СЛАВЯНСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СЛАВЯНСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Нетрудно увидеть, что основные потрясения, связанные с нашествиями тюрков и арабов, практически не задели области расселения западных и восточных славян. И в период с VII до конца VIII — начала IX в. их цивилизация достигла расцвета. Кстати, еще раз стоит коснуться нарочитой предвзятости научной терминологии. В случаях, когда речь идет о германских или кельтских общностях, историки смело обозначают их «королевствами», хотя бы это королевство состояло из нескольких деревень. Если же речь идет о славянах, то и зарубежные, и отечественные авторы скромненько скажут «племя». Там, где у кельтов или германцев фигурирует «король», у славян обязательно будет «вождь», а вместо города или замка — «городище». Сами понимаете, что такая терминология невольно вызывает перед глазами картину племени дикарей в звериных шкурах. И чтобы правильно представлять отечественную древнюю историю, читателю необходимо помнить и делать поправку — там, где обозначено «племя», чаще всего следует понимать государство, княжество.

В описываемую эпоху выделился ряд государств у полабских и прибалтийских славян. У подножия Ютландского полуострова и к востоку от него, на землях ныдешнего Мекленбурга располагалось княжество бодричей (ободритов). К югу от них, до Хафеля и Шпрее, лежала страна лютичей (они же вильцы или волки). Еще южнее располагались земли лужичан — вдоль средней Эльбы, от Салы (Заале) до Нейсе. На восток от этих трех княжеств лежали другие. По берегам Балтики от территории ободритов до Одры (Одера) лежало государство вагров. К востоку от него — ругиев, им же принадлежал остров Рюген (он же — Руян или Буян русских сказок). От Одера до Вислы находились владения поморян. А еще восточнее, за Вислой — пруссов. Это были сильные княжества, по уровню развития ничуть не уступавшие другим европейским государствам своей эпохи. Кстати, тогдашние германские хроники в полной мере это отмечали и отзывались о них весьма уважительно. Великих князей обозначали титулом «реке» — король или царь, а подчиненных им племенных князей — «герцогами» или «графами».

На севере Польши существовало княжество мазовшан, на юге — ляхов. В Центральной Европе после освобождения из аварской неволи возникли государства чехов и мораван. Ну а в Восточной Европе жили славянские народы, известные нам по летописям. На Волхове и у Ладоги — словене. От Псковского озера до Смоленска расселились кривичи. В Белоруссии — полочане, дреговичи. В Прикарпатье — белые хорваты. На Западной Украине — волыняне (дулебы). В Полесье — древляне. В Среднем Поднепровье — поляне, по Днестру — тиверцы, по Южному Бугу — уличи. На Левебережье Днепра до Дона — северяне.

Причем эти этнонимы означали не отдельные племена, а большие племенные союзы, имевшие государственную организацию. О чем упоминает и Нестор, сообщая, что по смерти Кия, Щека и Хорива «потомство их стало держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у словен в Новегороде свое…» Где-то в VII в. с запада, «от ляхов», переселились радимичи и вятичи. Может быть, они уходили от Аварского каганата, а может, были вытеснены в междоусобицах с другими славянами. Радимичи осели в Среднем Поднепровье на р. Сож, а вятичи сперва обосновались в бассейне Десны, распространяясь на восток, к Оке. Что касается народа русов, то он все еще выделялся из славян, но разбился по различным княжествам. Часть русов оставалась на Балтике — рароги, ругии. Часть примкнула к словенам, основав у оз. Ильмень Старую Руссу. Часть вошла в княжество полян. И значительное число — в союз северян. Анонимный баварский географ начала IX в. перечислял разные общности русов — «аттросы», «вилиросы», «забросы», «хозиросы». А основными из них считал две, балтийскую и живущую рядом с хазарами. То есть в земле северян.

Это согласуется и с другими источниками. Восточные авторы часто называют северян «русами», отличая их от чистых славян — «сакалиба». Хотя некоторые из них, например, Ибн-Хордабег, все же уточняют, что «руосы» — это племя из славян. Лиутпранд Кремонский помещал русов на юге, рядом с хазарами и печенегами, а Ибн-Хаукаль сообщал, что «русы — варварский народ, живущий в стороне болгар (камских), между ними и сакалиба», причем «Куяба» (Киев) принадлежал не им, а «сакалиба», из чего еще раз видно отождествление русов именно с северянами. Да и во времена Киевской Руси термин «Русская земля» нередко применялся по отношению к Северскому княжеству — в данном смысле он употребляется и в «Слове о полку Игореве», и у Черниговского игумена XII в. Даниила.

Правда, Ибн-Фадлан и ряд других арабских авторов помещают страну или столицу русов на некоем «острове». И многие исследователи, вдохновившись подобным указанием, начинают выискивать эту страну невесть где, вплоть до мелких островков Черного и Азовского морей. Чем проявляют свою не очень-то высокую компетентность. Потому что арабы — уроженцы пустынь, и слово, переводимое как «остров», в их языке отнюдь не тождественно нашему. Для нас с вами «остров» — участок суши, окруженный водой. А в арабском языке — участок местности, который вообще каким-то образом отделен от окружающего пейзажа. Арабским «островом» может быть оазис в пустыне, роща в степи, и наоборот, открытый участок среди лесов. Словом, такая локализация может соответствовать любому славянскому городу. Хотя, с другой стороны, Ибн-Фадлан писал о неких вполне конкретных русах, которых встречал в X в. в Булгаре, и речь может идти об острове Рюген..

Славянская цивилизация отнюдь не. была бедной и замурзанной «золушкой» по сравнению, например, с германской. Напротив, славянские страны процветали. Ибн-Якуб, объездивший всю Европу, называл эти страны «наиболее богатыми продуктами питания» и писал, что «славяне с особым усердием занимаются земледелием и поисками средств к жизни, в чем они намного превосходят все северные народы». Уже с VII–VIII вв. прежнее подсечное земледелие повсюду заменилось трехпольем. Для вспашки стала применяться соха со стальным наконечником, образцы которой обнаружены в Ладоге и Сумской обл. Кроме зерновых культур, выращивались огурцы, свекла, гречиха, горох, репа, капуста, лук, чеснок, а также технические культуры — лен, конопля. В садах произрастали уже все современные виды плодовых деревьев и кустарников, в южных районах — персики и виноград. Было очень развито и животноводство.

Особенно высокого благосостояния достигли прибалтийские княжества, избежавшие аварского нашествия. Здесь располагалось множество крупных городов: Зверин (Шверин), Рарог (Рерик), Стариград (Ольденбург), Волин, Микелин, Аркона, Дымин, Велиград, Коданьск (Гданьск), Ратибор (Ратценбург), Бранибор (Бранденбург), Щетин (Щецин), Ретра и др. Адам Бременский называл Волин (он же Виннета) «самым большим из всех городов Европы». Славились своим богатством и красотой Ретра — имевшая девять ворот и монументальные храмовые комплексы, а также Микелин, Аркона. Рерик считался крупнейшим портом на Балтике. Каждый город являлся административным, военным, религиозным и хозяйственным центром того или иного племени. А у нескольких племен, составлявших княжество, был более крупный город, представлявший столицу государства.

В VII — начале IX в. и княжество словен с центром в Ладоге (Новгорода еще не существовало, он возник позже) тяготело не к поднепровским, а к прибалтийским славянским землям. С ними и связываться было удобнее. Балтика предоставляла такие же возможности коммуникаций, как Эгейское море для греков. Было очень развито судостроение, мореходство. Между Ладогой и Южной Прибалтикой существовали промежуточные славянские базы — Ротала в Эстонии, Виндава на берегу Рижского залива. Не позже чем с VIII в. Ладога была связана регулярными морскими сообщениями с Арконой, Щетином, Коданьском, Рериком и другими портами, с германским городом Дорестад в низовьях Рейна. А в самой Ладоге обнаружены следы пребывания скандинавов.

Любопытно, что в письмах последующих новгородских священников упоминаются местные легенды, подобные ирландским или греческим — о том, как ладожские моряки добирались до края света, до неких «райских» островов или наоборот, населенных чудовищами. Через земли славян проходил древний «Янтарный путь» из Прибалтики и далее по Оке и Волге в страны Востока. Не позже VII в. на внутриславянском рынке получили хождение «меховые» деньги, а с VIII в. они стали вытесняться металлическими. В раскопках обнаруживается большое количество арабских, византийских, франкских монет.

В Центральной Европе из крупных славянских центров выделялась Прага — город, который, согласно Ибн-Якубу, «выстроен из камня и извести и есть богатейший из городов торговлей». Славились также Велеград, Краков, Коуржим, Будеч, Тетин, Казин, Девин. Но и в Восточной Европе городов было уже много. Нелишне вспомнить, что скандинавы еще до летописных времен называли Русь «Гардарика» — «Страна городов». У Ибн-Якуба сохранилось описание, как они возводились: «Славяне строят большую часть своих градов таким образом: они направляются к лугам, изобилующим водой и зарослями, и намечают там круглое или четырехугольное пространство, в зависимости от величины и формы, которую желают придать граду. Затем они выкапывают вокруг ров и выкопанную землю сваливают в вал, укрепивши его досками и сваями, наподобие шанцев, пока вал не дойдет до желаемой высоты. Тогда отмеряются в нем ворота, с какой стороны им угодно, а к воротам можно подойти по деревянному мосту».

Вал, укрепляемый «досками и сваями» — это обычная для славянских городов стена из деревянных срубов, заполненных внутри землей или камнями. Правда, как показывает археология, большинство «городов» представляли собой лишь крепости, внутри которых насчитывалось по 30–40 домов. Но и в восточнославянских княжествах имелись крупные административные, торговые и ремесленные центры. Например, Киев — иностранные источники и данные археологии опровергают сообщение Нестора, что до варягов он был «маленьким городком». Можно перечислить и Смоленск, Любеч, Чернигов, Псков, Изборск, Искоростень, Гнездово, Сарское городище под Ростовом, Тимиревское — под Ярославлем, Галич, Сутейск, Переяславль, Ростов, Витебск, Суздаль, Муром, городища Титчиха, Новотроицкое, Горнальское, Червона Диброва. Тут найдены остатки укреплений, древние святилища, велась торговля, улицы оборудовались деревянными мостовыми. В этих городах жили воины, искусные кузнецы, гончары, литейщики, косторезы, ювелиры, ткачи. Археологи находят женские украшения, ритуальные предметы, дорогие привозные вещи. Найдены и инструменты ремесленников — часто довольно сложные и совершенные.

Арабы отмечали у восточных славян три самых сильных государства — Куяба, Арасания и Славия. Куяба — это Киев, княжество полян, Арасания — земля русов, княжество северян. А Славия — Ладога, княжество словен. Но в VII–VIII вв. в Южной Руси лидировали еще не поляне, а северяне. Они чаще упоминаются в иностранных источниках, и археология показывает, что они жили гораздо богаче своих соседей. Как уже отмечалось, они постоянно выступали союзниками хазар. Мы многого не знаем. До нас не дошло ни одной северской летописи — возможно, они были уничтожены в ходе борьбы киевских Мономашичей и черниговских Ольговичей. Но народные предания сохранили имя князя Черного, основателя Чернигова, похороненного в знаменитом погребении Черной Могилы с богатейшей утварью. Да и во времена Киевской Руси Северщина еще не утратила былого величия. По подсчетам В. Чивилихина, в ней было больше городов, чем во всех других русских княжествах. Четвертая часть всех известных русских городов располагалась в Северском крае. И Чивилихин на множестве примеров показал, что если Киев стал административно-политическим центром Руси, то Чернигов оставался ее культурным центром [219].

Как же жили наши далекие предки? Сефрид писал о «чистых и нарядных избах», многие авторы отмечали, что славянские «постройки отличались красотой». Дома строились из больших бревен с двухскатной крышей, чаще всего они состояли из двух помещений — сеней и большой комнаты с очагом. Славяне были очень чистоплотны. И «Повесть временных лет» в первых же строках сообщает о парной бане. Обычной одеждой мужчин были льняная рубаха и штаны, дополняемые меховой или войлочной шапкой и накидкой из меха или овчины, а у женщин — рубаха или сарафан. Выделывались и шерстяные ткани. И, как показывают находки археологов, в отличие от германских государств, у славян они были доступны не только знати, но и простонародью. Те же находки, в опровержение представлений о «лапотной Руси», свидетельствуют о широком распространении кожаной обуви.

Высокого уровня достигли ремесла: кузнечное, оружейное, ткацкое, гончарное, ювелирное. Многие украшения, обнаруженные в славянских кладах и погребениях, представляют собой настоящие шедевры искусства. Например, браслеты с изображениями сказочных птиц, кентавров, гусляров, плясуний. Или колты, гривны, цепочки и броши тончайшей работы. Браслеты славянки надевали не только на запястья, а и на щиколотки. А вот серьги не носили. Серьга в ухе была украшением мужчины-воины. А женщины и девушки предпочитали такие изделия, для которых уши прокалывать не требовалось. Чаще всего — височные кольца, вплетавшиеся в прическу. Или колты — фигурные подвески, крепившиеся к ленте, обвязывавшей волосы, или к головному убору. Иногда их делали полыми и вовнутрь наливали по капельке благовоний.

Умели славяне и веселиться. На одном из браслетов сохранилось изображение нарядных женщин, весело пляшущих под музыку. Существовала своя эпическая поэзия. Исследования однозначно доказали, что многие былины восходят к дохристианским временам. Кстати, русский эпос был известен и на Западе. В германской «Саге о Тидрике Бернском», записанной в X в. и поэме «Ортнит», созданной в начале XIII в., среди героев упоминается Илья Муромец — там его зовут Илиас, Илиас фон Руссен, и он выступает могучим и благородным рыцарем. Следы древней поэтической традиции явно видны в языке, которым написана «Велесова книга», в дошедшем до нас «Бояновом гимне», «Слове о полку Игореве, в некоторых народных песнях, знахарских заговорах.

Была и дохристианская письменность. Дитмар Мерзебургский, Адам Бременский, Саксон Грамматик, Гельмгольд сообщают о надписях в прибалтийских славянских храмах. А в воспоминаниях Ибн-Фадлана язычники-русы подписывают на надгробии имя покойного и имя «своего царя». Какой была эта письменность? В алфавите, которым написана «Велесова книга», некоторые буквы — греческие, а другие повторяют германские руны или сходны с ними. И если вспомнить указание Черноризца Храбра об изначальной славянской письменности из «черт и резов», то ясно, что имелись в виду руны. Они не случайно состоят из прямых линий, без закруглений — чтобы их было удобно чертить на камне или вырезать на дереве.

Вероятно, сперва письмо относилось к жреческим тайнам, но со временем получало все более широкое распространение. Взять хотя бы огромное количество «берестяных грамот», обнаруженных в Новгороде. Записками обменивались люди самых различных сословий по разнообразным мелким бытовым поводам. Муж просил жену передать забытую вещь, а слуга напоминал хозяину о покупке вина к празднику Велеса. Даже сапожники подписывали свои колодки. То есть грамотность была всеобщей. Правда, найденные грамоты относятся уже к X в. Но это дата не появления письменности, а основания Новгорода. Почва которого оказалась благоприятной для сохранения бересты. А тот факт, что письменность существовала не только здесь, доказан находкой двух берестяных грамот в Смоленске. И обнаруженного здесь Д. В. Авдусиным глиняного сосуда с надписью «горушна» — «горчица». Сосуда весьма скромного и грубоватого, явно принадлежавшего не княжеской или боярской семье. Разумеется, столь широкое употребление письма внедрилось не сразу, а постепенно. Но и произошло это, конечно, не с нуля, не на пустом месте. А на основе давней письменной традиции.

Впрочем, средневековых авторов в большей степени интересовало не культурное развитие, а воинская сила славян. А бойцами они были отменными. Имели прекрасное снаряжение — остроконечные стальные шлемы (причем уже были известны шлемы с забралами), брони и кольчуги, щиты. Хотя по-прежнему иногда шли в бой полураздетыми в знак презрения к опасности. Вооружение состояло из мечей, боевых топоров, копий или бердышей и луков со стрелами. Чаще сражались пешими — боевым строем был клин, так называемая «кабанья голова». Но имелась и конница. А прибалтийские славяне, ладожане и северяне умели действовать и на море.

В отечественной литературе с какой-то стати создавалось представление о некоем чрезмерном миролюбии славян. Их традиционно изображали эдакими безобидными землепашцами, противопоставляя западным и восточным «хищникам». Очевидно, авторы старались перенести собственную психологию и представления о «хорошем» и «плохом» на людей далекого прошлого. Что весьма некорректно. В VIII–IX в. высшей добродетелью у славян считалась воинская удаль, а кроткий и смирный «идеал», нарисованный писателями XIX–XX вв., выглядел бы просто патологией и не смог бы выжить в тогдашнем суровом мире. У славян уже выделились профессиональные воины-дружинники. Однако и землепашцы хорошо владели оружием. И брались за него не только для самообороны. Сходить в набег на тех или иных соседей (с которыми, как водится, имелись и «идеологические» счеты), приобрести славу и богатые трофеи — на это всегда хватало желающих. Ибн-Мискавейх писал: «Хорошо, что русы ездят только на ладьях, а если бы они умели ездить на конях, то завоевали бы весь мир». С ним был согласен и Аль-Бекри: «Славяне — народ столь могущественный и страшный, что если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто в мире не мог бы им противостоять».

В целом же жизнь строилась и регулировалась обычаями. Поэтому важное место в обществе занимали их хранители, жрецы. Точнее — не только жрецы. Ранее отмечалось, что традиции славян во многом напоминали кельтские. А у кельтов существовало несколько священных сословий — друиды, филиды, барды. Аналогичное положение было и в славянских княжествах. Друидам примерно соответствовали волхвы — служители богов и хранители древних знаний. Была и категория, соответствующая филидам — прорицателям, знатокам законов. А певцы-гусляры были не просто бродячими исполнителями-попрошайками. Они, как и барды, были специалистами в области истории, эпических преданий. И, как мы видели по византийским источникам, выполняли дипломатические функции.

Персидская рукопись первой половины IX в. рассказывает о развитых государственных институтах полян: «Одна часть их — рыцарство. Жрецы пользуются у них уважением. Они ежегодно платят правительству девятую часть своих доходов и торговой прибыли. Город Куяба — местопребывание царя. Там выделывают разнообразные меха и ценные мечи…» [161]. Германские авторы сообщают о «гражданских правах» славян, о городской аристократии. Существование родовой знати подтверждается многими источниками: «Велесова книга» упоминает «бояр» у северян. Нестор — бояр у словен и «мужей знатных» у древлян. Был и институт рабства. Однако оно носило ограниченный, патриархальный характер.

Хотя вообще славянские княжества формировались в разных условиях, поэтому обычаи и структуры у них различались. Так, Ибн-Русте рассказывал о сложной социальной организации вятичей: «Глава их, которого они называют главою глав, зовется у них «свиет-малик». И он выше супанеджа, а супанедж является его наместником». «Малик» — по-арабски «царь», «князь». И титул, очевидно, звучал как «светлый князь». А «супанеж» — жупан. Воевода, возглавляющий жупу — кланово-родовую общину. То есть княжество вятичей имело клановую организацию.

У ободритов было иначе. Рароги, варанги и прочие племена, входившие в их государство, имели собственных князей и обладали определенной автономией. А над всей федерацией стоял великий князь. Княжество ругиев было близко к теократическому. В нем огромным весом пользовались жрецы храма Свентовита. Пошлины заезжими купцами платились не князю или городу, а храму. Святилище имело собственную дружину из 600 человек, в его пользу шла вся добыча этой дружины, а также треть трофеев остальных воинов.

Теократия долгое время сохранялась и в Центральной Европе. Причем здесь важное место занимали жрицы-женщины. Вероятно, тут осели и смешались со славянами савроматы и подобные им племена. В Моравии существовал мощный культ Лады, богини любви и плодородия. Современники описывали ее большой храм. В нем находилась статуя обнаженной богини с длинными распущенными волосами, стояла она на повозке, запряженной лебедями, в губах держала бутоны роз, а в руках — золотые яблоки. Сквозь левую грудь просвечивало сердце и вырывался луч света, а «свиту» составляли еще три статуи нагих дев. Качество статуй было очень высоким, и видевшие их считали, что они сделаны греками. При храме существовал и воспитательный дом, где проходили обучение 150 девушек из семей знати. Они жили здесь до совершеннолетия неким полумонашеским орденом, несли охрану святилища и были младшими служительницами. А в случае войны эти девушки и «выпускницы» общины составляли особую дружину [189].

Нечто подобное существовало и в Чехии. Козьма Пражский, Адам Бременский и чешские предания рассказывали, что в VIII в. страной правила Либуша — мудрая царица, жрица и провидица, а удельными княжествами владели ее сестры Кази и Тета. И только в 722 г. осуществился переход к светской власти, к князю Пршемыслу — для чего был применен известный у многих древнеарийских народов способ гадания с помощью белого коня [79,106]. Но служительницы женского культа, центром которого был город Девин, с утратой своего положения не смирились. У них, как и в Моравии, имелась боевая дружина. И главная жрица Власта начала открытое противостояние. Ее подручные совершали вылазки, хватали и приносили в жертву мужчин. А «пятой колонной» Власты оказались практически все жены и дочери чехов. Ведь и они поклонялись тому же культу. Но когда «амазонкам» попался и был умерщвлен воевода Цтирад, за них взялись серьезно. Началась «девичья война», воины Пршемысла захватили Девин, а всех обитательниц истребили [79].

Вероятно, подобный культ и общины воительниц имели место и в соседней Паннонии. Как уже отмечалось, при штурме аварами Константинополя среди паннонских славян находили тела «амазонок». А Адам Бременский и арабские историки Аль-Казвини и Аль-Идриси сообщали о каких-то «амазонках» на Балтике [243]. Хотя в этих случаях речь могла идти и об обычных славянских женщинах — они умели владеть оружием и иногда вступали в бой. Но у большинства славянских народов это практиковалось только при крайней необходимости.

У разных племен отличались и похоронные обряды. Словене, кривичи, северяне, русы, вятичи кремировали покойников. А поляне, древляне, волыняне, радимичи хоронили в земле. Среди обычаев тогдашних славян многие авторы подчеркивали их чрезвычайное гостеприимство. Гельмгольд писал: «Относительно нравов и гостеприимства не найти людей честнее и добродушнее». «В приглашении гостя они все как бы соревнуются друг с другом… что ни приобретет славянин своим трудом, он все израсходует на угощение и считает того лучшим человеком, кто щедрее». Он приходил к выводу, что «нет народа приветливее славян». Ему вторили Сефрид и Адам Бременский. Гельмгольд сообщал и о том, что заботиться о больных и престарелых считалось у славян священным долгом.

Что касается семейной жизни, то в некоторых местах еще отмечались групповые браки, как у древних венедов, или следы подобной традиции. Но у большинства славян она сменилась многоженством, «имеяху же по две и три жены». У князей, знати, воинов несколько жен могли дополняться еще и наложницами. И источники того времени разграничивают эти категории. Однако была и возможность перевода из наложниц в жены. Нестор (осуждая), сообщает о брачных обычаях — «устраивали игрища между селениями, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен». Но умыкали «по сговору».

Правда, многие представления о славянах оказались искажены последующей литературой. Все по той же причине: писатели и историки XIX–XX вв. вместо объективного исследования фактов частенько занимались строительством собственных моделей — какими, по личным авторским представлениям, были люди прошлого, как они должны были жить. Одно из распространенных искажений основывалось на единственной цитате Маврикия о славянках: «Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь». Добавились пару упоминаний о том, как на похоронах знатных русичей умерщвляли женщину. И родилось две сказки.

Одна — о гипертрофированном «целомудрии» славянок. Вторая — о том, как несчастные жены вынуждены были завершать жизненный путь вместе с мужьями. На здравый смысл при этом внимания не обращалось — ведь продолжительность жизни была очень низкой, и если бы все вдовы отправлялись на тот свет со своими супругами, то кто бы стал растить и воспитывать детей? Опровергает такие байки и археология. Парные захоронения единичны и относятся именно к знати. А Ибн-Фадлан и другие авторы, которым доводилось быть свидетелями похорон, указывают, что умерщвлялась отнюдь не жена, а одна из наложниц. В житии св. Северина и некоторых других работах фигурируют вдовы русов. В западных хрониках и наших летописях сплошь и рядом встречаются вдовы славянских языческих князей, живые и здоровые.

У варангов, кстати, старший сын после смерти отца должен был взять в жены своих мачех (всех вдов, кроме собственной матери). У других народов вдов наследовал брат покойного. Существовал и обычай «снохачества». И с точки зрения реалий данной эпохи это было вполне объяснимо. Если мужчина погиб, то кто-то должен был заботиться о защите и прокормлении вдов и сирот. К тому же важнейшей целью человеческой жизни считалось продолжение рода. И если муж по каким-то причинам не смог или не успел осуществить эту задачу, кому следовало взять ее на себя, чтобы род не прервался? Естественно, отцу или брату мужа.

Ну а что касается целомудрия, то древние понятия о нем значительно отличалось от морали последующих эпох. Арабский географ Аль-Бекри писал: «Славянские женщины, вступив однажды в брак, сохраняют супружескую верность. Но если девушка кого-нибудь любит, она идет к нему для удовлетворения своей страсти. И если мужчина, женившись, находит невесту целомудренной, он говорит ей: если бы в тебе было что-нибудь хорошее, ты была бы любима мужчинами и выбрала бы кого-нибудь, кто лишил бы тебя девственности. Затем он ее прогоняет и отказывается от нее». Кстати, подобные традиции бытовали не только у славян, но и у германцев. В сельской местности Германии они сохранялись вплоть до XVIII–XIX в. в виде «пробных ночей». Каждая девушка имела право отдаться всем понравившимся ей парням. За бесчестье это отнюдь не считалось, о свиданиях знала вся деревня, и лишь родители девицы должны были прикидываться неосведомленными. И лишь после того, как она перепробует разные кандидатуры и выберет оптимальную, стороны договаривались о браке.

Конечно же, никак не вяжется с суперцеломудрием и обычай многоженства. Славянок ничуть не смущало, что их суженый делит свое внимание между несколькими «половинами», да еще и приводит пленниц-наложниц. Напротив, каждая супруга гордилась таким положением. Количество жен и наложниц свидетельствовало об общественном положении мужа, его военной доблести. И было показателем мужской силы. А большим женским коллективом было легче выполнять работы по хозяйству. Понятия о «приличии» и «неприличии» в разные времена очень сильно отличаются. И оценивать мораль одной эпохи с точки зрения другой — по крайней мере некорректно.

Допустим, нагота среди славян не представлялась чем-либо пикантным и экстраординарным. Это было естественно и обыденно — если вдруг людям понадобилось искупаться, переодеться. Летний наряд большинства славянок состоял из одной лишь рубахи, надетой на голое тело. Это никого не смущало, просто так было удобнее работать на жаре. А когда приходилось сражаться, женщины наряду с мужчинами часто выходили на бой в мужских штанах, голыми по пояс. В таком виде тела «амазонок» находили у стен Константинополя. Так же, кстати, воевали и германки. В саге «Об Эйрике Рыжем» рассказывающей о путешествии викингов в Америку, при нападении туземцев приготовилась к бою беременная Фрейдис, но когда она встала в ряд с воинами, потирая мечом голую грудь, атакующие в панике бежали, приняв ее за богиню или колдунью. И это тоже не считалось чем-то «неприличным». Гораздо проще смотрели и на сексуальные вопросы. В одном доме жили мужчины нескольких поколений, их жены, наложницы. Кто и от кого там стал бы прятаться? И каким образом? Ибн-Фадлан пишет, что русы, приехавшие на ярмарку, неоднократно совокуплялись со своими женщинами в присутствии друг друга. В их среде это воспринималось как нечто нормальное. Они просто «не замечали», если их товарищу и его даме захотелось удовлетворить свои желания.

Вопрос о верованиях славян будет разобран особо. Но здесь хотелось бы коснуться еще одного крайне неверного штампа, внедрившегося в отечественную науку. О каком-то общемировом «славянском единстве» и «славянском братстве». Впервые эта идея прозвучала в XVII в., а развитие получила в XIX в. в рамках искусственно раздутого учения «панславизма». В XX в. те же теории были подхвачены «пролетарским интернационализмом». И… задним числом перекинуты в прошлое. Рассуждалось о едином славянстве, которое потом разделилось на три ветви, западную, восточную и южную. А потом каждая из них раздробилась на племена. Это глубокая ошибка. Выше уже рассматривалось, что славяне в Прибалтике, Прикарпатье, на Дунае формировались из разных этнических субстратов, испытывали далеко не одинаковые внешние воздействия и влияния. И говорить о «славянском единстве» столь же нелепо, как о германском — о «братстве» нынешних немцев, англичан, голландцев…

А уж славян, живших тысячу с лишним лет назад, совершенно безграмотно подгонять к какому-то идеалу «единства». Разными народами были не только чехи и русичи. Не были одним народом и восточнославянские племена. Они являлись отнюдь не «субэтносами», как указывает Гумилев, нарушая собственное определение субэтноса — «таксономические единицы внутри этноса как зримого целого, не нарушающие его единства» [61]. Еще не существовало этого «зримого целого» и «единства». И поляне, северяне, древляне, кривичи, вятичи, словене, родимичи являлись разными этносами. Разными народами! Так же, как англы, саксы, бургунды, лангобарды, франки и др. Доказательством служит любопытный археологический эксперимент. Была составлена карта находок украшений различного типа — главным образом, височных колец, и сопоставлена с картой расселения славян из «Повести временных лет». Выяснилось, что эти типы украшений четко совпадают с определенными племенными союзами. И нигде не смешиваются! Образуют замкнутые области. Кривичи с полянами и северяне с древлянами вовсе не считали друг друга «братьями». Они осознавали себя другими и отделяли от других.

Нередко и воевали друг с другом, не менее жестоко, чем с не-славянами. Одно время очень усилились лютичи. Согласно западноевропейским легендам, их войско доходило до Полоцка [141]. Чешские предания сообщают о страшной войне с лужичанами, которые под предводительством князя Властислава громили соседей, облагали данью, угоняли пленных, продавая в рабство франкам и еврейским купцам [79]. «Повесть временных лет» рассказывала, что поляне «быша обидимы древлянами и иными околными».

Ярким свидетельством того, до какой степени доходила вражда, служит и сама «Повесть временных лет» — несмотря на то, что она писалась в конце XI — начале XII вв., когда все племена давно слились в составе Руси, киевлянин Нестор постарался только полян изобразить единственными носителями культуры, «мудрыми и смысленными», а всех их соседей грубо и грязно оболгал. Выставил совершенными дикарями, жившими «звериньским образом», не зная ни правды, ни закона, ни государственности, ни брачных союзов. И ведь оболгал-то не случайно, а преднамеренно, поскольку тут же, в собственной работе упоминает и о княжении, и о процветании на землях других племен, и о сватовстве, и о семьях. А те языческие обряды, которые он приписывает им, были до крещения присущи и самим полянам. Впрочем, «мудрые и смысленые» поляне, надо думать, тоже были «не сахар», раз умудрились перессориться со всеми соседями. А крепости, обнаруженные на территориях древлян и северян, прикрывали их границы со стороны Киева. Уж конечно, они возводились не ради пустой забавы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.