Очерк девятый: Начало конца
Очерк девятый:
Начало конца
…Когда я спросил генерал-полковника Василия Митрофановича Шатилова о том, когда его дивизия начала наступление на Берлин, то он задумался и стал разыскивать в ящике какую-то папку. Когда же папка была найдена, то из нее появилась карта — старая, потертая на сгибах, видавшая виды. Но это не была карта Берлина или одерских подступов к нему. Нет, на карте были нанесены лесные массивы и озера далекой от Берлина Калининской области.
— Собственно говоря, путь нашей дивизии к Берлину начался здесь, — сказал мой собеседник, седовласый ветеран Советской Армии, человек, который в течение трех лет командовал 150-й стрелковой дивизией — дивизией, водрузившей в мае 1945 года Знамя Победы над рейхстагом. — Конечно, можно считать случайностью, что именно нашей 150-й дивизии привелось вести бой за рейхстаг. Могла и другая дивизия оказаться здесь, на Шпрее. И нет никакого сомнения, что и она повела бы бои с такой же воинской доблестью.
Как долго вы командовали дивизией? — спросил я.
Я вступил в командование дивизией в майские дни 1944 года. До этого я командовал 182-й стрелковой дивизией. 150-я дивизия была сформирована в сентябре 1943 года на базе трех бригад — 127-й курсантской, 144-й и 151-й лыжных бригад.
С какого же рубежа 150-я дивизия начала свой марш на Запад, к Берлину?
Это был район города Пустошки, недалеко от Невеля. Здесь занимала свои рубежи 3-я ударная армия, в состав которой входила 150-я дивизия, перенесшая тяжелые бои в так называемом «невельском мешке». Очен хорошо помню свою первую встречу с солдатами, когда я прибыл в 674-й полк. Я сказал тогда:
«Я ваш новый командир дивизии, полковник Шатилов. Вместе воевать теперь будем. У нас с вами длинный боевой путь на запад, до самого Берлина!»
Разумеется, я тогда не мог предвидеть, что наша дивизия действительно окажется в числе тех советских соединений, которые первыми войдут в Берлин. Но в то время — весной 1944 года — каждый советский солдат, каждый советский офицер и генерал были уверены, что недалек тот момент, когда Красная Армия сокрушит фашистского противника. После Сталинграда и Курска ни у кого не было сомнения в том, что мы не только изгоним захватчика со своей земли, но и будем добивать врага на его территории. Однако, разумеется, для того, чтобы осуществились наши мечты, нужно было еще многое сделать…
Наступление на Берлин планировалось с большой тщательностью. После того, как была в феврале 1945 года окончена Висло-Одерская операция, Ставка Верховного Главнокомандования испытывала немалый соблазн продолжить наступление и с ходу взять Берлин. Ему поддался даже маршал Жуков. В одном из своих предложений, направленных в Ставку, писал о возможности двигаться прямо на Берлин. Но вскоре он сам изменил свое мнение и высказался за то, чтобы остановиться. Это решение было не прихотью, а результатом серьезного анализа обстановки — и это решение оказалось правильным. Говоря о нем на Крымской конференции руководителей трех великих держав 4 февраля 1945 года, начальник генштаба генерал армии А.И. Антонов привел данные о возможной переброске немцами на Восточный фронт 35–40 дивизий. В своих мемуарах генерал С.М. Штеменко констатировал:
«Если учесть, что многие из этих дивизий противник пополнил личным составом до нормы, а наши дивизии в среднем насчитывали тогда по 4000 человек, если учесть все те трудности, какие испытывали мы с подвозом боеприпасов, горючего и других материальных средств, а также временное господство в воздухе немецкой авиации, становится совершенно очевидным, почему для нас стало невозможным продолжение безостановочного наступления на Берлин. Это явилось бы преступлением, на которое, естественно, не могли пойти ни Советское Верховное Главнокомандование, ни Генеральный штаб, ни командующие фронтами.
Как подтвердили дальнейшие события, прогноз Генштаба в основе своей оказался правильным. В феврале 1945 года немецкое командование действительно располагало крупными силами для обороны Берлина и в случае необходимости могло еще увеличить их. А помимо того, неудача под Берлином грозила обернуться и скверными политическими последствиями».
Ставка, Генеральный штаб, военные советы фронтов снова и снова сопоставляли наши возможности с возможностями противника и в конечном счете единодушно пришли к выводу: не накопив на Одере достаточных запасов материальных средств, не будучи в состоянии использовать всю мощь авиации и артиллерии, не обезопасив фланги, мы не можем бросить свои армии в наступление на столицу Германии. Риск в данном случае был неуместен. Политические и военные последствия в случае неудачи на завершающем этапе войны могли оказаться для нас крайне тяжелыми и непоправимыми.
Сознавая полную меру ответственности, Ставка Советского Верховного Главнокомандования приняла решение о прекращении наступления. В течение марта 1945 года были приняты все необходимые меры для стратегического и материального обеспечения штурма Берлина. Именно за это время была проведена Померанская операция, которая полностью предотвратила угрозу основным силам Жукова из Померании (Жуков своим чутьем понял планы Гудериана), а вслед за этим были сосредоточены необходимые войска для предстоящего наступления.
Как же складывалось соотношение сил на этом заключительном этапе великого противоборства советских войск с вермахтом? Советские силы были значительны. У маршала Рокоссовского было 314 тысяч человек, у маршала Жукова — 768 тысяч и у маршала Конева — 511 тысяч. Но и с немецкой стороны — при всем истощении вермахта — советским войскам противостояли крупные силы. В этих условиях и принимались окончательные решения на проведение Берлинской операции. Г. К. Жуков вспоминает об этом:
«29 марта по вызову Ставки я вновь прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции. Этот план отрабатывался в течение марта штабом и командованием фронта, все принципиальные вопросы в основном согласовывались с Генштабом и Ставкой. Это дало нам возможность представить на решение Верховного Главнокомандования детально разработанный план.
Поздно вечером того же дня И.В. Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного Комитета Обороны.
Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
Немецкий фронт на западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках.
Раскурив трубку, Верховный продолжал:
— Думаю, что драка предстоит серьезная…
Потом он спросил, как я расцениваю противника на берлинском направлении.
Достав свою фронтовую разведывательную карлу, я положил ее перед Верховным. И.В. Сталин стал внимательно рассматривать всю оперативностратегическую группировку немецких войск на берлинском стратегическом направлении.
По нашим данным, немцы имели здесь четыре армии, в составе которых было не меньше 90 дивизий, в том числе 14 танковых и моторизованных, 37 отдельных полков и 98 отдельных батальонов…
— Когда наши войска смогут начать наступление? — спросил И.В. Сталин.
Я доложил:
— 1-й Белорусский фронт может начать наступление не позже чем через две недели. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку, 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским.
— Ну что ж, — сказал Сталин, — придется начать операцию, не ожидая Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней — не беда.
Затем он подошел к письменному столу, перелистал какие-то бумаги и достал письмо.
— Вот, прочтите.
Письмо было от одного из иностранных доброжелателей. В нем сообщалось о закулисных переговорах гитлеровских агентов с официальными представителями союзников, из которых становилось ясно, что немцы предлагали союзникам прекратить борьбу против них, если они согласятся на сепаратный мир.
В этом сообщении говорилось также, что союзники отклонили домогательства гитлеровцев. Но все же не исключалась возможность открытия гитлеровцами путей союзным войскам на Берлин.
Ну, что вы об этом скажете? — спросил И.В. Сталин. И, не дожидаясь ответа, тут же заметил: — Думаю, Рузвельт не нарушит ялтинской договоренности, но вот Черчилль, этот может пойти на все».
О каком письме шла речь? Конкретно маршал не назвал, но сегодня в архиве советской разведки можно читать ряд сообщений такого рода. Например, доклад наркома госбезопасности СССР В. Меркулова от 11 апреля.
«Совершенно секретно
Народному Комиссару Иностранных дел Союза ССР
товарищу МОЛОТОВУ В.М.
НКГБ СССР сообщает агентурные сведения, полученные в разных странах, о переговорах председателя Международного Красного Креста профессора БУРКХАРДТА и бывшего члена швейцарского федерального совета МЮЗИ в Берлине.
Английское министерство иностранных дел в телеграмме № 364 от 22.2.45 сообщило английскому посланнику в Берне, что, по сведениям, исходящим от французского представителя в Международном Красном Кресте, ГИММЛЕР пригласил председателя Международного Красного Креста профессора БУРКХАРДТА встретиться с ним для обсуждения некоторых вопросов, связанных с обменом военнопленными.
По сведениям, полученным в Стокгольме, германский генеральный консул в Стокгольме ПФЛЕЙДЕРЕР в доверительной беседе, говоря о переговорах БУРКХАРДТА с ГИММЛЕРОМ, заявил, что вопрос о военнопленных являлся только предлогом и что во время беседы с БУРКХАРДТОМ ГИММЛЕР пытался якобы выяснить возможность установления контакта с англичанами и американцами.
БУРКХАРДТ якобы просил ГИММЛЕРА разрешить выезд в Швейцарию приблизительно тысячи видных евреев, интернированных в Германии. ГИММЛЕР сразу же удовлетворил эту просьбу. По словам ПФЛЕЙДЕРЕРА, это объясняется тем, что ГИММЛЕР собирается, устранив ГИТЛЕРА, вступить в переговоры с союзниками, используя в качестве заложников 600 000 евреев, находящихся в Германии.
По данным, исходящим из польских эмигрантских кругов в Лондоне, германское командование якобы договорилось через БУРКХАРДТА с англичанами и американцами относительно того, что все танковые и механизированные части будут сняты с западного фронта и переброшены на восточный фронт с целью удержания восточного фронта до тех пор, пока союзники не оккупируют остальную часть Германии. В настоящее время это решение якобы уже проводится в жизнь.
Аналогичные слухи распространяются в кругах Ватикана. По сведениям, исходящим из этих кругов, германское командование, по соглашению с англичанами и американцами, перебрасывает часть армии, вооружения и продовольствия с западного на восточный фронт. Англичане и американцы, со своей стороны, якобы обещали немцам не преследовать членов нацистской партии, за исключением самых видных деятелей, а также не позволять вывозить немецкое население на работу в СССР из районов, занятых Красной Армией».
Таких сообщений было немало и они заставляли Сталина торопить своих маршалов. А.И. Антонов познакомил Г. К. Жукова с проектом стратегического плана Берлинской операции, куда полностью был включен план наступления 1-го Белорусского фронта. После внимательного изучения плана Берлинской операции, разработанного Ставкой, маршал пришел к выводу, что он был подготовлен хорошо и полностью отвечал сложившейся в тот период оперативностратегической обстановке.
31 марта в Генштаб прибыл командующий 1-м Украинским фронтом маршал И.С. Конев, который тут же включился в рассмотрение общего плана Берлинской операции, а затем доложил и проект плана наступления войск 1-го Украинского фронта.
Конечно, на войне не бывает идеальных решений. Хотя общий замысел берлинской операции трех фронтов — Жукова, Конева, Рокоссовского — был бесспорным, в его исполнение жизнь внесла коррективы (о них сам Жуков впоследствии писал не раз). Как ни соблазнительным было для великого маршала быстро пробить брешь на самом коротком на пути к Берлину маршруте, это ему не удалось. Сразу за Одером лежали (впоследствии ставшие знаменитыми) Зееловские высоты. Окружавшие маленький городок Зеелов, они давали немецким войскам прекрасные возможности для обороны — даже когда Жуков ввел здесь против немцев танковую армию генерала Богданова.
Наступление застопорилось, танковые части несли большие потери.
Для нас, офицеров 1-го Белорусского фронта, не было сомнения в том, что Берлин должен брать Жуков. Хотя в конце 1944 года мы не были в особом восторге от того, что наш давний командующий Константин Константинович Рокоссовский, с которым наш штаб работал со сталинградских времен, был перемещен на 2-й Белорусский фронт. Слыхали мы и о жестком характере Жукова, о ряде его привычек, связанных с его положением заместителя Верховного Главнокомандующего. Но скоро и к ним мы привыкли, стараясь как можно лучше выполнять задания, связанные с Берлинской операцией.
Задания были самые различные. Что касается разведки, то наш отдел старался быстро и точно информировать командующего о положении на Западном фронте — боях наших союзников по антигитлеровской коалиции. При штабе фронта не было представителя генерала Эйзенхауэра, вся информация шла через Москву. Частично ее дополняли сообщения Би-Би-Си и других радиостанций Запада, но они не всегда были достоверны. Но все, что приходило из Москвы, из генштаба, подлежало немедленному использованию. Рано утром, еще до того, как маршал Жуков начинал работу, мы должны были нанести на висящую в кабинете маршала большую карту данные о линии фронта войск Эйзенхауэра. Несколько раз и мне приходилось выполнять эту работу, что я делал с некоторым замиранием сердца. Но, конечно, великий полководец, когда входил в комнату, не замечал какого-то молодого капитана, трудившегося у карты.
Бывали и иные задания. Как-то (еще до начала наступления) начальник разведотдела генерал Трусов вызвал вашего покорного слугу и приказал мне немедля взяться за следующую работу: для авиации и артиллерии фронта срочно нужны данные: где в Берлине находятся центры водо-, газои электроснабжения, поля канализационного орошения, крупнейшие больницы и все, что необходимо для нормального существования города. Эти пункты не должны подвергаться бомбовым атакам и обстрелу. Задание было непростым, ибо в «запасе» разведотдела таких данных не было. Из положения мы вышли так: в библиотеке города Бирнбаум и в некоторых пустых домах были разысканы путеводители (желательно свежие) по Берлину с описанием необходимых объектов. Два дня и две ночи я обрабатывал источники, перенося все на картусхему, которую заготовили в штабе фронтовой авиации. Работу я представил командующему артиллерии, будущему маршалу артиллерии Казакову и командующему 16-й воздушной армии Руденко. В последующие месяцы, проезжая мимо корпусов действующей электростанции Руммельсбург или целехоньких газгольдеров в разных районах города, я вспоминал о бирнбаумских трудах…
Но тогда Берлин еще не был взят. Мы с волнением читали телеграфные ленты с докладами из 8-й гвардейской и 2-й танковой армий, действовавших на направлении главного удара. 21 апреля прорыв был достигнут, войска фронта вошли в городскую черту. Но они оказались не первыми: здесь сработал эффект, который Ставка Верховного Главнокомандования и Сталин предусмотрели при планировании операции. Как известно, на Берлин шли три фронта: Жукова, Конева, Рокоссовского. Последний должен был играть вспомогательную роль, так как вступал в последнюю очередь. Но Конев и Жуков? Каково было распределение ролей?
В принципе Берлин должен был быть обойден: с севера и северо-запада Жуковым и Рокоссовским, с юга и юго-запада — Коневым, причем непосредственное овладение Берлином поручалось Жукову, Конев должен был ему помогать, основная масса должна была устремиться на Дрезден. Но вскоре выяснилось, что Жуков задержался на Зееловских высотах. Тогда Ставка решила использовать танковые армии Конева — и 22-го танки 1-го Украинского фронта оказались в южной части Берлина, благо что предусмотрительный Сталин не довел разграничительную линию между двумя фронтами до самого Берлина (это было сделано лишь 23-го). Не исключено, что этой «открытой линией» Верховный Главнокомандующий хотел побудить двух давних соперников — Жукова и Конева — к некому соревнованию в последнем сражении великой войны. Конев сделал свое дело — мог дальше двигаться на Дрезден, оставив Жукову завершать взятие Берлина.
Правда, Адольф Гитлер тешил себя надеждой, что советские войска не пойдут прямо на Берлин. Он говорил в марте тому же Гудериану:
«Русские не будуг так глупы, как были мы, когда, ослепленные близостью Москвы, хотели непременно взять ее. Ведь как раз вы, Гудериан, хотели быть первым в Москве со своей армией. Вы бы должны были лучше других знать, чем дело кончилось!»
Да, Гудериан знал, чем это кончилось. То, что началось под Москвой, кончалось под Берлином. Начало этого конца был вынужден обозначить Мартин Борман в своем дневнике за 16 апреля 1945 года словами: «Крупные бои на фронте Одера».
ДНИ: 17 апреля — 20 апреля
Вторник, 17 апреля
Крупные бои на Одере.
Обед с ген. Кребсом и Хильпертом.
Среда, 18 апреля
Вечером: прибытие Бредова.
Четверг, 19 апреля
Крупные бои на Одере!
Пятница, 20 апреля
День рождения фюрера.
Увы, ситуация совсем не подобающая «дню рождения».
Приказ на вылет передовой команды в Зальцбург.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.