2.10.3. Историография

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.10.3. Историография

Поскольку предлагаемая нами система видов источников личного происхождения существенно отличается от традиционной, остановимся на том представлении о них, которое сложилось в отечественной историографии (при этом цель дать полноценный историографический обзор не преследуется).

Обычно выделяют два или три вида источников личного происхождения: мемуары, которые, в свою очередь, делятся на дневники и воспоминания, и частную переписку; или же мемуары и дневники рассматриваются как отдельные виды исторических источников наряду с перепиской. С этим связан и спор о целесообразности использования обоих терминов («мемуары» и «воспоминания») или одного («мемуары»). В качестве исторического источника почти исключительно разрабатывается мемуаристика.

Интерес к мемуаристике как виду исторических источников возник еще в середине XIX века, но в позитивистской историографии мемуаристика рассматривалась преимущественно как источник фактического материала. Такой подход оказался весьма устойчивым. Еще в середине 1970?х годов П. А. Зайончковский в предисловии к указателю «История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях современников» уверенно утверждал: «…ценность мемуаров заключается в изложении фактической стороны описываемых событий, а не в оценке их, которая, естественно, почти всегда субъективна»[380].

В 80–90?е годы XX в. исследование мемуаристики как вида исторических источников (культурного феномена) прочно связано с именем А. Г. Тартаковского – автора трех фундаментальных монографий. В монографии «1812 год и русская мемуаристика» ученый новаторски ставит проблему, подчеркивая, что не собирается традиционно рассматривать отражение событий 1812 г. в русской мемуаристике, а сосредоточивает внимание на влиянии этого исторического события на мемуаротворчество как форму человеческой деятельности, на расширение социального состава мемуаристов. Автор определяет мемуары как «повествования о прошлом, основанные на личном опыте и собственной памяти мемуариста» и утверждает: «Сравнительно с другими источниками личного происхождения именно в мемуарах с наибольшей последовательностью и полнотой реализуется историческое самосознание личности – в этом и состоит специфическая социальная функция мемуаров как вида источников»[381]. В целом соглашаясь с Тартаковским, мы не можем не отметить, что если руководствоваться только тремя предложенными признаками, то к мемуарам придется отнести «Поучение» Владимира Мономаха или «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо, поскольку и тот и другой писали о прошлом, основываясь при этом на своем личном опыте и памяти. Если же в полном соответствии с теорией источниковедения попытаться определить вид источника по первичной социальной функции – реализации исторического самосознания личности, то можно столкнуться с еще большими проблемами, поскольку явно, что историческое сознание в русском обществе формируется в основных чертах с 60?х годов XVIII в. по 60?е годы XIX в., а мемуары появляются веком раньше – с конца XVII в.

Кроме А. Г. Тартаковского, существенный вклад в разработку данной проблематики внесли С. С. Минц и А. Е. Чекунова. Минц, разрабатывая проблему эволюции мемуаристики, предлагает следующий критерий: «…отражение в мемуарах степени осознания мемуаристами сущности явлений и процессов общественного развития, связи индивидуального и социального в общественной жизни»[382]. И хотя Тартаковский спорит с Минц, отмечая, что предлагаемый ею критерий «не учитывает реально-исторических, имманентно предопределенных возможностей мемуаристики как специфической отрасли духовной культуры, ибо познание“ сущности и механизма общественных отношений” составляет задачу целой системы наук гуманитарного цикла»[383], представляется, что их позиции не противоречат одна другой, а дополняют друг друга. В самом деле, Тартаковский, выделяя в эволюции мемуаристики три крупные вехи: 1) «переход от внутреннефамильных по преимуществу целей мемуаротворчества к предназначению мемуаров для обнародования, для печати», 2) «превращение их в фактор идейно-политической борьбы и литературно-общественного движения», 3) «осознание значимости мемуаров для исторического познания и включение в их целевую установку расчета на будущего историка»[384], – практически конкретизирует в границах мемуаристики общие тенденции эволюции личности в Новое и Новейшее время. При этом Тартаковский справедливо считает, что речь идет не о смене функций, а о их наслоении. Таким образом, получается, что мемуары, в которых повествуется об общественно значимых событиях, возникли веком позже мемуаров преимущественно с внутрифамильными целями. Но эта вполне логичная для русского материала конструкция не действует при обращении к западноевропейским источникам. Первые европейские мемуары – мемуары Филиппа де Коммина (конец XV в.) – преследуют отнюдь не внутрифамильные цели.

Отличие нашей позиции состоит не только в расширении круга источников личного происхождения за счет эссеистики и исповедей, но и в том, что нами рассматриваются мемуары-автобиографии и мемуары – «современные истории» как два вида исторических источников, отличающихся по своим первичным социальным функциям.

Итак, представленная в настоящем учебном пособии система хотя и не абсолютно противоречит сложившейся в отечественной историографии, но существенно отличается от нее. Причина этого заключается в привлечении не только российского, но и западноевропейского материала.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.