Антифеодальная «опричная» революция

Антифеодальная «опричная» революция

Феодальная аристократия. Цепкое прошлое

Ломоносов дал следующую оценку Ивану Грозному в «Кратком Летописце» 1760 г.: «Сей бодрой, остроумной и храброй государь был чрезвычайно крутого нраву».

А вот какого нрава были противостоящие самодержцу феодальные властители России?

Я уже немало писал о проблеме родовой аристократии, которая досталась воссоединенной Руси от удельных времен. Вплоть до введения опричнины в московском государстве существовали мощные княжеские кланы, обладавшие немалыми военными и огромными экономическими ресурсами. Особую роль в поддержании феодальных порядков играли крупные вотчинники, потомки удельных князей — так называемые княжата.

Их делили на восемь гнезд, по родственным и территориальным отношениям: князья тверские, рязанские, суздальско-нижегородские, ярославские, углицкие, белозерские, стародубские, галицкие. Одних только ярославских князей насчитывалось более восьмидесяти.

В вотчинах родовой знати действовал суверенитет и иммунитет вотчинника, там он правил самовластно по принципу «что хочу, то и ворочу». Собирал подати, имел собственный двор, суд и правительственные учреждения, своих бояр и служилых людей, которым давал земли. Царские чиновники не имели права въезда в боярские и княжеские вотчины.

Владения княжат, как правило, были освобождены от государственных налогов. Вдобавок, на многие годы они получали «кормления», исполняя роли наместников на тех или иных землях. Система наместничеств воспроизводила в смягченном виде виде феодальную раздробленность. Учитывая затрудненность сообщений, наместники фактически играли роль самовластных правителей во многих областях России.

Во всех европейских странах аристократия была потомками завоевателей и покорителей, в Англии — нормандцев, во Франции — франков, в России — варяго-русов и литовцев. (В тех странах, где не было завоевания, например в Швейцарии и Швеции, не было и обособленного аристократического слоя). В «разгар» средневековья феодалы несли условно положительные функции, защищая подвластное население в своем маленьком государстве от разбоя со стороны других завоевателей. Когда функции защиты стали переходить к единому государству, у феодалов остались лишь функции разбоя.

Н. П. Павлов-Сильванский, исследовавший документы того времени, описывает немало случаев разбойных наездов знатных людей на соседние села — в стиле польских шляхты.

В одной из правовых грамот начала XVI в. описывается нападение князя Ивана Лапина на монастырский двор, который он ограбил, убив при том человека. На шум прискакал великокняжеский служилый человек, с ним окрестные крестьяне, они схватили одного из налетчиков. Сотский, пристав и понятой отправились, захватив труп, к великокняжескому наместнику в Каширу. По дороге князь Лапин нападает на них, крестьяне как могут отбиваются, у сотского (выборный земский начальник) отсекают ногу.

В итоге, князь попадает под наместничий суд, который за убийство, нанесение тяжких телесных повреждений, нападение на представителя великокняжеской власти и земского самоуправления обязывает преступника лишь возместить награбленное и уплатить 4 рубля за убитого человека.

Как пишет Павлов-Сильванский: «Бояре и их слуги бьют, грабят, соромят жен, избивают княжеских судей и расплачиваются за эти преступления только денежным штрафом». А И. Е. Забелин замечает, что даже в столице Москве «бывали такие боярские дворы, мимо которых, как мимо двенадцати дубов соловья-разбойника, не было обывателям ни проезду, ни проходу».

Не буду стесняться своих ассоциаций. На мой взгляд, реальный князь и боярин времен средневековья немногим отличается от конкретного бандитского вожака лихих постиндустриальных 90-х. Поменяй шубу на малиновый пиджак и портретное сходство налицо.

Одним из главных следствий беззащитности крестьян перед боярами и княжатами было закладничество, когда «социально-слабые» шли под защиту тех же феодалов, платя за «крышу» своей независимостью. Закладничество было одной из основных причин роста холопства. В холопы шли не только крестьяне, но, нередко, и служилые люди.

В XVI веке феодальная аристократия превратилась в паразита. Продолжая присваивать прибавочный и даже часть необходимого продукта, создаваемого производящими слоями населения, она мало что давала взамен в области управления. Мало что хорошего. Родовая аристократия, вставшая толстым посредническими слоем между верховной властью и производящими слоями населения, лишь увеличивала издержки управления, а то и просто вносила в него хаос.

В целом, проблема централизованного московского государства заключалась в том, что новое содержание — централизованное государство, государство-нация, действующее в интересах всех земель и всех сословий — вливалось в старые формы, оставшиеся от феодальной эпохи. Той эпохи, когда не существовало единой русской нации ни по вертикали, ни по горизонтали. Той эпохи, когда княжеско-боярская элита, потомство варяжских и литовских покорителей, никак не соотносило свои права и обязанности с правами и обязанностями низших кормящих слоев общества.

Однако, в XVI веке княжеско-боярскую власть нельзя просто отнести к отживающим формам, которые мирно лопаются и отваливаются под напором нового содержания.

Напротив, княжеско-боярская верхушка активно боролась за сохранение своих властных полномочий и своей непомерно высокой доли в общественном потреблении, используя возможности центрального государственного аппарата.

Большинство родовитых персон сидело в Боярской думе, совещательно-правительствующем органе при великом князе. Как пишет Ключевский: «Они намеревались, сидя в Боярской думе, править Русской землей, как некогда их отцы правили ею, сидя по уделам».

Это правление показало себя во всей красе в период междуцарствия 1533–1547.

Тогда боярско-княжеская верхушка фактически вернула страну в удельную эпоху, но, в отличие от прежних времен, феодальные узы были для России уже слишком тесны. Городский плебс и поместное дворянство жаждали освобождения от боярского произвола. И, если бы вместе с воцарением Ивана Васильевича, в страну не вернулась бы сильная верховная власть, то низы общества смели бы верхи.

Однако и после воцарения Ивана Васильевича, князья и бояре были готовы обменять роли самовластных удельных повелителей лишь на роль всевластной олигархии при послушном царе.

«Избранная рада», в представлении Курбского, была властью немногих, избравших самих себя по праву родовитости. Поэтому, когда князь Курбский, будучи таким «избранным», определяет политику государства, у него нет претензий к «тирану». Но едва «тиран» перестает его слушаться, то Курбский спокойно изменяет не только «тирану», но и родине.

Раз не получается «избранничество», то хотя бы заполучить Рязанское княжество с помощью татар и литовцев, как того желает Семен Бельский, то хотя бы «на Ярославле государить», как хочется Курбскому. А раз не получается в Ярославле, так можно и в Ковеле, пусть ценой предательства и пролития единоверческой крови.

Крупный специалист по европейской истории Роберт Виппер замечает, что «взгляды Курбского совершенно совпадают с мировоззрением крупных польских панов, немецких фюрстов и французских сеньеров XVI века, которые или заставляли монархию подчиниться своему правительственному давлению, или, потерпевши на такой попытке неудачу, изменяли своей стране и объявляли себя вольными и самостоятельными вождями, как бы государями. Коннетабль Бурбон, принц крови и родственник французского короля, перешедший в 1521 г. вследствие личной обиды к германскому императору Карлу V и принявший команду над войсками, сражавшимися против его отечества, курфюрст Мориц саксонский, в 1548 г. верный слуга Карлу V, изменивший в 1552 г. в пользу Франции, — вот наглядные западные параллели к Курбскому».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.