Вместо введения. Первый во всём

Вместо введения. Первый во всём

Своим воцарением он остановил смуту, усобицу и череду вражеских нашествий.

За время правления он увеличил территорию страны больше чем в два раза. Земли, присоединенные им, являются нашими по сей день; их недра дают большую часть нашей природной ренты.

Он разрушил хищные рабовладельческие государства, мешающие крестьянскому освоению огромных пространств на востоке и юго-востоке.

Он организовал глубоко эшелонированную оборону южного пограничья, что позволило отнять у Дикого поля тысячи квадратных километров плодородной земли.

Он построил более семидесяти городов.

Он созывал представителей всех сословий и земель своей страны на всеобщие собрания; восстанавливал выборные органы самоуправления крестьянских и городских общин.

Он провел подлинную антифеодальную революцию, уничтожая привилегии родовой аристократии и феодальные «государства в государстве». Он вырвал с корнем феодальный сепаратизм, на многие столетия обезопасив страну от распада.

Он провел реформу землевладения, превратив вотчинников, самовластно владеющих огромными землями, в служилых дворян, обязанных защищать рубежи страны.

Он организовал правильную централизованную систему управления страной и привлек к нему даровитых людей из низших слоев общества.

Его трудами возникло постоянное войско, было положено начало артиллерии, как роду войск, и военному флоту.

Он боролся за выход страны к морям, к мировым торговым коммуникациям, за свободу торговли, против фактической блокады, установленной соседними государствами.

Он содействовал становлению торгово-промышленного класса, при нем начал складываться общенациональный рынок.

В церковной жизни его усилиями была утверждена выборность духовенства. При нем были заложены основы начального образования и социального обеспечения, организован выкуп пленных из вражеской неволи.

Он установил торговые и культурные связи с самыми высокоразвитыми странами того времени.

Он создал мультиэтническое, многоконфессиональное общество, где господствовала религиозная терпимость и этническая уживчивость.

Под его руководством страна выстояла в условиях войны на два фронта, против коалиции мощных военных держав, пользовавшихся поддержкой двух крупнейших империй. Фактически третьим фронтом войны являлись неурожаи и эпидемии чумы, а четвертым — предательство старой элиты, оставшейся от времен феодальной раздробленности.

Народ никогда не восставал против него, потому что в его замыслах фокусировались общественные чаяния, в его делах осуществлялись народные нужды.

Не зная его имени, всякий разумный человек сказал бы, какой мощный, интересный, умный правитель. Однако достаточно произнести его имя — Иван Грозный — и в воображении возникают плахи, топоры и такое прочее, а на заднем плане безумные глаза с картина Репина.

Он жил в жестокое время перехода от Средневековья к Новому Времени, время слома старой феодальной системы, когда весь мир был залит кровью, но число жертв его правления — и виновных и невиновных — было много меньшим, а то и вовсе микроскопическим по сравнении с числом жертв Карла Смелого и Людовика XI, Изабеллы Кастильской и Карла V Габсбурга, Франциска I и Генриха VIII Тюдора, Карла IX Валуа и Филиппа II, испанских конкистадоров и немецких инквизиторов, Елизаветы I и Оливера Кромвеля, герцога Шарля Эммануэля II и шведских генералов времен Тридцатилетней войны, имена которых помнят только историки.

Однако произнося «Изабелла» мы почему-то не рисуем в воображении сожженную на аутодафе плоть марранов и морисков. Слова «открытие Америки» не сочетаются у нас со словами «крупнейший геноцид». «Королева Елизавета» не соотносится с парусниками-слейверами, трюмы которых набиты неграми-рабами. Произнося «Кромвель», мы вовсе не представляем ирландские селения, заваленные трупами. Ходя по Лувру, мы вряд ли думаем о том, что отсюда руководили крупнейшими массовыми убийствами. Видя благообразные портреты Франциска I и Шарля Эммануэля II, мы не говорим себе, что эти милые люди вырезали от мала до велика всех «еретиков» Прованса и Пьемонта.

Наоборот мы рассуждаем о гуманизме, Ренессансе, знакомстве с кукурузой и картофелем, развитии предпринимательства и складывании мирового рынка. Мы говорим о прогрессе цивилизации, который идет, не взирая на давно обращенных в пепел «ведьм» и превращенных в удобрение «еретиков», на каких-то там индейцев и негров, которые, в общем-то, были людоедами.

Так, может быть, наше восприятие Ивана Грозного подвергалось длительной и целенаправленной обработке? И за этой обработкой стояли идеократические группировки, преследующие определенные политические цели?

Верное понимание эпохи Ивана Грозного неотделимо от осознания особенностей русского исторического пути. Может быть, пора наконец признать, что русский народ находился в иной внешней среде, чем европейские нации? Различия были очень велики и по природно-климатическим условиям, и плодородию почв, и по естественным коммуникациям. (Автору, пишущему эти строки на берегу Рейна, разница видна невооруженным глазом). И тяжесть среды гарантировала русским более стесненный, трудный путь развития, чем европейцам.

Более простые формы русского социума и более централистские формы его государственности, в сравнении с той же Европой, вытекали из меньшей естественной производительности русского сельского хозяйства. Вдобавок, русские занимали особое положение — между агрессивной Европой и кочевой Азией, между полями и садами Европы и степями Азии, между воинственным Западом и не менее воинственным Исламом. Русскому обществу приходилось постоянно жертвовать многообразием в пользу сплоченности и обороны.

Уверен, что когда нам удастся отмыть эпоху Ивана Грозного от многословного слоя гуано, изверженного псевдоисторической литературой, то мы увидим сложнейший период в биографии нашего народа, который нуждался в волевом стратегически мыслящем лидере и получил его. Собственно, тогда и было сформировано специфически русское «государство-нация», диалектическое единство, которое нельзя разрезать никаким скальпелем, не убив при том и государство, и нацию.

Эпоха Ивана Грозного неотделима от всего XVI века, который являлся осевым временем для всей человеческой цивилизации. Формально это было время, когда феодальная система разрушалась под под ударами централизованных государств и торгового капитала. Но именно в XVI веке начался масштабный переход от доиндустриальной эры, длившейся десятки тысяч лет, к технологическому, машинному, индустриальному времени. Распалась связь времен, человеческое общество погрузилось в неустойчивое состояние творящего хаоса.

Прежняя устойчивость рушилась, высвобождая доселе связанную энергию и разрушая миллионы человеческих судеб. А новое состояние устойчивости было за горизонтом предвидения даже самого мощного ума. (Описания будущего, данные такими «провидцами» XVI века, как Нострадамус, Кампанелла и Томас Мор — как говорится, полный «отстой». Это либо экстраполяция в грядущее текущей возни английского и французского короля, либо реанимация античных представлений об идеальном состоянии полиса-государства.)

Устойчивость — состояние менее вероятное, чем хаос. Чтобы пробиться к ней, надо иметь волю и уметь использовать высвободившуюся энергию. И в этом переходе через хаос для человечества не было готовых путей. Ведь оно не развивается по программе, его развитие происходит в столкновении интересов миллионов индивидуумов и малых групп, тысяч больших групп, сотен наций, десятков цивилизаций. Жизнь — это борьба, насколько бы банально не звучал этот тезис.

Когда переход произойдет, человечество будет в гораздо меньшей степени зависеть от окружающей среды. Оно получит своего рода технологический метаболизм, обеспечивающий ему защиту от изменений внешней среды. Новый человек будет брать от внешней среды то, что ему нужно и когда ему нужно, извергая в нее отходы своей жизнедеятельности, но защищаясь от ее неблагоприятных воздействий. Будет построено общество всеобщего потребления и беспроблемного выделения.

В биологической эволюции это можно сравнить с переходом от холоднокровных (рептилий) к теплокровным животным (птицам и млекопитающим), более энергичным, подвижным, больше потребляющим и выделяющим, приспособленным к самых разнообразным условиям.

Во всем мире переход к Новому Времени оказался сложным, тяжелым, кровавым процессом.

Начался он в Западной Европе. И вовсе не потому что в Западной Европе живут люди высшего класса, более изобретательные, умные, свободные, с голубыми честными глазами и высоким лбом. Отбросим этот наивный расизм. Просто для вхождения в индустриальную эпоху именно у Европы сложились наиболее подходящие естественные условия: климат, география и т. д… Тогда как за четыре-пять тысяч лет до этого наиболее подходящие условия для перехода от неолитического общества к первым цивилизациям бронзового века сложились в долинах больших рек субтропического пояса — Янзцы, Инда, Ефрата, Нила.

Любая открытая система (биологическая, социальная, техническая) поддерживает свою устойчивость и организацию за счет увеличения дезорганизации и неустойчивости, т. е. энтропии, в остальном мире. Попросту говоря, для каждой развивающейся системы должна быть внешняя среда, которая обеспечивает это развитие.

Часто упускается из виду, что к внешней среде для социальной системы относится не только природа, поля, леса, недра, моря, животный мир, но и другие социальные системы. То есть люди.

Семьдесят-восемьдесят миллионов лет назад мелкие юркие млекопитающие, обладающих ускоренным обменом веществ, пожирали незащищенные яйца и приплод огромных рептилий.

Двадцать-тридцать тысяч лет назад кроманьонцы убивали и съедали (увы-увы) плохо организованных неандертальцев, своих конкурентов в охоте на крупных травоядных животных.

Процесс перехода человечества к Новому Времени сопровождался исчезновением или радикальным сокращением многих социальных групп и классов, например свободного крестьянства, монашества, аристократии.

Европейские страны, начиная с XVI века, превращают весь остальной мир в свою кормовую базу, «съедая» одну отсталую страну за другой. Сметаются барьеры, ограждающие общества с превалирующим натуральным хозяйством и слаборазвитым рынком. Утилизуются целые части света — Южная, Северная Америка, Африка, Южная Азия, Восточная Азия, Австралия и Океания.

Начиная с XVI века, западное общество создаст себе огромную периферию, обеспечивающую его дешевыми, а то и просто бесплатными ресурсами, принимающее излишки его населения и товаров.

Это выступало в виде принуждения к неэквивалентной торговле, пиратства, колониальных захватов, работорговли, плантационного рабства, а то и прямой зачистки территории от коренного населения, мешающего ее освоению.

Развитие Запада происходит за счет роста энтропии в окружающей среде, которая теряет сложность и многообразие, в которой десятками погибали культуры и цивилизации.

Индейцы карибского бассейна вымерли полностью уже через 25 лет после тесного знакомства с новым европейским человеком. Многочисленное индейское население Центральной Америки сократилось на девять десятых после прихода европейцев. Западная Африка стала на века заповедным полем охоты на людей, там исчезли города, не уступающие по численности европейским. Была разрушена цивилизация Индийского океана, цветущая от восточной Африки до Явы.

Но разрушение десятков культур, втаптывание многих народов в первобытное состояние, даст толчок к быстрому развитию Запада, создаст накопления, на основе которых начнется крупное товарное производство, вначале мануфактурное, а потом и индустриальное.

И полученные Западом технологические преимущества, будут использоваться им для дальнейшего усиления эксплуатации слабых социумов.

«В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса». Эти строки хорошего поэта, приключенческие книжки Саббатини, Хаггарта, голливудские пираты — вот и все, что осталось в массовом сознании от этой эпохи великих западных завоеваний. Победитель, естественно, определил, что должно выглядеть красиво.

Россия в XVI веке, по совокупности объективных условий, не относилась к лиге передовых государств, приступающих к утилизации остального мира. Напротив, и об этом часто забывают, она сама могла выступить в роли «внешней среды» и разделить участь Западной Африки или Центральной Америки. Внутриконтинентальная замкнутость «системы Русь» в зоне холодного климата, рискованного земледелия, уязвимых транспортных коммуникаций делала ее крайне неустойчивой к неблагоприятным воздействиям внешней среды, превращая ее в систему-донора, накапливающую энтропию. Оттого и задачи Ивана IV носили на порядок более тяжелый характер, чем у любого современного ему западного правителя. Развитие страны могло быть достижимо только в борьбе против стесняющих факторов, но борьба отнимала силы у развития.

Герой Льюиса Кэролла говорит о том, что надо бежать очень быстро, чтобы остаться на своем месте. В какой-то мере эти слова относятся и к Ивану Грозному. Ему надо было действовать быстро, потому что агрессивная внешняя среда отнюдь не ждала, пока у него всё получится — соседние страны хорошо зарабатывали на слабости России.

Ассирия, Персия Ахеменидов, Западная и Восточная Римская империи, тюркский каганат, империи Карла Великого и Чингисхана, Золотая Орда, государства инков, ацтеков и майя, империя индийских моголов, литовско-русское государство показывают нам примеры мощных государственных образований, которые исчезли, потому что не успели найти новый тип устойчивости при резких изменениях внешней среды.

Если проводить биологические ассоциации, то они были огромными рептилиями с замедленным метаболизмом, оказавшимися беззащитными перед юркими хищными соперниками.

Сегодня на территории Центральной и Восточной Европы, обоих Америк, Азии, Африки найдется очень немного государств, сохраняющих прямую преемственность от государств и государственных образований XVI века (достаточно взглянуть на карту). Канули в лету бесчисленные царства, королевства, герцогства, племенные союзы и княжества. Были ассимилированы, а то и просто истреблены сотни народов и племен.

А единое государство Российское существует уже пять веков, занимая седьмую часть суши. И уже более тысячи лет на нашей территории существует в непрерывности русская культура, язык и церковь. «Единство» и «непрерывность». Это, кстати, не правило для исторической сцены. Мало кто задумывается о том, что герои французского эпоса говорили на самом деле по-германски, английская знать до XIV века понимала только французский, что большинство европейских народов пятьсот лет назад поменяло религию, что единой немецкой или итальянской нации всего лишь около 140 лет, что население современной Америки в массе своей не имеет отношения к доколумбовой эпохе ни по языку, ни по вере, ни по культуре.

В силу объективных причин (некоторых из них я коснусь дальше) Россия почти никогда не имела возможностей для легкого накопления сил и равномерного поступательного движения. Этим пользовались другие государства, да и нередко собственно российские элитные группы, которых вполне устраивала ее роль источника сырья и товаров с небольшой добавленной стоимостью. Та роль России, которая вела ее к исчезновению с мировой карты.

Индустриализация, переход к машинной технологической цивилизации, в России завершится только к середине 1950-х годов, столетием позже чем в Британии. Но в Китае, Индии, Иране, в большинстве латиноамериканских стран процесс индустриализации идет до сих пор, а на большей части Африки он фактически и не начинался. И при всей тяжкой исторической судьбе России, надо прямо сказать, что Китаю пришлось еще тяжелее.

Нам повезло, потому что на траектории нашего движения стояли своего рода «ускорители». И Иван Грозный был одним из них.

Если опять провести биологическое сравнение, то в 1547 бояре передали царю государство, напоминающее неповоротливого травоядного динозавра, где голове очень трудно управлять хвостом и ногами, и от которого юркие противники отрывают живые куски. И прежде чем добиваться ускорения метаболизма, надо было оснастить этого «динозавра» клыками, когтями и мощным панцирем, сделать голову ближе к хвосту и ногам.

Самым неприятным в исторической судьбе России оказались не трудности модернизационных скачков (первый из которых совершил Иван Грозный), а идеологическая слабость и зависимость ее элиты. Наша элита воспринимала западные страны, которые развивались легче, чем Россия, как страны высшего сорта, где живут более умные люди. Это восприятие от аристократов XVI и XVII веков передалось дворянской интеллигенции XVIII и XIX веков.

«Иностранцы были умнее русских: и так от них надлежало заимствовать…», — писал писатель-сентименталист Карамзин, назначенный верховным историком российской империи. И хорошо, если бы заимствовали у «умных иностранцев» технические достижения (в конце концов и Запад много заимствовал у арабов и византийцев), однако мы брали оттуда примитивное расистское восприятие России и русских, как изначально неполноценного государства и варварского глупого народа.

К XXI веку страны-везунчики успели пройти прединдустриальную (торгово-колониальную), индустриальную, постиндустриальную фазы развития, накопили необходимые средства и начали переход к информационному обществу, когда владение информацией важнее, чем обладание вещественными ценностями. Мы уже живем в фантастическом мире, где господство над информационными потоками и использовании мощных финансовых инструментов виртуального характера позволяет самой развитой стране, простите за сельскохозяйственное сравнение, «доить» почти весь остальной мир.

Сегодня, когда история должна стать естественной наукой и научно объяснять мир, как это делают физика и биология, она все больше превращается в информационно-пропагандистский инструмент. Он находится в руках политиков, обеспечивая их власть над умами, в угоду властителям информационного простраства штампует ярлыки — тут «жертва», там «палач», тут «отсталость», там «прогресс», тут «свобода», там «деспотия».

Такая «история» конструирует новые мифы с каждым новым сезоном политической моды. У такой «истории» будет много «историков» («псевдориков», если читатель позволит мне краткий неологизм). И, пусть мышление у них не научное, не имеющее отношение к историзму, они будут издавать книги, писать сценарии и выступать по телеку, потому что за такую «историю» хорошо платят.

История, как наука, сегодня находится в параличе, показывая все больший разрыв с естественнонаучными дисциплинами, хотя до середины XIX века они шли, можно сказать, вровень, и взгляды Гиббона и Бокля по «научности» ничем не уступали взглядам Ньютона и Ламарка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.