За пределом конца истории

За пределом конца истории

Время, в котором мы обитаем, – лишь порог нового зона, зыбкое трансграничье, мост над неспокойными водами, объединивший погружающийся в Лету континент Модернити с возникающей из вод истории зыбкой и неведомой Атлантидой. Хроники переходного периода противоречивы и алогичны, они корректируют привычную систему исторической записи – Histories Apodexis. Качество фиксации реальности, характерное для уходящей эпохи, – ясность, логичность, выверенность оценок – в новой редакции бытия становится не слишком востребованным инструментарием, который в конечном счете рискует оказаться на свалке.

Дискуссии о постсовременной цивилизации или менее обязывающие рассуждения о модернизационной реформации вполне могут быть данью скучному ритуалу, но они же имеют шанс стать взрывчатой, революционной темой. И, кстати, совсем не риторичный вопрос: что, собственно говоря, понимать под «постсовременной цивилизацией»? Если это очередная социально-культурная метаморфоза христианского зона, то подобные процессы не раз, не два происходили на протяжении двух последних тысячелетий. Если же в данном понятии заключена мысль о призраке принципиально иной социальной конструкции, то мы, конечно, присутствуем при революционном и драматичном событии.

* * *

Вектор развития современной цивилизации – обретаемая людьми свобода, которая прагматично оценивается также мерой возрастания формального могущества. Но подобная констатация чревата двусмысленными следствиями. Кризис христианской культуры, несовпадение внутреннего мира человека с его техническими возможностями, модернизация без евангелизации, нелинейные, мультикультурные траектории развития – все это предопределило воспаления и разрывы социальной ткани, усиливая предчувствие грандиозной исторической пертурбации.

Сегодня в мире сложилась ситуация вселенской культурной растерянности. И сквозь рваную, эклектичную субстанцию просматривается контур некой постцивилизации.

Рубеж XXI века предоставил современникам редкий шанс почувствовать этот гул исторической тектоники, ощутить дрожь расходящихся плит цивилизации. Но, переживая ускорение бега времени, сталкиваясь с радикальностью перемен, мы, сидя утром в уютном кафе, слышим речи, читаем тексты, исполненные на прежнем языке. Реляции о пришествии новой земли и нового неба творятся при помощи однообразных приставок: «пост», «нео», «анти», «транс», «квази», «мета», старательно фиксирующих факт новизны, но неспособных сообщить нечто существенное о ее сути.

Привычный категориальный аппарат, терминологический запас минувшего века: постиндустриальное и информационное общество, социальный постмодерн, новый мировой порядок, конец истории, столкновение цивилизаций, равно как многие другие ярлыки и этикетки, прилагаемые к возникающим на планете ситуациям, напоминают скорее ярмарку тщеславия, нежели свидетельствуют об интеллектуальной прозорливости либо пророческом даре.

Капитализм – не просто метод эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом возникающий в лоне рыночной экономики. В определенном смысле это выход за пределы экономики, интеллектуальный, психологический и социальный прорыв, малодоступный язычнику, человеку традиционной культуры. От рынка капитализм, впрочем, отличает не столько предмет деятельности, сколько ее способ, масштаб, цели. Это не рынок per se (по преимуществу. – лат. (Ред.)), но его особая организация. Капитализм – это энергичная социальная субстанция, целостная идеология, замысел и сценарий специфичного мироустройства. Это и стратегия денежного строя, сутью которого является не само производство или торговые операции, но операции системные, направленные на контроль над рынком и обстоятельствами. Они, в свою очередь, также имеют своей целью перманентное извлечение устойчивой системной прибыли (сверхприбыли).

Капитализм обретает универсальную власть не через административные, национальные структуры, но главным образом посредством интернациональных хозяйственных механизмов. Такая власть по своей природе не ограничена государственной границей и распространяется далеко за ее пределы, рассматривая всю доступную Ойкумену как пространство, открытое для деятельности.

* * *

Питательная среда капитализма, его магнитное поле, силовые линии исторически складываются в нервном сплетении финансовых схем и трофейной экономики крестовых походов, преимущественно в приморских ареалах Европы.

Эффективность механизма была многократно проверена и со временем усилена историческим союзом, конкордатом прежней («воинской») и новой («денежной») аристократии, воплощена в феноменологии компаний-государств (наподобие Ост– или Вест-Индской), а впоследствии подтверждена сохранением соответствующих сетевых структур, развитием их модификаций. И появлением аналогов уже во времена торжества секулярного общества, когда прежние причины возникновения данных форм поведения перестали существовать.

Но вернемся к основному сюжету. Учение о предопределении – квинтэссенция новой веры[237]. Именно здесь ощутимо присутствие своеобразного дуализма: жесткость и отчасти механистичность новой антропологии, формирующей в обществе собственную аристократию житейского успеха. Проявляются эти пассажи еще у Лютера, причем не только в «школярских» теолого-антропологических антитезах («Если в нас Бог, то места для Сатаны просто нет, следовательно, мы можем стремиться только к добру, если в нас нет Бога, значит, его место занимает дьявол, и все наши побуждения будут направлены ко злу»), но и в гораздо более редких у него, изощренных рассуждениях о двойственной воле Творца. О том, что помимо явной воли Бога, которая «ищет спасения для всех людей […] есть и другая, несоизмеримая с первой и представляющая собой непостижимую тайну. Этой волей творится жизнь и смерть людей, этой же волей изначально решается, кому из людей будет даровано спасение, а кого ждет вечное проклятие»[238].

Уже в данных конструктах можно различить истоки будущего состояния мира, когда происходит «постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита, освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей. Эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем»[239].

* * *

Закат же торгово-финансовой фазы совпал с упрочением на исторической арене национального государства, которое забирает себе наиболее прибыльную часть этой деятельности – кредитование стран и правителей, приступив к самофинансированию собственных нужд, путем выпуска государственных ценных бумаг и эмиссии национальной валюты, особенно (со временем) в форме банкнот.

Капитализм после вроде бы успешно преодолевавшихся кризисов каждый раз занимал и формировал новую нишу. Иногда она прямо отождествлялась с ним, что порождает ряд аберраций и иллюзий, не только в индустриальном, но и в постиндустриальном мире.

В общем энтузиазме эпохи и обретении рыночной конкуренцией второго дыхания, в звездном часе рожденной городской революцией демократии временно растворяются, отходят на второй план многие негативные черты денежного строя.

При расцвете информационных и финансовых технологий, а также других социальных инноваций и технологий стала происходить постиндустриальная оптимизация всех экономических процессов, обретая в ряде отраслей нередко виртуальный характер.

Порог миллениума оказался в итоге пограничной территорией, на которой кристаллизовывались стратегические замыслы конкурирующих сил. С этого времени интересы капитализма и промышленного производства, судя по всему, перестали совпадать.