Дело было под Жлобиным
Дело было под Жлобиным
Наш собеседник — генерал-лейтенант артиллерии в отставке Степан Попов
Говоря о событиях лета 1941 года, мы чаще всего оперируем такими категориями, как «обход», «отступление», «окружение»… Представляется, что весь фронт — от Балтики до Черного моря — дрогнул и, не выдерживая чудовищного удара моторизованных немецких полчищ, двинулся назад. Однако на самом деле путь вермахта отнюдь не был устлан розами, немцы встречали упорное сопротивление на многих рубежах. Об одном из таких малоизвестных, но ярких эпизодов — начавшемся 13 июля 1941 года контрнаступлении советских войск в районе Рогачева и Жлобина — рассказал генерал-лейтенант артиллерии в отставке Степан Ефимович Попов, который в июне 1941 года командовал 756-м артиллерийским полком 167-й дивизии 63-го стрелкового корпуса.
— С 5 мая полк находился в лагерях в 25 километрах восточнее Саратова. Это был обжитой военный постой: ослепительно-белые палатки, цветники, красно-желтые линейки. Мы настойчиво занимались боевой подготовкой — учили бойцов стрелять из карабина, пользоваться ручными гранатами, рыть окопы, сооружать убежища, читать карты, ориентироваться ночью, ходить по компасу при заданном азимуте. А еще — ездить верхом на лошади, выполнять обязанности орудийного номера, выдвигать двухтонную гаубицу на позицию, буквально за пять минут готовить ее к бою, добиваясь большой точности и эффективности стрельбы, особенно по бронированным и высокоманевренным целям. Тренировались непрерывно, до полного автоматизма. Занятия проводились и днём и ночью.
За неделю до начала войны нас подняли по тревоге и эшелонами перебросили на большие маневры в Белорусский особый военный округ. Так что война застала меня в лагерях западнее Новозыбкова.
— Вы узнали о начале войны по радио…
— Да, из выступления В. М. Молотова. День 22 июня запомнился мне на всю жизнь. У нас проходили конно-спортивные соревнования. Скачки на полевом ипподроме были в самом разгаре, как вдруг и зрители, и всадники как по команде бросились к воротам, застыли у репродуктора, прикрепленного к телеграфному столбу. Подойдя, я услышал знакомый голос Молотова… Так в нашу жизнь вошла война.
— А когда впервые вступили в бой?
— Дело было так. 23 июня полк, поднятый по тревоге, погрузил в железнодорожные вагоны вооружение, лошадей и амуницию и несколькими эшелонами отправился на запад. Везли нас почти без остановок — сплошная «зеленая улица». А навстречу уже двигались поезда, до отказа набитые беженцами; поражала сутолока на станциях. В небе стали появляться самолеты противника, и я приказал привести счетверенные зенитно-пулеметные установки в готовность номер один, подготовить для стрельбы по снижающимся воздушным целям ручные и станковые пулеметы. Организовали также противопожарную команду, установили сигналы воздушной тревоги…
Ждать немецкие самолёты пришлось недолго. Утром 27 июня, как раз перед Жлобиным — на полустанке Хальч, где нам предстояло выгружаться, чтобы занять оборону Жлобинского железнодорожного моста через Днепр, в воздухе появилось звено истребителей «Мессершмитт-109». Загремел дробный пулеметный стук. Эхом отозвались оглушительные разрывы бомб, все заволокло густым дымом, запахло гарью. Командиры и красноармейцы бросились к платформам, скатывали с них орудия, снимали имущество, выводили из вагонов лошадей. Появились первые раненые.
Бойцы открыли по самолетам залповый огонь из карабинов, в дело вступили пулеметные расчеты — стервятники тут же стали набирать высоту, а вскоре вообще скрылись. В батареях потом только об этом и было разговору — мол, не так страшен черт, как его малюют. Однако вечером, когда разгружался последний наш эшелон, «мессеры» появились вновь, обстреляли вагоны. Были ранены три солдата, я получил контузию.
Я приказал собрать командиров и комиссаров на короткое совещание. Тут же на опушке соснового леса мы подвели итоги марша, обсудили первые потери, а в заключение я сказал:
— Товарищи, особенно берегите лошадей! Без крепкого коня мы боевую задачу не выполним — объясните это каждому бойцу.
Шутка ли сказать, в полку у меня было восемьсот лошадей!
— А как же контузия?
— Пришлось ехать в Жлобин, меня привезли в больницу, где меня нашел командир корпуса Леонид Григорьевич Петровский.
— Ну что, — спрашивает, — закончил воевать?
— Нет, — отвечаю, — только думаю воевать.
— Я уже заказал самолет — куда тебя отправить?
— Говорю: никуда я не поеду. Полк не оставлю, никуда с поля боя не уйду.
Тогда Петровский поставил мне задачу, и я выехал в район огневых позиций…
Войска нашей 21-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Василий Филиппович Герасименко, создавали оборонительную линию по левому берегу Днепра. Развертывание велось в чрезвычайно неблагоприятных условиях. Сроки прибытия эшелонов нарушались из-за перегрузки железных дорог; эшелоны часто направлялись кружным путем, а порой обстановка складывалась так, что выгрузка частей производилась далеко от станции назначения и они следовали на позиции пешим порядком.
От командира корпуса я имел задачу занять огневые позиции северо-западнее деревни Ходасевичи и во взаимодействии с 520-м и 615-м стрелковыми полками не допустить форсирования противником Днепра на участке Зборов — Жлобин.
Я неплохо знал западный театр военных действий — многолесье, обилие рек, речушек и ручейков с заболоченными берегами, сливавшихся в огромные болота. Все это привязывало войска к дорогам и проселкам… Подготовленных рубежей не было, как не было ни отсечных позиций, ни ходов сообщения. Отсутствовали также минные поля, проволочные заграждения и противотанковые препятствия. В общем, все нужно было делать самим, а времени оставалось в обрез. На левый берег Днепра перешли войска 4-й армии и, пройдя через боевые порядки нашей дивизии, ушли в тыл, оставляя нас лицом к лицу с врагом. При отходе они взорвали Рогачевский мост.
Первая фронтовая ночь оказалась тревожной. Враг то и дело освещал ракетами голубую хребтину Днепра, пулеметные очереди и разрывы снарядов держали нас в напряжении. К утру 1 июля немцы скопились в двух прибрежных деревнях — Зборово и Озерище, готовясь форсировать реку с ходу.
Наши разведчики замерли у приборов.
— Товарищ командир! — не отрываясь от стереотрубы, пробасил лейтенант Прокопенко, начальник разведки полка. — Немцы плывут к нашему берегу!
Но я уже и сам вижу плывущих на надувных лодках фашистов. Не без волнения уточняю задачи командирам дивизионов. Тут звонит командир дивизии Раковский:
— Попов, вы все видите?
— Вижу, товарищ первый!
— Фашисты совсем близко, не допустите их высадки!
Тем временем вражеская «флотилия» совсем приблизилась к нашему берегу, и солдаты уже готовились прыгать на твердую почву. Что ж, пора…
— По врагу — огонь! — кричу я.
Громовой орудийный залп разорвал утреннюю тишину. Немцы — в замешательстве. Одни лодки поплыли вниз по течению, другие — вверх, а некоторые повернули обратно, превратившись в мишень для наших пулеметчиков. Все же небольшой группе гитлеровцев удалось высадиться, они стали закрепляться на берегу, однако были атакованы и уничтожены нашей пехотой.
Но другие группы, зацепившиеся за левобережную сушу, протаранили нашу оборону и даже вышли на рубеж наблюдательных пунктов артиллеристов, но дальше продвинуться не смогли. На помощь воинам стрелковых рот подоспели бойцы и командиры нашего артполка, вступили в рукопашную. Помню, что разведчик штабной батареи Плешаков сумел завладеть в бою немецким автоматом и уложил из него трех гитлеровцев…
На некоторое время установилась тишина. Днепр стала затягивать густая дымка. Под ее прикрытием противник вторично попытался форсировать Днепр, но опять неудачно. Вражеский десант был накрыт несколькими пушечными залпами и целиком пошел на дно. После этого на наши позиции налетела авиация.
Вечером я распорядился переместить батареи на запасные огневые позиции, оставив на старых натянутые маскировочные сети и пустые снарядные ящики.
Поутру над рекой висел густой туман, который рассеялся только к девяти часам. Тут же открыла огонь немецкая артиллерия, налетели самолеты, и на оставленные нами позиции посыпались бомбы и снаряды. Под этим прикрытием противник вновь начал переправу, однако на пути десанта встал наш заградительный огонь. Были разбиты паром и три лодки, но им на смену появились новые переправочные средства.
Особенно тяжело пришлось бойцам участка обороны 520-го полка, где все же высадился десант гитлеровцев. Но пехотинцы, поддерживаемые пушечным огнем, отбивали атаку за атакой.
Бои шли непрерывно, мы не спали уже несколько суток. Люди почернели, осунулись, но даже раненые не покидали поля боя.
Позднее генерал Л. Рендулич, командир 52-й немецкой пехотной дивизии, так напишет в своей книге «Управление войсками» (ее перевод вышел в Воениздате в 1974 году) про этот бой: «Не успели мы расположиться в Озерище, как какая-то русская батарея открыла по этому населенному пункту огонь. Один за другим стали загораться деревянные дома, и нам пришлось его оставить».
Немецкий генерал умолчал о потерях, понесенных его дивизией. А они оказались непустячными: половина живой силы отправилась на дно — кормить днепровских щук…
— То есть воевать Вы начали уже 27 июня…
— Да, и воевали, считаю, отважно. К примеру, сержант Виноградов, установив орудие на открытой огневой позиции у деревни Труски, поддерживал огнем стрелковую роту. Он поджег два танка и две самоходки. Когда я туда прибыл, то увидел: стоит орудие, перед ним таким конусом, на 40–50 метров трава вся выжжена, немецкие машины кострами горят. Подошел к расчету, похвалил ребят. Говорю: «Сейчас немцы откатились, но нужно ожидать большого налета». Один из солдат отвечает: «Мы готовы, товарищ командир полка!»
«Хорошо, — говорю, — что вы готовы. А как другие?»
«Мы все готовы!» — уверенно отвечали солдаты.
— И долго Вы удерживали рубеж?
— Две с лишним недели — до 13 июля. Бои были тяжелые. Не подпускали немцев к реке, уничтожали прорвавшиеся десанты.
Помню, утром 5 июля, после артподготовки и ударов авиации, гитлеровцы опять форсировали Днепр.
На этот раз вслед за пехотой по паромной переправе двигались танки. Нашу дивизию, понесшую большие потери в личном составе и боевой технике, атаковали свыше пехотного полка и десяти танков. Сопротивляясь вражескому напору, подразделения 520-го стрелкового полка все же оставили первую траншею. Продвижение противника создавало угрозу обороне всего 63-го корпуса.
Комдив Раковский решил уничтожить вклинившегося противника сильной контратакой. Он снял с Жлобинского направления 465-й полк, усилил пехоту нашим 576-м артполком и отдельным противотанковым дивизионом. Командовать этой артиллерийской группой поддержки было поручено мне.
В 12 часов, после короткого артиллерийского удара, наши подразделения перешли в контратаку. Артиллеристы действовали в тесном контакте с пехотой, а когда требовала обстановка, сами брали в руки карабины, отражали атаки врага в одной цепи со стрелками. Приходилось им драться и без пехотного прикрытия.
— Как Вам удалось так долго удерживать свой рубеж?
— Не нужно забывать, что если мы теряли людей, лошадей, материальную часть, средства обеспечения, то теряли и немцы. Мы не получали пополнения, но и немец не получал. Зато наш моральный дух даже на тот момент был сильнее.
— До 13 июля Вы держали оборону, а дальше?
— Я получил приказ о переходе в контрнаступление с форсированием Днепра и Друти. Днепр — с востока от Рогачева, Друть — с запада. Расстояние между ними — три километра. Форсировали реку с тяжелыми боями.
Перед войсками 21-й армии была поставлена боевая задача: 63-му и 66-му корпусам нанести сходящиеся удары на Бобруйск, а 67-му — наступать на север, вдоль правого берега Днепра, с целью ликвидации неприятельской группировки, прорвавшейся в районе Быхова на левый берег. Начало наступления было намечено на 15.00 13 июля.
Об этом приказе я узнал ровно за три часа до начала наступления. Было понятно, что эта задача вызывалась общей неблагоприятной оперативной обстановкой, складывающейся на смоленском направлении. Я понимал, что невозможно за такое короткое время собрать все подразделения в единый кулак и вывести их на главное направление. Полк занимал боевой порядок на широком фронте, большая часть батарей находилась на переднем крае, в противотанковой обороне, откуда вытащить их в дневное время было особенно сложно. Но выбора нет… Значит, нужно действовать «через не могу», передавая свою уверенность подчиненным.
Прямо с пункта управления я позвонил в свой штаб, сказал, чтобы собрали командиров дивизионов и начальников служб. Вскоре уже батареи по тревоге снимались с позиций и на галопе мчались в назначенный район.
Ровно в 15 часов начальник артиллерии дивизии полковник Иван Денисович Рудзит передал мне по полевому телефону:
— Зарядить орудия и натянуть шнуры! — Затем, сделав паузу: — Залпом! Огонь!
Разом грянули орудия трех артиллерийских полков 21-й армии. Артподготовка продолжалась двадцать минут, но только лишь она началась, как от левого берега Днепра отчалили лодки, наспех сколоченные плотики со штурмовыми отрядами. Тем временем красноармейцы сооружали штурмовые мостики, паромы, крепили их к сваям разрушенного Рогачевского моста.
Фашисты, никак не ожидавшие нашего наступления, прятались от жары в домах и хозяйственных постройках, многие из них были без обмундирования. Достигнув правого берега Днепра, роты первого эшелона без потерь захватили плацдарм и стали продвигаться в западном направлении. Тем временем саперы завершили сборку штурмового моста, подтянули его к противоположному берегу. Связисты уже прокладывали через Днепр кабель…
Вскоре, однако, противник опомнился, и на переправу обрушился шквал артиллерийского и минометного огня, налетели бомбардировщики. Вдруг вижу, старший сержант Кудашев командует бойцам:
— По самолету! Залпом! Цель на одну фигуру вперед! Огня не жалеть!
Красноармейцы начинают стрелять — и действительно сбивают немецкий самолет! Невозможно передать восторг наших бойцов! О Кудашеве сразу заговорила вся дивизия, люди стали ему подражать, а потому в последующих напряженных боях красноармейцы смогли сбить сосредоточенным огнем винтовок и пулеметов порядка десяти вражеских самолетов.
…Трудно было. Переправочные средства отсутствовали, потому что дивизионный парк разбомбили, и мы остались «на сухарях». Командир дивизии Василий Степанович Раковский сказал: «Забирайте весь плавающий материал и делайте». Мы сколачивали плоты, брали лодки.
Я на лодке переправлялся — под огнем, под бомбежкой. Вода была красной от крови. От близких разрывов лодка поднималась метров на пять. Переправились и прямо пошли в Рогачев, где сразу завязался бой — первый для нас бой в городе. Хотя город не очень большой, но драться было очень сложно. Там была казарма кавалерийского полка, и из нее вышли немецкие танки. Мы еще пушки разворачиваем, а танк идет прямо на наши огневые позиции…
Тогда сержант 520-го стрелкового полка бросился к нему с бутылкой горючей смеси. Подбежал почти вплотную, чтобы наверняка, бросил бутылку — она попала в танк, загорелась, но и он сам попал в это пламя. Бросился вперед — и сгорел на броне.
Вскоре батарея открыла огонь, танковая атака была отбита, и в тот же день после тяжелого боя был освобожден Рогачев. 14 июля полк форсировал реку Друть — нашли такое место, где можно было пройти вброд, хотя вообще река была глубокая. Переправившись, пошли на Бобруйск. Но не дошли, хотя к 16 августа были недалеко от бобруйских огородов.
Затем дивизию перебросили на защиту Могилева — есть такой Довск, районный центр на рубеже от Могилева до Гомеля. Мы там дрались до 20–21 августа, а потом попали в окружение. Из окружения я вышел через двадцать дней — на Брянский фронт.
— Что осталось тогда от Вашего полка?
— 16 орудий. И те еле вытащили. А боеприпасов не было…
— Степан Ефимович, этот период войны противоречив — Вы сражались, а другие — отступали…
— Я считаю, что и у других не бежали так, как это описывают некоторые. Немцам мы не давали возможности такого разгульного наступления, на которое они рассчитывали. Многое можно объяснить нашим моральным духом, стойкостью и преданностью людей. Я читал в книге немецкого полковника, как батальон, которым он командовал, разведывал маршрут для основных сил дивизии. И вот их почти на целый день задержал всего один наш пулеметчик. Обойти его не могли, мешали болота. Когда же немцы, в конце концов, вышли на огневой рубеж, там не было ни пулемета, ни человека — только гора гильз.
«Маленький», простой человечек с одним пулеметом… И сколько их еще было, таких бойцов — упорных, настойчивых, самоотверженных!
— То есть Вы не считаете свой 63-й корпус каким-то исключительным соединением РККА?
— Нет, это было самое обычное соединение. Считается, что первое контрнаступление нашей армии было под Ельней. Это неправильно — Ельня была в сентябре. А ведь 21-я армия и на главном направлении наш 63-й корпус уже в июле смогли остановить немцев на рубеже Днепра, не дать им переправиться и наступать на Гомель.
Я считаю, что это была первая операция — в литературе ее однажды назвали Рогачевско-Жлобинской, которая дала возможность укрепить наше настроение, надежду на то, что мы обязательно победим. Первые камни в фундамент нашей Победы закладывались именно тогда.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.