3. Дополнительные сведения

3. Дополнительные сведения

Можно вкратце описать дальнейшую жизнь пары новобрачных. Теперь жена в основном оставалась в гюнеконитиде (на женской половине), под которой следует понимать все помещения подчиненного ей домашнего хозяйства. Отныне лишь спальня и гостиная были общими помещениями для супругов, при условии, что в доме не было гостей мужского пола. Теперь женщины не присутствовали при приеме пищи, если в доме собирались друзья мужа, и из этого никогда не делалось исключения, если только жена не хотела прослыть куртизанкой или женщиной легкомысленной. При таком подходе, как было принято думать, удовольствие от интеллектуальной застольной беседы стократ возрастало, и это ясно для каждого, кто когда-либо размышлял о характере разговора в присутствии дам и о том, сколько скабрезных историй рассказывают мужчины друг другу, удаляясь в курительную комнату. Да, «галантность» была не знакома мужчине в Древней Греции, но зато он знал, как правильно наладить свое домашнее хозяйство.

Хотя считалось, что женщина не предназначена для участия в застольных беседах мужчин, приоритетом которых оставались интеллектуальные ценности, однако на женщину возлагались гораздо более важные обязанности, а именно воспитание мальчиков до той поры, пока не наставало время давать им чисто мужское воспитание, и девочек – вплоть до их замужества. Для того чтобы показать, насколько уважительно муж относился к обязанностям своей жены, мы приведем лишь прекрасное высказывание из произведения Стобэя «Цветник» (79, 13): «Божество открывает нам себя в матери более, чем в чем-либо другом».

В задачу этой книги не входит подробный рассказ о дальнейших обязанностях жены – хозяйки всей движимой и недвижимой собственности в доме, рабов и рабынь, обязанностей по кухне, ухода за больными и всего того, что до сих пор находится в распоряжении жены.

Мнение о том, что греческая жена всегда оставалась несчастной Золушкой, прикованной к горшкам, а муж – полновластным хозяином в доме, в корне неверно. «Вилой природу гони – она все равно возвратится», – говорит Гораций в известном пассаже. И это в полной мере относится к греческой женщине. Женская природа неизменна во все времена. Было три обстоятельства, которые способствовали тому, что и в те времена некоторые женщины получали физическое и моральное преимущество перед мужчинами: интеллектуальное превосходство, либо врожденное стремление к власти, сопровождаемое женской утонченностью, либо очень богатое приданое. Примером может служить небезызвестная Ксантиппа, жена Сократа, чье имя стало нарицательным – хотя она была прекрасной хозяйкой и никогда не выходила за границы ей положенного; и все-таки сварливость, видимо, не была столь уж редким явлением, как ясно следует из того факта, что в мифологии – истинном отражении людских страстей – мы находим ее прототип в царице Лидии Омфале, которая унизила величайшего и самого славного греческого героя Геракла до того, что низвела его до зависимого положения, так что, одетый в женское платье, выполнял он у ее ног женскую работу, а она, нарядившись в львиную шкуру, размахивала перед ним, съежившимся от страха, палицей, придавив сандалией его могучую шею. Эта сандалия стала символом унижения женатого мужчины, который находится «под каблуком». Обувь идет в ход и когда разъяренная замужняя женщина начинает учить своего мужа манерам, поскольку найти крепкую дубинку в Греции было бы затруднительно – бамбук из тропических стран еще не был туда завезен.

Понятно, почему замужних женщин часто называли empusae или lamiae: эти слова, как известно, обозначали ведьму и колдунью (одна из них с бронзовой ногой, другая – с вонючим задом), а уродливую старуху называли каргой.

Общественное мнение греков не видело греха в том, чтобы мужчина, устав от монотонной жизни с женой, искал перемен в объятиях хорошо образованной и любезной куртизанки или в обществе хорошенького мальчика. Супружеская неверность, как мы ее понимаем, никогда не осуждалась древними греками, ибо в те времена мужу это не приходило в голову. О том, что сама идея брака связана с отказом от эстетического удовольствия, еще меньше думала его жена. Греки, следовательно, были не менее, а более нравственны, поскольку признавали за мужчиной полигамные склонности, в соответствии с которыми те и поступали, мы же, обладая точно такими же знаниями, трусливо прячемся за установленные правила, считая одну склонность естественной, а другую – тайной и греховной. В то же время не стоит забывать, что была немногочисленная группа людей, которая требовала соблюдения верности в браке со стороны мужа и жены. Нарушение верности влекло за собой для мужа лишение гражданских прав в случае, если женатый мужчина «имеет связь с другой женщиной или с мужчиной»; но, во-первых, такие голоса были немногочисленны, а во-вторых, мы не имеем свидетельств, чтобы это требование выполнялось на практике. Скорее это зависело от стечения обстоятельств, на которые комически негодует восьмидесятичетырехлетняя рабыня Сира в «Купце» Плавта: «По тягостным живут законам женщины, / И к ним несправедливей, чем к мужчинам, он. / Привел ли муж любовницу без ведома / Жены, жена узнала – все сойдет ему! / Жена тайком от мужа выйдет из дому – / Для мужа это повод, чтоб расторгнуть брак. / Жене хорошей муж один достаточен – / И муж доволен должен быть одной женой. / А будь мужьям такое наказание / За то, что в дом привел к себе любовницу / (Как выгоняют женщин провинившихся), / Мужчин, не женщин, вдовых больше было бы!»[25]

Можно также упомянуть и рассказ в романе Ахилла Татия (III в. н. э.) «Левкиппа и Клитофонт» о так называемом испытании на невинность. Он рассказывает, что в Эфесе был грот, который Пан посвятил девственной Артемиде и в котором он повесил свою флейту, с тем чтобы в этот грот могла войти лишь девственница. Если же девушка подозревалась в малейшем обмане, ее запирали в гроте. В случае ее невинности флейта звучала громко, вход открывался сам собой, и девушка покидала пещеру уже очищенная от подозрений. В противном случае флейта молчала, слышался тяжкий стон, вход был открыт, но девица исчезала. Элиан в «Пестрых рассказах» излагает подобную историю о пещере дракона неподалеку от Ланувия. Нельзя утверждать, что рассказ Плутарха (Ликург, 15) о чистоте спартанских браков основан на истине, однако он очень характерен: «Часто вспоминают, например, ответ спартанца Герада, жившего в очень давние времена, одному чужеземцу. Тот спросил, какое наказание несут у них прелюбодеи. «Чужеземец, у нас нет прелюбодеев», – возразил Герад. «А если все-таки объявятся?» – не уступал собеседник. «Виновный даст в возмещение быка такой величины, что, вытянув шею из-за Тагиета, он напьется в Эвроте». Чужеземец удивился и сказал: «Откуда же возьмется такой бык?» – «А откуда возьмется в Спарте прелюбодей?» – откликнулся, засмеявшись, Герад»[26].

Хотя Плутарх оговаривает, что такие обычаи существовали в Спарте в древние времена, тот же автор сообщает нам относительно той же Спарты, что муж мог позволить другому мужчине разделить ложе с его женой, желая получить здоровое и крепкое потомство.

Во всяком случае, в Афинах были нередки случаи, когда обманутый муж убивал любовника жены. Так, например, поступил Евфилет, который застал Эратосфена в постели своей жены. Читаем следующий отрывок из Лисия: «Потом, взяв факелы в ближайшей лавочке, мы вошли в дом: дверь была отворена служанкой, которой было дано это поручение. Толкнув дверь в спальню, мы, входившие первыми, увидели его еще лежащим с моей женой, а вошедшие после – стоявшим на кровати в одном хитоне. Тут, господа, я ударом сбил его с ног и, скрутив ему руки назад и связав их, стал спрашивать, на каком основании он позволяет себе такую дерзость – входит в мой дом. Он вину свою признал, но только слезно молил не убивать его, а взять с него деньги. На это я отвечал: «Не я убью тебя, но закон нашего государства»[27].

Если невинная девушка была совращена, в Афинах соблазнитель мог подвергнуться жестокому, почти варварскому способу наказания. У Эсхина мы читаем: «Наши предки были очень чувствительны, когда была задета их честь, они настолько ценили нравственность своих детей, что один из граждан, узнав, что над его дочерью совершили насилие и она не сохранила невинности до брака, запер ее вместе с конем в уединенном доме, чтобы она умерла с голоду. Стену этого дома до сих пор показывают в городе, и это место называется «Конь или лошадь». Схолиаст добавляет, что это была дикая лошадь, которая от голода загрызла и съела девушку, а потом сдохла сама. Трудно сказать, имеет ли под собой основание этот рассказ. Возможно, история возникла от названия места, значения которого уже никто не понимал.

Относительно наказания женщины, уличенной в прелюбодеянии, сам Эсхин высказался следующим образом: «Женщина не может носить никаких украшений и посещать общественные храмы, тем более не должна она раз вращать других женщин; но если она это сделает или станет украшать себя, тогда первый попавшийся мужчина может сорвать с нее одежду, сорвать украшения и побить ее; но он не имеет права ее убить или сделать калекой, разве что он ее обесчестит и лишит всех радостей жизни. Сводников обоего пола следует привлекать к суду, и, если им вынесен приговор, они должны приговариваться к смерти, поскольку если люди, которые одержимы сластолюбием, стесняются открыто сходиться, то эти используют свое бесстыдство для обогащения».

Конечно, в разных местах существовали свои обычаи. Так, например, Плутарх рассказывает, что в Кимах «женщину, уличенную в неверности, выводили на площадь и ставили всем напоказ на какой-то камень. Затем ее сажали на осла (по-греч. онос) и провозили вокруг всего города, а потом она опять должна была стоять на том же камне. После этого женщина становилась обесславленной на всю жизнь и звалась «онобатис», то есть наездницей на осле. В Элиде неверную женщину водили по городу в течение трех дней, она лишалась гражданских прав на всю оставшуюся жизнь; такая женщина должна была стоять одиннадцать дней на агоре (рыночной площади) без набедренного пояса в прозрачной одежде и оставалась обесчещенной навсегда».

Любовникам помогали, естественно, служанки и жадные владельцы свободных комнат, эти находили свой интерес в подобных вещах. Они помогали устраивать свидания, передавали маленькие подарки, например цветы или фрукты, особенно излюбленные в подобных случаях яблоки. Примечательно, что яблоко играет ту же роль в судьбе Евы; короче, они участвовали во всех делах, устраивая свидания любовникам, как это живо описано Овидием в его «науке любви». Нянька Федры, безумно влюбившейся в своего пасынка Ипполита, сочетала коварство с хитростью, и это мастерски описал Еврипид в своем «Ипполите». С помощью услужливых рабов лестницы приставлялись к окнам женской комнаты или спальни, куда проникал любовник. Влюбленные использовали любые ухищрения, чтобы попасть к предмету своего вожделения. Широко известен миф о прекрасной Данае, чей отец, обеспокоенный изречением оракула, отрезал ее от внешнего мира, заперев в дважды и трижды окованных медью покоях, и все же Зевс нашел способ пробраться к ней в виде золотого дождя.

Разумеется, в стремлении достичь желаемого любовники не ограничивались только помощью нянюшек, служанок или подруг; постепенно образовался целый круг людей, готовых оказывать услуги за любовь или за деньги. Герод в III в. до н. э. живо описал подобную сцену в первом мимиямбе (обнаружены в 1891 г.). Он вводит нас в покои высокочтимой госпожи Метрихи, которая коротает время за шитьем в одиночестве со своей служанкой фракиянкой; ее муж находится в Египте по делам, и уже десять месяцев как она не имеет от него вестей. Раздается стук в дверь; она подпрыгивает в радостном ожидании мужа, столь долго отсутствовавшего; однако перед дверью стоит не муж, а Гиллис, которую автор рисует как одну из трусливых, но изобретательных сводниц. После нескольких незначительных слов приветствия две дамы ведут с ней такой разговор:

«Метриха. Фракиянка, стучатся в дверь, поди, глянь-ка, / Не из деревни ли от нас пришли.

Фракиянка. Кто там за дверью?

Гиллис. Это я!

Фракиянка. А кто ты? Боишься / Поближе подойти!

Гиллис. Вот, подошла поближе!

Фракиянка. Да кто же ты, скажи?

Гиллис. Феленьи мать, Гиллис! / Метрихе доложи, что к ней пришла в гости.

Фракиянка. Зовут тебя.

Метриха. Кто?

Фракиянка. Гиллис!

Метриха. Мать моя, Гиллис! / Открой же дверь, раба! – Что за судьба, Гиллис, / Тебя к нам занесла? Совсем как бог к людям / Явилась ты! Пять месяцев прошло, право, / С тех пор – мойрами клянусь – во сне даже / Не видела, чтоб ты пришла к моей двери.

Гиллис. Ох, дитятко, живу я далеко, – грязь-то / На улицах почти что до колен, я же / Слабей последней мухи: книзу гнет старость, / Ну, да смерть не за горой стоит… близко.

Метриха. Помалкивай, на старость не пеняй даром, – / Еще любого можешь задушить, Гиллис!

Гиллис. Смеешься, – вам, молоденьким, к лицу это, / Быть может.

Метриха. Не смеюсь, – ты не серчай только!

Гиллис. Долгонько, дитятко, вдовеешь ты что-то, / На ложе на пустом… одна томяся ночью. / Ведь десять месяцев прошло, как твой Мандрис / В Египет укатил, и с той поры, ишь ты, / Ни строчки не прислал, – забыл тебя, видать, / И пьет из новой чарки… Там ведь рай чистый! / В Египте все то есть, что только есть в мире: / Богатство, власть, покой, палестра, блеск славы, / Театры, злато. Мудрецы, царя свита, / Владыко благостный, чертог богов-братьев, / Музей, вино, – ну, словом, все, что хочешь. / А женщин сколько! Я клянусь женой Ада, / Что столько звезд ты не найдешь в самом небе. / И все красавицы! С богинями схожи, / На суд к Парису что пришли, – мои речи / Да не дойдут до них! – Ну для чего ты сиднем / Сидишь, бедняжечка? Вмиг подойдет старость / И сгинет красота… Ну, стань другой… на день, / На два переменись и отведи душу / С иным дружком. Ведь и корабль, сама ты знаешь, / На якоре одном стоит куда как плохо! / Коль смерть незваная к нам в гости завернет, / Никто уж воскресить не сможет нас, мертвых. / Эх, часто непогодь сменяет вдруг ведро, / Грядущего не знаем мы… Ведь жизнь наша / То так, то сяк…

Метриха. Ты клонишь речь к чему?

Гиллис (оглядываясь). Близко / Чужого уха нет?

Метриха. Нет, мы одни!

Гиллис. С такой к тебе пришла сегодня вестью… / Грилл, Матакины сын, – Потекьи он внучок, – / Победу одержал он пять раз на играх: / В Пифоне мальчиком, в Коринфе два раза / Незрелым юношей, да раза два в Пизе, / В бою кулачном, где сломил мужчин зрелых, – / Богатый – страсть, добряк – не тронет он мухи, / В любви несведущий, алмаз, одно слово, / Как увидал тебя на празднике Мизы, / Так в сердце ранен был и запылал страстью. / И день и ночь он у меня сидит, ноет, / Ласкается ко мне, весь от любви тает… / Митриха, дитятко, ну раз один только / Попробуй согрешить… Пока тебе старость / В глаза не глянула, богине ты сдайся. / Двойной тут выигрыш: ты отведешь душу, / Да и подарочек дадут тебе славный. / Подумай-ка, послушайся меня, – право, / Клянуся мойрами, люблю тебя крепко!

Метриха. Седеет голова, тупеет ум, Гиллис… / Клянусь любезною Деметрой, и мужа / Возвратом, – от другой не вынесла б речи / Подобной, и иное мне бы петь стала, / И за врага б сочла порог моей двери! / Ты тоже, милая, подобных слов больше / Ко мне не заноси… Ту речь, что так к месту / Вам, старицам, с распутными веди, мне же / Метрихе, дочери Пифея, дай сиднем / Сидеть, как я сижу… Не будет мой Мандрис / Посмешищем для всех! Но соловья, Гиллис, / Не кормят баснями… Поди, раба, живо / Ты чашу оботри, да три шестых влей-ка / Туда вина… Теперь воды прибавь… Каплю, / И чарку полную подай…

Фракиянка. На, пей, Гиллис!

Гиллис. Давай! Я забрела не для того, чтобы / С пути тебя сбивать, – виною здесь праздник.

Метриха. На нем зато и покорила ты Грилла!

Гиллис. Твоим бы быть ему! – Что за вино, детка! / Клянусь Деметрою, уж как оно вкусно! / Вкусней вина, чем здесь, и не пила, Гиллис, / Еще ни разу! – Ну, прощай, моя милка, / Блюди себя! Авось Миртала да Сима / Пребудут юными, пока жива Гиллис!»[28]

В этом случае старухе сводне не повезло, Метриха отослала ее обратно, однако по доброте своей предложила ей выпить; она ведь знает слабости подобных женщин; их любовь к вину все более подчеркивают авторы комедий, зная, что это всегда вызывает аплодисменты зрителей.

Если женщина была слишком осторожна, сводни (обоего пола) предлагали ей свои покои либо какое-либо любовное гнездышко на стороне.

Частое упоминание античными авторами подобных гнездышек для влюбленных говорит о том, насколько распространена была эта практика и насколько велик был на них спрос.

Какой-нибудь друг также мог предложить свой дом на время свидания; именно о таком случае читаем мы у Катулла, который благодарит приятеля за предоставленную возможность встретиться с возлюбленной:

Аллий бывал для меня, верный помощник в беде.

Поприще он широко мне открыл, недоступное прежде,

Он предоставил мне дом и даровал госпожу,

Чтобы мы вольно могли там общей любви предаваться,

Здесь богиня моя в светлой своей красоте

Нежной ногою, блестя сандалией с гладкой подошвой,

Через лощеный порог преступила, входя[29].

Конечно, случалось и так, что женатый мужчина знал об амурных приключениях своей жены и молча их сносил, иногда получая от них материальную выгоду, как показывает речь против Неэры (ошибочно приписываемая Демосфену), где жена оплачивала своим телом расходы по домашнему хозяйству. Однако в случае неверности жены муж мог получить развод. Не наша задача здесь входить в подробное рассмотрение бракоразводного закона, однако следует заметить, что разрыв между супругами мог происходить и по иным причинам. Среди этих причин несовместимость характеров, для рассмотрения этого случая Платон предлагал создавать комиссию, подтверждавшую такое несходство; далее – бездетность, что вообще-то вполне логично, поскольку греки полагали, что рождение законных наследников – главная цель вступления в брак. По этой причине жены, которые не могли иметь детей, прибегали к подлогу детей, поскольку, как говорит Дион Хризостом: «Любая жена рада удержать своего мужа». Вполне естественно, что мысль об «испытательном сроке» в браке была не столь неожиданной. Кратет Киник пишет, что с его собственного согласия он разрешил своей дочери тридцатидневный испытательный срок в браке.

Все, о чем мы говорили ранее относительного греческого брака, было попыткой объединить в общую картину отрывочные сведения, приводимые разными авторами о браке и положении жены в Древней Греции. Эта картина может быть дополнена подробностями, содержащимися в анекдотах и коротких рассказах, сочиненных в древности и дошедших до наших дней.

Проблемы брака часто обсуждаются в философских произведениях Плутарха. Неисчерпаемым источником такой информации может служить также произведение «Пирующие софисты» в 15 книгах Афинея из Навкратиса в Египте, который жил во времена Марка Аврелия. Само застолье происходит в доме Ларенсия, известного и хорошо образованного римлянина; приглашены двадцать девять гостей, представители всех областей знаний – философы, риторы, поэты, музыканты, врачи и правоведы, среди них Афиней, который в своем произведении (полностью сохранившемся до наших дней) пересказывает своему другу Тимократу все разговоры, происходившие за столом. В начале 13-й книги разговор заходит о замужних женщинах и женатых мужчинах: «В Спарте был обычай закрывать в темной комнате неженатых юношей и незамужних девушек; каждый молодой человек брал в жены без приданого девушку, которую он ухватил в темноте». Согласно сведениям Клеарха из Сол, существовал праздник, где женщины обводили холостых мужчин вокруг алтаря, побивая их розгами, чтобы другие, во избежание такого унижения, могли изменить свой образ жизни и назначить день свадьбы до этого праздника. В Афинах Кекроп первым ввел практику моногамии, поскольку до того времени сексуальные отношения не были упорядочены и обычным делом были совместные браки. Согласно широко распространенному мнению, которое восходит еще к Аристотелю, Сократ также имел двух законных жен: Ксантиппу и некую Мирто, правнучку знаменитого Аристида. В этот период подобное, вероятно, не возбранялось законом, поскольку нужно было пополнять население. У персов особенным почтением пользовалась супруга царя, остальные же наложницы должны были падать перед ней ниц. У царя Приама также было несколько наложниц, что, по-видимому, ничуть не огорчало его супругу Гекубу. Он говорит о своих сыновьях: «Я пятьдесят их имел при нашествии рати ахейской: / Их девятнадцать братьев от матери было единой; / Прочих родили другие любезные жены в чертогах»[30].

Как отмечает Аристотель, удивительным образом Гомер в «Илиаде» никогда не упоминает о любовницах, с которыми возлежит Менелай, хотя другие имеют по нескольку жен. Со своими женами спят даже старики, такие, как Нестор или Феникс. Ведь в юности они не ослабляли свое тело пьянством, распутством или чревоугодием, поэтому совершенно естественно, что в преклонном возрасте они все еще крепки телом. Когда Менелай отказывается от второй супруги, он, очевидно, поступает так из-за Елены, которая является его законной женой и из-за которой он собрал войско и начал войну. Однако Агамемнон оскорблен словами Терсита, обвиняющего его в многоженстве: «Кущи твои исполнены меди, и множество пленниц / В кущах твоих, которых тебе, аргивяне, избранных / Первому в рати даем, когда города разоряем»[31]. Конечно, рассуждает далее Аристотель, «эти многочисленные жены – лишь военные трофеи, они не для постели, ведь у него нет такого количества вина, чтобы напиться». Однако Геракл, у которого, как известно, было огромное количество жен и который был охоч до женщин, имел их не всех сразу, но одну за другой и из разных стран и земель, по которым он проходил.

Пятьдесят дочерей Фестия он лишил невинности за семь дней, как рассказывает Геродот (ФГИ, ii, 30). Истр в своем произведении «Аттические рассказы» перечисляет разных жен Тезея, на некоторых из них он женился по любви, других получил в качестве военного трофея, однако лишь одна была его законной супругой.

Филипп Македонский никогда не брал женщин с собой в походы, но Дарий, который был свергнут Александром, имел у себя 360 наложниц, как рассказывает Дикеарх в «Жизни в Элладе» (ФГИ, ii, 240).

Трагик Еврипид был также любителем женщин. Иероним в «Заметках на память» рассказывает, что, когда некто заметил Софоклу, что Еврипид – женоненавистник, ответил: «Да, но только на сцене, а в постели он очень даже их любит».

Замужние женщины очень едко высмеивались в комедии Евбула «Увенчанные торговцы», там о них говорится: «Когда вы выходите летом на улицу, из ваших глаз струятся двойные потоки краски, а румяна с ваших щек стекают ручьями до самой шеи, а волосы на ваших лбах серы от свинцовых белил».

В комедии Алексида «Пророки» один из гостей произносит следующий монолог: «Несчастны мы, променявшие на брак свободную и роскошную жизнь; живем мы словно рабы, а не свободные при наших женах. Стоит ли терпеть все это и ничего не иметь взамен, кроме приданого, полного женской желчи, в сравнении с которой мужская желчь подобна меду. Ведь обиженные женами часто молча сносят обиду, когда же те не правы, они нас же за это и корят. Они начинают делать то, что им не следовало, а тем, что им следовало делать, они пренебрегают, нарушая клятву, и, когда никто их пальцем не трогает, жалуются, как они страдают».

Ксенарх говорит о том, насколько повезло кузнечикам, ведь их подруги не имеют голоса; а Евбул, так же как и Аристофан, говорит о том, что мужчину, женатого впервые, нельзя винить, поскольку он еще не знает, какое это гнусное надувательство, но женатому вторично уже ничто не поможет.

В той же комедии один из персонажей пытается взять жен под защиту, называя их «самыми прекрасными из благословенных». Он также сумел противопоставить самых сварливых из жен женам благонравным: Медею – Пенелопе, Клитемнестру – Аклестиде. «Возможно, кто-то плохо отзовется о Федре; но, клянусь Зевсом, есть ли вообще добрые женщины? Меня, несчастного, скоро бросит жена, и многих злых женщин я могу еще назвать».

Антифан приводит следующий отрывок: «Он был женат. Что ты говоришь? Тот ли он женатый мужчина, который преследовал меня вчера?»

Следующие два отрывка принадлежат Менандру (фрагм. 65, 154, Кок): «Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты не женишься, загубив свою жизнь. Вот я, говорящий с тобой – женат. Мой тебе совет: «Не вступай в брак». Решено и подписано. Брось кость. Ну а потом – еще раз. Сами небеса послали тебе выигрыш. В истинном море несчастий, куда ты сейчас вступаешь, – не Ливийском, не Эгейском, не Сицилийском, где три корабля из тридцати могут избежать крушения, – не спасся ни один женатый муж».

«Да будь проклят тот, кто первым вступил в брак, а затем второй, третий и так до конца списка».

Трагический поэт Каркин приводит следующие слова: «О Господи, зачем же нужно еще оскорблять женщин. Достаточно лишь произнести само слово «женщина».

Можно приводить еще много отрывков из произведений других авторов, но, если бы мы задались целью собрать все высказывания греческих писателей относительно женского пола, их набралось бы на увесистый том. Только из одних трагедий, особенно Еврипида, можно выбрать сотни нападок на женщин, однако, собранные вместе, все они уместились бы в одном высказывании: «Похоронить женщину лучше, чем жениться на ней».

Не утомляя читателей, мы остановимся на некоторых отрывках из комедий. Не может быть случайностью, что самый первый фрагмент старой аттической комедии, сохранившийся до наших дней в отрывках, состоит из нападок на женщин.

С комическим пафосом Сусарион из Мегары, который в первой половине VI в. до н. э. поставил комедию в Икарии, в Аттике, появляется перед публикой, рассуждая о том, что с женщинами одна морока, но этой беды, женитьбы, вряд ли можно избежать, и в конце приходит к выводу: «Жениться и не жениться – одинаково плохо». Можно также привести отрывки из «Лисистраты» Аристофана:

«Теперь я вижу, Еврипид – мудрейший из поэтов.

Ведь он про женщину сказал, что твари нет бесстыдней…»

«Зверя нет сильнее женщин ни на море, ни в лесу.

И огонь не так ужасен, и не так бесстыдна рысь…»

«Вечно женщин ненавидеть обещаю и клянусь…»[32]

Аристофан часто заставляет самих женщин перечислять свои несчастья. Процитируем особенно характерный отрывок из его комедии «Фесмофориазусы»:

«Свидетель Бог, не ради честолюбия / Взяла я слово, женщины любезные. / Но потому, что невозможно долее / Переносить, как нагло оскорбляет нас / Сей Еврипид, паршивой зеленщицы сын. / Все новые он замышляет пакости. / Какою только бранью не осыпал нас! / И как не оболгал! Где соберутся лишь / Актеры, хор трагический и зрители, / Развратницами нас клеймит, гулящими, / Болтуньями, пропойцами, продажными, / Ничтожеством, проклятьем человечества. / Мужья, в театре слов таких наслушавшись, / Подозревать нас начинают, хахалей / Припрятанных разыскивают, в дом придя. / И прежней нет свободы нам и вольности. / Так обучает всяким безобразиям / Супругов наших Еврипид. Плетем венок – / Им кажется, мы влюблены. По улице / Спеша, вещицу разобьем – сейчас вопрос: / «В чью честь кувшин разбила? Не во здравие ль / Пришельца из Коринфа?» Заболеет чуть / Девица – брат ворчит уж недоверчиво: / «Не нравится мне цвет лица у девушки». / Едва захочет женщина бездетная / Дитя себе подбросить – и того нельзя – / Муж от постели не уйдет родильницы. / За стариков молоденькие выскочить / Могли когда-то замуж, а теперь старик / Боится думать о женитьбе, сказано: / «Старик, женясь, тирана, не жену берет». / Вот почему нас держат под замком мужья, / Печатью запечатывают двери к нам, / Нас сторожат, молосских псов громаднейших / Заводят в доме, хахалям на смерть и страх. / Простим и это. Но беда не вся еще. / Свободно прежде мы могли хозяйничать. / Муку и масло брали и вино. Теперь / Нельзя»[33].

Конечно, могут возразить, что все эти отрывки ничего не доказывают или говорят слишком мало о реальной брачной жизни в Греции, поскольку по большей части взяты из комедий, которые, как известно, мало отражают реальные отношения. Сюжеты комедий все же не придуманы, комедия лишь карикатурно преувеличивает то, что происходит в реальности, поэтому вполне может служить зеркалом повседневной жизни. Следует также добавить, что подобные нападки на семейную жизнь и на самих женщин можно встретить не только в комедиях и у комических поэтов, – они красной нитью проходят через всю греческую литературу. К сожалению, из соображений краткости мы вынуждены ограничить наш отбор только этим жанром; но даже во времена, когда о комедии еще не шло и речи, раздавались голоса, отказывавшие женщинам в праве обладать любыми достоинствами. В первой четверти VII в. до н. э. Симонид из Аморгоса (ПЛГ, ii, 446) дал волю чувствам в длинной сатирической поэме, которая сохранилась и в которой выражаются сомнения в том, что женщина способна обладать не только физической, но и нравственной силой, и автор утверждает это с поразительной убежденностью и откровенностью. Поэт уверяет, что из десяти женщин девять – никудышных, этот факт он берется объяснить их происхождением. Дурные женщины ведут свое происхождение от свиньи, чрезвычайно умные – от лисицы, любопытные – от собаки, умственно ограниченные, которых не интересует ничего, кроме еды, – от неразумной земли, переменчивые и капризные, с которыми нельзя ни о чем договориться, подобны вечно изменчивому морю, о ленивых можно сказать, что их предком был осел, а предком злобных – кот, модницы и любительницы всяческих новшеств в одежде происходят от лошади и, наконец, уродливые – от обезьяны.

«Девятые произошли от осы; они, несомненно, наихудшие из зол, которые Зевс послал мужчинам. Внешность их самая отвратительная; когда такая женщина появляется на улице, люди над ней смеются. У нее короткая неподвижная шея, отсутствуют ягодицы и слабые высохшие члены; несчастлив муж, обнимающий подобное создание. Ей ведомы все трюки и хитрости осы, она даже никогда не смеется. Никогда никому не сделает ничего доброго, но вечно замышляет козни против всех».

Систематическое перечисление женских пороков занимает не менее 82 строк, только девять строк посвящены восхвалению истинной жены, работящей хозяйки дома и матери, которая происходит от пчелы, она «любит и любима, стареет вместе с мужем и является матерью красивого и благородного потомства».

Естественно, не было недостатка и в похвалах женам. В объемной антологии Стобэя несколько глав посвящено вопросам брака; приводятся многочисленные цитаты из поэтов и философов, среди которых много и язвительных, и хвалебных выражений. Так, комедиограф Александр говорит: «Благородная жена – хранилище доблести». Даже Феогнид высказывает мнение о том, что нет ничего лучше, чем честная жена.

По мнению Еврипида, ошибочно во всем винить только женщин: «Ибо среди большого числа женщин даже если и обнаружится одна дурная, то много и хороших и добрых». Конечно, с легкостью можно цитировать суждения подобного рода, однако они весьма скудны, и похвала женщинам едва ли когда-либо воздавалась без оговорок. Знаменательно, что в этой же главе Стобэя есть раздел, озаглавленный «Обвинение женщинам», без всяких параллелей с похвалами женщинам.

До нас дошел блестящий памфлет Плутарха, озаглавленный «Советы молодоженам», который он посвятил знакомой паре, вступившей в брак.

Плутарх также является автором произведения «О доблести женщин», где собраны различные примеры женщин. Широко известно высказывание из надгробной речи Перикла: лучшие из женщин те, о ком меньше всего говорят в обществе, будь то хорошее или дурное. Он поднимает вопрос, который повсеместно обсуждался в философских школах со времен софистов: насколько правомерно добродетель женщин сравнивать с доблестью мужчин. Он приходит к выводу, что в вопросах нравственности оба пола равны, ссылаясь при этом на примеры женщин, прославившихся в истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.