ГЛАВА 2 Русь изначальная

ГЛАВА 2

Русь изначальная

В ЧЁМ изначальные русские праславянские корни? Пожалуй, в том, как отразилась уже на истоках русской истории борьба Добра и Зла в проблеме войны и мира. Как уже было сказано, Россия в истории человечества стоит особняком. Роль и значение войн для неё всегда были принципиально иными, чем для остальных великих держав, а русская история, как никакая другая, даёт нам много поводов для размышлений в этом направлении, потому что Российское государство по критерию «мощь — сдержанность» оказывается уникально миролюбивым на протяжении большинства важных периодов своего существования. И тому есть причины — в отличие от других великих держав, Россия на больших войнах чаще теряла, чем приобретала.

Французы говорят: «На войне как на войне», но это — не философия солдата, защитника Отечества, а оправдание нарушения законов и норм обычной жизни в ситуации, когда пределы вседозволенности определяются лишь грубой силой. Французы говорят: «Труп врага веселит», и они же утверждают: «Труп врага всегда пахнет хорошо»…

У русского народа нет подобных «крылатых фраз». Для русского человека война всегда была тяжёлым испытанием, навязанным извне, и всегда же — трудом. Не знаю, но могу предполагать, что словосочетание «ратный труд» имеется лишь в русском языке! Оно и понятно… Можно ли назвать ратным трудом походы, например, Александра Македонского? Или — Ганнибала и Цезаря? Или — Наполеона? Или — Столетнюю и Тридцатилетнюю войны, Войну за испанское наследство, за независимость североамериканских колоний?

Вряд ли…

А русские всегда предпочитали мирный труд на своей земле вооружённому захвату чужих земель. Но и ратным трудом на своей земле русским приходилось заниматься постоянно — отнюдь не по своему желанию. В том числе и поэтому русский народ, умея воевать, всегда стремился к миру.

Эта наша особая миролюбивая черта проявляется даже в языке. Если слово «война» в русском языке, как и во всех прочих, имеет один — грозный и однозначный смысл, то слово «мир» в русском языке означает два хотя и внутренне родственных, взаимозависимых, но всё же разных понятия.

Современное правописание скрыло характерную деталь, которая в дореволюционном языке была очевидна. Слово «миръ» в словаре Даля определяется как «отсутствie ссоры, вражды, несогласiя, войны; ладъ, согласiе, единодушiе, прiязнь, дружба, доброжелательство; тишина, покой, спокойствiе».

А слово «мiръ» (через «i»!) тот же Даль трактует как «вселенная; <…> наша земля, земной шаръ, свътъ; всъ люди, въеь свътъ, род человъческiй…» К слову, этим же словом «мiръ» обозначается и «община, общество крестьян».

В английском же, например, языке «мир» — это «peace», a «мip» — это уже «world».

Вообще-то современная русская норма, объединившая два понятия в одном написании, представляется вполне удачной. Она даже более глубока и символична по сравнению со старой нормой. Нет мира людей без мира в мире.

Вряд ли есть другой великий и могучий народ, кроме русского, который воспринимал бы и проводил в жизнь этот принцип так последовательно и «массово» с самого начала своей национальной истории. Но когда началась эта история?

* * *

ЗНАМЕНИТЫЙ наш историк Василий Осипович Ключевский первый раздел 5-й лекции из своего курса русской истории озаглавил «Начальная летопись как основной источник для изучения первого периода нашей истории». Что ж, для конца XIX века такой подход был допустим. И археологические раскопки, и славянский фольклор как источники исторических знаний тогда в ходу ещё не были. Поэтому Ключевский мог отсчитывать нашу историю от её летописного начала…

Плохо то, что и в начале XXI века мы часто воспринимаем русскую историю всё так же — со времён Рюрика, Олега, Игоря, Святослава, Владимира… Однако это — конец первого тысячелетия нашей эры. Помним мы о древлянах и полянах, о русичах и вятичах… Но и это — начальные века нашей эры. То есть — не более двух тысяч лет.

А ведь первый период нашей истории, в котором отыскиваются корни русского народа, начинается не тысячелетие, не два назад, а, по крайней мере, десять-пятнадцать тысяч лет назад! Теперь мы знаем, что праславяне тшинецко-комаровской, например, культуры жили в бронзовом веке. Это десять тысяч лет тому назад. А на берегах Дона в Воронежской области у села Костенки обнаружено древнейшее в Европе поселение людей кроманьонского (то есть современного) типа. На площади в 10 квадратных километров раскопано более 60 стоянок эпохи верхнего палеолита в возрасте от 15 до 45 тысяч (стоянка «Костенки-12») лет. То есть, однажды придя сюда, люди из этих — издревле славянских, русских — мест уже не уходили на протяжении десятков тысяч лет!

У Ключевского о тех временах и слова нет. Он о них просто представления не имел. А его «Древняя» Русь — это, собственно, Киевская Русь раннего Средневековья!

Но русский национальный характер ко временам киевского великого князя Владимира уже давно сложился, и изначально он формировался как осознание глубокой связи с природой. Значит — был в основе своей гармоничен. Потом он был неоднократно искажён и исковеркан, но нечто, входившее в душу русских славян тысячелетиями, оставалось и передавалось из поколения в поколение. И в чём не устарел подход выдающегося нашего историка, так это в соединении истоков русского национального характера с природой России. Ключевский писал так:

«Лес, степь и река — это, можно сказать, основные стихии русской природы по своему историческому значению».

«Лес, — замечает он, — служил самым надёжным убежищем от внешних врагов, заменяя русскому человеку горы и замки. Степь — широкая, раздольная, воспитывала чувство шири и дали, представление о просторном горизонте. Русская река приучала своих прибрежных жителей к общежитию и общительности. Река воспитывала дух предприимчивости, привычку к совместному, артельному действию, заставляла размышлять и изловчаться, сближала разбросанные части населения, приучала чувствовать себя членом общества, обращаться с чужими людьми, наблюдать их нравы и интересы, меняться товаром и опытом, знать обхождение».

Прекрасная, точная характеристика, вполне применимая, между прочим, к СССР. При этом в такой характеристике ничто не указывает на условия, которые подталкивали бы русских славян к мечу, а не к плугу. Держать постоянно в руках меч вынуждали нас не идущие изнутри импульсы Зла, а необходимость отстоять себя от напора внешнего Зла.

Академик Б. А. Рыбаков в своей книге «Язычество древних славян» пишет (отточия, как и выше, для удобства опускаются):

«Праславянам с юга грозили киммерийцы. Приднепровские славяне оказались впервые в своей истории под ударами первых кочевников-степняков. Однако праславяне, жившие в приднепровской лесостепи, нашли в себе достаточно сил для того, чтобы, во-первых, создать по образцу киммерийского своё вооружённое всадничество, а во-вторых, выстроить примерно в IX–VIII вв. до н. э. (это более чем за полторы тысячи лет до святого Владимира! — С. К.) на границе с киммерийской степью целую систему крепостей, в которых могло укрыться от набега все население окрестного племени».

Подчеркну: праславяне защищали именно всех, а не избранных. Так, к VI веку до нашей эры относится постройка — с участием всего населения — громадного укрепления в Поворсколье площадью около 40 квадратных километров, с периметром стен почти 30 км. «Весь комплекс справедливо рассматривают как укрепление, построенное для союза племен, разместившихся по Ворскле. На случай опасности здесь действительно могли укрыться десятки тысяч людей со своими пожитками и стадами», — замечает Рыбаков.

Это — данные раскопок. Но академик Рыбаков проводит и интересное исследование связи с реальными археологическими данными южнорусских, украинских легенд Поднепровья о страшном Змее и Кузнецах-змееборцах. Переходя к связи жизни и мифа, он пишет:

«Праславяне на Тясмине и на Ворскле — на пограничье с киммерийско-скифской степью — строят разнообразные мощные укрепления, требовавшие всенародного участия. Здесь первобытность подходит к своему высшему пределу, и мы вправе ожидать рождения новых представлений и вправе искать их следы в позднейшем фольклоре. Филологи справедливо считают эпоху металла и патриархата, когда происходит этническая и политическая консолидация, временем зарождения новой формы — героического эпоса».

И кто же становится эпическим героем у наших праславянских предков? Рыбаков отвечает на этот вопрос так:

«В праславянской области рождение плуга, кузницы и воинов-богатырей происходит в единое время; культурный герой-кузнец и воин, защищающий свой народ, хронологически слиты воедино».

Итак, славянским героем оказывается не завоеватель, а защитник. Причём защитник, соединяющий в себе и созидательное начало, и силу, способную вооружённой рукой защитить ею же созданное!

Защитить слабых способен лишь добрый, злой их обижает. Не так ли? А русские Кузнецы-богатыри в легендах борются с беспощадным Змеем, пожирающим и старого, и малого. В образе Змея исследователи справедливо усматривают олицетворение степняков-кочевников, выжигавших всё дотла. Как видим, огненные языки внешней беды пылали на Земле Русской задолго до татаро-монгольского нашествия. Глубоки, глубоки истоки Русского Добра!

Победив Змея, божественные Кузнецы запрягают его в выкованный ими плуг и пашут на нем гигантскую борозду. Причём оружием победы становится не меч, а кузнечные клещи. И когда чудесный Кузнец схватил Змея клещами, то Змей предложил: «Довольно, будем мириться: пусть будет вашего света половина, а половина — нашего… переделимся». В ответ же слышит: «Лучше переорать свет, чтобы ты не перелезал на нашу сторону брать людей».

Итак, силой Добра создаётся такое положение дел, когда на пути агрессии воздвигается непреодолимая преграда. Соответственно, не агрессивность, а сдерживание агрессии — изначальная воинская философия русского праславянства! Миролюбивая политика России восходит к традициям нескольких тысячелетий.

Равнинная необъятная Русь всегда была удобным полем для нашествия агрессора, поэтому и во время создания праславянских легенд, и много позже русским людям приходилось воевать часто и кроваво. Не всегда, надо сказать, это были лишь оборонительные войны. Но в первооснове нашего национального характера агрессивность не привилась — что видно и по составу пантеона основных языческих русских богов.

Список их составил святой Владимир в 980 году нашей эры — когда готовил крещение Руси. Вот этот список: громовержец Перун, повелитель ветров Стрибог, солнечно-огненные Даждьбог и Хоре, крылатый пёс Симаргл, охраняющий посевы, и богиня Макошь — пряха судьбы. Этот список — некий официальный итог мифотворчества многих поколений.

Через восемь лет языческие «идолы» будут порублены во славу Христа. Лишь среброголового и златоусого Перуна дружинники Владимира с почётом сплавят по Днепру до порогов. Но богу войны в этой компании места не нашлось.

Нет его ни среди основных, ни среди второстепенных русских богов. Сварог-кузнец… «Земной» скотоводческий бог Белее… Ярило — сила зерна… Лада-весна, несущая радость и счастливый брак… Все эти образы наполнены мирными заботами и устремлениями, мирной жизнью и мирным мироощущением. Они наполнены Добром.

В жизни праславян был ещё один бог — Род, значение которого в первых фольклорных исследованиях принижалось до роли чуть ли не простого домового. Однако Род — это не просто олицетворение крепости и неделимости племенного рода, собрания потомков, но и славянский аналог Саваофа, Творца, Создателя.

Бог Род древнее Перуна!

И то, что главное, потаённое, пришедшее из эпохи первого осмысления Бытия божество у славян отождествлялось с идеей рода — большой «семьи», тоже говорит о национальном славянском характере многое. И это «многое» также окрашено не кровью, а мыслью о мире.

Прочно вошел в славянское сознание и сохранившийся до XIX века древний матриархальный культ рожаниц, двух Лосих — матери и дочери. Можно сказать, что идеи вселенской Доброты стали не столько философией русского славянства, сколько жизненным и социальным принципом, глубоко вросшим в быт народа.

Даже в отношении своего героического эпоса Россия в истории мира стоит особняком. У нас нет своего «Сказания о Гильгамеше», нет своей «Илиады», хотя русские и прибивали русский щит к вратам Царьграда. Зато у нас есть былины о витязях — защитниках Руси и народа. Причём это — общерусские герои, герои не только южной Киевской Руси, но и северного Московского государства. Это видно из того, что «киевский» цикл русских былин был открыт в XVIII–XIX веках на великорусском севере как результат записей живого повествования сказителей в Заонежье, на берегах Печоры и Белого моря.

Да, Русский Север стал называться «Исландией русского эпоса», но героями этого эпоса были русские киевские князья и русские богатыри русской киевской дружины. И хотя в былинах фигурируют опоэтизированные образы, они в своей основе историчны. Причём даже из поэтических былин видно, что их герои — деятели вполне централизованного государства. Впрочем, Киевская Русь выступает как единое государство со столицей Киевом (caput regni) и в летописных иностранных хрониках, например, в польском латиноязычном средневековом источнике «Хроника Галла Анонима», относящемся к началу XII века. И эта территория уже тогда была территорией Добра.

В своё время в Советском Союзе чуть ли не в каждой чайной висели васнецовские «Три богатыря». Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович — знаменитая русская былинная троица, родившаяся в разных краях единой Русской земли.

«Малая» родина Ильи понятна уже из его прозвища — он родом из города Мурома, из села Карачарова. И Илья, «тридцеть лет» просидевший на печи, — это образ той Руси, которая — по позднейшей характеристике Бисмарка — «долго запрягает, но быстро ездит».

Что же до Добрыни, то он, как сообщает нам В. И. Калугин, автор-составитель прекрасного сборника «Былины» (М.: Современник, 1991. — Сокровища русского фольклора), имеет, скорее всего, реального исторического прототипа — дядю князя Владимира Святославича, посадника новгородского, а затем воеводу киевского Добрыню. Упоминания о нём есть и в «Повести временных лет».

У Алёши Поповича — сразу несколько исторических прототипов.

И служат все трое, как и их ратные товарищи (а их в былинах упоминается до пятидесяти!), «красну солнышку» «ласкову князю Владимиру», что княжит в «красном Киеве-граде». А ещё точнее — служат они русскому народу.

* * *

СЕГОДНЯ русские былины читаются иначе, чем десятилетия назад — в стабильные времена могучей Советской Руси. Сегодня возник вызов самой исторической будущности Российского государства. И это заставляет нас по-новому посмотреть на идеи «богатырского» цикла русских былин.

Скажем, тот же Илья Муромец… Получив богатырскую силу, он купил «доброго коня», «завёл латы богатырския <…> купил палицу тяжёлую <…> седёлышко всё кипарисное <…> копьё вострое всё брузаменскоё» и — в отличие от классического рыцаря — искателя приключений западного образца — отправляется в стольный русский град Киев к Владимиру. А там обращается к князю с просьбой позволить «послужить-то верою-правдою <…> неизменною» «за божьи церкви соборныя <…> за монастыри спасенныя». То есть — за русский дух на русской земле.

Возьмём тему «богатырской заставы», характерную для русских былин. Вот что пишет на сей счёт уже упоминавшийся выше В. И. Калугин:

«Заставы богатырские <…> — не просто поэтический вымысел, плод народной фантазии, а отражение вполне реальной исторической действительности. Именно такие богатырские заставы веками ограждали Русь со стороны Дикого поля, первыми принимали на себя удары косогов, хазар, половцев, а позднее — языц незнаемых, были, по сути, военными крепостями, пограничными форпостами <…> Руси. И так было не только во времена Киевской и до-киевской Руси, но и в более отдаленные, когда в Приднепровье проходили оборонительные линии праславян… — знаменитые „Змиевы валы“».

То есть былинные богатыри, боевые соратники Владимира по защите Русского Добра, — это продолжатели традиций могучих праславянских племенных союзов, потомки легендарных поднепровских Кузнецов-змееборцев, боровшихся со страшным Змеем.

И стоит ли нам, да и Европе, забывать, что праславянские Кузнецы заслонили от напора Дикого поля не только Русь, но и Европу. А ведь не поддаётся силе лишь Добро. Зло ей всегда уступает!

Конечно, по мере развития и усиления мощи средневековой Руси отношение к проблеме Добра и Зла на княжеском, владетельном уровне начало размываться. Знаменитый князь Святослав Игоревич вёл внешние войны на Балканах и — по мнению, например, советского историка А. Н. Сахарова — имел планы создания империи на Юге, почему и ходил на Византию, прибив щит к вратам Царьграда-Константинополя… Казалось бы — ну чем не восточный аналог западного Карла Великого? Разница в том, что Карл был более удачлив в своих планах, чем Святослав.

Так или иначе, Святослав в истории формирования Русской Вселенной оказался эпизодом. Уже его сын, Владимир I Святославич, крестивший Русь, и внук Ярослав Владимирович Мудрый, при котором была составлена «Русская Правда», были озабочены обустройством собственных земель, а не мечтами о чужих. Внук Ярослава Мудрого, киевский великий князь Владимир II Всеволодович Мономах, в 1108 году основал Владимир-на-Клязьме, положив начало Владимиро-Суздальской земле. А через 130 лет Руси выпал особый жребий — уже в новой исторической обстановке, в Средневековье, нам вновь пришлось оказаться на пути дикой кочевой волны.

И вновь Русь прикрыла Европу. Мы о том часто забываем, а злые силы Европы, мира и «Россиянии» делают всё для того, чтобы мы никогда об этом не вспомнили. Они пытаются выставить русских варварами, чтобы не выплыл на свет Божий тот исторический факт, что ранняя русская цивилизация ничем не уступала только формирующейся новой, средневековой европейской цивилизации и что эта очень перспективная и самобытная цивилизация приняла на себя удар степного кочевого варварства и, не сумев полностью отразить этот удар, была разрушена.

Изначально русские — не варвары, но они были отброшены в варварство варварами, позволив западным европейцам развивать их цивилизацию. Русское Добро вновь приняло на себя миссию противостояния Злу — как и во времена Кузнецов-змееборцев. Хотя на этот раз исход такой миссии оказался трагичным. Для Русского Добра наступила эпоха первых тяжелейших испытаний.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.