Глава 15 Кризис
Глава 15
Кризис
День «D». День, наступления которого мы все ждали на протяжении многих месяцев.
Первые наши реакции были следующими: что случилось с атлантической стеной? Где наши подводные лодки? Что сталось с нашими люфтваффе? Что делало V-1[72] – это чудесное оружие, только что примененное против Лондона?
Прежде чем мы успели подыскать собственные объяснения или сформулировать собственные оценки, русские перешли в наступление на востоке. Случилось это как раз на годовщину нашей на них атаки тремя годами ранее, 21 июня. К тому моменту наш фронт снова располагался на старой польской границе.
На юге был оставлен Рим.
Оптимисты среди заключенных, вспомнив о Первой мировой войне, утверждали, что Вторая закончится осенью. Но до 11 ноября был март 1918 года.
Реалисты заявляли, что ноябрь 1918 года явился результатом признания политического поражения нашим правительством, тогда как на этот раз приемлема лишь военная капитуляция. Война будет продолжаться до тех пор, пока русские не встретят союзников рядом или в самом Берлине.
При всех наших сомнениях в то время, наш курс строго определялся другой стороной. Безоговорочная сдача – вот чего они требовали. А потому у нас не оставалось иного выбора, как идти до самого конца. Если бы союзники предложили альтернативу – если бы они вели переговоры с оппозицией в 1943-м или 1944 году… тогда многие бы из нас не побоялись позора, мук и смерти. Но пробные шары, выпущенные нашей оппозицией в 1943 году, были категорично отвергнуты английским правительством. Все решит только сила.
Пленные, разумеется, были крайне довольны поворотом событий на большом колесе фортуны. Сами же они по-прежнему испытывали удачу на маленьком колесе рулетки в Кольдице. Снова и снова по кругу бежал шарик – с широко раскрытыми глазами мы ждали, в каком из множества отсеков он остановится. 16 июня шарик бросили снова – но на этот раз он остановился на зеро для пленных.
В тот день после обеда караульный, дежуривший под аркой, услышал шум под ногами. В этом месте находилась крышка люка. Чуть поодаль ближе к гауптвахте располагалась вторая, а сразу за воротами внутреннего двора – третья. Все находились на отрезке примерно в пятьдесят ярдов булыжной мостовой. Караульный крикнул. Прибыл полицейский отряд и затем – офицер службы охраны. «Поднять все три крышки канализации!» – раздался приказ. Всего в трубе мы обнаружили шестерых беглецов. Четверо из них находились на полпути от ворот, двое других – под крышкой канализации под аркой. Труба составляла примерно два фута шесть дюймов в диаметре и проходила под воротами. В месте, где она выходила со двора пленных, стояла решетка во всю ее ширину, но ее пропилили.
В конце арки, где канализация сужалась до трубы примерно восемнадцати дюймов шириной, мы обнаружили еще двух офицеров. Стоя по колено в жуткой черной жиже, они копали туннель с помощью железных прутов, обернутых в мешковину, откалывая камни вокруг более узкой трубы. Именно этот шум и услышал часовой.
В этот момент мимо проходил наш казначей. Он был очень враждебно настроен ко всем заключенным и, как я уже говорил, потерял на фронте двоих сыновей. Не сдержавшись, он плюнул в стоявших в канализации двух офицеров и обозвал их вонючими свиньями.
Старшим британским офицером был подан официальный протест, и в итоге нашему человеку пришлось публично заявить, что его замечание и поведение не были адресованы лично двум рывшим туннель пленным, а являлись лишь генерализацией.
Весной 1944 года семьдесят шесть британских офицеров бежали из лагеря военно-воздушных сил в Сагане. В июне британский доктор, капитан Хендерсон, прибыл из этого лагеря в Кольдиц.
Вскоре после этого старший британский офицер спросил нашего коменданта, правда ли, что пятьдесят беглецов из Сагана были застрелены по поимке. Поменял ли вермахт свое отношение к бегству? Каралось ли подобное иначе, чем дисциплинарным наказанием в виде ареста? Кроме того, спросил старший британский офицер, мог ли он послать в Саган список имен – так пленные в Кольдице могли узнать, были ли среди убитых их друзья.
Мы ответили, что знали об этом массовом бегстве и знали о нескольких убитых из тех, кто был пойман позже. Мы не знали, сколько человек всего было застрелено «при попытке к бегству». Насколько нам было известно, ОКБ не давало никаких новых распоряжений об обращении с беглецами по поимке. Мы знали, что около тридцати человек из саганской группы были возвращены обратно и, насколько нам было известно, пока оставались живы.
Беглые пленные, пойманные иными организациями, нежели вермахтом, такими как полиция, гестапо, СД[73] и так далее, до своего возвращения в руки регулярной армии находились вне ее ведения. Побеги пленных участились до такой степени, что Гиммлер распорядился не отсылать бежавших, но пойманных военнопленных назад в свой лагерь, а передавать их СД. Именно в результате этого приказания более половины участников массового бегства из Сагана и были расстреляны.
Мы отослали список британских имен в Саган, и, когда он вернулся назад, несколько фамилий на нем оказались помечены крестиком – эти были убиты.
По мере ухудшения ситуации Гиммлер принялся отыгрываться на самых беззащитных, военнопленных и обитателях концентрационных лагерей. Он объявил, что не намерен перенапрягаться и защищать команды бомбардировщиков, сбитых в ходе воздушных налетов. Те, кто спускался на парашюте, часто оставались на милость разъяренного населения. Какое изменение с 1939 года! Тогда британских пилотов, сбитых в сражении, надлежащим образом хоронили. Иногда подобные церемонии передавались по нашим радиосетям. Даже капитан авиации Танстолл признал, что в течение первых шести месяцев войны, если он не мог найти военной цели, он привозил свои бомбы назад. Так кто же первый из нас начал эту беспощадную войну в воздухе? Каждая сторона, разумеется, обвиняла другую.
Чуть позже тем же летом офицерам служб охраны из различных областей страны было предписано посетить Саган для ознакомления с методами безопасности этого лагеря.
Я тоже поехал туда и был удивлен простотой их мер. Правда, все упрощало само его расположение. Лагерь находился на вырубленной территории в лесу и был построен на песчаном грунте. Комендант и личный состав едва составляли пару десятков человек. Караульная рота в целом оценивалась в 250 человек. В то время здесь содержалось не менее семи тысяч представителей британских и американских военно-воздушных сил. В Кольдице же часто бывало так, что количество пленных равнялось количеству их карауливших! С грустью я подметил, что дисциплина на построении оказалась безупречной.
Общее количество попыток побега из Сагана было намного меньше, чем из Кольдица. А ведь нам приходилось держать под контролем меньше одной двадцатой его пленных.
Единственная имевшаяся у пленных Сагана возможность выбраться наружу заключалась в рытье туннелей. Единственное место, где это можно было осуществить, находилось под печами бараков. Сами бараки, высившиеся в несколько этажей, были приподняты с земли, а потому все, что бы ни происходило ниже, было видно. Печи же стояли на цементных плитах, поддерживаемых кирпичной стеной с каждой из четырех сторон. Если поднять печи и приподнять с помощью рычага плиту, появлялся совершенный проход, полностью скрытый от посторонних глаз. Бараки были приподняты от земли, но заглянуть в эти кирпичные шахты не мог никто. На самом деле это еще один пример вертикального подхода к горизонтальному туннелю, причем опять-таки предоставленного пленным нами самими.
Вот так и был построен известный саганский туннель. Главная беда с туннелями в Сагане заключалась в нехватке свежего воздуха. В лагерном музее у них хранились несколько экспонатов воздушных механизмов. Футбольные камеры были слишком маленькие и неэффективны. Водонепроницаемые мешки из хлопка, оснащенные двусторонними клапанами, главным образом использовались для аэрации рабочего конца туннеля. Песок сильно облегчал работу, и в просторных отсеках избавиться от мусора не составляло труда. Но на всем своем протяжении эти туннели в песке приходилось выкладывать досками от кроватей и другим деревянным материалом.
После крупного побега семидесяти шести пленных офицеров личный состав в Сагане в основном заменили, а по всему периметру лагеря расположили микрофоны, предупреждавшие о подземных работах. «Застрелены при попытке бегства» – лишь единожды мы подали подобное донесение из офлага 4С в Кольдице.
Вечером 20 июля мы играли в скат в Чадрассе. Внезапно радиопрограмму прервали; передали новости о покушении на Гитлера. Сначала мы сочли их пропагандистской передачей союзников, но нет, приемник был настроен правильно, и эфир продолжался как обычно. В час Гитлер сам подошел к микрофонам и подтвердил известия.
21-го числа начали просачиваться первые сведения об именах заговорщиков. На всех уровнях люди начали прикрываться. Лицемерие к тому времени уже так глубоко укоренилось в поведении каждого в Германии, что истинную реакцию народа различить было просто невозможно.
Среди личного состава Кольдица никто не встречался друг с другом взглядом. Разумнее всего было изобразить бесстрастное выражение лица. Вряд ли вооруженные силы как единое целое выйдут из этой ситуации заговора, составленного в их рядах.
Офицерский корпус нашел ответ очень скоро. С этих пор войска открыто отождествлялись с партией, а не просто, согласно их собственному предпочтению, с народом. До сих пор гитлеровский салют отдавался немецкими офицерами только при входе или выходе из своей столовой или как форма неофициального отдания чести при неимении фуражки. С этих пор оно должно было официально использоваться между нами и между офицерами и пленными. Приветствие вермахта сменила поднятая рука партии.
В течение двух-трех последующих дней после распространения данного приказа нам пришлось мириться с множеством насмешек во дворе. Вскоре, правда, все утихло, и фашистское приветствие в итоге стало восприниматься как нечто ни в коем разе не неординарное.
24 июля в городе провели парад «для выражения благодарности за безопасность нашего лидера в руках провидения». Все те в замке, кто не находился в данный момент при исполнении, получили приказ присутствовать. Торжественная церемония прошла, как и ожидалось – возможно, чуть с большим энтузиазмом, чем обычно показывалось, – но в тот момент люди были напуганы и ни за что не захотели бы показаться равнодушными там, где дело касалось преданности родине и партии.
Гиммлер уже являлся не только главой государственной службы безопасности и главой СС. Он был главой и внутренней армии.
Теперь он начал сворачивать головы. Заговорщики и их семьи были ликвидированы. Более дальние родственники потеряли работу. Дуйстерберг из «Стального шлема»[74] отправился в концентрационный лагерь Дахау. Юттнер стал заместителем Гитлера. В 4-м отделе в Дрездене холодный ветерок нескольких выдул за дверь, включая одного из наших собственных назначенных туда офицеров службы охраны.
За арест Герделера предлагался миллион марок. Телефонист люфтваффе получил 800 000 марок за то, что узнал его; еще двое после его поимки получили по 100 000 каждый.
Разделавшись с активными реакционерами, Гиммлер снова принялся за старых социалистов и коммунистов, многих отправив в концентрационные лагеря. Должно быть, они понимали, что после покушения на Гитлера армейскими офицерами скоро наступит и их черед. Движение стало бы распространяться вниз.
Неподалеку от замка мы нашли брошюру, несомненно сброшенную с самолета союзников. В ней говорилось, что революция придет, но она должна прийти с фабрик, а не сверху. Там среди рабочих и лежит ключ к революции. Союзники были бы очень рады видеть Гитлера застреленным, но, может быть, у них имелись мнения касательного того, чей палец будет жать на спуск?
Но каков же был ответ на вопрос первостепенной важности: «Что буду делать я, когда… они придут? И кто такие эти «они» – американцы или русские?»
Когда мы чувствовали себя в безопасности (то есть в отсутствие членов партии), некоторые из нас обсуждали это – что делать, когда придет конец. Хотя все мы разделяли надежду «только бы американцы пришли раньше русских». Даже на эту возможность существовали различные реакции.
Один говорил: «Я застрелюсь сам и застрелю свою семью. Но сначала я пойду во двор и прикончу парочку заключенных».
Другой возражал: «Со своей семьей можешь делать что хочешь, они твое дело, но пленные находятся под нашей общей ответственностью и за поступок одного будут мстить всем нам».
Третий вздыхал: «Я бы застрелился, если бы не семья».
Четвертый: «Я лучше стану военнопленным. Если Кольдиц – образец их жизни, это не так уж и плохо».
И все же доктор Геббельс уверял нас, что мы должны победить, а значит, победим. «Никогда мы не были так близки к победе, как сейчас. Давайте отдадим несколько территорий, чтобы выиграть время». Мы жили в двух мирах – факта и иллюзии.
1 сентября комендант получил крест «За военные заслуги» (первый класс), но на следующий же день провел конференцию по мерам, которые следует предпринять, когда враг подойдет к его воротам.
Старший британский офицер спросил, может ли он принять участие в этих обсуждениях, но комендант ответил, что пока не имел распоряжений заседать за круглым столом с вверенными под его охрану пленными. Много месяцев спустя комендант сам настойчиво требовал участия старшего британского офицера в обсуждениях по идентичному вопросу.
Следующим шагом Гиммлера явилось одобрение плана отставки всех действующих офицеров старше пятидесяти восьми и всех офицеров в запасе старше пятидесяти двух лет. Их следовало перевести в промышленность или повторно зачислить в ряды служащих вооруженных сил, но в гражданском качестве. Половине личного состава Кольдица надлежало уйти, но, в конце концов, из этого приказа ничего не вышло.
Новой главой отдела по делам военнопленных в Дрездене после чистки стал офицер старшего звания полиции СС, хорошо известный в Центральной Германии как Bubi[75]. Партия укоренялась в вермахте – пожилых офицеров вытеснили, на их место пришли молодые люди из партии.
4 октября в городе провели особенно пышные демонстрации. И снова тот же приказ: «Присутствовать всем, кто не находится при исполнении».
19-го числа генерал Bubi, кроме того, глава 4-го отдела в Дрездене, лично посетил замок и повел себя крайне дружелюбно. Комендант, казалось, был рад, что завоевал его расположение. Bubi мог оказаться очень полезным другом в суде, если он не был им самим! 21 октября прошла еще одна массовая демонстрация в городе – «присутствовать всем, кто не находится при исполнении».
В тот же день пришло первое секретное распоряжение об эвакуации и ликвидации лагеря при известных обстоятельствах.
12 ноября в Мюнхене состоялся «партийный марш». На этот раз речи фюрера не было. За границей шептались, будто «дом гитлеровской революции» превращался в «дом контрреволюции». В тот же день в городе Кольдиц в ополчение были призваны представители дополнительных возрастных групп. Поскольку это был вопрос военной службы, большинство подчинились приказу и явились, а вот зрители, приглашенные на церемонию призыва, устроили забастовку. Такое случалось впервые. Практически никто из публики не присутствовал. Из пятидесяти мест, зарезервированных для родственников погибших на фронте, занятыми оказались только десять. Как люди могли приносить присягу (или своим присутствием на данной церемонии выказывать ее одобрение) правительству, которое так лгало? И все же – интересовались некоторые – V-2[76] только начало применяться в Лондоне. Могло ли оно дать нужный результат? Не лучше ли пока повременить с вынесением окончательного вердикта нашему лидеру? Дать ему и секретному оружию последний шанс?
Что же касается позиции пленных, они все теперь согласились, что наша безусловная капитуляция являлась единственным возможным окончанием войны. Британцы начали даже испытывать сострадание к побежденной стороне, что им свойственно. Вот цитата из письма заключенного, написанного в августе 1944 года: «Больше не порядочно организовывать выступления против немцев». Но дух побегов оказался живуч, а в некоторых случаях не ослабевал и вовсе. И в Кольдице величайший беглец из всех нашел свой конец в собственном бессмертном примере.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.