3. БЕЗНРАВСТВЕННОСТЬ: АЛЕКСАНДР VI, 1492–1503 гг.

3. БЕЗНРАВСТВЕННОСТЬ: АЛЕКСАНДР VI, 1492–1503 гг.

Когда Родриго Борджиа исполнилось 62 года, он уже тридцать пять лет прослужил кардиналом и был вице-канцлером. Его характер, привычки, принципы (вернее, беспринципность), злоупотребление властью, способы обогащения, любовницы и семеро детей — все было известно членам коллегии и курии, что позволило молодому Джованни Медичи на своем первом конклаве высказаться по поводу восшествия Борджиа на папский престол: «Бегите, мы в когтях у волка». Да и для более широкого круга итальянских герцогов и правителей Испании, родины Борджиа, а также и для иностранцев не составляло тайны, что, несмотря на образованность и внешнее очарование, человек этот был глубоко циничен и аморален, хотя порочность его в то время проявилась еще не так сильно. Первое его предложение — отпраздновать окончательное изгнание мавров из Испании — встретили с радостью. Однако в 1492-м, в год своего избрания, он устроил не благодарственный молебен, а бой быков на площади Святого Петра, причем пять быков было убито.

Отслужив пяти папам и проиграв на последних выборах, Борджиа на этот раз вовсе не намерен был упустить тиару. Он просто купил свое папство, обойдя двух главных соперников — кардиналов делла Ровере и Асканио Сфорца. Последний, предпочитавший обещаниям золото, отступился, когда во время конклава из дворца Борджиа к его дворцу пришли четыре мула, груженные золотом, — хотя все это наверняка происходило бы без лишних свидетелей. Позднее, когда привычки папы стали нагляднее, об Александре VI рассказывали всякие ужасы, и люди искренно в них верили, возможно, и золотой обоз вошел в серию этих рассказов. Тем не менее такая вероятность не исключалась, потому что непросто было избавиться от такого богатого соперника, как Асканио Сфорца, который позже стал вдобавок и вице-канцлером.

Борджиа и сам был бенефициаром непотизма: его, двадцатишестилетнего, сделал кардиналом престарелый дядя, папа Каликст III, которого на высший пост избрали в 77 лет, и признаки маразма указывали на скорый очередной выбор. Каликсту, однако, хватило времени, чтобы вознаградить племянника постом вице-канцлера за успех в возвращении некоторых территорий Папской области. У Борджиа в Испании имелись три епархии, он получал доходы с испанских и итальянских аббатств, ему выплачивалось ежегодное содержание в 8000 дукатов как вице-канцлеру и в 6000 дукатов — как кардиналу, совершал он и частные операции и в итоге обзавелся солидным капиталом, став самым богатым членом Священной коллегии. В молодости, уже будучи кардиналом, он достаточно скопил денег, чтобы построить себе трехэтажный дворец с лоджиями, где он и жил. Дворец был обставлен роскошной мебелью, обитой красным атласом и бархатом с золотой вышивкой. Обстановка гармонировала с коврами, стены были увешаны гобеленами, на столе стояла золотая посуда, а жемчуг и золотые монеты, которыми кардинал частенько похвалялся, могли бы наполнить Сикстинскую капеллу. Пий II сравнивал эту резиденцию с Золотым домом Нерона, который когда-то стоял неподалеку от резиденции Борджиа.

Говорят, за 35 лет Борджиа не пропускал консистории, разве только когда болел или когда его не было в Риме. Он не упускал ни одной выгодной возможности, которые предоставляла папская бюрократия. Умный и энергичный Борджиа упрочил связи с Римом и, будучи легатом Сикста IV, выполнил сложную задачу — убедил аристократов и церковных иерархов Испании поддержать брак Фердинанда и Изабеллы и объединение их королевств. Возможно, он был самым способным из кардиналов. Высокий, ширококостный и крепкий, он обладал величественной внешностью, любил красивую одежду — фиолетовую тафту, алый бархат и лучший горностай.

По свидетельствам современников, с его лица не сходила улыбка, он всегда был в хорошем и даже в радостном настроении, любил «делать гадости с приятным выражением лица». Красноречивый, начитанный, он был остроумен и старался «блистать в разговоре». Он умел заводить романы, чувство собственного достоинства в сочетании с испанской гордостью производило магнетическое впечатление на женщин, следовательно, он давал им почувствовать свое желание. Еще один наблюдатель почему-то добавляет, что Борджиа отлично разбирался в денежных вопросах.

Будучи кардиналом, он стал отцом — у него были сын и две дочери от женщин, имена которых остались неизвестны, а когда Борджиа было уже за сорок, у него родились еще трое сыновей и дочь, на этот раз — от признанной любовницы, Ваноццы деи Каттанеи. По слухам, в этой роли она сменила свою мать. И Ваноцца, и дети стали официальной семьей Борджиа. Для своего старшего сына, Педро Луиса, Родриго приобрел в Испании герцогство Гандия и устроил сыну помолвку с кузиной короля Фердинанда. Педро умер молодым, и его титул, земли и деньги перешли к его сводному брату Хуану, любимцу отца, после смерти которого семья Борджиа стала притчей во языцех. Чезаре и Лукреция, знаменитые Борджиа, якобы поспособствовавшие этому, были детьми Ваноццы, как и Хуан, и другой брат, Жофре. Кто был отцом восьмого ребенка по имени Джованни, родившегося в понтификат Александра VI, кажется, оставалось неясным даже для членов семьи. Две папские буллы, последовавшие одна за другой, сначала назвали его сыном Чезаре, а потом и самого папы, но в народе полагали, что то был незаконнорожденный сын Лукреции.

То ли ради приличия, то ли из удовольствия наставлять рога, Борджиа нравилось, когда у его любовниц были мужья. Он устроил Ваноцце два успешных брака, пока она оставалась его любовницей, и еще один для ее преемницы, прекрасной Джулии Фарнезе. Девятнадцатилетняя Джулия, с золотистыми волосами до пят, была выдана замуж за Орсини. Свадьба состоялась во дворце Борджиа, и почти одновременно Джулия стала любовницей кардинала. В эпоху Ренессанса распутство не было таким уж скандальным явлением, но связь старика пятидесяти девяти лет от роду с девушкой на сорок лет моложе его казалась итальянцам оскорбительной и безвкусной. Репутация Борджиа оказалась подмоченной и стала предметом грязных шуток.

Недостойные средства, позволившие Борджиа взойти на папский престол, вскоре стали широко известны, поскольку разочарованные сторонники делла Ровере не могли сдержать своего негодования. Борджиа сам открыто хвалился своим поступком. Это была ошибка, так как симония являлась официальным грехом и давала врагам папы инструмент для давления на него, которым они очень скоро и воспользовались. Тем временем новоизбранный Александр VI устроил великолепную церемонию: он торжественно проехал по Риму в Латеранский дворец; его сопровождали тринадцать кавалерийских эскадронов, двадцать один кардинал, каждый со свитой из двенадцати человек, послы и знатные сановники, разодетые в пух и прах. Улицы были украшены гирляндами цветов, триумфальными арками, покрытые золотой краской юноши демонстрировали живые скульптуры, развевались флаги с фамильным гербом Борджиа — красный бык на золотом поле.

В этот момент словно бы тень Франции пала на Италию, предваряя чужеземные вторжения, которым суждено было ускорить падение папства и сделать Италию игрушкой в руках соседних государств. На протяжении следующих семидесяти лет захватчики будут грабить полуостров, наносить ущерб его благосостоянию, расхватывать куски территории, ущемлять суверенитет, на четыреста лет будет отсрочены условия для воссоединения Италии, и все это — ради сиюминутной выгоды. Раздробленная междоусобной войной своих правителей, Италия была заманчивой и уязвимой целью. Противников привлекали ее сокровища, даже если в том или ином регионе было не так уж спокойно и он выглядел не настолько процветающим и красивым, как это описывал Гвиччардини в знаменитой «Истории Италии». Экономическая необходимость не подстегивала вторжение, но война до сих пор оставалась привычным занятием правящего класса, а предполагаемые налоги с покоренных территорий считались гарантией покрытия издержек на саму кампанию. Возможно, что в итальянских походах нашла свое отражение экспансионистская тенденция национальных государств — точно так же, как первые средневековые крестовые походы служили отдушиной для выхода агрессивности баронов. Франция оправилась от Столетней войны, Испания наконец-то изгнала мавров, обе страны обрели национальную сплоченность, а освещенная теплым солнцем и измотанная междоусобицами Италия казалась для агрессоров очень привлекательной.

Скандал с избранием мог бы подсказать Александру VI, что следует подумать о своих прямых обязанностях. Вместо этого он немедленно принялся выстраивать политические изгороди. Свою дочь Лукрецию он выдал за Сфорца, а сына Жофре женил на внучке беспокойного короля Неаполя. В первый же год своего правления, к возмущению оппозиционно настроенных кардиналов, он расширил Священную коллегию. На кардиналов, проявивших себя на конклаве сторонниками делла Ровере, отнюдь не пролился золотой дождь. Преодолев их сопротивление, Александр VI назвал имена одиннадцати новых кардиналов, в том числе пятнадцатилетнего наследника д’Эсте и брата своей любовницы Алессандро Фарнезе, а также собственного сына Чезаре. Непригодность Чезаре к церковной карьере была столь очевидна, что вскоре он сам от нее отказался и занялся более свойственными ему занятиями — войной, убийством и всем прочим, что с ними связано. Другие назначенцы были расчетливо подобраны с тем, чтобы потрафить всем — империи, Франции, Англии, Испании, Венгрии, Венеции, Милану и Риму, среди них попалось и несколько порядочных и ученых людей. Новые кардиналы упрочили контроль Александра VI над коллегией. Узнав о назначениях, делла Ровере «издал громкое восклицание» и заболел от расстройства. Всего Александр VI назначил 43 кардинала, среди них семнадцать испанцев, в том числе пять своих родственников, и каждый из них заплатил за свою шапку. Суммы выплат дотошно записаны в дневнике Бурхарда.

Пошатнувшаяся за предшествующие пятьдесят лет репутация папства и нежелание реформ дали французам дополнительный стимул для подготовки вторжения. Падение авторитета папства и доходы, которые национальные церкви стали оставлять себе, позволили французской церкви завоевать относительную автономию. В то же время ее беспокоило моральное разложение клириков в собственной стране. Проповедники осуждали падение нравов в пламенных речах, эту тему рассматривали и серьезные критики, синоды предлагали меры по исправлению положения, но все это не приносило практической пользы. В эти годы — писал один француз — реформа была главной темой разговора. В 1493 году, во время обсуждения претензий французов на Неаполь, Карл VIII сформировал в Туре комиссию и поручил ей подготовку программы, которая придала бы законную силу его намерению совершить крестовый поход в Италию с целью реформы и смещения Александра VI за симонию. Это не было спонтанной идеей короля. Бедное нескладное дитя увядающей династии Валуа, с головой, забитой мечтами о рыцарстве и крестовом походе против турок, под влиянием яростных убеждений кардинала делла Ровере, задумало устроить и религиозную реформу. Пылая неодолимой ненавистью к Александру VI, кардинал приехал во Францию с единственной целью — уничтожить Борджиа. «Папа, исполненный гнусных пороков, столь отвратительный в глазах мира», должен быть удален, настойчиво внушал он королю, на место Александра VI должен прийти новый понтифик.

Подобные шаги, инициированные кардиналами при поддержке Франции, вызвали в памяти недавнюю схизму. Ничто в истории христианства не нанесло церкви столь невосполнимого вреда. Делла Ровере и его сообщники, возможно, даже задумывались о повторении церковного раскола, и какие бы доводы они ни приводили, возмущаясь преступлениями Александра VI, иначе как безответственностью назвать это было нельзя, а объяснить ее можно было разве безумием, отличавшим всех пап Ренессанса.

Недаром Александр VI опасался влияния Ровере на короля Франции — ведь кардинал мог направить одурманенный королевский мозг на реформацию церкви. Согласно Гвиччардини, отнюдь не восхищавшегося папами, реформа, по мысли Александра VI, была «ужаснее всего на свете». Принимая во внимание то, что Александр VI отравлял, заключал в тюрьму и другими способами останавливал своих оппонентов, в том числе и кардиналов, удивительно, что он не заточил делла Ровере. Впрочем, его противник и преемник был слишком выдающимся человеком и, кроме того, он проявлял осторожность: в Риме не появлялся и проживал в крепости.

Сообщения, поступавшие из Франции, заставили правителей итальянских городов-государств крепко задуматься, они прикидывали различные варианты сопротивления в случае нападения чужеземного противника, а то и намеревались, если придется, вступить с ним в альянс. Перед папой и светскими князьями встал непростой вопрос: чью сторону лучше принять — Неаполя или Франции. Ферранте, чье королевство всегда было желанной целью Франции, ушел с головой в заключение сделок с папой и герцогами, но, будучи от природы заговорщиком, готов был в любой момент отказаться от альянсов. Эти усилия настолько подорвали его здоровье, что через год он умер, а наследовал ему сын Альфонсо. Его соседи, обуреваемые взаимным недоверием, как написал Джордж Мередит совсем по другому случаю, «из тупого тщеславия вели себя абсурдно и устраивали нелепые, недальновидные интриги».

Действия Милана, предшествовавшие французскому вторжению, именно так и можно расценить. Начались они с того, что внучка Ферранте, Изабелла, дочь Альфонсо и жена законного наследника миланского герцога Джана Галеаццо Сфорца, пожаловалась деду на то, что она и ее муж лишены своих законных прав. Она сказала, что они находятся в подчиненном положении по отношению к регенту Лодовико иль Моро и его жене, властной Беатриче д’Эсте. Взбешенный Ферранте ответил Лодовико угрозами. Моро не имел намерений слагать с себя регентство, а потому решил, что будет чувствовать себя безопаснее, если сместит Ферранте. Лодовико заключил союз с баронами Неаполя, недовольными своим королем, и, чтобы быть совершенно уверенным в успехе своего предприятия, призвал Карла VIII вступить в Италию и заявить претензии на неаполитанский престол. Дело было сопряжено с серьезным риском, поскольку через Орлеанскую ветвь французская монархия имела на Милан больше прав, чем на Неаполь, но Лодовико, авантюрист в душе, полагал, что сдержит эту угрозу. Дальнейшие события показали, что он был неправ.

Италия оказалась открытой для вторжения, хотя в последний момент его едва не отменили. Советники Карла, сомневавшиеся в предприятии, сильно растревожили короля, указав ему на предстоящие трудности и на ненадежность Лодовико и итальянцев в целом, а потому Карл VIII остановил армию, когда она была уже на марше. Вовремя подоспевший делла Ровере подогрел энтузиазм короля. В сентябре 1494 года шестидесятитысячная французская армия перешла через Альпы и, по словам Гвиччардини, на сей раз непреувеличенным, «посеяла семена неисчислимых бедствий».

Поначалу, запаниковав и усомнившись, Александр VI присоединился к лиге защитников Флоренции и Неаполя, которая тотчас же развалилась. Флоренция переметнулась на сторону противника, поскольку у Пьеро де Медичи, старшего сына умершего за два года до этого Лоренцо Великолепного, сдали нервы. Пьеро тайно договорился с французами и открыл ворота города. Одержав первый успех во Флоренции, армия Карла VIII без всякого сопротивления двинулась к Риму, где после отчаянных попыток избежать такой встречи папа уступил превосходящей силе. Захватчики парадным строем вступили в Рим, на что потребовалось шесть часов, сначала проскакала кавалерия, потом двинулись пехотинцы, лучники и арбалетчики, швейцарские наемники с алебардами и копьями, рыцари в полном боевом облачении, королевская охрана с железными булавами на плечах. По булыжной мостовой страшно прогремели 36 пушек. Город содрогался от такого наплыва. «Страшные реквизиции, — сообщил посол Мантуи, — бессчетное количество убитых, слышны лишь стоны и рыдания. На памяти людей и церкви такого бедственного положения еще не бывало».

Между победителями и папой состоялись переговоры. Несмотря на то что Неаполь пришлось покинуть и передать французам принца Джема (вскоре он умер во французской тюрьме), Александр VI решительно выступил против двух требований: он отказывался передать французам замок Святого Ангела и официально провозгласить Карла королем Неаполя. Осажденный, Александр VI не терял присутствия духа, хотя и позволил французам пройти к Неаполю через папские владения. Единственным вопросом, который не обсуждали на переговорах, была реформа. Несмотря на постоянное подстрекательство кардинала делла Ровере и его сторонников, неуверенный, колеблющийся французский король был не тем человеком, который смог бы подставить собору плечо, поддержать церковную реформу или сместить папу. Александра VI оставили в покое. Французы двинулись дальше, без боя вошли в Неаполь, лишь жестоко разграбив встретившиеся им на пути городки и деревни. Король Альфонсо избежал кризиса — он отрекся и ушел в монастырь; его сын Ферранте II бросил меч и бежал.

Французское присутствие в южной Италии наконец-то гальванизировало, по инициативе Испании, сопротивление захватчикам. Вознамерившись не позволить французам контролировать Неаполь, Испания задумала прибрать его себе. Король Фердинанд убедил императора Максимилиана, который уже опасался французской экспансии, присоединиться к нему и пообещал выдать свою дочь Иоанну за сына императора Филиппа. Когда Испания и империя стали союзниками, папа и Милан смогли без опаски пойти против Франции. А когда к ним присоединилась и Венеция, этот союз назвали Венецианской лигой, впоследствии переименованной в Священную лигу. Тем временем в Неаполе возненавидели французов, и оккупанты боялись, что их уничтожат в «итальянском сапоге». Они покинули Неаполь и после единственного безуспешного сражения при Форново, в Ломбардии, вернулись во Францию. Альфонсо и его сын не замедлили вернуть себе Неаполь.

Хотя никто, и меньше всех Франция, не получил выгоды от этой быстрой и бессмысленной авантюры, стороны, не извлекшие урока из ее безрезультатности, снова и снова возвращались на ту же арену — сражаться над телом Италии. С этого момента лиги, войны, сражения, запутанная дипломатия, скоротечные союзы следовали один за другим, пока в 1527 году не наступила чудовищная кульминация — разграбление Рима испанскими и имперскими войсками. Каждый поворот и маневр итальянских войн, длившихся тридцать три года, исследован и изучен, так что ныне эти войны уже не вызывают былого интереса. Значение этих подробностей для анналов истории равно, в сущности, нулю, не считая разве что интереса к психологии человека, идущего на конфликт. Были некоторые исторические последствия, какие-то — поважнее, другие — мелкие, но запоминающиеся: к примеру, возмущенные действиями Пьеро флорентийцы восстали против него, выгнали всех Медичи и провозгласили республику. В будущем испано-габсбургский брак породит императора Карла V, и он окажет большое влияние на следующее столетие; а миланскому сорвиголове Лодовико иль Моро расплатой за безрассудство станет французская тюрьма, где он и скончается. В знаменитом сражении при Павии будет взят в плен король Франции Франциск I, который обретет бессмертие в книге цитат своей фразой: «Все потеряно, кроме чести».

Итальянские войны значительны своим влиянием на дальнейшую политизацию и обесценивание папства. Папы вели себя, как любой светский государь, — торговались, заключали сделки, собирали армии, сражались, то есть занимались тем, что являлось прерогативой светских князей, и потому у пап оставалось все меньше времени на служение Богу. В постоянном стремлении что-либо выгадать от того или иного альянса, они более обычного пренебрегали внутренними проблемами церкви и религиозного сообщества и не обращали внимания на признаки приближавшегося кризиса в той сфере, которая их касалась самым непосредственным образом.

Во Флоренции, начиная с 1490 года, страстные проповеди доминиканского монаха Джироламо Савонаролы, приора Сан-Марко, отражали религиозный разлад, который Александр VI умудрялся игнорировать целых семь лет до тех пор, пока город не услышал голос монаха, разнесшийся эхом по всей Италии. Савонарола был не столько предвестником Лютера, сколько религиозным фанатиком и обличителем грехов из числа тех людей, что появляются в любое тревожное время и увлекают за собой толпы. Он был типичным представителем времени. В своем стремлении покончить с разложением и пороками в церкви Савонарола считал, что реформа необходима — через очищенное духовенство она откроет путь к Царству Небесному. Его предсказание, что за реформой последует счастливое время для всего христианства, было принято с энтузиазмом. Он не призывал ни к реформе вероучения, ни к отделению от Рима, а гневно обрушивался на грехи народа и духовенства, следовавших безнравственному примеру церковных иерархов. Его брань и апокалипсические высказывания, по словам Пико дела Мирандолы, «вызывали такой ужас, тревогу, всхлипывания и слезы, что горожанин ходил по городу скорее мертвый, чем живой». Его пророчество, что Лоренцо Великолепный и Иннокентий VIII умрут в 1492 году, свершилось, и к Савонароле все стали относиться со священным страхом. По его наказу в городе жгли костры, куда люди с истерическими рыданиями бросали все самое ценное — прекрасные картины, одежду и ювелирные украшения. Савонарола организовал отряды из детей, и те рыскали по городу в поисках всего, что следовало сжечь. Он призывал последователей изменить свою жизнь, отменить светские праздники и игры, отказаться от ростовщичества и вендетт и восстановить строгое соблюдение религиозных обрядов.

В осуждении церкви гнев Савонаролы достигал высшего накала. «Папы и прелаты осуждают гордыню и амбиции, в то время как сами погрязли в этих грехах. Они проповедуют целомудрие, а сами держат любовниц… Они прикованы любовью к земным вещам и больше не заботятся о душе». Они сделали церковь «домом дурной славы… проституткой, сидящей на троне Соломона и призывающей прохожих. Тот, кто может платить, входит и делает то, что пожелает, но того, кто хочет добра, вышвыривают. О продажная церковь, ты показала свои злоупотребления всему миру, и твое ядовитое дыхание поднимается к небесам».

То, что в речах его была какая-то правда, Рим не взволновало: он давно привык к суровым фанатикам, однако Савонарола стал политически опасен. Он приветствовал Карла VIII: «как я давно предсказывал», король послан нам Богом, он излечит Италию и реформирует церковь. Выступление в поддержку французов оказалось губительным для провидца, поскольку делало его угрозой новым правителям Флоренции, да и папа обратил на него неблагосклонное внимание. Флорентийские власти требовали разобраться с фанатиком, но Александр VI не хотел народных волнений и принял меры, только когда Савонарола во весь голос потребовал созвать собор, дабы на нем сместить папу за симонию.

Поначалу Александр VI попытался утихомирить Савонаролу без шума, попросту запретив ему проповедовать, но речи, в которых звучал голос Бога, так просто не заглушить. Савонарола нарушил папский запрет на том основании, что Александр VI — преступник и не может называться «святейшим отцом», он уже более не христианин. Он неверный, еретик, а потому и не папа. Александр VI отлучил фанатика от церкви, но Савонарола и тут не послушался, а отслужил мессу. Александр приказал флорентийским властям самим заткнуть проповеднику рот, пригрозив в случае ослушания отлучить от церкви весь город. Чтобы установить истинность учения Савонаролы, был назначен суд Божий — испытание огнем. Однако испытание не состоялось — и настроение толпы обратилось против проповедника. Флорентийские власти заточили Савонаролу в тюрьму и пытками добивались у него признания в том, что все его пророчества — обман и ересь. Не добившись ничего, светские власти приговорили его к смерти. Под улюлюканье толпы в 1498 году Савонарола был повешен, а тело его сожжено. Гром стих, но враждебность к церковной иерархии осталась.

Тему подхватили странствующие проповедники, отшельники и монахи. Некоторые из них были фанатиками, некоторые сумасшедшими, но все испытывали отвращение к церкви, и это соответствовало настроениям народа. Всякий, кто брал на себя миссию проповедовать реформу, был уверен, что слушатели найдутся. Это был не новый феномен, а вид развлечения для простого народа, один из немногих, какие у него имелись. Проповедники из мирян и странствующие монахи издавна ходили из города в город, привлекая целые толпы. Люди часами внимательно слушали их на площадях, ибо в церкви столько народа не помещалось. Говорят, в 1448 году пятнадцать тысяч человек пришли послушать знаменитого францисканца Роберто да Лечче. В Перудже он обратился к народу с четырехчасовой проповедью. Проповеди обличали пороки того времени, призывали людей не грешить, стараться, по возможности, вести праведную жизнь. К проповедникам прислушивались, их речи обычно заканчивались массовым «обращением» и подарками оратору. Любимым пророчеством этого века был приход «ангельского папы», который начнет реформу, а за ней — как обещал Савонарола — настанет лучший мир. Группа примерно из двадцати флорентийских рабочих выбрала собственного «папу», который сказал своим приверженцам, что пока нет реформы, на исповедь ходить бесполезно, потому что в церкви нет достойных священников. Его слова распространились как знак наступления больших перемен.

Скандальность семейных дел Борджиа достигла нового размаха. Решив, что в его интересах будет брачный союз с королевской семьей Неаполя, Александр VI аннулировал брак своей дочери Лукреции с Джованни Сфорца, чтобы выдать ее за неаполитанского наследника Альфонсо. Возмущенный муж яростно отвергал утверждение о том, что консуммация не состоялась, он публично сопротивлялся разводу, однако под тяжким политическим и финансовым давлением, которое оказывал на него папа, вынужден был покориться и даже вернул жене ее приданое. Лукрецию выдали замуж за нового мужа-красавца, которого она, судя по всему, искренно любила, но оскорбление, нанесенное Сфорца, и нарушение святости брака еще сильнее подорвали репутацию Александра VI. Джованни Сфорца к тому же заявил, что Александр VI испытывает непотребную страсть к собственной дочери. Подтвердить это было трудно из-за очень скоро заключенного второго брака Лукреции, но эта история помогла распространению еще более зловещих слухов, окружавших Александра VI, правдоподобия им к тому же добавляли пороки сына папы, Чезаре.

В тот год, когда Лукреция снова вышла замуж, старшего сына папы Хуана, герцога Гандии, обнаружили утром в Тибре, на его трупе остались следы девяти ударов кинжала. У Хуана было много врагов, поскольку отец подарил ему немалую долю папской собственности. Убийцу так и не нашли. Тайна оставалась неразгаданной, люди шептались, и все больше подозрений падало на Чезаре. Они основывались на желании последнего сделаться фаворитом отца, ходили слухи и об инцесте брата и сестры. В булькающей похлебке римских слухов от семьи Борджиа могли ждать чего угодно (хотя историки впоследствии признали Чезаре невиновным в убийстве брата).

Александр VI был оглушен горем, а возможно, и напуган смертью сына, его охватили угрызения совести, и он погрузился в неожиданный, редкий для него самоанализ. «Самая большая опасность для любого папы, — сказал он кардиналам, — в том, что, окруженный льстецами, он никогда не слышит правды о собственной персоне и заканчивает тем, что не хочет ее слышать». Это было неслыханное высказывание для автократа. Испытывая моральный кризис, папа признал, что удар, от которого он пострадал, был карой Господней за его грехи и теперь он намерен изменить свою жизнь и провести реформу церкви. «Мы начнем с того, что реформируем себя, а потом охватим реформой всю церковь — сверху и до самого низа, пока работа не будет завершена». Он тотчас назначил комиссию из нескольких самых уважаемых кардиналов и поручил им написать программу, но, дальше сокращения множественных бенефиций дело не пошло. Предложенные меры требовали от кардиналов урезания их доходов, уменьшения численности придворных — не более восьмидесяти (из которых, по меньшей мере, двенадцать должны быть священниками) и сокращения конного эскорта до тридцати всадников. За столом они должны были довольствоваться одним вареным и одним жареным мясным блюдом, свободное время следовало проводить за чтением Священного писания, а от музыкантов и актеров надлежало отказаться. Кардиналам не дозволялось принимать участие в турнирах и карнавалах, посещать светские спектакли и нанимать мальчиков-пажей. Вероятно, предложение о том, что в течение десяти дней после публикации буллы о реформе надо будет отказаться от всех любовниц, заставило святейшего отца иначе взглянуть на программу комиссии. А рекомендации о созыве собора для осуществления реформ оказалось достаточно, чтобы вернуть папу в прежнее состояние ума. Предполагаемая булла — «In apostolicae sedis specula» — так и не была издана, и вопрос о реформе отпал.

В 1499 году, уже при новом короле Людовике XII, вернулись французы и заявили о претензиях на Милан по праву герцогов Орлеанских. За этим стоял еще один священник, архиепископ Руанский, старший советник короля. Он и сам хотел стать папой и верил, что, дав французам контроль над Миланом, повысит свои ставки на понтификат. Роль Александра VI в новом вторжении была чрезвычайно циничной. Людовик XII хотел аннулировать свой брак с печальной хромоногой женой Жанной, сестрой Карла VIII, жениться на Анне Бретонской, вдове Карла VIII, и присоединить ее герцогство к французской короне.

Оливье Майар, францисканский духовник покойного короля, осудил намерение Людовика аннулировать брак, да и французскому народу, симпатизировавшему королеве, эта идея очень не нравилась, но Александр VI всегда с равнодушием относился к общественному мнению. Он увидел способ пополнить золотом свои сундуки и продвинуть забросившего церковную карьеру Чезаре, женив его на дочери Альфонсо Неаполитанского. Беспрецедентный отказ Чезаре от красной кардинальской шапки заставил одного венецианского летописца вздохнуть: «В Божьей церкви все теперь вверх дном». За тридцать тысяч дукатов и поддержку Чезаре папа аннулировал брак короля, разрешил ему жениться на Анне Бретонской и пожаловал красную шапку архиепископу Руана, который отныне стал кардиналом д’Амбуазом.

И в самом этом втором скандальном аннулировании брака, и в том, что за ним последовало, безрассудство проявило себя в полной мере. Чезаре, во всем своем герцогском великолепии, отправился во Францию, где обсудил с королем миланскую кампанию, основанную на поддержке со стороны папы. Александр VI вступил в партнерские отношения с Францией ради порочного сына, который, как он уверял, был ему дороже всех на свете, и этот шаг прогневал его оппонентов — семейства Сфорца, Колонна, правителей Неаполя и, конечно же, Испании. Португальские послы, выступая от лица Испании, нанесли папе визит и раскритиковали его за непотизм, симонию и профранцузскую политику. Они утверждали, что папа подвергает опасности не только Италию, но и весь христианский мир. Разумеется, они не забыли пригрозить и созывом собора в том случае, если папа продолжит держаться прежнего курса. Папа оставил все, как есть. Тогда к нему пожаловали испанские послы, якобы озаботившиеся положением церкви, но двигавшие ими мотивы — помешать Франции — были такими же политическими, как и у Александра. На совещаниях бушевали страсти, вновь звучали угрозы созыва собора и реформы. Разгневанный посол заявил Александру VI прямо в лицо, что его избрание незаконно, и он не может быть папой. В ответ Александр пригрозил бросить посла в Тибр и в оскорбительных выражениях высказался об испанском короле и королеве, обвинив их во вмешательстве в чужие дела.

Брак не состоялся: принцессу не устраивал Чезаре. Альянс с Францией готов был распасться, папа оказался в одиночестве. Александр VI чувствовал, что жизнь его в опасности, и аудиенции давал в присутствии вооруженной охраны. В Риме ходили слухи о том, что ведущие державы откажут Святейшему престолу в поддержке, и даже о возможном расколе. Французский король, однако, устроил Чезаре другой брак — с сестрой короля Наваррского, что обрадовало Александра VI, и в ответ тот поддержал притязания Людовика на Милан и вместе с Францией вступил в альянс с Венецией, всегда готовой противодействовать Милану. И снова французская армия, усиленная швейцарскими наемниками, перешла через Альпы. Милан сдался противнику, и Александр VI открыто выразил восторг, не обращая внимания на негодование Европы. В разгар войны в Рим прибыли пилигримы — праздновать юбилейный 1500-й год, но обнаружили там беспорядки, грабежи, бесчинства и убийства.

Уйдя с головой в военную карьеру, Чезаре старался взять под контроль территории Папской области, заявившие о своей автономии. Некоторые современники думали, что целью его было обретение домена или даже королевства в центральной Италии. На его кампанию уходили огромные средства из папских доходов, однажды в течение двух месяцев он истратил 132 тысячи дукатов — примерно половину среднего папского дохода, в другой раз, за восемь месяцев, ему понадобилось 182 тысячи дукатов. В Риме он вел себя как верховный владыка, как тиран, его окружали шпионы и доносчики. Чезаре отличался в воинских искусствах, одним ударом он валил быка. Он любил искусство, покровительствовал поэтам и художникам, но мог, не раздумывая, отрезать язык или руку человеку, если до него доходили слухи, что бедняга повторил о нем шутку. Один венецианец распространил клеветнический памфлет о папе и его сыне, за это его убили, а тело бросили в Тибр. «Каждую ночь, — сообщил венецианский посол, — находят четыре-пять трупов — епископов, прелатов и прочих, так что весь Рим дрожит от страха. Все боятся, что герцог их убьет». Мрачный и мстительный, герцог расправлялся со своими оппонентами самым надежным способом — сеял между ними вражду. То ли для самозащиты, то ли из желания скрыть прыщи, уродовавшие его лицо, из дома он никогда не выходил без маски.

В 1501 году на второго мужа Лукреции Альфонсо напало пять человек, но он уцелел, хотя и был сильно изранен. Лукреция преданно его выхаживала, но Альфонсо убедили, что заказчиком нападения был Чезаре и будто бы он не успокоится и отравит его. В страхе Альфонсо перестал допускать к себе врачей, но тем не менее шел на поправку. Однажды он увидел из окна ненавистного шурина — тот шел по саду. Схватив лук и стрелу, Альфонсо выстрелил в Чезаре, но не попал. Через несколько минут он был забит до смерти телохранителем герцога. Александр VI, должно быть, был напуган тигром, которого сам же и взрастил, а потому ничего не предпринял.

Папа не испытывал угрызений совести из-за погибшего зятя. Судя по дневнику Бурхарда, последние сдерживающие факторы, если они и были, исчезли. Через два месяца после смерти Альфонсо папа был почетным гостем на банкете, устроенном Чезаре в Ватикане. Этот пир в порнографических анналах прославился как «каштановый банкет». Из сухого изложения Бурхарда явствует, что после ужина пятьдесят куртизанок танцевали вместе с гостями, «сначала одетые, а потом нагие». На полу между канделябрами рассыпали каштаны, которые «куртизанки собирали, ползая на четвереньках, а папа, Чезаре и его сестра Лукреция на это смотрели». Затем гости стали совокупляться с куртизанками, в качестве призов выдавались красивые шелковые туники и плащи «для тех, кто удовлетворит больше всех куртизанок». Месяцем позже Бурхард сообщает о том, что во двор Ватикана привели кобыл и жеребцов, а папа и Лукреция с громким смехом наблюдали за ними с балкона. Позже они снова смотрели, как в том же дворе Чезаре расстреливает толпу безоружных преступников.

Траты папы опустошили казну. В последний день 1501 года в отороченном горностаем платье из золотой парчи и алого бархата Лукреция в третий раз вышла замуж — за наследника д’Эсте из Феррары. За величественной церемонией последовала неделя празднеств, пиров, театральных представлений, скачек и боев с быками. Борджиа назвали самой высокопоставленной семьей Италии. Александр VI сам отсчитал братьям жениха 100 тысяч золотых дукатов в качестве приданого Лукреции. Чтобы иметь средства на подобное расточительство, как и на бесконечные кампании Чезаре, папа с марта по май 1503 года создал восемьдесят доходных мест в курии и продал каждое за 780 дукатов. Он назначил сразу девять новых кардиналов, пятеро из которых были испанцами, и получил от них в общей сложности от 120 до 130 тысяч дукатов. В это же время крупные денежные суммы были получены после смерти богатого венецианского кардинала Джованни Микеле, который скончался, два дня промучившись какой-то кишечной болезнью. Ходили слухи, что его отравили, поскольку Чезаре нужны были деньги.

Это был последний год жизни Александра VI. Папа находился во враждебном окружении. Семья Орсини с множеством приверженцев вела войну с Чезаре. Испанцы высадились на юге и бились с французами за Неаполь; вскоре испанцы одержали победу и установили над королевством контроль, продлившийся три с половиной столетия. Серьезные священнослужители, болевшие душой за веру, все настойчивее поднимали вопрос о соборе. В трактате кардинала Сан-Джорджо, одного из назначенцев Александра VI, отмечалось, что постоянный отказ папы созвать собор вредит церкви и огорчает христиан и если все увещевания не помогут, кардиналы соберутся сами.

В августе 1503 года в возрасте 73 лет Александр VI скончался, но не от яда, как, конечно же, сразу все предположили, а от римской летней лихорадки, что возможно в таком возрасте. Народное возбуждение вырвалось наружу — распространялись жуткие рассказы о черном распухшем трупе, о языке, высунувшемся изо рта вместе с выступившей пеной. Чудовище было таким страшным, что никто не мог к нему притронуться, и его будто бы потащили в могилу за веревку, привязанную к ногам. Уверяли, что умерший понтифик получил тиару, продав душу дьяволу. Любимые римлянами сатирические листки каждый день вешались на шею Пасквино, античной статуи, найденной в 1501 году при ремонте дороги. Статуя служила горожанам чем-то вроде витрины для анонимной сатиры.

Чезаре, при всей своей военной мощи, оказался неспособен справиться без поддержки Рима, где трон любящего отца унаследовал старый враг. Вокруг герцога тотчас выросли зубы дракона. Он приехал в Неаполь, находившийся под контролем испанцев, но те нарушили обещание не трогать герцога и заточили его в тюрьму. Через два года Чезаре удалось бежать, он добрался до Наварры и через год был убит в местной стычке.

Суждения современников о покойном Александре VI были очень резки, но церемониймейстер Бурхард не был ни противником, ни апологетом папы. Его невыразительный рассказ, описывающий правление Александра с бесконечным насилием, убийствами в церквях, телами в Тибре, борьбой группировок, с фривольностью и бесконечными приемами послов, светских князей и правителей, с вниманием к костюмам и драгоценностям, с протоколом процессий, развлечений и скачек, с кардиналами, выигрывающими призы, — вкупе с сухими цифрами доходов и трат, — дает полное представление о том времени.

Некоторые ревизионисты вдруг полюбили папу Борджиа и постарались его реабилитировать, отыскав замысловатые аргументы против выдвинутых обвинений. Они объявили их либо преувеличением, либо фальсификацией, либо досужими сплетнями. Эти оправдания меркнут перед одним фактом — перед теми ненавистью, отвращением и страхом, которые Александр VI внушал всем в момент своей смерти.

В исторических трудах о его понтификате говорится в терминах политических войн и маневров. О религии едва упоминается, за исключением редких ссылок на соблюдение Александром VI постов или на его старания с помощью цензуры книг поддержать чистоту католической доктрины. Возможно, приведенные ниже слова принадлежат Эгидию да Витербо, генералу августинского ордена и главной фигуре реформаторского движения. При папе Александре VI, сказал он в проповеди, «Рим знает: „Нет закона — нет и божества; миром правят золото, сила и Венера“».