Глава XXVI. ТУСКЛАЯ, ТУСКЛАЯ САГА (2)

Глава XXVI. ТУСКЛАЯ, ТУСКЛАЯ САГА (2)

Дух и буква

Должно отметить: в отличие от прошлых лет, когда действовал Ваули по принципу «грабь награбленное», имелось у него и нечто вроде политической программы. Может, в ссылке каких мыслителей наслушался, может, и сам придумал, но вкратце сводилось к тому, что лучше, конечно, уйти из-под постылой власти «тагов» (хантов) и жить, как раньше, прямо платя ясак русским, которые порядок любят. Но если, – будем реалистами, – это вовсе нельзя, то, по крайней мере, с налоговыми фокусами пора кончать. А главное, чтобы снова, опять-таки, как раньше, брать припасы у русских купцов, без княжьих накруток и с проверкой качества…

Такой полет мысли вдохновлял. Очень скоро вокруг «великого Ненянга» собралось более 400 душ. Причем не только ненцев (хотя в основном шли они), но и хантов, которым князь, хоть и свой, кровный, тоже не нравился. Для практически не населенного края, можно сказать, огромное войско. Правда, шли не все. Кто побогаче, осторожничал, так что в основном сама себя рекрутировала голь, «не имеющая дневного пропитания» (некий Менчеда Санин, один из самых доверенных «есаулов» Ваули, «ясаку от роду не платил по случаю бедноты»). Да и вооружение хлипкое было: главным образом, копья, ножи и луки, а ружей мало. Тем не менее против городка, где и гарнизона-то, почитай, не было, сила смотрелась грозно, и Ваули понемногу стал реальной властью в тундре. Он явочным порядком назначил сам себя «самым главным старшиной» Обдорского края, под страхом угона оленей запретив стойбищам слушаться приказов Ивана Матвеевича, а затем сместил двух старшин. Правда, не без причины: один был очень дряхл, а второй, некто Садоми Ненянгин, настолько зарвался, что зарезал грудного ребенка, мать которого в свое время не пошла за него замуж, а кроме того, избил другую даму, не пожелавшую ему дать, да так сильно, что случился выкидыш. За такое в России полагалась каторга, хоть сто раз будь старшиной, но Тайшин своего человечка прикрыл, так что Ваули, по сути, был прав. И тем не менее это было уже посягательство на прерогативы государства, то есть попахивало политикой. Не меньше чем публичные заявления о том, что «во всем Обдоре главней его, Ваули, никого не будет», а Ивану Матвеевичу лучше, пока цел, с вещами на выход, и чем дальше, тем лучше.

Между тем, вплотную приблизился декабрь. Вот-вот должна было стартовать ежегодная, – аж на месяц, – ярмарка, и около Обдорска, как всегда, выросло немалое поселение из чумов. И вот к этим-то толпам заявились в первых числах месяца посланцы Ваули, передавшие строгий запрет: «Чтобы до его туда прибытия инородцы не смели вносить ясака, а купцы торговать, и отъезжать чтобы тоже никто не смел», а затем и весть о том, что «войско Ненянга» вот-вот двинется на «княжий град». Приказу подчинились, никто не посмел ни начать торг, ни уехать, все ждали развязки, но о реакции собравшихся сказать ничего не могу. Думаю, впрочем, но, как всегда, кто-то радовался, а кто-то боялся. И еще думаю, что таких, кто боялся, было больше. Нищие ведь на ярмарку не ездили, съехавшимся, как и горожанам, кроме вовсе уж голодранцев, было что терять. А парням Ваули терять было решительно нечего.

Впрочем, терять нечего было уже и князю. За всем творящимся собрать и отправить куда следует ясак, естественно, возможности не было, минули все сроки, и о причинах неуплаты налогов спрашивали уже из самого Тобольска. Деваться было уже некуда, и напуганный Иван Матвеевич с помощью заседателя Соколова сочинил ответ, раздув происходящее до крайности. Согласно его версии, в Обдорской волости затевалась форменная война, грозившая «великим разрушением Обдорску, и Березову, и Тобольску, и даже самыя Петербургу». А также почему-то Курску (вероятно, в связи с тем, что Соколов был родом оттуда, а письмо писал, как всегда, в состоянии ни лыка).

Не знаю, смеялись ли в Тобольске, получив сию депешу. Скорее, нет. Крупный мятеж «инородцев» был фактом, а с такими фактами Империя не шутила. Сибирский генерал-губернатор велел создать комиссию и немедленно разобраться, сообщив все курьером военному министру. Военный министр, доложив государю, приказал бунт давить в зародыше, но притом указал, что Николаем Павловичем «строго велено выяснить, не подали ли повода к беспорядкам какие-либо притеснения, злоупотребления или наущения», и взял дело под контроль. Колесо закрутилось совсем всерьез. 1 января в Обдорск прибыл с командой в пять казаков березовский исправник Степан Скорняков, мужик, думается, очень дельный, поскольку оленя за рога он взял мгновенно.