

Но как добиться этой вот всеобщей любви без применения копий?

А можно ли вообще чего бы то ни было добиться без них?