Глава III Автор Пискаревского летописца

Глава III

Автор Пискаревского летописца

1. Современное представление об авторстве в источниковедении и литературоведении

Для изучения произведения важно знать не только источники, составляющие его текст, но и автора. От того, кем было лицо, создавшее текст, зависит и выбор материалов, и их интерпретация. Но для того чтобы атрибутировать кому-либо конкретное сочинение, мы должны сначала определить, что мы понимаем под словом «автор». Поэтому этот параграф будет посвящен анализу представлений об авторстве, существующих в источниковедении и литературоведении. Чтобы понять, что подразумевалось под этим понятием в Средневековье, здесь будут приведены и существующие в науке взгляды на авторство современного произведения.

В новой литературе автор – центральная фигура произведения, которая придает последнему смысл и цельность, организует текст. Автор руководит читателем, читательское восприятие произведения во многом обусловлено позицией автора. М. М. Бахтин писал об активности создателя сочинения: «Индивидуальность автора как творца есть творческая индивидуальность особого, неэстетического порядка; это активная индивидуальность видения и оформления, а не виденная и не оформленная индивидуальность. Собственно индивидуальностью автор становится лишь там, где мы относим к нему оформленный и созданный им индивидуальный мир героев или где он частично объективирован как рассказчик. Автор не может и не должен определяться для нас как рассказчик, ибо мы в нем, вживаемся в его активное видение»[280].

Без автора текст в глазах современного человека является неполноценным. Попытки структуралистов и постструктуралистов «изгнать» из текста автора, лишить сочинителя абсолютной власти над произведением оказались безуспешными. Матиас Фрайзе в статье, которая так и называется «После изгнания автора: Литературоведение в тупике», пишет о необходимости «вернуть» произведению автора, который не может полностью освободить текст от своего присутствия: «От своей частной, случайной личности автор должен освободить текст, но от своей души ему нельзя отделить его. Без души человека – а только она является автором в эстетическом смысле – текст не существует в человеческой сфере, человека не касается»[281]. Сформировавшееся в 70-х гг. прошлого века во Франции направление, получившее название «генетическая критика», также стремится вернуть тексту изгнанного структуралистами и постструктуралистами автора. В ее основе лежит внимание к истокам, к первоначальным замыслам произведения, и основная ее цель состоит в том, чтобы воспроизвести все этапы создания текста в процессе письма. Анри Миттеран пишет, что новаторство генетической критики состоит в решительной переоценке понятия «вдохновение», в десакрализации и демистификации акта языкового «творчества». Здесь произведение предстает как результат различных операций, движений, направленных на трансформацию содержания и формы, как серия преобразований в области смыслоформы, в которых можно попытаться угадать определенную логику и даже правила[282]. Изучение генезиса произведения с необходимостью должно поставить перед исследователями более широкую проблему сущности процесса письма. Тем самым сфера генетической критики расширяется: не только генезис текста, но и генезис мысли[283].

Генетисты, изучая феномен письма, приходят к признанию ведущей роли автора в произведении. Альмут Грезийон приводит три значения термина «письмо»: «Термин "письмо" имеет три основных значения, причем все три подразумевают деятельность. Первое значение – материал: письмо – это начертание, надпись, писание, и, следовательно, оно нуждается в материале, на котором пишут, в функции письма, и, главное, в пишущей руке; второе значение, которое не легко отделить от первого, – когнитивное: в процессе письма человек создает языковые формы, наделенные тем или иным смыслом; третье значение – художественное: в процессе писания из-под пера пишущего возникают языковые комплексы, опознаваемые в качестве литературных»[284]. Процесс письма всегда связан с сопротивлением материала, с борьбой литературного «я» с самим собой. Даже в рукописях, где следы пережитого не так заметны, пишущий укореняется в написанном после множества колебаний. Рукопись является не только местом рождения произведения, но и местом рождения автора: «Таким образом, рукописи – не только место, где рождается произведение, но и пространство, позволяющее исследовать под новым углом зрения проблему автора, – средоточие повествовательных конфликтов, место, где рождается писатель»[285].

Генетическая критика, исследуя процессы письма, делает изгнанного структуралистами и постструктуралистами автора центральной фигурой в процессе произведения. Э. Луи пишет: «Обращаясь к проблемам письма, исследователь неизбежно встречается с "пишущей инстанцией", – тем, что находится между жизненным опытом и белым листом бумаги, совершающим на этом "поле напряжения" свой особый путь, зафиксированный движением пера. Каждый пишущий отличается своей индивидуальностью, и эти индивидуальные черты вторгаются в упорядоченную систему исследователя, разрушая ее изнутри. Следовательно, надо учиться выравнивать исследовательские методы, чтобы правильно описывать наш объект. Это поможет не только по-новому говорить об авторе, но и высказать нечто новое о произведении»[286]. В такой трактовке автор помогает открыть новый смысл произведения, который был бы без него неизвестен. Жан-Луи Лебрав обращает внимание на то, что письмо способно порождать такие феномены, как отделившиеся от своего автора, независимо от него существующие произведения: «Делая сообщения независимо от hic et nunc ситуации конкретного высказывания, развитие письма породило автономные объекты, сохраняющиеся в памяти и способные войти в круг множественных взаимоотношений, такие феномены предстают перед своим читателем как отделившиеся от создавшего их автора, гомогенные, целостные и завершенные единства, лишенные прямых связей с ментальным процессом, который их породил»[287]. Структуралисты и постструктуралисты, исследуя этот феномен, пришли к отрицанию автора, но генетическая критика, обращаясь к истокам произведения, всегда видит след, который связывает пишущего и написанный им текст. Жан-Луи Лебрав характеризует письмо как текстовой след, привязанный к носителю, и сам процесс, производящий этот след[288]. Таким образом, генетическая критика тесно связывает произведение и автора. Любой текст, даже безымянный, всегда создается человеком, и в этом смысле он может рассматриваться как авторский текст.

У генетистов письмо немыслимо без автора, но у Деррида письмо подразумевает также адресата, без которого существование письма тоже невозможно. Все тексты создаются не только кем-то, но и для кого-то. Изначальная направленность письма к другому является самим условием его существования, по мысли Деррида: «Если оно не есть разрыв самого себя по направлению к другому в признании бесконечной разлуки, если оно одно лишь смакование, наслаждение письма ради письма, удовольствие художника, то оно разрушает самое себя»[289]. Слово в трактовке Деррида всегда вторично по отношению к чтению, оно заимствовано у него: «В том скрываемом факте, что слово и письмо всегда заимствуются у чтения, заключается изначальная кража, древнейшее скрадывание, которое одновременно скрывает от меня и стягивает мою исходную силу. Причем скрывает и стягивает именно дух. Высказанное или записанное слово, буква, всегда украдено. Всегда украдено, потому что всегда открыто»[290]. Слово, записанное произведение принадлежат тому же историческому, культурному полю, что и чтение, чтобы существовать, оно должно быть прочитано. Представители генетической критики и Деррида показали, что не существует чистого процесса письма, имеющего цель только в себе самом и возникающем без авторской воли. Поэтому у любого произведения есть автор, вопрос заключается только в том, что понимать под этим.

Надо заметить, что в отличие от западного литературоведения, отечественная источниковедческая традиция никогда не ставила под сомнение наличие у произведения автора, т.е. принадлежность сочинения определенному лицу, коллективу. А. С. Лаппо-Данилевский, исходя из своей трактовки исторического источника как реализованного продукта человеческой психики, понимал под этим человеческое творчество в самом широком смысле слова: «Последнее (произведение. – С. Х.) в сущности оказывается индивидуализирующим актом; но автор его часто остается безымянным; если продукт такого лица воспроизводится целою группой, творчество получает название массового»[291]. Для А. С. Лаппо-Данилевского авторство является одной из существенных характеристик источника, без которой последний не может быть полностью истолкован. Отечественное источниковедение и литературоведение, в отличие от западного, не создало теорий отрицания авторства. Влияние западных идей проявилось отчасти в период с конца 1960-х до середины 1980-х гг., когда резко уменьшился интерес к вопросу о связи между текстом и его реальным создателем[292]. Но уже в 90-х гг. прошлого века источниковедение и литературоведение вновь обратили внимание на проблему авторства, исследование авторского текста. В это время выходят работы Л. В. Столяровой[293], коллективная монография «От Нестора до Фонвизина. Новые методы определения авторства»[294], сборник «Автор и текст»[295].

Все написанное выше нужно для того, чтобы представить, насколько сложным при ближайшем рассмотрении является понятие «авторство» даже применительно к современным произведениям, где представления об авторстве совпадают с нашими. Тем более сложной является функция «автор» в такой культуре, как средневековая. В Средневековье совсем по-другому понимали авторство, иначе смотрели на цели произведения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.