Семён Басов ОФИЦЕРСКИЙ ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН
Семён Басов
ОФИЦЕРСКИЙ ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН
Я родился накануне Великой Октябрьской социалистической революции, в 1915 году в г. Фатеже Курской области десятым ребёнком в крестьянской семье. После меня родился ещё один. Трое умерли во младенчестве, остальные восемь были живы до Отечественной войны. Шесть сыновей, две дочери, отец, мама и бабушка — всего одиннадцать душ. Большая семья.
Отец не заставлял детей учиться. У него был лозунг: «Учись, не будешь учиться, будешь пахать», а мы видели, как отец сохой пахал землю и пот градом катил по его лицу, а рубашка вся от пота и соли становилась дублёной. По окончании средней школы я поступил учиться в 1933 году в Ленинградский Автомобильно-Дорожный институт, который окончил в 1938 году, получив диплом с отличием и специальность инженера-строителя автомагистралей и городских путей сообщения.
Грянула Великая Отечественная. Шесть сыновей отправила на фронт моя мама. Почти целое отделение. Забегая вперёд, скажу результат: одного среднего Бориса Басова отозвали с фронта. Он ранее был шахтером в г. Чите. Украина оккупирована, а стране был нужен уголь. Остальные братья хлебнули всего сполна: двое убиты — самый младший, рядовой Сергей Басов, и средний, лейтенант Николай Басов; трое ранены, двое дважды, двое тяжело. Один самый старший, капитан Леонид Басов, всю войну, 900 дней на Ленинградском фронте, в блокадном Ленинграде с выбитым глазом и повреждённым плечом. Второй средний, командир противотанкового орудия «сорокапятки» сержант Георгий Басов, был остановлен на Одере с осколком в лёгком у самого сердца, с оторванным пальцем на руке, не дошёл до Берлина всего 90 км. И только мне одному из шести братьев довелось дойти до Берлина и расписаться на Рейхстаге за всех братьев Басовых. Ко всему прочему, дом наш в г. Фатеже во время Курской битвы был разбомблён и сожжён. Мама и сестра остались без крова.
Таков вклад нашей семьи в Победу. Сам я три раза лежал в госпиталях: по ранению, сыпной тиф на фронте, воспаление лёгких на фронте.
И сейчас, смотря телевизор, читая газеты, книги, диву даёшься: как извращается в средствах массовой информации наша великая история. Как она замалчивается в учебниках, освещается только негативное, игнорируя высокие достижения. Как охаивается Советская власть, из которой вышли сами охаиватели, которая дала им бесплатное высшее образование, да ещё стипендию платила.
Даже добрались до святая святых, до нашей Великой Победы. В книгах вдалбливается в головы нашей молодёжи, будто Советский Союз сам виноват в войне, сам её спровоцировал, сам планировал нанести первый удар, и что наши полководцы бездарны, выиграли войну только «мясом», то есть гибелью многих людей. Наводнили базары и полки книг всякого рода «писателями», типа Резунами-Суворовыми. Лживыми своими «Ледоколами» дробят всё великое, которое создавалось нашим поколением. «Из всех предательств самое большое — предательство прошлого». Берутся писать не знающие и не ведающие войны, никогда не нюхавшие пороха. Берутся писать и ставить фильмы о малоисследованных её эпизодах, извращая вдоль и поперёк.
Перед 60-летием Победы вышел на экраны по каналу ОРТ дважды повторённый сериал по сценарию Володарского «Штрафбат». Вновь и вновь показывают этот сериал по «Новому каналу» Харькова, видимо, приурочивая его ещё и ко Дню Защитника Родины — 23 февраля.
Авторы, сами не варясь в адских котлах, в которых варились штрафники-офицеры и их командиры, взялись показать их в фильме «Штрафбат». Показали не офицеров-штрафников, а уголовников, проигрывающих в карты, режущих друг друга, бандитов, насилующих женщин, грабящих склады, поднимаемых в атаку работниками НКВД, расстреливающими их сзади из пулемётов.
Фильм посмотрели миллионы людей, как в России, так и на Украине, и у этих зрителей осталось впечатление, что в штрафбатах были только уголовники, бандиты. Моя знакомая, доцент одного из институтов, рассказала мне, что её племянница, посмотрев этот фильм и узнав, что я был штрафником, воскликнула: «Так он же уголовник, я его боюсь, его надо бояться».
Я был рядовым штрафником в 8-м отдельном штрафном батальоне Центрального фронта на Курской Дуге, и знаю настоящую правду, кто там был, за что попадал, как действовал штрафбат, и как из него освобождали. О штрафбате была напечатана моя статья в харьковской газете «Слово ветерана» № 57 от 20 июля 2002 года «Штрафник о штрафбате».
Настоящую правду о штрафбате показал генерал-майор А. В. Пылылын в своей книге, изданной в 2003 году под названием «Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошёл до Берлина», которая решением Законодательного Собрания Санкт-Петербурга от 7 апреля 2005 года удостоена Литературной премии 1-й степени. В 2005-м вышло второе издание этой книги.
Сам А. В. Пыльцын служил в том самом 8-м отдельном штрафном батальоне, в котором был и я. Я был штрафником, а он командовал взводом, а потом ротой штрафников-автоматчиков. Был трижды ранен, из них дважды тяжело, и снова возвращался в этот батальон.
Надо сказать, о штрафных батальонах ещё недавно не то, что писать, а и говорить не было принято. На протяжении 50 лет это была закрытая тема, и в многочисленных мемуарах, как генералов, так и других писателей о войне, ни слова не было сказано. Поэтому фильм «Штрафбат» вызвал огромный интерес, к сожалению, исказивший правду о штрафниках.
Штрафные батальоны создавались по приказу Сталина № 227 от 28 июля 1942 г., известному как «Ни шагу назад». По этому приказу создавалось от одного до трёх штрафных батальонов в пределах фронта, куда предписывалось направлять средних и старших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной. Также предписывалось в пределах армий сформировать от пяти до десяти штрафных рот, куда направлять рядовой и сержантский состав за те же проступки. Командиров в штрафные части полагалось назначать по приказу командующего фронтом, из числа волевых и наиболее отличившихся в боях командиров и политработников.
По этому же приказу № 227 предлагалось сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооружённых заградительных отрядов, поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий. Подчеркну, не штрафбатов, а дивизий неустойчивых.
Как же выполнялся этот приказ?
После разгрома Сталинградской группировки немцев до Курска шло успешное наступление, нарушений не было. Даже если они и были, незначительны, то какой же командир будет отдавать под трибунал своих подчинённых за незначительные нарушения? Трибуналы не работали. А батальоны по приказу созданы, но наполнять их некем. Потом кто-то вспомнил, что есть офицеры, бывшие в плену, бежавшие из плена, перешедшие к своим и продолжающие служить в армии. Есть офицеры, которые были в плену, бежавшие, но не сумевшие перейти фронт, или освобождённые Красной Армией. Вот тогда, в марте 1943 года были созданы комиссии из трёх человек «по проверке офицеров, бывших в плену». По-видимому, срочно было необходимо создаваемые батальоны заполнить, поэтому бывших в плену офицеров отозвали из подразделений и направили в эти комиссии. Эти комиссии без разбора в том, сдался в плен или не по своей вате попал туда, направляли в штрафбаты рядовыми. Эти же комиссии направляли и тех офицеров, которые не были в плену, но находились в окружении, и не сумели перейти фронт. Но ведь в приказе № 227 о создании штрафбатов не говорилось, чтобы побывавших в плену или в окружении офицеров направлять в штрафбаты. Возможно, направляя туда офицеров, эти комиссии руководствовались приказом Ставки Верховного Главнокомандования № 270 от 1 августа 1941 года, который квалифицировал сдачу в плен как измену Родине.
В начале войны, в конце июня 1941 года я получил повестку: к 29 июня 1941 года прибыть в распоряжение Юго-Западного фронта, г. Киев. Прибыл. Был назначен в 409-й отдельный сапёрный батальон Киевского укрепрайона, сначала командиром взвода, затем инженером роты. Изнурительные, тяжёлые бои в обороне города-героя — 70 суток. Киев так и не сдался в боях, а был оставлен по приказу Сталина. Основные войска Юго-Западного фронта, защищавшего Киев, отошли в ночь на 20 сентября 1941 года. Наш сапёрный батальон отходил одним из последних 20 сентября 1941 года. Больше полутора месяцев в киевском окружении в составе Юго-Западного фронта, куда входил наш батальон. В окружение не поступало ни одного патрона, ни одного килограмма хлеба. В сверхтяжёлых изнурительных оборонительных боях, при отсутствии пополнения, боеприпасов, исчерпав все возможности, погиб Юго-Западный фронт. Я находился на самом дне этого котла, и полностью испил его трагическую и героическую чашу. Юго-Западный фронт своей гибелью спас страну от блицкрига.
От нашего сапёрного батальона осталось человек 25, комбат собрал остатки, приказал по три-четыре человека просачиваться через фронт, назначил сбор в г. Сталине (теперь Донецк). При двухнедельном «просачивании», больше по ночам, пытаясь найти где-то хоть какой-то проход, заснули под утро в посадках возле какого-то хутора, куда мы побоялись зайти. А утром, сквозь сои, услышали тарахтение повозки и увидели стоящих нал нами двух немецких солдат с направленными на нас винтовками, и услышали слова: «Русс ауфштейн». Нас было трое: я, повар нашего батальона еврей Овштейн и ещё один капитан, фамилию не помню. Так нас взяли в плен.
Не буду описывать, как гнали нас по дорогам, как, увидев отсечённую в боях саблей голову немецкого солдата, хотели расстрелять каждого десятого. Как несли мы на себе по дорогам раненых, сами обессиленные, а конвоир подгонял «шнель. шнель», и когда невмоготу, раненые просили оставить их, а немец в упор их расстреливал. И как в плену, обезумевшие от голода, кидались пленные к повозке с привезённой колхозниками морковкой и свеклой, и, несмотря на оклик: «Цурюк» (назад), продолжали бежать, и тут же были расстреляны. И когда под открытым небом, в слякоть, и в дождь, и в мороз спали на земле, подстилая шинель, а второй укрываясь, а утром находились мёртвыми. И когда обезумевшие от холода кинулись разбирать кем-то подожжённую крышу примыкающей к ла1ерю конюшни, чтобы взять кусок доски и погреться, а из пулемётов с вышек их расстреливали, и они сыпались с крыши, как горох. И сейчас, вспоминая эти ужасы, кровь стынет в жилах. Это было в пересыльном лагере у села Гоголево Киевской области. 20 дней мы пробыли в jtom лагере. Не давали ни крошки хлеба, ни ложки баланды. Опухшие от голода, мы бежали втроём из этого лагеря.
В лагере немцы отыскивали евреев. Если находили, тут же расстреливали. Так однажды обнаружили Општейна, где-то отбившегося от нас. И вот мы видим, подходит к нам Овштейн в сопровождении немца, весь избитый, а немец, показывая на него, спрашивает: «Юде?». Мы говорим нет, он украинец, повар нашего батальона. Так спасли его. В лагере мы его называли, по его просьбе, как Радченко Алексей Михайлович. На самом деле его звали Овштейн Абрам Моисеевич. После этого он от нас не отбивался. Овштейн рассказал, что хотел поискать кого-либо из знакомых, а напоролся на немца. Тот его заподозрил, и стал избивать. Заставил снять штаны. Обнаружив обрезание, стал бить ещё больше. Овштейн стал отрицать, утверждать, что в детстве была операция, что он украинец, что могут подтвердить это русские, и привёл его к нам. Мы подтвердили, что он украинец, из нашего батальона.
После побега мы скрывались в селе Семиполки. Фронт был где-то за Харьковом. Началась зима, морозы, вьюги, метели. Идти к фронту за 600–700 км в таких условиях мы не могли. Но тут бывший учитель немецкого языка, забыл его фамилию, нас предупредил. Он привлекался сельрадой к переводу указаний немецких властей. Он был настоящим патриотом Родины и сказал нам, что получена директива, если есть в селе бывшие солдаты, не сельские жители, то они должны быть направлены в лагеря. Мы решили уходить, и сказали ему об этом. А через день, когда уже мы вышли из села, он опять нас встретил и сказал, что до особого распоряжения это мероприятие откладывается.
Мы стали решать, что делать? Я настаивал, что надо уходить. Овштейн уговаривал меня подождать до тепла. Я твёрдо решил уходить. Он остался. Со слезами на глазах уговаривал, говоря, что в дороге его могут опознать как еврея и расстрелять, а что в селе, где его знают как украинца Радченко, он может уцелеть. Тогда, понимая, что я не изменю своего решения, он дал адрес своей семьи и просил, если удастся перейти фронт, сообщить о нём родным.
И я пошёл к фронту. В зимнюю бурю, по карте, вырванной из школьного учебника, обходя сёла с немецкими гарнизонами, обходя города. Шёл и в мороз, и в слякоть, и в дождь. Подошёл весной 1942 года к Харькову, а там Изюмо-Барвенское окружение, и чуть вновь не попал в котёл, а фронт откатился к Сталинграду. Свернул на север, прошёл Белгородскую и Курскую области. Шёл несколько месяцев, прошёл свыше тысячи километров. Наконец перешёл к своим и был назначен старшим инженером 909-го Курского военно-дорожного участка, обслуживающего рокадную дорогу вдоль Курской Дуги. Восстановил несколько мостов на этой дороге.
И вдруг получаю предписание прибыть на «комиссию» в село Беседино под Курском. Что за комиссия, я не знал. Когда прибыл, то там оказалось большое количество офицеров. «Комиссия» из трёх человек (тройка) «по проверке офицеров, бывших в плену». И началось на этой комиссии: где, что, когда, почему? За несколько дней пропустили больше тысячи офицеров. Выстроили всех, и председатель комиссии произнёс железные, тяжёлые, как удары молота, слова, которые, слово в слово, я до сих пор помню:
— Офицеров, бывших в плену, отозвать из войсковых частей, снять с командных должностей, лишить воинских званий и для искупления своей вины направить рядовыми в штрафной батальон сроком, — слышу фамилию, — на два месяца.
Так я оказался в 8-м отдельном штрафном батальоне Центрального фронта. Это был первый большой, курский набор, состоявший почти из одних офицеров, бывших в плену, от младшего лейтенанта до полковника. Может, и были единицы, осуждённые военным трибуналом. Я о них не слышал, да вряд ли они были, учитывая успешное наступление наших войск, я об этом писал выше.
И никаких уголовников, бандитов, а также политических осуждённых в штрафбатах не было. Так же, как и рядовых и сержантского состава, которые направлялись в отдельные штрафные роты, не входящие в штрафной батальон. Многие неосведомлённые люди эти понятия путают, и отождествляют их. Повторяю, в полном наборе курского штрафбата были в основном офицеры, побывавшие в плену.
Это подтверждает и Лев Бродский, бывший харьковчанин, ныне живущий в Америке, находившийся в феврале 1944 года в 8-м отдельном штрафбате, то есть в том самом штрафбате, где был и я. Он дал интервью корреспонденту нью-йоркской газеты, которое было перепечатано в «Советской России» 23 июля 2005 года в статье «Правда о штрафбате». В этом интервью Лев Бродский сообщил, что в батальоне было 90 % офицеров, бывших в плену; и только 10 % осуждённых военными трибуналами. В этом же интервью Лев Бродский рассказал, как он, еврей, попал в плен, будучи в окружении, как спасали его в плену русские, не выдали. Абсолютно так же, как с Овштейном, нашим поваром 409-го отдельного сапёрного батальона, с которым я был в плену. Как бежал, перешёл к партизанам, которые переправили его через фронт в армию. А там направили в штрафной батальон на три месяца. После ранения был освобождён и восстановлен в звании младшего лейтенанта.
По продолжу свой рассказ. После зачтения председателем комиссии о направлении в штрафбат нас быстро переодели в солдатское, бывшее в употреблении обмундирование (ботинки с обмотками, пилотки). На автомашинах 10 мая 1943 года в окопы на Курскую Дугу, под Понырями.
Кто был на Курской Дуге, тот знает, что это такое. Кто читал о ней, может только представить дым, гарь, пыль, смрад сплошной стеной от артиллерийских снарядов и бомбовых ударов. В радиусе трёх километров гул такой, что громкий разговор не слышен, переговаривались только знаками. Канонада слышна за 20 километров. На отдельных участках фронта — до 100 танков на один километр, до 92 орудий на один километр, как у нас, так и у немцев. Через 10 метров. Две недели днём и ночью не стихала канонада. Две недели ночью и днём висели над Дугой самолёты — немецкие и наши.
Второе боевое крещение принимал я в адовом котле, в самом пекле этой Дуги, в штрафном батальоне. Срок пребывания r штрафбате не имел особого значения. Из штрафного батальона было два выхода: госпиталь или тот свет. Третьего не дано. Так трактует приказ № 227. «Искупить кровью». Я пробыл в этом батальоне два месяца и пять дней. На шестой день после окончания срока был ранен и направлен в госпиталь. Отчислен из батальона по приказу командующего фронтом 25 августа 1943 года.
Хотя в своей книге А. В. Пыльцын пишет, что всё зависит от командующего армией, в состав которой придан батальон. В зависимости от обстановки он придавался разным армиям. Например, командующий 3-й армией генерал Горбатов после ответственного задания, когда 8-й отдельный штрафной батальон был направлен и тыл и в течение шести дней за линией фронта громил немецкие штабы и с тыла освобождал г. Рогачёв, освободил всех раненых и тех, кто не был ранен, но участвовал в этой операции.
Скажу подробнее о действиях нашего 8-го ОШБ на Курской Дуге. Устояв в страшной обороне, штрафной батальон не отступил, несмотря на яростные атаки противника, ни на один шаг, ни на один метр. Другие, обычные части, отходили на этом участке в районе Понырей на 10–12 км, а наш батальон устоял и был переброшен на другой участок Дуги, для наступления в сторону Тросны на Орёл.
Пройдя ночным маршем около 30 км, к рассвету 15 июля батальон был сосредоточен неподалёку от села, кажется Молотычи (точно не помню) с задачей овладеть важной высотой. По красной ракете поднялся батальон в атаку.
Страшна атака штрафного батальона, страшно и сопротивление немцев. Над нашими головами полетели в сторону немцев раскалённые снаряды «Катюш», снаряды всех видов орудий и миномётов. По нашим головам полетели немецкие снаряды из всех видов орудий и миномётов. Затрещали пулемёты, застрекотали автоматы. Земля от разрывов задрожала, и фонтаны её поднимались вверх, то справа, то слева. Гул такой от выстрелов и взрывов, что в ушах звенит, заложило их, чуть не лопаются барабанные перепонки. От прямых попаданий разрывающихся снарядов, то там, то здесь поднимаются вверх и падают вниз плашмя погибшие солдаты.
Скорее пробежать! Скорее одолеть это нейтральное поле! Вижу, впереди разрывов меньше, сзади больше. Немцы ведут отсекающий огонь по основной массе наступающих. Присесть нельзя, залечь нельзя — гибель. Скорее вперёд! Там разрывов меньше. Добежали до немецких окопов. Немцы не приняли штыкового боя, по траншеям убежали в тыл. Добежало до немецких окопов из роты в 150 человек, человек 25, может, чуть больше. Наша артиллерия прекратила огонь, чтобы не поразить своих. Вижу, немцы выкатывают на высоте свои орудия на прямую наводку и открыли по оставленным окопам ураганный огонь. В этом окопе я и был ранен. Командир взвода, который наступал вместе с нами, перевязал меня и отправил в тыл, а сам с подошедшим подкреплением пошёл в следующую атаку. Захватил высоту, а сам был убит.
После госпиталя я явился в штаб батальона. Батальона уже не существовало. Набирался следующий набор рекрутов-офицеров. Документы мои были готовы. Зачитали мне приказ командующего фронтом генерала армии Рокоссовского и члена Военного Совета Телегина:
«В бою проявил решительность, мужество и стойкость, выдвигался за передовые траншеи переднего края, доставлял ценные сведения о противнике. 15 июля 1943 г. был ранен и госпитализирован. Восстановить в правах командного состава, в звании и направить на ранее занимаемую должность».
Явившись в Дорожное управление Центрального фронта, я был восстановлен уже в новом звании — инженер-капитана, и назначен на должность помощника командира 47-го отдельного дорожно-строительного батальона. Эта должность была на несколько рангов выше, чем до штрафбата, так как отдельные батальоны были на правах полка.
Почему же тема о штрафных батальонах была закрытой в течение 50 лет? Мне кажется потому, что туда направлялись бывшие в плену офицеры, о которых не указывалось ни в приказе № 227, ни в других приказах, чтобы их направляли в штрафбаты. При выдаче документов о восстановлении соответствующие органы не рекомендовали распространяться о штрафном батальоне, заявляя, что кому надо знать — все знают, а кому не надо — то и знать незачем. Приказы о восстановлении были с грифом «секретно». Можно себе представить, что было бы с тем офицером, который рассказывал бы, что он был в плену, бежал ИЗ немецких лагерей, переходил к своим и своими подставлен под немецкие пулемёты в штрафбатах? Потому они ничего не рассказывали, и нигде в литературе военной и послевоенной о них ничего не упоминалось. Это моё личное мнение. Может, оно и неверное.
Как же отчислялись из штрафбатов восстановленные офицеры? Как происходил процесс «очищения»? Как пишет в своей книге А. В. Пыльцын:
«Процедура реабилитации (восстановления. — С.Б.) заключалась в том, что прибывшие в батальон несколько групп представителей от армейских и фронтовых трибуналов и штаба фронта рассматривали в присутствии командиров взводов или рот наши же характеристики, снимали официально судимость, восстанавливали в воинских званиях. Наряду с этим выносили постановления о возвращении наград и выдавши соответствующие документы. После всего этого восстановленных во всех правах офицеров направляли, как правило, в их же части, а бывших “окруженцев” — в полк резерва офицерского состава…
Часть штрафников-“окруженцев” имели ещё старые воинские звания, например “военинженер” или “техник-интендант” разного ранга. Тогда им присваивались новые офицерские звания, правда, в основном на ступень или две ниже. Такое же правою применялось часто и в войсках при переаттестации на новые звания».
Эти материалы направлялись в штаб фронт а. Приказ о восстановлении подписывался только лично командующим фронтом и членами военного совета фронта.
Те офицеры, которые были направлены в штрафбат комиссиями по «проверке», восстанавливались по-иному. После излечения в госпитале они являлись в штаб батальона, им зачитывался уже готовый приказ о восстановлении, выдавались документы, и они являлись, в свою часть или в полк резерва офицерского состава, без рассмотрения восстановления трибуналами, так как они не судились трибуналами.
Как относились кадровые офицеры командного состава к штрафникам? Это были опытные, боевые командиры, а вновь прибывающие молодые — волевые. Командиры взводов по штатному расписанию — старший лейтенант, капитан; командир роты — капитан, майор; командир батальона — подполковник, полковник. В состав батальона входили три стрелковых роты, рота пулемётчиков, рота автоматчиков, рота противотанковых ружей, миномётная рота. По численности около одной тысячи человек. Эта боевая единица соответствовала полку и могла выполнять самостоятельные задачи. Командиры относились к штрафникам абсолютно благожелательно. Называли их товарищами, никогда не упрекали прошлым, и не называли их штрафниками, а бойцами переменного состава. Они вместе с нами шли в атаку, вместе с нами их убивали и ранили. Вместе купались в ледяной воде. Например, когда в атаке на Курской Дуге, при захвате немецких траншей вместе с нами был и командир взвода. Я писал об этом выше.
Как-то недавно, вместе с А. В. Пыльцыным, прибывшим в наш батальон после первого Курского набора в последующий набор командиром взвода, мы стали вспоминать, кто же после Курской Дуги первого набора из командиров остался в штрафбате в то время, когда туда прибыл А. В. Пыльцын? Оказалось, из всего командного состава осталось только четыре человека: комбат Осипов, начальник штаба Киселёв, помощник по хозяйственной части Измайлов и только один командир взвода Пётр Загуменников. Остальных не было. Все были или убиты, или ранены.
Так воевали и штрафники-офицеры, и их командиры. Штрафники вправе были считать себя смертниками. Но после ранения они полностью восстанавливались в правах и званиях и направлялись в обычные части. Кадровые же офицеры — командиры взводов и рот, после ранений могли перейти в другие, не штрафные части. Но многие из них, как командир тогда взвода — старший лейтенант А. В. Пыльцын (автор вышеуказанной книги, трижды раненый), несмотря на это право, возвращались из госпиталя к штрафникам, зная, что им снова придётся делить с ними нелёгкую их судьбу, которая могла привести их к гибели. Вот их действительно можно назвать смертниками, я бы даже сказал — «камикадзе».
После штрафного батальона начался второй этап моей военной службы. Продолжилась моя инженерная деятельность по строительству мостов в должности помощника командира по технической части в отдельных инженерных батальонах на переправах в условиях непрерывных артиллерийско-минометных обстрелов и бомбовых ударов: Лютежскнй плацдарм — через Днепр; Магнушевский плацдарм, на 60 км южнее Варшавы — через Вислу; Кюстринский плацдарм — через Одер в 90 км от Берлина в составе 8-й гвардейской армии генерала В.И.Чуйкова, в составе 5-й ударной армии генерала Н. Э. Берзарина. Главным инженером строительства мостов через Эльбу в Вигтенберге (Германия) в 1945-м, и через Одер в Франкфурте-на-Одере в 1946 году.
В 1947 году я был демобилизован из армии и поступил на работу в Государственный Проектный институт «Харьковский Промтранспроект».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.