ГЛАВА XI ПРАВИТЕЛЬСТВО И ПОДДАННЫЕ.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА XI

ПРАВИТЕЛЬСТВО И ПОДДАННЫЕ.

От того, что у юнкерства была отнята власть, римская община нисколько не утратила своего аристократического характера. Уже ранее было замечено, что на характере плебейской партии с самого начала лежал не менее, а в некоторых отношениях даже более, резкий аристократический отпечаток, чем на характере патрициата; если в среде старинного гражданства и существовало безусловное равенство в правах, то новый строй в самой основе своей исходил из противопоставления привилегированных как в отношении гражданских прав, так и в отношении пользования общественными угодьями сенаторских семей и массы остальных граждан. Поэтому немедленно вслед за устранением юнкерства от власти и вслед за формальным утверждением гражданского равенства образовались новая аристократия и соответствующая ей оппозиция; а ранее мы уже рассказали, как первая как бы слилась с низвергнутым юнкерством, вследствие чего первоначальная деятельность новой партии прогресса сплелась с последними выступлениями старинной сословной оппозиции. Поэтому начало образования этих партий следует отнести к V в. [ок. 350—250 гг.], а свой определенный отпечаток они получили лишь в следующем веке. Однако это внутреннее явление не только было, так сказать, заглушено бряцанием оружия великих войн и побед, но и в процессе своего развития оно ускользает от нашего наблюдения гораздо более, чем все другие явления римской истории. Как ледяной покров незаметно образуется поверх реки и незаметно все более суживает ее, так возникает и новая римская аристократия; и также незаметно выступает против этой аристократии новая партия прогресса подобно скрытому в глубине и медленно снова расширяющемуся течению. Трудно дать одну общую историческую оценку всем отрывочным и самим по себе незначительным следам этих двух противоположных движений, общий исторический итог которых пока еще не представлялся нашим взорам в виде какой-нибудь определенной трагической катастрофы. Но к этой эпохе принадлежат и уничтожение прежней общинной свободы и заложение основ для будущих революций; а описание как того времени, так и вообще развития Рима было бы неполным, если бы нам не удалось наглядно изобразить силу этого ледяного покрова и не дать почувствовать по его страшному треску и грохоту размеров грядущего взрыва.

Римский нобилитет был связан со старинными учреждениями времен патрициата только формально. Само собой понятно, что лица, сложившие с себя какую-либо из высших общественных должностей, издавна пользовались не только большим почетом, но и некоторыми почетными привилегиями. Самая старинная из этих привилегий заключалась в том, что потомкам этих должностных лиц дозволялось выставлять восковые изображения их умерших предков в фамильном зале у той стены, где была написана родословная, и в случае смерти кого-либо из семьи носить эти изображения напоказ в похоронных процессиях; при этом не следует забывать, что поклонение изображениям по италийско-эллинскому воззрению считалось антиреспубликанским, вследствие чего римская государственная полиция нигде не разрешала выставлять изображения живых людей, а за выставкой изображений умерших строго наблюдала. К этому следует прибавить различные внешние отличия, которые были предоставлены законами или обычаями таким должностным лицам и их потомкам — золотой перстень у мужчин, отделанная серебром конская сбруя у юношей, пурпуровая обшивка на верхнем платье и золотая ладанка у мальчиков 217 . Все это мелочи, но мелочи имели важное значение в такой общине, где гражданское равенство строго соблюдалось даже во внешней обстановке и где еще во время войны с Ганнибалом один гражданин был арестован и содержался в течение многих лет в тюремном заключении за то, что недозволенным образом появился в публичном месте с венком из роз на голове 218 . Отличия этого рода, быть может, существовали еще во времена господства патрициев и пока в среде самого патрициата еще существовало различие между семьями знатными и незнатными. Этим внешним способом, вероятно, отличались первые от последних; но политическую важность эти отличия приобрели лишь с преобразованием государственного устройства в 387 г. [367 г.]; тогда наравне с семьями патрициев, которые в то время уже конечно все без исключения имели право выставлять изображения предков, стали пользоваться тем же правом и семьи плебеев, достигших консульского звания. Тогда же установилось правило, что в число общинных должностей, с которыми связано пользование этими наследственными почетными привилегиями, не входят ни низшие должности, ни экстраординарные, ни представительство плебеев, а входят только консульство, поставленная наравне с консульством претура и участвующее в отправлении общинного правосудия, а стало быть и в пользовании общинной верховной властью, курульное эдильство 219 . Хотя этот плебейский нобилитет в строгом смысле слова мог образоваться только с тех пор, как плебеям был открыт доступ к курульным должностям, тем не менее он очень скоро, чтобы не сказать с первого момента своего возникновения, становится до известной степени замкнутым сословием без сомнения потому, что зародыши этой знати уже задолго до того времени существовали в семьях старинных плебейских сенаторов. Поэтому результаты Лициниевых законов в сущности сводятся приблизительно к тому же, что в наше время назвали бы выдвижением в пэры. Когда же облагороженные своими курульными предками плебейские семьи соединились в одну корпорацию с патрицианскими семьями и, заняв в республике особое положение, приобрели в ней преобладающее влияние, римляне опять вернулись к своему исходному пункту; тогда у них снова появились не только правящая аристократия и наследственная знать, которые в сущности никогда и не исчезали, но также и правящая наследственная знать, отчего неизбежно должна была возобновиться борьба между родами, в руках которых находилась правительственная власть, и членами общины, не желавшими подчиняться этим родам. Действительно, очень скоро так и случилось. Нобилитет не довольствовался своими ни к чему не ведущими почетными правами; он стал стремиться к нераздельному и неограниченному политическому владычеству и постарался превратить самые важные государственные учреждения — сенат и всадничество — из орудий республики в орудия старой и новой аристократии.

Правовая зависимость римского сената времен республики и особенно позднейшего сената, состоявшего и из патрициев и из плебеев, от магистратуры быстро ослабела и даже превратилась в нечто совершенно противоположное. Установленное революцией 244 г. [510 г.] подчинение общинных должностных лиц общинному совету, перенесение с консулов на цензоров права призывать в этот совет и, наконец, главным образом признанное законом право бывших курульных должностных лиц заседать и подавать голос в сенате — все это привело к тому, что сенат, который прежде созывался должностными лицами и был во многих отношениях зависимым от них совещательным собранием, превратился в почти совершенно независимую правительственную коллегию, которая в некотором смысле пополнялась сама собой; дело в том, что оба пути, которыми достигалось сенаторское звание — избрание на одну из курульных должностей и приглашение от цензора, — в сущности находились в руках у самой же правительственной власти. Правда, в то время гражданство еще было достаточно самостоятельно, чтобы не допустить полного исключения незнатных людей из сената, и сама знать еще была достаточно благоразумна, чтобы к этому не стремиться; но в самом сенате существовало строго аристократическое разделение его членов по степеням; бывшие курульные должностные лица делились на три разряда — на бывших консулов, бывших преторов и бывших эдилов, а те лица, которые попадали в сенат не потому, что занимали одну из курульных должностей, были лишены права участвовать в прениях; поэтому, хотя число незнатных сенаторов и было довольно значительно, но они были низведены до положения членов, лишенных почти всякого влияния, и сенат в сущности сделался представителем нобилитета. Другим, хотя и менее важным, но все-таки не лишенным значения, органом нобилитета был институт всадничества. Так как новая наследственная знать не была достаточно могущественна, для того чтобы подчинить комиции своей нераздельной власти, то ей было очень желательно по крайней мере приобрести самостоятельное положение в среде общинного представительства. В собраниях по кварталам она не находила никакого к тому повода; напротив того, введенные Сервиевой конституцией всаднические центурии были как будто специально приспособлены к такой цели. Те тысяча восемьсот коней, которые поставлялись общиной 220 , также распределялись по закону цензорами. Последние, правда, при выборе всадников должны были руководствоваться военными соображениями и на смотрах отбирать казенных коней у тех, кто по старости, неспособности или вообще по негодности не мог нести службу всадников; но самый характер учреждения вел к зачислению в конницу преимущественно людей состоятельных; да и вообще нелегко было запретить цензорам предпочитать личным способностям знатность происхождения и оставлять коней долее назначенного времени у принятых во всадническое сословие влиятельных людей и в особенности у сенаторов. Возможно даже, что право сенатора оставлять коня за собой, пока ему это было желательно, устанавливалось законным путем. Так, например, по крайней мере на практике сделалось правилом, что сенаторы подавали голоса в восемнадцати всаднических центуриях, а остальные места в этих центуриях доставались преимущественно молодым людям из нобилитета. Понятно, что от этого страдало военное дело, не столько вследствие непригодности немаловажной части легионной конницы, сколько вследствие проистекавшего отсюда уничтожения военного равенства, так как знатная молодежь все более и более избегала службы в пехоте. Замкнутый аристократический корпус собственно всадничества как бы задавал тон всей легионной коннице, составлявшейся из наиболее знатных и состоятельных граждан. Отсюда понятно, почему еще во время сицилийской войны всадники отказались исполнять приказание консула Гая Аврелия Котты, когда он потребовал, чтобы они возводили окопы вместе с легионными солдатами (502) [252 г.], и почему Катон в бытность главнокомандующим испанской армии нашел нужным обратиться к своей коннице со строгими порицаниями. Но это превращение гражданской конницы в аристократическую конную гвардию послужило не столько во вред республике, сколько в пользу нобилитета, который приобрел в восемнадцати всаднических центуриях не только право голосования, но и преобладающее влияние. В связи с этим состоялось формальное отделение сенаторских мест от тех, на которых вся остальная толпа присутствовала при народных празднествах. Оно было введено великим Сципионом в то время, когда он вторично занимал должность консула (560) [194 г.]. Народные празднества были такими же народными собраниями, как и собиравшиеся для подачи голосов центурии, и тот факт, что первое из этих сборищ не имело целью выносить какие-либо решения, еще более подчеркивал официальное отделение властвующего сословия от разряда людей подвластных. Это нововведение неоднократно вызывало порицания со стороны правительства, так как оно внушало лишь ненависть, не принося никакой пользы, и явно противоречило стараниям более благоразумной части аристократии прикрывать ее исключительное владычество внешними формами гражданского равенства. Отсюда понятно, почему цензура сделалась главным оплотом позднейшего республиканского строя, почему эта должность, первоначально вовсе не принадлежавшая к числу высших, была мало-помалу окружена неподобающим ей внешним почетом и крайне своеобразным аристократически-республиканским блеском и стала считаться высшей целью и завершением успешно пройденного общественного поприща; почему правительство считало покушением на свое существование всякую попытку оппозиции провести на эту должность своих кандидатов или только привлечь цензора к ответственности перед народом во время занятия им этой должности или после того и почему все члены этого правительства в полном единодушии восставали против всякой подобной попытки; в этом отношении достаточно будет напомнить о буре, которая была вызвана кандидатурой Катона на должность цензора, и о тех крайне бесцеремонных и нарушавших установленные формы мерах, которые были приняты сенатом с целью не допустить судебного преследования двух непопулярных консулов 550 г. [204 г.]. С этим стремлением как можно более возвысить цензорское звание соединялось характерное недоверие правительства к этому самому важному и именно потому самому опасному из его органов. Оно сознавало необходимость предоставить цензорам безусловный контроль над личным составом сената и всадничества, так как нельзя было отделить право исключения членов от права их призвания, а без первого из этих прав нельзя было обойтись не столько для того, чтобы не допускать в сенат даровитых представителей оппозиции (чего предусмотрительно избегала тогдашняя действовавшая исподтишка система управления), сколько для того, чтобы не лишить аристократию того нравственного ореола, без которого она скоро сделалась бы добычей оппозиции. Право исключать членов было сохранено; а так как всего более был нужен блеск холодного оружия, то внушавшее страх острие его постарались притупить. Права цензора сами по себе были ограничены уже тем, что он мог пересматривать списки членов аристократических корпораций только через каждые пять лет, а также предоставленным его коллеге правом интерцессии и принадлежавшим его преемнику правом кассации; к этим ограничениям прибавили новое и очень стеснительное: обычаем, имевшим законную силу, цензор обязывался не исключать из списков ни одного сенатора и ни одного всадника без письменного изложения мотивов такого решения и вообще без такой предварительной процедуры, которая имела некоторое сходство с судебным разбирательством.

Заняв такое политическое положение, главной опорой которому служили сенат, всадничество и цензура, нобилитет не только захватил в свои руки бразды правления, но и придал всему государственному строю соответствовавшую его духу внешнюю форму. Сюда относится уже тот факт, что из желания поднять значение общинных должностей нобилитет увеличивал их число крайне скупо и далеко не в таком размере, какого требовали расширение государственных границ и увеличение числа дел. Удовлетворяя только самые настоятельные нужды под давлением необходимости, он разделил до тех пор лежавшие на одном преторе судебные обязанности между двумя судьями, из которых один стал разбирать дела между римскими гражданами, а другой между негражданами или между гражданами и негражданами (511) [243 г.]; сверх того, были назначены четыре добавочных консула на четыре заморские должности — в Сицилию (527) [227 г.], в Сардинию и Корсику (527) [227 г.], в Ближнюю Испанию и в Дальнюю (557) [197 г.]. До крайности сокращенный порядок римского судопроизводства и возраставшее влияние канцелярского персонала конечно были в основном последствием численной недостаточности римских должностных лиц. Среди нововведений, инициатива которых принадлежала правительству и которые не перестают быть таковыми от того, что почти исключительно изменяли не букву, а практику существующего строя, особенно выделяются меры, ставившие назначение на офицерские и гражданские должности в зависимость не столько от заслуг и дельности, как это допускала буква закона и требовал его смысл, сколько от знатности происхождения. При назначении штаб-офицеров это не делалось формальным образом, но тем в большей степени так выходило по существу. Еще в течение предшествующего периода эти назначения в основной части перешли от главнокомандующих к гражданству; а теперь дело дошло до того, что в собраниях по кварталам стали выбирать всех штаб-офицеров регулярного годового призыва, т. е. всех двадцати четырех военных трибунов для четырех кадровых легионов. Таким образом, становилась все более непреодолимой та преграда, которая отделяла субалтерн-офицеров, достигавших своего звания храбростью и исправной службой, от штабных, добившихся привилегированного положения благодаря тому, что вели интриги среди гражданства. Только во избежание самых возмутительных злоупотреблений и для того чтобы устранить от занятия этих важных должностей совершенно неопытных юношей, пришлось стеснить раздачу штаб-офицерских мест тем, что стали требовать доказательства некоторого служебного стажа. Тем не менее, с тех пор как военный трибунат — этот краеугольный камень римской военной организации — сделался для знатных юношей первою ступенью на их политическом поприще, очень часто стали обходить требование стажа, и выбор офицеров стал зависеть от демократического обыкновения выпрашивать места и от аристократического стремления юнкерства устранять всех других от занятия этих мест. То, что во время серьезных войн (например, в 583 г.) [171 г.] признавалось необходимым прекращать такие демократические выборы офицеров и снова предоставлять назначение штаба на усмотрение главнокомандующего, явилось резкой критикой новых порядков. Что касается гражданских должностей, то прежде всего и главным образом было ограничено вторичное избрание на высшие общинные должности. Это было необходимо постольку, поскольку было нежелательно, чтобы годовая царственная власть обратилась в пустое слово, и еще в предшествовавшем периоде вторичное избрание в консулы допускалось лишь по прошествии десяти лет, а вторичное избрание в цензоры было совершенно воспрещено. Законодательным путем в ту эпоху в этом направлении не было сделано никаких дальнейших шагов. Однако строгость усиливалась, как это видно из того факта, что хотя закон о десятилетнем промежутке между двумя избраниями и был отменен в 537 г. [217 г.] на все время войны в Италии, но после того от него уже не делалось отступлений, и повторные избрания были вообще редки в конце этого периода. Кроме того, в конце этого периода (574) [180 г.] состоялось общинное постановление, обязывавшее кандидатов на общинные должности занимать их в установленной постепенности с соблюдением известных промежутков времени и известных пределов в отношении возраста. Конечно, все это уже давно было установлено обычаем; тем не менее, это было ощутительным стеснением свободы выборов, так как обычные условия правоспособности были превращены в легальные и избиратели лишились права не соблюдать этих требований в исключительных случаях. Доступ в сенат был открыт для всех членов правящих семейств без всякого различия в отношении их способностей, между тем как не только бедным и низшим слоям населения был совершенно закрыт доступ в высшие правительственные сферы, но и все не принадлежавшие к наследственной аристократии римские граждане были не то чтобы совершенно устранены от курий, но фактически лишены возможности достичь обеих высших общинных должностей — консульской и цензорской. После Мания Курия и Гая Фабриция, сколько нам известно, не было ни одного консула, который не принадлежал бы к социальной аристократии, да по всей вероятности и не было ни одного случая подобного назначения. Но даже число знатных родов, впервые появившихся в списках консуляров и цензоров в течение полустолетия от начала войны с Ганнибалом до окончания войны с Персеем, было крайне незначительно, и большинство из них, например роды Фламиниев, Теренциев, Порциев, Ацилиев, Лелиев, были обязаны своим возвышением или тому, что на них пал выбор оппозиции, или тому, что они пользовались аристократическими связями; так, например, Гай Лелий, очевидно, был обязан Сципионам своим избранием в 564 г. [190 г.]. Устранение бедных людей от управления диктовалось, конечно, условиями того времени. С тех пор как Рим перестал быть чисто италийским государством и усвоил эллинскую образованность, уже нельзя было ставить во главе общины мелкого земледельца, только что отложившего в сторону свой плуг. Однако не было ни крайней необходимости, ни пользы в том, что выборы производились почти исключительно в узком кругу курульных семейств и что «новый человек» мог проникнуть в этот круг не иначе, как прибегнув к чему-то вроде незаконного захвата 221 . Впрочем, некоторая доля наследственности лежала не только в основе сенаторского института, так как он возник из представительства родов, но и в самой природе аристократии, так как государственная мудрость и государственный опыт переходят по наследству от способного отца к способному сыну, и веяние духа славных предков быстрее и сильнее превращает в яркое пламя малейшие искры доблести. В этом значении римская аристократия была во все времена наследственной и даже с большой наивностью выставляла эту наследственность напоказ в старинном обычае сенаторов приводить с собой на заседание сената сыновей и в обычае общинных должностных лиц украшать своих сыновей внешними отличиями высшего почета — пурпуровой каймой консулов и золотой ладанкой триумфаторов. Но если в старые времена наследственность внешних почетных отличий до некоторой степени обусловливалась наследованием внутренних достоинств и сенатская аристократия правила государством не столько в силу своих наследственных прав, сколько в силу самого высшего из всех прав на народное представительство — права лучших людей стоять выше людей заурядных, то в описываемую нами эпоху и особенно после окончания ганнибаловской войны она быстро снизошла со своего прежнего высокого положения и из рассадника самых опытных в совете и в деле людей превратилась в сословие знати, пополнявшееся путем наследования и коллегиально употреблявшее во зло свою власть. Дело дошло в то время даже до того, что из зол, порождаемых олигархией, развилось еще более пагубное зло — захват власти отдельными семействами. Мы уже говорили об отвратительной семейной политике победителя при Заме и о его, к сожалению, успешном стремлении прикрывать своими собственными лаврами бездарность и ничтожество брата; а непотизм Фламинина носил еще более наглый и возмутительный характер, чем непотизм Сципионов. На деле оказалось, что неограниченная свобода выборов была гораздо более полезна для таких клик, чем для избирателей. Что Марк Валерий Корв двадцати трех лет достиг консульства, без сомнения, послужило к пользе общины; но когда Сципион попал двадцати трех лет в эдилы и тридцати лет в консулы, а Фламинин, еще не достигший тридцати лет, возвысился от квесторского звания до консульского, то в этом заключалась серьезная опасность для республики. Римляне уже дошли до того, что были принуждены считать строго олигархическую систему правления за единственный оплот против господства отдельных семейств и против его последствий; вот почему даже та партия, которая обыкновенно стояла в оппозиции к олигархии, содействовала ограничению свободы выборов.

Этот мало-помалу изменявшийся характер правителей наложил свой отпечаток и на систему управления. Правда, во внешней политике еще преобладали в то время та же последовательность и та же энергия, благодаря которым римская община утвердила свое владычество над Италией. В годы тяжелых испытаний, когда велась война из-за обладания Сицилией, римская аристократия мало-помалу поднялась на высоту своего нового положения; хотя она и противозаконно присвоила общинному совету правительственную власть, которую по закону должны были делить между собой общинные должностные лица и общинное собрание, но она оправдала этот захват тем, что если и не гениально, то зорко и твердо управляла кормилом государства во время поднятой Ганнибалом бури и вызванных ею дальнейших осложнений; в то время она доказала всему миру, что властвовать над обширной сферой италийско-эллинских государств способен только римский сенат и что во многих отношениях только он один того достоин. Но за столь блестящей и увенчанной столь блестящими результатами деятельностью римского общинного совета в борьбе с внешним врагом не следует упускать из виду, что в менее выдающемся, но зато гораздо более важном и трудном управлении внутренними делами государства как в поддержании старых, так и в создании новых учреждений проявляется совершенно противоположный дух или, вернее сказать, здесь уже получает перевес противоположное направление.

Прежде всего по отношению к каждому гражданину правительство уже не было тем, чем было прежде. Должностными лицами называются те люди, которые поставлены выше других, и если они считаются служителями общины, то именно потому делаются господами над каждым из граждан. Но теперь, видимо, это правило строго не соблюдалось. Там, где вербовка сторонников и выпрашивание должностей процветают так, как они процветали в то время в Риме, должностные лица воздерживаются от всякой строгости и от неуклонного исполнения своих служебных обязанностей из опасения лишиться услуг от тех, кто принадлежит к из сословию, и из страха утратить расположение народной толпы. Если иногда и встречались должностные лица со старинным рвением и со старинной взыскательностью, то это все были новые люди, не принадлежавшие к среде властвовавшего сословия, как например Котта (502) [252 г.] и Катон. Нужно было немало мужества, чтобы, как Павел при назначении его главнокомандующим в войне с Персеем, не обратиться к гражданству с обычными изъявлениями благодарности, а заявить ему, что он полагает себя избранным им вследствие того, что оно признало его самым способным к командованию, и потому просит не помогать ему в исполнении его обязанностей, а молчать и повиноваться. Верховная власть и гегемония Рима над средиземноморскими государствами и опиралась в значительной мере на строгость его военной дисциплины и правосудия. В общем в то время он еще стоял в этом отношении несравненно выше всех глубоко расстроенных государств — эллинских, финикийских и восточных; однако и в Риме творились возмутительные дела. Мы уже рассказали, как во время третьей македонской войны интересы государства были поставлены в зависимость от совершенно неспособных главнокомандующих и не от таких выбранных оппозицией демагогов, какими были Гай Фламиний и Гай Варрон, а от чистокровных аристократов. А о том, как иногда отправлялось правосудие, дает нам понятие следующее происшествие, случившееся в лагере консула Луция Квинкция Фламинина под Плаценцией (562) [192 г.]: желая вознаградить одного молодого любимца, в угоду ему не поехавшего в столицу на гладиаторские игры, этот представитель высшей знати приказал привести одного знатного бойя, укрывшегося в римском лагере, и на пиру собственноручно заколол его. Но еще возмутительнее самого факта, наряду с которым можно было бы поставить немало других, было то, что преступник не был предан суду, а после того, как цензор Катон вычеркнул его из списка сенаторов, представители его сословия обратились к нему в театре с приглашением снова занять свое место в сенате; впрочем, это был брат освободителя греков и вождь одной из самых влиятельных в сенате клик.

И финансовое хозяйство римской общины в эту эпоху скорее ухудшилось, чем улучшилось. Однако государственные доходы заметным образом увеличились. Косвенные налоги (прямых вовсе не было в Риме) возрастали вследствие расширения римских владений, что вызвало, например, необходимость учреждения в 555 и 575 гг. [199, 179 гг.] новых таможен на кампанском и бреттийском побережьях, в Путеоли, Кастре (Squillace) и некоторых других местах. Этим же расширением владений объясняется введение с 550 г. [204 г.] нового соляного тарифа, установившего для различных местностей Италии различные, постепенно понижавшиеся цены на соль. Это было сделано потому, что уже нельзя было продавать соль по одной и той же цене рассеявшимся по всей Италии римским гражданам; но так как римское правительство продавало гражданам соль, по всей вероятности, по цене себестоимости, если даже не дешевле, то эта финансовая мера не дала государству никакой прибыли. Еще значительнее увеличились доходы с государственных имуществ. Правда, поземельный налог, который по закону должен был поступать в государственную казну с италийских государственных земель, отдававшихся во владение частным лицам, большей частью и не взыскивался и не уплачивался. Зато в казну по-прежнему поступал пастбищный сбор, а вновь приобретенные в результате ганнибаловской войны казенные земли, в особенности большая часть капуанской и леонтинской территории, не были отданы под оккупацию, а были разделены на мелкие участки и розданы на сроки мелким арендаторам; вообще правительство противилось там попыткам оккупации с необычным упорством, вследствие этого государство приобрело обильный и верный источник доходов. Также и из принадлежавших государству горных разработок, особенно из богатых рудников, которые находились в Испании, доходы извлекались путем отдачи на откуп. Наконец к государственным доходам прибавились подати заморских подданных. В течение этой эпохи поступали в государственную казну очень значительные суммы экстраординарным путем; так, например, добыча от войны с Антиохом составила 200 млн. сестерциев (14 500 тыс. талеров), добыча от войны с Персеем — 210 млн. сестерциев (15 млн. талеров). Эта последняя сумма была самой большой из всех, когда-либо разом поступавших в римскую казну. Однако это увеличение доходов компенсировалось постоянным увеличением расходов. Провинции, за исключением разве только одной Сицилии, стоили почти столько же, сколько давали; расходы на проведение больших дорог и другие сооружения увеличивались по мере расширения территории, да и погашение заимообразной подати (tributa), которой были обложены оседлые граждане в тяжелые военные времена, еще в течение многих лет после того лежало тяжелым бременем на римской государственной казне. К этому следует добавить значительные убытки, происходившие от неправильного ведения финансового хозяйства и от слабого надзора со стороны высших должностных лиц. О поведении должностных лиц в провинциях и об их роскошном образе жизни за счет общественных сумм, о расхищении казенных денег и особенно военной добычи и о зарождавшейся системе подкупов и вымогательств мы будем говорить ниже. О том, какую прибыль приносила государству отдача доходов на откуп и к чему вели его договоры о поставках и о постройках, можно составить себе приблизительное понятие из того факта, что в 587 г. [167 г.] сенат решил прекратить разработку доставшихся Риму македонских рудников на том основании, что арендаторы приисков грабили римских подданных или обкрадывали казну, что было, конечно, очень наивным свидетельством о неспособности, которое выдала сама себе контролирующая власть. Не только, как уже было ранее замечено, перестали взыскивать налог с отданных под оккупацию государственных земель, но даже дозволяли при возведении частных построек в столице и в других местах захватывать общественную землю и отводить из общественных водопроводов воду для частных целей; многие были крайне возмущены, когда один из цензоров серьезно восстал против таких захватов и принудил виновных отказаться от исключительного пользования общественной собственностью или уплатить установленные законом земельные и водопроводные пошлины. Когда дело шло о денежных интересах общины, щепетильность римлян, доходившая до крайности во всех иных случаях, приобретала удивительную эластичность. «Кто обкрадывает кого-либо из граждан, — говорит Катон, — тот кончает свою жизнь в оковах и в неволе, а кто обкрадывает общину, — в золоте и в пурпуре». Несмотря на то, что общественная собственность римской общины безнаказанно и безбоязненно расхищалась должностными лицами и спекулянтами, еще Полибий указывал на то, что в Риме редко случаются подлоги, между тем как в Греции с трудом можно встретить такое должностное лицо, которое не запускало бы рук в общественную кассу; римские комиссары и должностные лица честно берегут доверенные им на слово громадные суммы, между тем как в Греции из-за малейшей денежной суммы прикладываются печати к десяти письмам и призывают два десятка свидетелей и все-таки все мошенничают; но из этого ясно только то, что социальная и экономическая деморализация достигла в Греции гораздо более высокой степени, чем в Риме, и что в этом городе еще не процветало такое же прямое и явное казнокрадство, как в Греции. Общий финансовый результат выражается для нас всего яснее в положении общественных построек и в наличности государственной казны. Мы находим, что на общественные сооружения уделялась в мирное время одна пятая государственных доходов, а в военное время одна десятая, что при обстоятельствах того времени, по-видимому, было вовсе не много. На эти деньги, равно как на денежные пени, не прямо поступавшие в государственную казну, было немало сделано по части мощения дорог внутри и подле столицы, шоссирования больших италийских дорог 222 и сооружения общественных зданий. Самой значительной из всех известных нам общественных работ этого периода было предпринятое (вероятно, в 570 г.) [184 г.] через посредство подрядчиков исправление и расширение сети столичных клоак; на это было единовременно ассигновано 24 млн. сестерциев (1 700 тыс. талеров), и, по всей вероятности, именно к тому времени принадлежит все то, что до сих пор уцелело от этих клоак. Но если даже принять в соображение тяжелые военные времена, то все же окажется, что в деле общественных сооружений этот период отстал от конца ему предшествовавшего; в промежуток времени между 482 и 607 гг. [272—147 гг.] в Риме не было устроено ни одного нового водопровода. Правда, наличность государственной казны увеличилась: последний запасный капитал составлял в 545 г. [209 г.], когда были вынуждены его тронуть, всего только 1 140 тыс. талеров (4 тыс. фунтов золота), а вскоре после окончания этого периода (597) [157 г.] в государственной кассе имелось в запасе около 6 млн. талеров в благородных металлах. Однако нас должна будет удивить не величина, а незначительность этой последней суммы, если мы примем во внимание громадность экстраординарных сумм, стекавшихся в римскую государственную казну на протяжении целого поколения после окончания ганнибаловской войны. Поскольку имеющиеся у нас более нежели скудные данные позволяют нам сделать общие выводы, мы должны признать, что, хотя римские государственные финансы и обнаруживали перевес приходов над расходами, они все-таки находились далеко не в блестящем положении.

Изменившийся характер правительства всего яснее проявляется в отношении к италийским и внеиталийским подданным римской общины. До того времени в Италии различали обыкновенные и латинские союзнические общины, римских пассивных граждан и полноправных. Из этих четырех разрядов третий почти совершенно исчез в течение этого периода: то, что было ранее сделано для общин пассивных граждан в Лациуме и Сабине, было теперь сделано и для бывшей территории вольсков; находящиеся там общины мало-помалу получили полные права, и вероятно после всех получили эти права в 566 г. [188 г.] Арпин, Фунди и Формии. В Кампании капуанская община была упразднена вместе с несколькими из соседних более мелких общин вследствие своего отпадения от Рима во время ганнибаловской войны. Хотя немногие общины, как например Велитры на территории вольсков, Теан и Кумы в Кампании, и сохранили свое прежнее правовое положение, однако в общем итоге эти гражданские права второго разряда можно считать упраздненными. Зато прибавился новый, низший класс людей, которые были лишены общинных вольностей и права носить оружие и к которым относились почти так же, как к общинным рабам (peregrini dediticii); сюда принадлежали главным образом прежние кампанские, южно-пицентские и бреттийские общины, состоявшие в союзе с Ганнибалом. Сюда же входили кельтские племена, которым разрешалось жить по сию сторону Альп; об их положении в италийском союзе мы имеем лишь неполные сведения, но что оно было низко, видно из того включенного в их союзный договор с Римом условия, что ни один член этих общин никогда не мог рассчитывать на приобретение прав римского гражданства. Положение нелатинских союзников, как уже ранее было замечено, очень изменилось к худшему в результате ганнибаловской войны. Только немногие из общин этой категории, как например Неаполь, Нола, Регион, Гераклея, неизменно держали сторону Рима, несмотря на все превратности военного счастья, и потому сохранили в целости свои прежние союзные права, но большая их часть подверглась невыгодному пересмотру прежних союзных договоров за переход на сторону врага. Об угнетенном положении нелатинских союзников свидетельствует переселение их из их собственных общин в латинские; когда самниты и пелигны обратились в 577 г. [177 г.] к сенату с просьбой об уменьшении размера их контингентов, они мотивировали ее тем, что 4 тысячи самнитских и пелигнских семейств переселились в течение последних лет в латинскую колонию Фрегеллы. Отсюда уже само собой следует, что в более выгодном положении находились латины, т. е. немногие, еще не вошедшие в римский гражданский союз города Лациума, как например Тибур и Пренесте, так же как и уравненные с ними в правах союзные города, например некоторые города герников и разбросанные по всей Италии латинские колонии; но и их положение ухудшилось едва ли в меньшей степени. Лежавшие на них повинности были несправедливо увеличены, и как на них, так и на других италийских союзников все более и более перекладывалось лежавшее на гражданстве бремя военной службы. Так, например, в 536 г. [218 г.] было призвано к военной службе вдвое более союзников, чем граждан; по окончании ганнибаловской войны граждане были все распущены, а союзники не все; этих последних использовали преимущественно для службы в гарнизонах и в ненавистной Испании; при раздаче в 577 г. [177 г.] подарков по случаю триумфа союзники уже не пользовались прежним почетом наравне с гражданами, а получили вдвое меньше, вследствие чего среди необузданного веселья этого солдатского карнавала обиженные отряды войск молча шли за победной колесницей; при раздаче земель в северной Италии граждане получили по десяти моргенов пахотной земли, а неграждане по три моргена. У латинских общин уже была ранее отнята неограниченная свобода переселения (486) [268 г.], а переселяться в Рим разрешалось только в тех случаях, если переселенцы оставляли в своей родной общине детей и часть своей собственности. Однако эти стеснительные требования или обходились различными путями, или вовсе не соблюдались, и римское правительство оказалось вынужденным высылать массы людей из столицы через посредство полиции вследствие громадного наплыва граждан из латинских городов и вследствие жалоб местных властей на сильное уменьшение населения в городах и на невозможность доставлять контингент в условленном размере (567, 577) [187, 177 г.]. Быть может, эта мера и была неизбежно необходима, но тем не менее она была очень обременительна. Кроме того, города, которые основывал Рим внутри Италии, стали получать в конце этого периода вместо прав латинского гражданства полные гражданские права, которые до того времени предоставлялись только приморским колониям, вместе с чем совершенно прекратилось до того почти постоянное увеличение числа латинских городов новыми общинами. Основанная в 571 г. [183 г.] Аквилея была последней из римских италийских колоний, которые были наделены латинским правом гражданства; основанным почти в то же время колониям Потенции, Пизавру, Мутине, Парме, Луне (570—577) [184—177 гг.] уже были предоставлены полные гражданские права. Причиной этому, очевидно, был упадок латинского права гражданства в сравнении с римским. Колонисты, которых поселяли во вновь основанных городах, и прежде выбирались преимущественно из римских граждан, а теперь правительство стало держаться этого правила еще упорнее, чем раньше, и даже между самыми бедными из тех переселенцев никто не согласился бы променять свое гражданское право на латинское, хотя бы это могло доставить ему значительные материальные выгоды. Наконец доступ в римское гражданство был почти совершенно закрыт для неграждан, как для целых общин, так и для отдельных лиц. Старинный обычай включать покоренные общины в римскую был упразднен около 400 г. [ок. 350 г.], с тем чтобы помешать слишком большой децентрализации римских общин вследствие чрезмерного расширения, для чего стали учреждаться полугражданские общины. Теперь же отказались от централизации общины, так как частью стали давать полные гражданские права полугражданским общинам, частью стали включать в римскую общину многочисленные, более отдаленные гражданские колонии, но к прежней системе инкорпорации союзных общин не вернулись. Нет никаких указаний на то, чтобы после окончательного покорения Италии хотя бы одна из италийских общин обменяла свое союзное право на право римского гражданства — вероятно, ни одна из них и не получала его. Также и переход отдельных италиков в римское гражданство допускался почти исключительно только для латинских должностных лиц и для тех, кто по особой милости входил в гражданскую колонию при ее основании 223 . Этим фактическим и юридическим переменам в положении италийских подданных по крайней мере нельзя отказать во внутренней связи и последовательности. Положение различных классов подданных вообще ухудшилось по сравнению с прежним разделением по степеням, так как правительство, прежде старавшееся смягчать противоречия и соединять их между собой постепенными переходами, теперь, напротив того, стало повсюду уничтожать промежуточные ступени и разрушать соединительные мосты. Как в среде римского гражданства властвовавшее сословие отделилось от народа, сбросило с себя бремя общественных повинностей и присвоило себе все почести и все преимущества, так и само гражданство стало точно таким же образом относиться к италийским союзникам, стало все более и более устранять их от соучастия в управлении, в то же время возлагая на них общественные повинности в двойном и тройном размере. Как нобилитет стал по отношению к плебеям в такое же замкнутое положение, в каком когда-то находился пришедший в упадок патрициат, так и гражданство заняло точно такое же положение по отношению к негражданам; плебеи, возвысившиеся благодаря либерализму своих учреждений, теперь сами себя заковали в окоченелые принципы юнкерства. Упразднение пассивного гражданства само по себе не может вызывать порицания и по своим мотивам, вероятно, находится в связи с другими общественными явлениями, о которых будет идти речь далее, однако благодаря этому уже была утрачена одна из промежуточных ступеней. Гораздо более пагубным было уничтожение различия между латинскими и остальными италийскими общинами. Опорой римского могущества было привилегированное положение латинской нации внутри Италии; эта опора исчезла из-под ног, с тех пор как латинские города стали сознавать, что они уже не избранные соучастники во владычестве могущественной соплеменной общины, а в сущности стоят наравне со всеми остальными римскими подданными, и с тех пор как все италики стали находить свое положение одинаково невыносимым. Конечно, и в среде подданных еще существовали различия по степеням; так, например, с бреттиями и с их товарищами по несчастью римляне обходились совершенно как с рабами, да и сами бреттии вели себя, как рабы, при всяком удобном случае дезертировали с флота, на котором служили гребцами, и охотно поступали на службу против римлян; на кельтов же и особенно на заморских подданных, находившихся в еще более тяжелом положении, правительство сознательно навлекало презрение и притеснения со стороны италиков. Все это, конечно, не могло достаточным образом компенсировать прежнее различие между единоплеменными и иноплеменными италийскими подданными. Глубокое уныние овладело всем италийским союзом, и только страх мешал ему громко высказываться. Внесенное в сенат после битвы при Каннах предложение предоставить двум лицам из каждой латинской общины права римского гражданства и места в сенате, конечно, было несвоевременно и было с полным правом отвергнуто, но оно доказывает, что господствовавшая община уже в то время была озабочена отношениями между Лациумом и Римом. Если бы новый Ганнибал начал теперь войну в пределах Италии, то еще сомнительно, разбилось ли бы его предприятие о непоколебимое сопротивление латинской нации против владычества иноземцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.