Хлебный баррель: фактор ресурсной зависимости в российской экономике и политике
Хлебный баррель: фактор ресурсной зависимости в российской экономике и политике
Общим местом для многих историков стало утверждение о том, что историческим проклятием России стала её ресурсная зависимость. Причём сформировалась эта национальная особенность задолго до «газонефтянки».
Кто-то начинает отсчитывать зависимость страны от моноресурса с «эры пушнины». Но нам представляется гораздо более существенной и показательной эпоха экспорта зерна. Во-первых, в связи с её долгосрочностью (как минимум со времени Ивана Грозного до середины XX века). Во-вторых, логика и структура хлебной экономики гораздо больше напоминают современную энергетическую экономику. В-третьих, такой подход даёт возможность нащупать прямую связь между экономикой и политикой. Он позволяет показать, что хлебная специализация в мировом разделении труда была не первопричиной, а закономерным следствием выбора российскими элитами полуколониального, экстенсивного пути развития, который не преодолён и сегодня.
Закономерен вопрос: почему для Норвегии или Канады, несмотря на нефтяные запасы, ресурсная зависимость не закрыла путь к диверсификации экономики, а для России зависимость от диктата глобального рынка до сих пор является фатальной. Изучение хлебной экономики и соответствующей ей политической модели позволяет дать частичный ответ на этот вопрос. Итак, поговорим о зерне.
* * *
Русская жизнь знает много вечных вопросов: «Кто виноват?», «Что делать?», «Как жить дальше?». Но есть один вечный ответ, который стоил буквально всех этих вопросов, вместе взятых, – «Не доедим, но вывезем!». Так говорили влиятельные землевладельцы
Российской империи, получавшие сверхприбыли от торговли хлебом на мировом рынке. Говорили, решая этот вопрос за всю крестьянскую Россию, обрекая крестьян на голод и бесправие. Поэтому в действительности вопрос о земле является подлинным стержнем русской истории вплоть до начала XX века. Проследим эту хлебную тему.
В IX–X веках Русь имела все шансы состояться в будущем как торговая республика, а не аграрное царство. Русские города могли уподобиться Новгороду и Пскову или городам Ганзейской лиги благодаря торговому пути «из варяг в греки». Этот путь приносил огромные прибыли в период расцвета торговли между северной Европой и Византией. Но исторические обстоятельства неожиданно изменились. После возвышения Константинополя в XII веке главные торговые пути стали проходить через Средиземноморье, а речной путь потерял свое значение. Для Руси это была болезненная перемена, связанная с упадком городов, возвращением к возделыванию земли как основному извлечению материального ресурса. Не имея возможности получать прибыль в качестве торгового посредника, Русь превращается в централизованную аграрную страну и живёт «с земли».
Такой хозяйственно-политический формат основан на вассальных отношениях. Княжеская дружина собирает дань с крестьян, появляется рынок земли, крестьяне продают себя за долги «в заклад». В середине XV века эта практика формализуется. Крестьян начинают прикреплять к той или иной «земле», делая соответствующие записи в специальных книгах. Судебник 1550 года уже лишает права выходить из зависимости: в случае невыплаты долга крестьянин считается холопом. Причём «отработка долга» становится семейным делом и переходит по наследству. Так возникает крепостное право в привычном для нас понимании.
А в это время в Европе наблюдается рост городского населения, которое становится всё труднее прокормить, несмотря даже не периодически вспыхивающие эпидемии. И Россия, используя дешёвый холопский труд, начинает поставлять хлеб западным соседям. Постепенно вывоз хлеба становится основной статьей внешней торговли. А важнейшим активом русских бизнес-элит становится земля, на которой его выращивают. Разумеется, эта ситуация порождает соблазн переделов и рейдерских захватов. До поры до времени земля находилась в руках очень узкой боярской прослойки. В какой-то момент
Иван Грозный решает обуздать хлебных баронов, добиваясь нового консенсуса. Но действует он куда радикальнее, чем российская власть в начале 2000-х.
«Избранная рада» во главе с Алексеем Адашевым и протопопом Сильвестром укрепляют властную вертикаль. С благословения царя правительство Адашева проводит частичную экспроприацию – стремится более или менее уравнять земельные наделы. Боярство сопротивляется. Выезд опальных бояр в Литву (ехать в Лондон в то время ещё было далековато, а «Вольную типографию» «курбским» заменяла переписка с первым лицом) был вполне в духе времени. Тогда Иван Грозный создаёт опричнину с целью приструнить боярскую знать и перераспределить землю в пользу будущего сословия дворян. Политика монархического «социализма» потребовала жёстких мер, но «чрезвычайщина», как это часто бывает, вышла из-под контроля.
Теперь за право получать хлебные прибыли необходимо было быть лояльным и хорошо служить монарху, в чём и заключалась сущность дворянского «служилого» сословия – в отличие от вольного боярского.
Постепенно ужесточается государственная политика по отношению к крестьянам. Если до XVII века помещики разыскивали беглых крестьян в частном порядке, то при Василии Шуйском (1607 год) побег крестьянина от помещика был переведён в категорию государственных преступлений. Сыск теперь вёл не помещик собственными силами, а полиция. А хлебная лихорадка продолжается. Темпы вывоза зерна в Англию и Швецию растут год от года. Именно в XVII веке Россия превращается в «житницу Европы», но, несмотря на красивое название, ничего хорошего большинству народа этот статус не сулит. Положение хлебного придатка Запада запускает в России компрадорскую экономику и вызывает к жизни печальный принцип «Не доедим, но вывезем!».
Хлебная лихорадка порождает множество спорных решений в верхах. Эти факты противоречат образу просвещённых царей, каковыми либеральные западные и советские историки привыкли изображать Алексея Михайловича, Петра I, Екатерину II. «Либеральные реформы» царей-реформаторов имели целью усилить бюрократический контроль и давление на «низы» с целью сделать экономику России более «эффективной». Причём эффективность понималась как возможность за меньший срок с меньшими издержками извлечь максимум прибыли, продав русский хлеб на мировых рынках.
Эти элементы капитализма и реформаторства прочно удерживали Россию на «хлебной игле» и отнюдь не способствовали развитию технологий, самоуправления и улучшению общественных нравов. В частности, уважению к личности. Напротив, труд холопов оставался примитивным, положение всё более бесправным, а власть бюрократии всё более жёсткой.
Работа на глобальный рынок, зависимость от западных экономических, а затем неизбежно и политических центров силы укрепляли в России полицейско-крепостной режим и сталкивали страну в «отсталость». Хлебная рента, а вовсе не монархия была подлинным источником «ужасов самодержавия». Так, вышедшее в 1649 году Соборное уложение Алексея Михайловича сделало сыск беглых крестьян пожизненным.
«Закручивание гаек» продолжается при Петре I. В 1718–1724 годах он проводит податную реформу, в соответствии с которой подворное обложение заменяет подушная подать. То есть налог теперь взимается не с каждого домашнего хозяйства, а с каждого мужчины независимо от возраста. Между тем бесплатный труд растёт в цене и каждые рабочие руки подлежат учёту – проводится перепись населения. Искусственно создаётся сословие государственных крестьян, которые работают батраками на мануфактурах, – такова цена первой российской индустриализации. Но о том, чтобы сгонять крестьян в города, как в 1930-е годы, речь всё же не идёт. Тем не менее в 1700-е годы создаётся паспортная система и вводится жёсткий контроль за передвижением населения. Крестьянин, уходящий на заработки далее чем на 30 верст от места жительства, должен был иметь при себе паспорт с указанием срока возвращения. Это напоминает будущую советскую систему, при которой колхозников оставляли без паспортов, а в случае выезда из района проживания выдавали удостоверение сроком на месяц.
В сущности именно ограничение свободы работника в России было её конкурентным преимуществом на мировом рынке, так что всё происходило строго по законам капиталистической конкуренции.
Подобное ужесточение было вызвано не грубыми нравами царей и «вечной русской отсталостью», а потребностями западной экономики, которые послушно удовлетворяли русские землевладельцы с помощью «полицейщины» и бюрократии. Тогда как монархи либо не имели достаточно власти, чтобы противостоять хлебной олигархии, либо перераспределяли зерновые потоки в пользу государства. Во всяком случае, о том, чтобы сломать систему зерновой зависимости России от Европы и взять под контроль «хлебный баррель», речь не шла.
Так, в 1705 году вводится государственная монополия на торговлю зерном, а помещики, напротив, лоббируют «свободу торговли». Но дело тут, конечно, не в «свободе». Просто государство и помещики борятся за выгодную статью доходов: каждый хочет быть европейским поставщиком. Возникают компромиссы. Например, свобода «отпускать хлеб за море безвозбранно» сопровождалась установлением фиксированных цен на рожь в Московской губернии (4 рубля за четверть).
Словом, хлебный «баррель» играл в России XVII–XVIII веков примерно такую же роль, как углеводородный баррель сегодня.
Указом Петра I «О крепости крестьянской» от 1711 года ужесточаются условия зависимости: крестьян можно продавать как с землёй, так и без земли, разлучать с членами семьи, отправлять в Сибирь, на мануфактуру или рудники за малейшую провинность без всякого суда. Такова цена петровской «европеизации».
По закону 1762 года дворяне освобождаются от обязательной государственной службы, но крепостную «службу» крестьян оставляют в силе. За знаменитым «Указом о вольности дворянства» так и не последовал аналогичный по содержанию указ о вольности крестьянства. Хотя среди крестьян ходили упорные слухи о том, что Петр III готовил им освобождение и как раз поэтому Екатерина свергла его с престола. «Истинный царь пострадал за народ»… Этот слух становится одним из мотивов пугачёвского бунта.
После поражения русских в войне с французами в 1807 году Наполеон потребовал у России присоединиться к экономическим санкциям, введённым им против враждебной ему Британии, – принять участие в так называемой «континентальной блокаде». Поскольку Англия была главным покупателем русского зерна, эти санкции ударили и по российским латифундистам. Хлебная олигархия терпела убытки и проклинала власть за потворствование интересам тирана Буонапарте и ущемление благородного и свободолюбивого торгового сословия. Зато хлеб пошёл на внутренний рынок, и для крестьян настало счастливое время, которое продлилось целых 10 лет и получило название «хлебного десятилетия».
О подготовке крестьянской реформы в «верхах» говорят постоянно, но конкурс проектов этой реформы, объявленный Александром I в 1819 году, надолго затянулся, а хлебный «баррель» как раз в это время резко упал в цене. Ради спасения дворян от разорения реформу свернули.
Историки хорошо знают о ярком событии 1841 года, когда английский премьер Роберт Пиль вызвал к себе русского посланника Филиппа Бруннова и убеждал его в том, что «промышленность вредна для России», поскольку та самим Богом создана для возделывания земли (из донесения Бруннова К. Н. Нессельроде). Здесь мы сталкиваемся с одной из первых попыток внешнего влияния на экономику страны, причём влияния в совершенно «почвенническом» духе. Аграрная Россия нужна английской элите в качестве поставщика зерна, то есть «хлебного придатка». А вот Россия промышленная не нужна ни в каком виде, поскольку в этом случае она превратилась бы в потенциального конкурента. Так выглядит принцип мирового разделения труда в глобальной экономике XIX века, который в то время осуществлялся более или менее бесхитростными методами. Но экономическая зависимость страны видна как на ладони.
Логистика доставки хлеба на европейские рынки всё время ставит перед Россией «вопрос проливов» (Босфор и Дарданеллы), что в значительной степени определяет логику русско-турецких войн, включая проигранную Крымскую. Данный мотив играл в российской внешней политике едва ли меньшую роль, нежели абстрактные мечты о «возвращении Константинополя», столь красиво и убедительно изложенные впоследствии философом Константином Леонтьевым.
Наконец из уст только что взошедшего на престол Александра II прозвучала историческая фраза: «Лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться, когда оно начнет отменяться снизу». Работа над аграрной реформой возобновилась – и вовремя, поскольку крестьяне уже начинают саботировать процесс хлебозаготовок и вместо «рыночной», «европейской» пшеницы начинают выращивать для себя «мужицкий хлеб» – рожь.
В 1861 году произошла та самая историческая отмена крепостного права, в результате которой пострадали и крестьяне, и помещики. Впереди – знаменитое разорение «дворянских гнёзд». Отсюда и хрестоматийное некрасовское:
«Порвалась цепь великая,
Порвалась – расскочилася
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..»
(Н. Некрасов. «Кому на Руси жить хорошо»)
И всё-таки реформа 1861 года по отношению к крестьянам была в каком-то смысле милостива. По закону помещик должен был предоставить крестьянину участок земли, а крестьянин, работая на нём, – платить помещику оброк или делать отработки. Но на деле первые после полученной свободы часто спивались или уходили в город, а вторые разорялись.
Тем не менее в стане революционной демократии реформу Александра II называют грабительской, а в стране появляется организация «Земля и воля» (1876 г.), члены которой готовы выступать защитниками крестьянских интересов.
В 1881 году происходит симптоматичное событие, о котором нечасто вспоминают учебники и которое само по себе вроде бы ничего не меняло. Карл Маркс в переписке с Верой Засулич признаётся, что в России переход к коммунизму возможен только через крестьянскую общину, поскольку господствующая в России форма собственности имеет мало общего с таковой в Западной Европе. В частности, в России почти нет промышленного пролетариата. Даже будучи стопроцентным материалистом, Маркс понимал решающую роль традиции – пусть даже только хозяйственно-экономической, но традиции – в историческом национальном развитии, в отличие от русских марксистов-догматиков. Таким образом, принципиальный спор между русскими народниками и русскими социал-демократами сам автор «Капитала» разрешил в пользу народников. В этой ситуации быть «большим католиком, чем сам папа» – большим марксистом, чем Карл Маркс, – было уже как-то не с руки. Поэтому письмо вызвало панику. Его скрывали, и оно появилось в открытой печати лишь через несколько лет.
Надо сказать, что в XX веке большевики, в отличие от меньшевиков, сделали кое-какие выводы из этой истории, изменив тактику и отказавшись от формулы «к социализму через полноценный капитализм». Но народнические мечты об истинном социализме они всё же похоронили в угоду государственному коллективизму, прикрытому марксистской риторикой. Впоследствии им пришлось создавать городской и сельский пролетариат искусственно и в сжатые сроки, уничтожая крестьянство как класс. Этот путь не только стал ударом по русской традиции, русскому самоуправлению и социальной опоре русского общества. Он также предопределил зыбкость индустриальных и культурных новаций, в жертву которым большевики принесли традицию и общину. Именно отказ от традиции стал главной причиной, по которой советский проект закончился политическим крахом, а вовсе не мнимая безальтернативность «капиталистической экономики» и либеральной модели общества.
В последние годы XIX века в правительстве усиливаются позиции радикальных либералов, которые проводят всё более анти-крестьянскую, антиобщинную политику. С. Ю. Витте берёт курс на разрушение общины и принимает законы об отмене крестьянской «круговой поруки». Это означало, в частности, что земельный вопрос в будущем собираются решать за счёт самих крестьян и их уравнительного общинного землевладения, а не за счёт хлебных олигархов, имевших землю в избытке. Первоначально программа либеральной аграрной реформы была сорвана так называемыми «реакционерами» – В. К. Плеве, К. П. Победоносцевым и П. Н. Дурново. Изданный под их влиянием 26 февраля 1903 г. манифест провозглашал неприкосновенность «общинного строя крестьянского землевладения». Но в дальнейшем программу антиобщинных реформ, сравнимых по историческому смыслу и значению с гайдаровско-чубайсовскими, всё же кулуарно продавили.
А дальше начинается самое интересное. На защиту того самого, что отстаивали «замшелые реакционеры» сверху, поднялись крестьяне снизу, несмотря на все теоретически существенные классовые противоречия. Практически против правительственных либералов выступили как консерваторы, так и социалисты. Начался крестьянский бунт, но не только в виде «пугачёвщины», а и в институционально организованных формах. Два съезда Всероссийского крестьянского союза в августе и ноябре 1905 года вынесли постановление: вся земля должна принадлежать крестьянам на принципах «уравнительного распределения и семейной обработки». Запрещалась продажа земли и использование при её обработке наёмной рабочей силы. Программа получилась социалистической по духу: без принудительного госкол-лективизма, без хлебной олигархии и наёмного труда, без частной собственности на землю, но с гарантированным правом личного владения землёй и торговлей сельскохозяйственным продуктом. Это и были несколько обновлённые принципы общинного землевладения.
Характерно, что по вопросу об общине в России фактически сложился консервативно-социалистический консенсус, только его стороны не до конца осознавали этот факт. А потому не могли объединить свои усилия. И даже Карл Маркс, судя по его высказанному ранее мнению, наверняка согласился бы с этой консервативно-социалистической программой. Мнение же либералов подтверждалось только самими либералами, что говорит о его реакционности и даже политической паразитарности в российских условиях. Полное игнорирование либеральными реформаторами мнений общества как «справа», так и «слева» и вынуждает задуматься о либеральной составляющей российского самодержавия. Мнение о том, что либеральная «партия» в России боролась за демократию и уважала мнение народа, плохо соотносится с реальностью, но при этом является довольно устойчивым мифом.
Вопрос, однако, в том, почему либеральная «партия» тем не менее одерживала политические победы, идя против общества, и на какие властные ресурсы она при этом опиралась. Ответ на этот вопрос мог бы многое прояснить в динамике исторических процессов в России.
Правительственные либералы оказались ещё большими догматиками, чем социал-демократы. Поэтому крестьянское и революционное движение 1905–1907 годов было разгромлено, а правительство пошло по предначертанному самим собой пути.
Большую роль в установлении новых порядков в аграрной сфере сыграл министр П. А. Столыпин, продолживший курс С. Ю. Витте на демонтаж общинного землепользования, в котором он видел препятствие для конкуренции и появления «крепкого собственника». Выделять из «общей крестьянской массы» этих «сильных людей» (то есть кулаков) он предлагал, искусственно ломая хозяйственный уклад и отрезая землю. Причём земля хлебных олигархов (помещиков) оказывалась нетронутой. Этих новых людей – «отрубников и хуторян» – крестьянская масса ненавидела и как могла боролась с ними.
30 августа 1909 года Л. Н. Толстой пишет П. А. Столыпину знаменитое письмо о том, что надо прислушаться к мнению народа и отказаться от продажи земли, которая для него священна. И даже ставит министру своеобразный ультиматум: «То, что делается теперь с законом 9 ноября, подобно мерам, которые бы принимались правительством в 50-х годах не для уничтожения крепостного права, а для утверждения его. <…> Письмо это пишу я только вам, и оно останется никому неизвестным в продолжение, скажем, хоть месяца. С первого же октября, если в вашей деятельности не будет никакого изменения, письмо это будет напечатано за границей»[48]. Разумеется, усилия Л. Н. Толстого не принесли никакого результата.
Несмотря на общую неудачу (отрубники и хуторяне неохотно выделялись из общины), столыпинская реформа достигла своих целей: община как возможный базис «русского социализма» была разрушена политическими верхами России, что во многом расчистило путь к власти большевикам.
Разрыв с общиной, с традицией народного самоуправления имел для страны поистине катастрофические последствия и, особенно на фоне начавшейся Первой мировой войны, привёл к падению прежнего режима. Можно смело утверждать: разрыв с общиной был одним из главных разрывов русской традиции. Он сыграл в нашей истории не менее важную роль, чем разрыв с традицией религиозной во время церковной реформы XVII века.
Февральская революция 1917 года вызывает к жизни крестьянские комитеты, которые экспроприируют землю и передают её в пользование сельским общинам. Крестьяне-общинники твёрдо заявляют о своём желании сделать землю не товаром, а достоянием общины, тем самым подтвердив «сермяжную правду» Толстого и Карла Маркса и опровергнув Столыпина и Витте. Движение в этом направлении началось без согласия Временного правительства.
26 октября выходит Декрет Второго Всероссийского съезда Советов о земле и вроде бы открывает дорогу переделу земли, но уже в 1918-м начинается продразверстка, а в 1920-м легально применяют методы «военного коммунизма», изымая хлеб у крестьян. Неудивительно, что крестьяне вновь восстали и на юге России, и на Украине, и в других областях. Популярный в то время лозунг – «Мы за большевиков, но против коммунистов». То есть за экспроприацию и «поравнение», но против военного коммунизма. Изменение генеральной линии принимается крестьянами за межпартийную или внутрипартийную борьбу.
Поскольку силовая практика большевизма продолжается, наступает голод в Поволжье, на Северном Кавказе и на Украине. Поэтому на съезде РКП(б) провозглашается новая экономическая политика (НЭП), а развёрстку заменяют натуральным налогом. Но эти экономические послабления сопровождались ужесточением мер контроля за населением. Крестьян вновь «прикрепляют к земле»: в 1925 году введён институт прописки и паспорта, но колхозники паспортов не получили. Чтобы покинуть свой район, колхозник должен был получить удостоверение сроком на 30 дней, и эти нормы действовали до середины 1970-х. Крестьяне тем временем придумывают собственную расшифровку аббревиатуры ВКП (б) – «второе крепостное право (большевиков)».
В 1927 году на фоне «кризиса хлебозаготовок» обостряются внутрипартийные споры о том, что хуже и существеннее – «неправильная аграрная политика» (Н. Бухарин) или «саботаж кулаков» (И. Сталин). Сталинская линия побеждает и начинается «великий перелом» – раскулачивание и переход к сплошной коллективизации. При этом вывоз зерна за границу растёт такими же темпами, как и до 1917 года. Зато цены, по которым хлеб скупает государство, минимальны.
Снова «не доедим, но вывезем». И снова во главе всего «хлебный баррель». На этот раз советский.
Парадокс в том, что хлебная политика советской России повторяет хлебную политику царской России. Вроде бы свершилась революция, но ничего не изменилось, разве что к экономической «чрезвычайщине» прибавилась политическая. СССР, также как и царская Россия, привязан к глобальной экономике хлебом. И когда падает курс английской валюты, в хлебных поставках начинаются перебои.
В итоге советская экономика еле сводит концы с концами и пятилетний план рушится.
Таковы последствия сидения страны на зерновой игле. Частичное признание ошибок произошло лишь в 1930 году, когда вышла статья Сталина «Головокружение от успехов».
Колхозы нередко рассматриваются как советский вариант общины, но это очень спорная точка зрения. Конечно, элементы общинного сознания сохранялись и у колхозников, но в колхозах и речи не было о самоуправлении. Крестьяне работали за трудодни. Это очень похоже на форму крепостной зависимости, при которой государство («город») выступает как коллективный помещик. Напрашивается аналог – предприятия с государственными крестьянами, организованные при Петре I. Одновременно в 1932 году издаётся закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперативов и укреплении общественной (социалистической) собственности», известный как «закон о пяти колосках». По этому закону осуждались крестьяне, подбиравшие остатки зерна с колхозного или совхозного поля. Такое «крохоборство» грозило им лагерным сроком от 5 до 10 лет.
4 апреля 1933 г. Михаил Шолохов в письме к Сталину описывает ужасы коллективизации: массовые избиения колхозников и единоличников, пытки огнём и холодом, расстрелы, закапывание заживо. Сталин отвечает Шолохову в своей обычной манере:
«Дорогой тов. Шолохов! Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всём согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите не плохо. Но это только одна сторона дела. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию – без хлеба. Уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов… Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но всё же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали. Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш И. Сталин» (И. В. Сталин – М. А. Шолохову 6 мая 1933 г.)[49].
Крестьяне совершают массовый исход в города, спасаясь от голода и раскулачивания. Базой советской власти становится социальный гибрид: коллективизированные крестьяне в деревнях и урбанизированные крестьяне в городах. Один крестьянин вспоминал: «Была молва, что искусственный голод сделан Калининым, чтобы люди шли в колхоз. Как Дуров животных приучал голодом. Если колхозник перенесёт голод, то привыкнет к колхозу и лучше будет ценить колхозное производство»[50].
В 1950-е, в хрущёвский период, в отношении деревни ставились задачи по освоению целинных и залежных земель и ликвидации «неперспективных деревень». После этого уже миллионы бывших крестьян потянулись в город.
В ноябре 1990 года Верховным Советом принимается закон «О земельной реформе», позволяющий получить землю в аренду, а тем временем специальная группа экспертов начинает проводить Программу приватизации земли и реорганизации сельскохозяйственных предприятий. Однако фермерство таким образом создать не получилось. Фермеры в глазах соседей-крестьян – это будущие мироеды-помещики. Им всячески вредят.
В 1998 году принимается «Земельный кодекс Российской Федерации», в котором прописано право собственности на землю. Либеральная земельная реформа не спасает аграрный бизнес. Землю скупают спекулянты, продавая её под освоение девелоперами, под частные коттеджи. Нецелевое использование земли процветает. Выясняется, что участки выгоднее застраивать, поскольку сельское хозяйство нерентабельно: урожай за 30 лет стоит меньше, чем сама земля для него.
До сих пор вопрос о земле в России висит в воздухе. И переход к концепции энергетической сверхдержавы отнюдь не делает его менее актуальным. Хлебная рента и сырьевая рента – проявления одного и того же фактора, определяющего российскую экономическую и политическую модель вплоть до сегодняшнего дня.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.