2.4.2. Методология источниковедения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.4.2. Методология источниковедения

В учении о методах исторического исследования А. С. Лаппо-Данилевский выделяет две составляющие: методологию источниковедения и методологию исторического построения, сосредоточив основное свое внимание на первой. Приступая к анализу методологии источниковедения, разработанной А. С. Лаппо-Данилевским, следует еще раз подчеркнуть, что речь идет не о методах источниковедения как особой дисциплины, а об источниковедении как о системообразующем основании методологии истории.

Определяя смысл методологии источниковедения, историк пишет:

Методология источниковедения устанавливает, главным образом, те производные принципы и методы, на основании которых историк считает себя вправе утверждать, что факт, известный ему из данных источников, действительно существовал; она рассматривает, что именно источники дают для нашего знания об исторической действительности и в какой мере оно доступно нам при данных условиях[103].

При этом он подчеркивает:

…различие между методологией источниковедения и методологией исторического построения проводится с точки зрения аналитической, а не генетической: в действительности изучение исторических источников идет, конечно, рука об руку с изучением исторического процесса, и, значит, могут быть случаи, когда историк уже пользуется методами исторического построения для того, чтобы выяснить научную ценность данного источника: вообще можно сказать, что в тех случаях, когда источник сам рассматривается как исторический факт, к его изучению уже прилагаются методы исторического построения; но с принятой выше точки зрения все же можно и должно различать методологию источниковедения от методологии исторического построения: и задача, и предмет их изучения различны[104].

А. С. Лаппо-Данилевский четко разграничивает методы исторического исследования, обусловленные теорией исторического знания, и технические приемы, разработку которых он относит к сфере вспомогательных исторических дисциплин. Историк-методолог, предложив теорию исторического источника, далее рассматривает вопросы систематизации, интерпретации и критики исторических источников.

Систематизация исторических источников

При разработке критериев систематизации исторических источников А. С. Лаппо-Данилевский исходит из вышеприведенной цели методологии источниковедения:

…можно систематизировать исторические источники с весьма различных точек зрения, в зависимости от целей исследования. Самая общая из них состоит в том, чтобы ценить исторические источники по значению их для исторического познания. В таком смысле легко различать источники или по степени их ценности вообще для познания исторической действительности, или по степени ценности характеризующего их содержания для изучения данного рода исторических фактов[105].

По характеру восприятия исторического источника историком А. С. Лаппо-Данилевский разделяет источники на изображающие факт (преимущественно вещественные) и обозначающие факт (в основном «словесные», письменные). Отмечая условность и неточность такого разделения, автор соотносит его с другим, ссылаясь при этом на И. Г. Дройзена:

При восприятии некоторых из источников, изображающих факт, историк получает более непосредственное знание о факте, чем при восприятии других: источник, изображающий факт и вместе с тем оказывающийся его остатком (например, склеп и проч.), с такой точки зрения представляется историку более ценным, чем источник, тоже изображающий факт, но в виде предания о нем (например, в виде картины, изображающей тот же склеп, и проч.); то же можно сказать и про источники, обозначающие факт; и между ними есть такие, которые все же можно признать остатками, например, юридический акт, международный трактат и т. п., и такие, которые содержат лишь предание о факте, хотя бы, положим, рассказ о заключении той же юридической сделки или международного договора.

С только что указанной точки зрения можно получить деление источников на остатки культуры и на исторические предания [здесь и далее выделено мной. – М. Р.] <…>.

В самом деле, историк может изучать факты двояким образом: или через посредство собственного восприятия остатков того именно факта, который его интересует; или через посредство результатов чужих восприятий данного факта, реализованных в тех или иных формах и таким образом доступных его собственному восприятию и изучению.

С такой познавательно-исторической точки зрения, значит, нужно различать два основных вида источников.

В тех случаях, когда историк может смотреть на источник, как на остаток изучаемого им исторического факта, он получает возможность по нему непосредственно заключить о том, что и факт, остаток которого доступен его исследованию, действительно существовал: такого рода источники я буду называть остатками культуры.

В тех случаях, однако, когда историк усматривает в источнике только предание об историческом факте, а не его остаток, он по нему еще не может непосредственно заключить о том, что и факт, о котором он знает нечто через посредство чужого о нем показания, сохранившегося в источнике, действительно существовал; прежде чем утверждать действительность его существования, историк должен установить, на каком основании и в какой мере он может доверять преданию о факте; такого рода источники я буду называть историческими преданиями.

Итак, с познавательной точки зрения, по степени близости познающего субъекта, т. е. историка к объекту его изучения, по степени непосредственности знания историка о таком историческом факте, следует различать два основных вида источников: остатки культуры и исторические предания[106].

Стоит подчеркнуть, что деление источников на остатки культуры и исторические предания имеет характер систематизации, а не классификации, и сам автор признает, что в основе проведенного деления «лежит различие в точках зрения, с которых исторические источники изучаются, а не различие самих источников»[107]. Но далее А. С. Лаппо-Данилевский стремится придать этому разделению характер классификации, выделяя остатки культуры и исторические предания как «два основных вида исторических источников»:

Под остатком культуры [здесь и далее выделено мной. – М. Р.] можно разуметь непосредственный результат той самой деятельности человека, которую историк должен принимать во внимание при построении исторической действительности, включающей и означенный результат; остаток культуры есть, в сущности, остаток того самого исторического факта, который изучается историком: следовательно, можно сказать, что в случаях подобного рода исторический факт как бы сам о себе отчасти свидетельствует перед историком.

Под историческим преданием можно разуметь отражение какого-нибудь исторического факта в источнике: последний – не остаток данного факта, а результат того впечатления, которое он произвел на автора предания, реализовавшего его в данном материальном образе[108].

Продолжая систематизацию исторических источников, А. С. Лаппо-Данилевский разделяет остатки культуры по критерию их значимости для познания исторического факта на три разновидности: воспроизведения («язык, некоторые нравы, обычаи, учреждения и т. п., возникшие до времени их изучения, но продолжающие жить во время их изучения»), пережитки («мертвеющие остатки культуры», т. е. те же феномены, которые «продолжают сохранять некоторые следы прежней жизненности и в тот период развития культуры, с которым они уже далеко не находятся в полном соответствии и в течение которого они подвергаются изучению») и произведения культуры (некогда созданные и сохранившиеся до времени их изучения объекты). Аналогичным образом историк выделяет разновидности исторических преданий: чистые (основанные на собственном восприятии автора: рассказы очевидцев, мемуары и т. п.) и смешанные (частично основанные на чужих рассказах: жития, летописи и т. п.).

Наряду с несколько модифицированным автором, но все же устоявшимся делением на остатки и предания, А. С. Лаппо-Данилевский предлагает классификацию исторических источников по их содержанию:

…едва ли не самым общим делением следует признать то, которое различает источники, характерное содержание которых преимущественно имеет значение для познания того, что было, от источников, содержание которых преимущественно служит для познания того, что признавалось должным; или, говоря короче, можно различать источники с фактическим содержанием от источников с нормативным содержанием [выделено мной. – М. Р.][109].

Источники с фактическим содержанием А. С. Лаппо-Данилевский делит на источники с идейным содержанием («дают материал для изучения мыслей и чувств людей, живших в данном месте и в данное время, например: предметы культа, произведения поэтической и прозаической литературы и т. п.») и источники с бытовым содержанием («преимущественно касаются быта людей, живших в данном месте и в данное время, например: предметы житейской техники, разные бумаги делового характера и т. п.»), а также выделяет группу источников с повествовательным содержанием («источники, преимущественно рассказывающие о событиях: анналы и хроники, биографии и мемуары, повести и сказанья» и т. п.)[110]. Источники с нормативным содержанием историк разделяет на источники с чисто нормативным (трактаты с изложением логических и научных норм, трактаты по этике и эстетике, системы законодательства и т. д.) и источники с утилитарно-нормативным содержанием (правила стихосложения, правила индустриальной техники и т. д.).

Мы видим, что разработка А. С. Лаппо-Данилевским важнейшей методологической проблемы – проблемы классификации – шла во многом в русле уже сложившейся источниковедческой традиции. При этом историк фактически обосновывает не классификацию, а систематизацию исторических источников, пытаясь нащупать критерий классификации в природе исторического источника. Эта часть теоретического наследия А. С. Лаппо-Данилевского представляет для нас исторический интерес как образец напряженного интеллектуального поиска, но вряд ли может быть актуально востребована современной теорией источниковедения.

Разработав понятие «исторический источник» и предложив способы источниковедческой систематизации, А. С. Лаппо-Данилевский переходит к методам источниковедческого изучения – интерпретации и критике исторических источников.

Интерпретация исторических источников

Концепция исторической интерпретации – наиболее оригинальная и отчасти сохраняющая актуальность составляющая методологии истории А. С. Лаппо-Данилевского. И сам автор подчеркивает новизну своего подхода, отмечая:

Общее учение об исторической интерпретации источников, несмотря на свое значение, долгое время оставалось без систематической обработки: оно применялось только в конкретных случаях, при истолковании данного рода источников. <…> учение об исторической интерпретации долго не получало достаточно самостоятельного значения и часто поглощалось критикой или даже входило в состав методологии исторического построения[111].

При этом российский историк ссылается на труды Э. Бернгейма и Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса, рассмотренные нами в предыдущей главе.

Историческая интерпретация, согласно А. С. Лаппо-Данилевскому, «состоит в общезначимом научном понимании исторического источника». Историк видит значение процедуры интерпретации в историческом исследовании следующим образом:

Всякий, кто стремится к познанию исторической действительности, почерпает свое знание о ней из источников (в широком смысле); но для того, чтобы установить, знание о каком именно факте он может получить из данного источника [здесь и далее выделено мной. – М. Р.], он должен понять его: в противном случае, он не будет иметь достаточного основания для того, чтобы придавать своему представлению о факте объективное значение; не будучи уверенным в том, чт? именно он познает из данного источника, он не может быть уверенным и в том, что он не приписывает источнику продукта своей собственной фантазии. С такой точки зрения историк, в сущности, приступает и к изучению различных видов источников: он пытается установить, например, остатки какого именно факта или предание о каком именно факте заключаются в данном источнике, что и становится возможным лишь при надлежащем его понимании[112].

В основе интерпретации исторического источника лежит принцип признания чужой одушевленности, историк исходит из понятия о единстве чужого сознания, которое объективируется в продукте культуры – историческом источнике:

…если припомнить <…> те принципы, которые лежат в основе понятия о собственно историческом объекте изучения, то <…> понимание источника станет еще более настоятельной потребностью историка: ведь приступая к изучению исторического материала, он уже исходит из признания того «чужого я», деятельности которого он приписывает возникновение данного источника, и из соответствующего понятия о последнем; следовательно, каждый исторический источник оказывается настолько сложным психическим продуктом отдельного лица или целого народа, что правильное понимание его дается не сразу: оно достигается путем его истолкования[113].

Смысл процедуры исторической интерпретации А. С. Лаппо-Данилевский определяет так:

Вообще, научно понимать исторический источник значит установить то объективно-данное психическое значение, которое истолкователь должен приписывать источнику, если он желает достигнуть поставленной себе научной цели его исторической интерпретации; но, в сущности, истолкователь может придавать объективно-данное психическое значение своему источнику лишь в том случае, если он имеет основание утверждать, что он приписывает ему то самое значение, которое творец (автор) придавал своему произведению [выделено мной. – М. Р.][114].

В этой части мы не можем полностью согласиться с рассуждениями А. С. Лаппо-Данилевского. Его понимание смысла интерпретации находится в контексте гуманитарного знания, еще не освоившего в полной мере идеи З. Фрейда (1856–1939), который показал, что в структуре психики есть область бессознательного. По этой причине авторское понимание произведения не может быть наиболее полным и точным, поскольку автор, как правило, не рефлексирует «давление культуры», не способен элиминировать свое бессознательное. Соответственно, мы не можем ориентироваться на сформулированный А. С. Лаппо-Данилевским идеал интерпретации, хотя историк и осознает его недостижимость:

Идеальная интерпретация источника, разумеется, состояла бы в том, чтобы истолкователь достиг такого состояния сознания, при котором он мог бы самопроизвольно обнаружить его в произведении, тождественном с данным, и при котором он, значит, мог бы понимать его, как свое собственное; но, ввиду того понятия об интерпретации, которое дано было выше, легко заметить, что она не может претендовать на абсолютную точность всех своих заключений: исходя из гипотезы о чужой одушевленности и далеко не всегда располагая всеми объективными признаками, при помощи которых она могла бы квалифицировать ее проявления, интерпретация источника дает лишь более или менее приблизительное его понимание, да и степень такой приближенности далеко не всегда можно установить с надлежащею точностью[115].

В настоящее время мы не только ощущаем утопичность идеальной интерпретации по Лаппо-Данилевскому, но и владеем методами, позволяющими достичь более глубокого и точного понимания произведения культуры, чем авторское[116]. Но надо отметить, что А. С. Лаппо-Данилевский вплотную подошел к постановке этой проблемы: анализируя один из методов интерпретации – психологический, – он замечает:

…при помощи индивидуализирующей интерпретации историк пытается проникнуть в тайники личного творчества автора и даже хочет, в известном смысле, по возможности лучше его самого понять его произведение. Такая цель, правда, может показаться недостижимой, особенно если припомнить, что интерпретация приводит лишь к приближенным выводам; но если иметь в виду, что сам автор часто творит, не отдавая себе ясного отчета в акте своего творчества, и далеко не всегда сознает посторонние влияния, налагающие, однако, свой отпечаток на его произведение, и что, по объективировании творчества в последнем, некоторые из его особенностей могут обозначиться гораздо яснее, то и вышеуказанная претензия не окажется черезмерной: в известном смысле истолкователь может лучше самого автора приблизиться к пониманию некоторых сторон его произведения[117].

А. С. Лаппо-Данилевский предлагает четыре метода интерпретации: психологический, технический, типизирующий и индивидуализирующий, акцентируя внимание на их взаимосвязи и взаимодействии.

Историк-методолог подчеркивает, что исторический источник – это уже результат психологической интерпретации: историк опознает «материальный образ объекта» как «реализованный продукт человеческой психики»:

…с познавательной точки зрения можно сказать, что собственно историческая интерпретация начинается с психологического истолкования источника: если бы историк не исходил, хотя бы инстинктивно, из предпосылки о существовании «чужого я» и его одушевленности, единообразной с его собственной, если бы он не выводил из нее, что носитель ее сознательно породил объект, доступный его чувственному восприятию и обладающий известными признаками, он не мог бы назвать такой продукт историческим источником и подвергнуть его собственно исторической интерпретации[118].

В размышлении о психологической интерпретации явно проступает феноменологическая составляющая рассматриваемой концепции. А. С. Лаппо-Данилевский утверждает, что психологическая интерпретация начинается с установления реального объекта, общего для автора (творца) исторического источника и историка. Казалось бы, здесь нет проблемы: исторический источник доступен чувственному восприятию историка, в противном случае он не мог бы служить в качестве такового. Но А. С. Лаппо-Данилевский подмечает в этой познавательной ситуации некую опасность. Он пишет:

В таком рассуждении <…> понятие об объекте смешивается с понятием о данной вещи: предмете, письменном знаке и т. п.; сама по себе взятая, она, действительно, всегда оказывается общей и автору, и историку; но с познавательной точки зрения, всякая вещь доступна каждому из них только в виде представления о ней; а представление о ней или материальный образ источника, в сущности, часто бывает весьма сложным построением [выделено мной. – М. Р.] и историк может усмотреть в нем не тот или не совсем тот материальный образ, с которым автор ассоциировал свою мысль. Только тогда, когда объект, в смысле представления о данном материальном образе, оказывается действительно общим и автору, и историку, последний может установить и то психическое значение, с которым он ассоциировался у автора[119].

Еще одна опасность, которая, по мнению А. С. Лаппо-Данилевского, существует при психологической интерпретации, – подменить собственной системой ассоциаций то состояние сознания, которое автор исторического источника ассоциировал с его материальным образом. Историк-методолог тщательно разрабатывает те аналитические и синтетические процедуры, которые позволять избежать эти опасности и приблизиться к пониманию автора исторического источника.

Особое значение А. С. Лаппо-Данилевский придает телеологической интерпретации, т. е. пониманию исторического источника с точки зрения целеполагания его автора:

…так как всякий источник – реализованный продукт человеческой психики, то историк может сказать, что такой самостоятельный продукт (поскольку он обладает характерными особенностями, отличающими его от произведения природы) вместе с тем оказывается результатом целеполагающей деятельности человека или намеренным его продуктом: он признает самый элементарный источник – какую-нибудь простейшую поделку из кремня или какие-нибудь «черты и резы» уже продуктами преднамеренной деятельности человека; с такой точки зрения он и стремится точнее установить его смысл и истолковывает те, а не иные особенности продукта[120].

На этот аспект в рассуждениях А. С. Лаппо-Данилевского стоит обратить особое внимание, поскольку он будет востребован при дальнейшей разработке источниковедческой концепции в середине XX в.

Психологическая интерпретация имеет базовое значение в исследовании исторического источника. Если бы психика историка была тождественна психике автора (творца) исторического источника, полагает А. С. Лаппо-Данилевский, можно было бы в понимании исторического источника ограничиться психологической интерпретацией. Но поскольку этого утверждать невозможно, необходимо дополнить психологическое понимание другими методами интерпретации, что позволит достичь более полного исторического понимания.

Техническая интерпретация применима преимущественно к остаткам культуры. Она, с одной стороны, обусловлена психологической, а с другой – дополняет ее. Анализ технических средств, которыми автор воспользовался для реализации своей идеи, заложенной в историческом источнике при его создании, позволяет лучше понять смысл и назначение произведения.

Далее следуют типизирующая и индивидуализирующая интерпретации. Типизирующий метод позволяет истолковать исторический источник с исторической точки зрения, поскольку нацелен на понимание исторического источника в контексте породившей его культуры. А. С. Лаппо-Данилевский замечает, что культурный контекст, в который помещается исторический источник, может быть более или менее обширным: в зависимости от целей исследования учитывается либо тип культуры, либо конкретная историко-культурная ситуация. Но в любом случае важно осмысливать культурный контекст в двух измерениях – по горизонтали и по вертикали:

Понятие о той культуре, к которой источник относится, получает, однако, различные значения, смотря по тому, представлять ли ее себе в виде некоей системы ее элементов или в виде некоей стадии ее эволюции, т. е. принимать ли во внимание «состояние культуры» или «период культуры» для истолкования источника; значит, можно различать и два вида типизирующей интерпретации источника: систематическую и эволюционную. <…> благодаря типизирующему методу интерпретации историк получает возможность с систематической или эволюционной точки зрения выяснить те родовые признаки источника, которые объясняются реальной его зависимостью от среды, т. е. от данного состояния или периода культуры…[121]

А. С. Лаппо-Данилевский рассматривает систематическую и эволюционную интерпретацию, анализируя множество разнообразных исследовательских ситуаций.

Выше мы уже обращали внимание на важность сопоставления баденского и русского неокантианства для понимания путей развития европейской и российской (советской) исторической науки в XX в. Здесь же отметим схожесть рассуждений А. С. Лаппо-Данилевского и Г. Риккерта, который также писал о необходимости экспликации культурного контекста и о подвижности его границ. Немецкий философ расценивал внимание к культурному контексту как атрибут научного знания:

Донаучное индивидуализирование часто вырывает свои объекты из окружающей их среды, отграничивая их друг от друга и тем самым изолируя [здесь и далее выделено автором. – М. Р.] их. Изолированное, однако, никогда не бывает предметом научного интереса, и нет ничего неправильнее, чем отождествлять индивидуализирующий метод с простым сопоставлением изолированных фактов <…>. История, наоборот, стремится подобно генерализирующим наукам, понять все в известной связи. В чем, однако, заключается историческая связь? Историческая связь всякого исторического объекта имеет, так сказать, два измерения, которые можно было бы назвать измерениями широты и долготы, т. е., во-первых, история должна установить отношения, связывающие объект с окружающей его средой, и, во-вторых, проследить от начала до конца в их взаимной связи различные стадии, последовательно проходимые объектом, или, иначе говоря, изучить его развитие. Конечно, изображенный таким образом объект является сам опять-таки частью более широкой окружающей среды и более долгого развития, и то же самое можно сказать и об этой более обширной связи, так что в конце концов получается ряд двух измерений, который в пределе приводит нас к последнему историческому целому. Во всяком специальном историческом исследовании прекращение поисков исторической связи зависит от выбора темы. Здесь для нас лишь важно пока твердо установить понятие исторической связи вообще, понимаемой нами как известный ряд развития, имеющий различные связанные между собою стадии, связанные также с окружающей его средой[122].

Мы видим, что Г. Риккерт оперирует понятием «объект», не конкретизируя его. Принципиальное различие концепций двух методологов заключается в том, что А. С. Лаппо-Данилевский пишет об интерпретации исторического источника, а Г. Риккерт – о включении в контекст уже имеющихся (полученных наукой раньше) сингулярных (единичных) исторических фактов.

Совершенно очевидно, что типизирующего метода интерпретации недостаточно; поскольку исторический источник – произведение автора (творца), необходима индивидуализирующая интерпретация. При рассмотрении этого метода А. С. Лаппо-Данилевский уделяет особое внимание личности автора (равно и так называемому коллективному автору) исторического источника:

При истолковании источника нельзя упускать из виду личность, которая породила его и запечатлела в нем индивидуальные особенности своего творчества; но в той мере, в какой всякий исторический источник признается продуктом более или менее цельной индивидуальности, он нуждается в особого рода интерпретации – индивидуализирующей: без такого метода легко просмотреть или ложно истолковать наиболее характерные особенности источника, в силу которых он и получил, однако, свое историческое значение[123].

В историческом исследовании разные методы интерпретации выступают в разнообразных сочетаниях и комбинациях, которые зависят как от исследовательских задач, так и от особенностей исследуемого объекта – исторического источника.

Критика исторических источников

А. С. Лаппо-Данилевский подчеркивает, что понимание исторического источника, достигаемое путем его интерпретации, не снимает задачу критики. Однако он против того, чтобы придавать критике чрезмерное значение или даже сводить методологию источниковедения к учению о критике исторических источников, как, на взгляд русского историка-методолога, поступали его предшественники, сводя при этом критику по преимуществу к техническим приемам. Функции интерпретации и критики как двух источниковедческих процедур А. С. Лаппо-Данилевский разграничивает следующим образом:

…интерпретация стремится установить только то именно значение источника, которое автор придавал ему, а не то, какое источник действительно имеет для познания исторического факта, сведения о котором почерпаются из источника: она дает возможность, например, одинаково войти в мировоззрение или отдельное показание данного автора, будет ли оно истинным или ложным, и предоставляет критике решить вопрос, можно ли воспользоваться таким пониманием для построения той именно действительности, которая имеет историческое значение[124].

В ряде случаев процедура источниковедческой критики необходимо предшествует интерпретации:

…индивидуализирующий метод интерпретации находится в довольно тесной связи с критикой источника. В самом деле, для того, чтобы исходить из личности автора и таким образом объяснять его произведение, надобно знать, что последнее действительно принадлежит данному автору, а не другому лицу, а это уже входит в задачи исторической критики источника, его подлинности или неподлинности; вместе с тем индивидуализрующая интерпретация задается целью выяснить, чт? именно данный автор хотел высказать в своем произведении; но, если иметь в виду, что он хотел сказать правду или хотел солгать, решение такой задачи окажется в зависимости от критической оценки источника, а именно от критики достоверности или недостоверности его показаний[125].

В теоретической разработке понятия «историческая критика источников» А. С. Лаппо-Данилевский стоит на позиции неокантианства, определяя критику как «теоретическое отнесение данного объекта к общезначимой ценности, а не чисто утилитарную или произвольно-субъективную его оценку». Таким образом, он (как и Г. Риккерт) разграничивает понятия ценности и оценки, что современные историки делают не всегда. Научная критика устанавливает ценность объекта с точки зрения истины, соответственно историческая критика устанавливает научную ценность исторического источника, тем самым решая важнейшую задачу источниковедения:

Методология источниковедения стремится выяснить критерии, на основании которых историк может утверждать действительное существование того факта, которым он интересуется; но историческая критика преследует такую задачу с иной точки зрения, чем интерпретация: историк-критик входит в оценку научного значения источника, поскольку, на основании сообщаемых им данных, он получает право утверждать, что этот факт действительно был, вместо того, чтобы, подобно историку-истолкователю, стремиться только понять, какой именно факт мог бы быть восстановлен на основании данного источника. Историческая критика, значит, определяет научную ценность источника для построения действительности, что она и может сделать только путем отнесения его к научной ценности, называемой «фактической» истиной; с такой точки зрения историк стремится установить, в какой мере данный источник может служить для познания действительности, а не только желает уразуметь его содержание[126].

А. С. Лаппо-Данилевский выделяет две разновидности исторической критики, различая их по познавательным целям:

…источник может иметь научно-историческую ценность в двояком смысле: в качестве исторического факта или в качестве показания об историческом факте. С такой точки зрения можно различать и два рода критики: критику, устанавливающую научно-историческую ценность источника как факта, и критику, устанавливающую научно-историческую ценность показаний источника о факте[127].

Как можно заметить, речь идет об установлении подлинности исторического источника и оценке достоверности его информации. Эти понятия А. С. Лаппо-Данилевский трактует так:

Понятие о подлинности источника можно формулировать следующим образом: если историк имеет основание утверждать, что действительный источник есть тот самый факт, каким этот источник представляется ему, он и признает его подлинным. В самом деле, утверждая, что источник есть действительно тот самый факт, каковым этот источник представляется ему, историк признает, что автор его есть действительно то самое лицо (единичное или коллективное), которым он представляется; что этот источник действительно возник в то время и в том месте, которые в нем означены; что этот источник действительно сохранил ту самую форму и то самое содержание, какие он получил при своем появлении; что этот источник действительно имел то самое значение, какое он сам себе приписывает, хотя бы, например, значение оригинала, а не копии, и т. п. На основании таких суждений историк и приходит к заключению, что данный источник – подлинный[128].

<…> историк приписывает достоверность источнику, если он может отнести его показания к фактической истине; и, обратно, он приписывает ему недостоверность, если он не может отнести его показания к такой истине. Следовательно, историк признает источник достоверным, если он на основании его показаний о факте может научно судить о том же факте, как если бы он сам испытал или не испытал его в своем чувственном восприятии; и обратно, он считает источник недостоверным, если на основании его показаний он не может судить о таком факте в вышеуказанном смысле[129].

А. С. Лаппо-Данилевский разъясняет отличие его подхода к определению понятия «достоверность исторического источника» от устоявшейся к тому времени в науке точки зрения позитивизма:

Понятие о достоверности или недостоверности источника формулировано мною с той теоретико-познавательной точки зрения, которая уже была обоснована выше: но оно может показаться слишком сложным, например, приверженцу позитивизма. С точки зрения последнего, пожалуй, проще всего было бы определить понятие о достоверности или недостоверности источника в смысле «соответствия или несоответствия его показаний с действительностью». Такое определение едва ли можно, однако, признать удовлетворительным: ведь всякий, кто «судит» о действительности, в сущности имеет дело со своим представлением о действительности, т. е. с построением ее, хотя бы и очень элементарным, а не с действительностью, самой по себе взятой в ее целостности[130].

А. С. Лаппо-Данилевский анализирует множество факторов, влияющих на достоверность исторического источника, и, как и при изучении процедуры интерпретации, рассматривает разнообразные исследовательские ситуации. В завершение своего исследования историк соотносит базовые источниковедческие процедуры с двумя выделенными при классификации (систематизации) видами исторических источников:

Ввиду того, что остаток культуры оказывается лишь частью бывшего факта и, собственно говоря, как таковой часто не предназначается для потомства, он более нуждается в интерпретации, чем в критике; но, в случае его подлинности, он уже тем самым имеет и достоверность: в подлинном остатке культуры чувствуется остаток прошлой жизни; он дает историку представление хотя бы о части действительно бывшего, а не его построение. Историческое предание, напротив, составляется ввиду потомства, с тем намерением, чтобы быть понятным последующим поколениям, и с такой точки зрения легче понимается, что важно и для интерпретации остатка культуры, но в большей мере требует критики показаний о факте[131].

Исходя из источниковедческой концепции, А. С. Лаппо-Данилевский афористично определяет смысл исторического познания:

Итак, без исторических источников нельзя конструировать историю человечества, о которой можно узнать только из них: ведь прошлое развитие человечества в его полноте не существует в настоящем: оно известно только по более или менее явным следам, какие оно оставляет в настоящем; последние доступны непосредственному научному исследованию в исторических источниках. С такой точки зрения можно, пожалуй, сказать, что история есть научная гипотеза, при помощи которой мы объясняем эмпирически данные исторические источники [выделено мной. – М. Р.]; гипотеза подобного рода возникает применительно к тем источникам, которые объясняются ею, и обратно, те теории, которые не соответствуют источникам и не оправдываются ими, исключаются из истории: они не могут служить для ее построения[132].

Эпистемологические поиски А. С. Лаппо-Данилевского в целом шли в русле европейской традиции. Но он создает собственную теорию интерпретации исторического источника, выводящую к точному историческому знанию через фиксацию целостности культуры в системе оставшихся от нее исторических источников. Современное понимание этого подхода наиболее емко сформулировала О. М. Медушевская:

Методология истории (любого гуманитарного исследования, по сути) Лаппо-Данилевского цельна и поэтому, как всякая хорошая теория, проста в общем ее изложении: реально существуют фрагменты реальности («доступные чувственному восприятию»), изначальная системность мирового целого и человеческой деятельности в нем позволяют отыскать в этих фрагментах следы их системного качества, выявить их во всей возможной полноте (методология источниковедения); эмпирические фрагменты выступают на свет как явления, феномен культуры. Тогда наступает время синтеза культуры: если в ней стал возможен подобный (данный) феномен, то возможно логически выстроить и само целое культуры (методология исторического построения)[133].

Сознательно ограничив рассмотрение истории источниковедения проблемами теории и метода, представленными в методологических трудах, мы все же не можем не упомянуть русских историков, посвятивших свои исследования отдельным группам исторических источников и при этом обогативших и теорию источниковедения. Это, в первую очередь, Алексей Александрович Шахматов (1864–1920), который разработал оригинальный метод текстологического и источниковедческого исследования важнейшего вида источников русской истории – летописей, основанный на восприятии летописи как целостного произведения, а не механического соединения разнородных записей, и создал целостную картину древнерусского летописания («Общерусские летописные своды XIV–XV веков», 1900–1901; «Разыскания о древнейших русских летописных сводах», 1908).

Существенный интерес с точки зрения исследовательской практики источниковедения представляют написанные во многом с позитивистских позиций работы В. О. Ключевского (1841–1911) «Сказания иностранцев о Московском государстве» (М., 1866), «Древнерусские жития святых как исторический источник» (М., 1871), лекционный курс «Источники русской истории» (1888–1891), где он дает обзор исторических источников и излагает основные приемы их критики, а также труд ученика К. Н. Бестужева-Рюмина С. Ф. Платонова (1860–1933) «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века, как исторический источник» (СПб., 1888).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.