ГЛАВА 21 ГДЕ ТОНКО, ТАМ И РВЕТСЯ
ГЛАВА 21
ГДЕ ТОНКО, ТАМ И РВЕТСЯ
Двойная неудача французов, вознамерившихся завоевать Англию, а с английской стороны — последовательные фиаско Бэкингема и Норриджа, совершивших набеги на Францию, обнаружили пустоту рыцарских притязаний. Об этом же свидетельствует разгром австрийцев швейцарским ополчением при Земпахе: результат этого сражения 1385 года оказался обратным исходу битвы при Рузбеке.
По примеру французов во Фландрии, австрийцы спешились: они рассчитывали повторить тактику избиения еретиков. Однако швейцарские ополченцы превосходили противника в гибкости и быстром передвижении, что совсем не походило на плотный строй фламандских ополченцев, ставший причиной их поражения. Когда швейцарцы развернулись и пошли на австрийцев, кавалерийский резерв последних дрогнул и бежал с поля боя так же, как отряд герцога Орлеанского в битве при Пуатье. Из девятисот человек передового подразделения австрийцев на земле остались лежать почти семьсот тел, включая и герцога Леопольда.
На исходе XIV века рыцарям не хватало новизны мышления. Придерживаясь традиционных методов сражения, они мало думали о тактике. Все аристократы были воинами, но в профессиональном отношении они не только не приобрели, но и потеряли.
Рыцарская конница не догадывалась о собственном упадке, а если и догадывалась, то еще больше придерживалась формы и увлекалась яркими ритуалами, убеждая себя в том, что вымысел — это и есть реальность. Сторонние наблюдатели, однако, смотрели на все критически, поскольку вымысел становился все более невероятным. С начала войны с Англией прошло пятьдесят лет, и эти годы не могли не уменьшить престиж рыцарского сословия, которое не умело ни выиграть, ни заключить мир, а только приносило несчастья народу.
Дешан открыто издевался над авантюрой в Шотландии в длинной балладе с рефреном «Вы теперь не на Большом мосту в Париже».
Вы разодеты, точно женихи,
Во Франции вы так сладко поете о подвигах,
Которые совершите, и уверяете, что отвоюете то, что потеряли.
Что это? Вспомните, чем издавна славилась ваша страна.
Если хотите доказать, докажите делом, в бою, а не нарядами…
Вы ведь теперь не на Большом мосту в Париже.
Мезьер тоже не скрывал презрения и в 1388 году излил его в поэме «Видение старого паломника»; от упреков не удержался и Оноре Боне. При Рузбеке рыцари одержали победу над толпой сукновалов и ткачей и стали считать себя выше своих предков — короля Артура, Карла Великого и Годфри Бульонского. Из всех правил войны, написанных ассирийцами, иудеями, римлянами, греками и христианами, французская рыцарская конница не усвоила и десятой доли, однако считает, что нет в мире конницы, равной им.
Модная одежда аристократов, привычка к роскоши, блестящие покои, двери в которые были закрыты до полудня, мягкие постели и ароматные ванны, комфорт во время кампаний свидетельствовали о том, что рыцари «изнежились». Древние римляне, как несколько лет спустя саркастически заметил Жан Жерсон, канцлер парижского университета, не тащили за собой три или четыре тяжело нагруженные лошади, двойные палатки и повозки, набитые одеждой, драгоценностями, коврами и обувью. Римляне не возили с собой ни утюгов, ни медных плит для выпечки пирожков.
Большее презрение вызывали даже не мягкие постели и пижонство, а падение нравов. Трубадуры уже не воспевали в романтических поэмах идеального рыцаря и идеальную любовь; на смену им пришли моралисты, изощрявшиеся в сатире, аллегориях и дидактических трактатах, и все их сочинения показывали, в кого превратился нынешний рыцарь — в хищника и агрессора, а не в поборника справедливости. Во второй половине столетия уже не сочиняли героических песней (chansons de gestes), а причиной исчезновения фаблио было не столько падение идеала, сколько снижение литературного духа. Пороки, глупые поступки и беспорядки того времени требовали морализаторства, но, несмотря ни на что, Фруассар, как и прежде, славил рыцарство.
В Италии жалобы затрагивали другую сторону вопроса. «Несколько лет назад, — сокрушался в конце века Франко Саккетти, — в рыцарство стали возводить мастеров, ремесленников, булочников и пуще того — чесальщиков шерсти, ростовщиков и жуликов-барышников. Зачем чиновнику становиться рыцарем? Чтобы управлять каким-нибудь провинциальным городом? Рыцари обязаны при жизни совершать различные подвиги, о которых долго было бы рассказывать. А между тем поступают они как раз наоборот. Я хотел, однако, коснуться этих подвигов, чтобы читатели поняли из этих примеров, что рыцарство умерло».
Слова Саккетти звучали мрачно, но его настроение разделяли многие. Во главе французского и английского дворов стояли малолетки, которыми противоборствующие группировки крутили, как хотели; новый император Венцеслав оказался пьяницей и грубияном, церковь раскололась, теперь у нее были два папы, причем каждый далек от святости, а все усилия правящего класса навести блеск заканчивались неудачей: то здесь, то там проступала предательская тусклость. Де Куси был прав в том, что престиж рыцарства снижается, хотя предложенное им лекарство лишь усугубило положение.
Кампания против Гельдерна в сентябре-октябре 1388 года доказала, что в военном деле давным-давно царит полный беспорядок. Экспедиция была задумана в масштабах абсолютно непропорциональных по отношению к ее мелкой цели или возможной выгоде. Благодаря своим связям в Баре и Лотарингии — герцогствах, находившихся на пути следования армии, а также благодаря знанию территории, де Куси рекрутировал в свое войско местных аристократов и спланировал кампанию. Предпочтительный маршрут лежал через Брабант, но магистраты городов и нобили этого герцогства предупредили, что не допустят к себе французскую армию, потому что она причинит их землям больше ущерба, нежели это сделает любой враг.
Было принято решение пройти через мрачный Арденский лес, куда, как с преувеличенным ужасом заметил Фруассар, «не ступала еще нога человека». Для этого понадобилось направить в Арденны разведчиков — найти дорогу. За ними должны были последовать 2500 человек: требовалось прорубить просеку — работа, сопоставимая со строительством передвижного города. Расходы предполагалось возместить тройным налогом на соль и налогом с продаж, что трудно было представить как защиту королевства. Вероятно, по этой причине Ангерран собирал армию от своего имени, а не от имени короля. Де Куси назвал свою экспедицию еще одним походом против Габсбургов.
Авангард в тысячу копий начал поход под предводительством де Куси, за ним двинулся король и основная часть войска вместе с двенадцатью тысячами повозок, не считая вьючных животных. Затем де Куси неожиданно отделился и пошел в Авиньон. Цель такого похода нигде не поясняется, но, возможно, французы все еще не отказались от желания завоевать для Климента Рим. Через месяц де Куси вернулся, «к великой радости армии». Судя по тому, что расстояние, которое он прошел, составляло пятьсот миль туда и столько же обратно, переход был весьма энергичным.
Кампания против Гельдерна не принесла славы, увязнув в переговорах. Палатки под сильными ливнями насквозь промокли, повышенная влажность сгубила припасы, еды не хватало, несмотря на богатство территории. После вынужденных извинений герцога Гельдерна армия отправилась домой. Дорога раскисла, лошади спотыкались о скользкие бревна и камни, при переходе вброд люди тонули в реках, вышедших из берегов, уплывали и груженые повозки. Рыцари, оруженосцы и знатные сеньоры возвращались домой без славы, без добычи, многие заболели, выбились из сил и справедливо обвиняли герцога Бургундского и его амбиции в отношении Брабанта. На де Куси, похоже, зла не держали, поскольку во время восстания в Париже он никому не навредил. С самого начала правительство дядюшек ввергло страну в бессмысленные траты, устроив серию грандиозных кампаний, закончившихся пшиком. После Гельдерна кредит доверия иссяк окончательно.
Из знамений и инцидентов, вкрапленных в летописи хронистов, к примеру монаха из монастыря Сен-Дени, можно вывести, что люди понимали: правительство справляется плохо. Когда в последнюю кампанию шел набор в армию, один отшельник, по свидетельству монаха, проделал длинный путь из Прованса в Париж. Он хотел сообщить королю и его дядям, будто ангел просил предупредить их — они должны обращаться с подданными мягче и снять с них бремя налогов. Придворные вроде бы посмеялись над бедным отшельником и остались глухи к его совету; пусть молодой король обошелся со «святым человеком» по-доброму и хотел его выслушать, дядья прогнали отшельника и объявили о введении тройного налога.
После кампании против Гельдерна сатира Дешана стала еще более ядовитой. Поэт лично принимал участие в походе и заболел, как и другие, желудочным расстройством. Военные не дружат с корреспондентами, страдающими от дизентерии. В многочисленных балладах Дешан нелестно сравнивал рыцарей с воинами прошлого. Те во время обучения и в долгих походах обрели твердость, выучились боевому искусству, единоборству со щитом и мечом, швырянию камней, умению покорять крепости. Ныне молодые люди увиливают от тренировок и называют тех, кто хочет научить их, трусами. Молодежь проводит свою юность на пирушках, швыряет деньги на ветер, делает долги; они «чистят себя до блеска, точно слоновую кость… каждый, словно паладин». Они спят на белоснежных простынях, просыпаются поздно, а проснувшись, тотчас требуют вина; они едят куропаток и жирных каплунов, заботятся о прическах — укладывают волосок к волоску; понятия не имеют о том, как следует вести дела в поместье; ни о чем не волнуются, знают лишь, как тратить деньги. Они высокомерны, в Бога не верят, ослаблены от обжорства и распутства, не годятся для службы в армии, и «тяжелее их нет никого в мире».
Дешан обличал их мягкость и лень и осуждал за безрассудство и несправедливость. В «Лэ о храбрости» (Lay de Vaillance) он писал, что рыцари нарушают порядок, не стоят на ночной страже, не ходят в разведку, не соглашаются ехать в авангарде, не защищают фуражиров и позволяют захватывать повозки с провизией. «Когда хлеб задерживают на день или с утра идет дождь, они кричат: „Армия умрет с голода!“, а когда провизия портится оттого, что лежит на земле, они желают повернуть назад». Рыцари начинают походы зимой, совершают опрометчивые нападения, не спрашивают совета у старших, пока им не грозит опасность, громко жалуются при малейших трудностях и быстро сдаются. «Столь безрассудные армии можно только презирать».
Дешан ворчал, но при этом не выступал за фундаментальные перемены и вливание свежей крови в ряды рыцарей. Он симпатизировал буржуа, осуждал несправедливость по отношению к крестьянину, писал баллады, восхваляющие сельских Робина и Марго за их любовь к Франции, но обвинял крестьян, пытающихся стать оруженосцами и бросающих работу на земле. «Таких негодяев следует проучить, пусть знают свое место».
Филипп Мезьер в «Видении старого паломника» осуждал продажность общества. Это аллегорическое произведение, как и поэма «Видение о Петре Пахаре», рассказывает о бедах своего времени; автор мечтал об «изменении всего мира, всего христианства и особенно Французского королевства». Пилигрим Страстное Желание и его сестра Добрая Надежда путешествуют по миру с целью проверить, готово ли человечество к возвращению Королевы Правды и ее свиты — Мира, Милосердия и Справедливости, давно исчезнувших со света. Мезьер не на шутку обеспокоен, он глубоко переживает несправедливость мира и высказывает мрачные прогнозы.
Словно в ответ на это, сразу после кампании против Гельдерна 1388 года двадцатилетний Карл VI отправил в отставку дядюшек и объявил о своей полной самостоятельности. Об этом намерении на собрании совета сообщил кардинал Лана. Спустя несколько дней кардинал заболел и умер, пав жертвой ненависти королевских дядюшек, все были уверены, что это они его отравили.
Позже Клиссон хвастался английскому послу, что именно он сделал Карла VI королем, подлинным хозяином страны, и вырвал правительство из рук его дядьев. Однако не только Клиссон с его личной враждой, но и де Куси, и другие члены совета очень хотели скинуть с себя и с короны бремя непопулярности королевских дядьев. А самым заинтересованным человеком был младший брат короля, умный, энергичный Людовик, герцог Турский, вскоре сделавшийся известным под именем герцога Орлеанского.
В 1389 году Людовик Орлеанский заменил в королевском совете герцога Бургундского и до конца своей короткой насыщенной жизни играл главную роль в делах Франции, в чем ему особенно содействовал де Куси. Красивый искатель удовольствий и «преданный слуга Венеры», любивший компанию «танцовщиков, льстецов и прожигателей жизни», он был тем не менее очень религиозен и часто удалялся на два-три дня в целестинский монастырь, основанный его отцом в 1363 году (монастырь размещался на нынешней парижской набережной Селестен). Филипп Мезьер, наставник принцев, также с почтением относился к ордену покаяния, проповедовавшему правила воздержания, умерщвление плоти и сосредоточенность на вечности. Людовик находился под сильным влиянием Мезьера и называл его своим душеприказчиком. От Мезьера он узнал больше, чем его брат; говорили, что герцог был единственным членом королевской семьи, способным понимать дипломатическую латынь. Несмотря на то, что его можно было назвать ученым, Людовик азартно играл в шахматы, в теннис, не гнушался игрой в кости и карты. Компанию ему мог составить дворецкий, виночерпий, гравер, а во время игры в теннис он проигрывал своим приятелям-аристократам до двух тысяч золотых франков.
Людовик был жаден до власти не менее дядюшек, и он вытеснил их ради удовлетворения собственных амбиций. Вражда, в которую он вовлекся, закончилась девятнадцать лет спустя: Людовика убил кузен Жан, сын и преемник герцога Бургундского; это событие разделило Францию и Бургундию и открыло дорогу англичанам. Несмотря на потворство своим желаниям, Людовик смотрел на мир мрачно. Стихи того времени описывают его так:
Грустный, даже печальный, хотя и красивый,
Он кажется слишком меланхоличным для того,
Чье сердце так же непроницаемо, как сталь.
Хотя все подозревали, что в выдворении герцогов участвовал де Куси, тем не менее сразу после этого события Ангерран развлекал Филиппа Смелого и его сына, графа Неверского. Из документов герцога следует, что герцог и его сын 8 декабря обедали и спали в замке монсеньора де Куси, и во время этого визита Филипп подарил мадам де Куси кольцо с бриллиантом, а ее грудной дочери — брошь с сапфирами и жемчугом. Всем было выгодно угождать де Куси.
Реорганизованный совет предпринял серьезную попытку покончить с автократией герцогов и восстановить административную систему Карла V. Ривьер, Мерсье и другие чиновники снова пришли к власти, бюрократия избавилась от герцогских лизоблюдов, пяти поборникам реформ позволили выявить главные недостатки общественной жизни, реформаторы убрали продажных чиновников и заменили их «приличными людьми». В целях примирения с парижской бюрократией восстановили службу парижского прево и открыли, пусть и не все, прежние городские учреждения. Были приняты или хотя бы сформулированы меры по улучшению канализационной системы, объявили войну профессиональным нищим: в парижском районе, известном как «Двор чудес», мнимые больные и калеки отбрасывали костыли, снимали с глаз повязки и кутили на собранное подаяние.
Главными проблемами, с которыми столкнулось правительство, были финансовые и судебные реформы. Ривьер и Мерсье снова наложили на университет налог и, вдобавок к упомянутым герцогам, заработали себе тем самым еще одного заклятого врага.
В Англии между тем король тоже боролся с дядьями и другими противниками. События там развивались по более драматичному сценарию. Центральной их фигурой был муж Филиппы де Куси — Роберт де Вер, девятый граф Оксфорд, ближайший советник и друг короля Ричарда. Попав ко двору мальчиком и женившись на Филиппе, Оксфорд оказывал сильное влияние на Ричарда, оставшегося без отца и бывшего на пять лет моложе. Он «крутил королем, как хотел», и «если он говорил, что черное — это белое, Ричард ему не возражал… Все делалось по его указке, а без него не делалось ничего».
Двадцатилетний король был худ, светловолос, бледнолиц, легко краснел и заикался. Он не любил войну, носил великолепные одежды, был высокомерен, капризен и резок с домочадцами. Гордость Плантагенета и влияние Оксфорда сформировали непредсказуемого и своевольного монарха. Ради удовлетворения собственных прихотей он налагал на население непомерные налоги. Вместе с ним закончилась эра Плантагенетов. Ричард изобрел носовой платок, об этом осталась запись в домашних архивах: «маленькие кусочки материи, которые его величество король носил в руке, дабы подтирать и очищать свой нос».
Ричард наградил Оксфорда орденом Подвязки, а когда тому исполнился 21 год, сделал его членом Тайного совета и осыпал благодеяниями — дарил земли, замки, доходы и пожаловал наследственную должность шерифа, принадлежавшую семье жены Бэкингема. Это было неразумное решение, но если бы автократы действовали разумно, история не получила бы столько моральных уроков. Жестокий Бэкингем, ныне герцог Глостер, не нуждался в дальнейших доказательствах, чтобы возненавидеть и презирать племянника за его нежелание продолжать войну. Призвав на свою сторону врагов Оксфорда, Глостер стал главной фигурой оппозиционной партии, намеренной отнять власть у королевского фаворита.
Борьба эта достигла предела, когда по случаю восстания в Ирландии Ричард пожаловал Оксфорду титул маркиза Дублинского и сделал его герцогом Ирландии; это вознесло фаворита над всеми графами. Ричард предоставил ему право покончить с восстанием, однако в Ирландию Оксфорд не поехал, к разочарованию аристократов, которым хотелось убрать фаворита подальше. Оксфорд влюбился во фрейлину королевы, супруги Ричарда. Страсть его была так сильна, что он вознамерился развестись с Филиппой, лишь бы жениться на девушке из Богемии, и это взбесило дядюшек Филиппы — герцогов Ланкастера, Глостера и Йорка. Несмотря на оскорбление королевской семьи, Ричард был так загипнотизирован Оксфордом, что готов был даже помочь ему отречься от собственной кузины. Оксфорд направил в Рим прошение о разводе, основанное на «ложных показаниях», и Ричард обратился с мольбой к папе Урбану, испрашивая положительного решения. Папа тотчас согласился, поскольку Филиппа была на стороне Климента.
Обращение Оксфорда со своей женой, по словам Фруассара, было главным прегрешением, «лишившим его чести». Даже мать Оксфорда присоединилась к общему осуждению и доказала это, взяв к себе Филиппу. Недовольство общества, скорее всего, объяснялось тем, что в жилах Филиппы текла королевская кровь, а также личной непопулярностью Оксфорда, а не моральной стороной его поступка. Хотя брак считался священным, развод прошел быстро, надо было лишь нажать на нужные пружины. В «Видении о Петре Пахаре» говорится, что все судьи готовы за деньги заключить и расторгнуть брак, и священники жаловались, что человек может избавиться от жены, подарив судье шубу. Теоретически развода не существовало; тем не менее брачные тяжбы заполонили средневековые суды. Развод стал фактом жизни, постоянным элементом в дисгармонии средневековой теории и практики.
В ноябре 1387 года группа лордов, известных своей добродетелью, подала в комиссию лордов-наблюдателей официальный иск против Оксфорда и четверых других советников королевской партии. Когда они назначили правительственную комиссию, возглавляемую Глостером с правами регента, Ричард и Оксфорд собрали армию, дабы утвердить самостоятельность короля с помощью оружия. Так называемое сражение произошло при Рэдкот-Бридже. Увидев превосходящие силы противника, Оксфорд сбежал — бросил часть оружия и, вскочив на лошадь, прыгнул в реку, перебрался на другой берег и галопом умчался в темноту. Он сел на корабль, идущий во Фландрию, где предусмотрительно припас крупную сумму в банке Брюгге.
Месяц спустя, в феврале 1388 года так называемый Безжалостный парламент обвинил Оксфорда и канцлера королевства Майкла де ла Поула, графа Саффолка, которому тоже удалось скрыться, в государственной измене. Им вменили в вину заговор, имевший целью подчинение себе короля, устранение достойных советников, убийство герцога Глостерского, разорение короны и присвоение ее богатств, попрание парламента, возвращение Кале французскому королю в обмен на помощь в борьбе против отечественных оппонентов. Парламент приговорил Оксфорда и Саффолка заочно к казни через повешение как предателей. Троим другим бежать не удалось — главному судье, мэру Лондона и бывшему наставнику Ричарда, сэру Саймону Берли: их казнили. Ричард чувствовал себя униженным, кроме того, его навсегда лишили друга. Опасно унизить короля и оставить его на троне. Ричард должен был отомстить.
Несмотря на яростное сопротивление де Куси, в 1388 году Франция пригласила к себе Оксфорда, сославшись на то, что было бы полезно получить от него сведения о раздорах в Англии. Хотя де Куси «ненавидел его всей душой», он вынужден был согласиться. Оксфорд приехал, при дворе ему был оказан радушный прием, но де Куси не успокоился, пока не настоял, при поддержке Клиссона, Ривьера и Мерсье, чтобы король выдворил из Франции оскорбителя его дочери. Для Оксфорда в Брабанте подыскали резиденцию, и там в 1392 году, в возрасте тридцати лет, он был убит на охоте разъяренным кабаном. Король Ричард привез его тело в Англию, печально смотрел на забальзамированное лицо и надел кольцо на мертвый палец великого смутьяна. Между тем развод аннулировали, и Филиппа осталась законной графиней Оксфордской.
В это время французский король пожаловал де Куси субсидию, что было вызвано последствиями «Черной смерти» и нескончаемой войны. В ноябре 1388 года де Куси назначили великим кравчим Франции, что соответствовало должности главного сенешаля короны. К тому же ему была дарована привилегия проводить две ежегодные ярмарки длительностью по три дня каждая без взимания налогов. Дело в том, что владения де Куси трижды пострадали из-за недостатка рабочей силы, вызванной большой смертностью. В предыдущие войны жители упомянутых владений де Куси так обеднели и численность их настолько сильно сократилась, как и количество домов, имений, доходов, движимого имущества, что возникла опасность того, что «земли эти опустеют и будут необитаемыми, пропадут виноградники, зарастут поля, и все придет в полный упадок».
Цель субсидии, выданной после того, как в предыдущем году король осмотрел поместье, была ясна: король не менее де Куси был заинтересован в оздоровлении пришедших в упадок владений. Поместье барона, как было заявлено, являлось «ключом и границей» королевства, его границы доходили до Фландрии, а замок — «одно из самых замечательных и красивых зданий государства. Если город и замок опустеют, могут произойти большие неприятности, что нанесет непоправимый ущерб». Тот факт, что субсидия была пожалована тотчас после передачи власти группе, в которой доминировали «мармозеты», Клиссон и сам де Куси, вряд ли случаен.
С этого времени де Куси негласно исполнял обязанности первого председателя счетной палаты — пост, связанный с обязанностями управляющего винным погребом, первоначально заведовавшего королевскими доходами. Хотя, судя по всему, жалование за этот пост де Куси не платили, он по-прежнему получал от короны ежегодный пенсион. Его домен, значительно расширившийся за счет многих приобретений, состоял уже из ста пятидесяти городов и деревень.
Пикардия, его родной регион, столь часто оказывавшийся на пути захватчиков, был «разорен и наказан и сегодня уже не цветет», писал Мезьер, сам уроженец Пикардии. Последние крестьяне бежали из впавших в нищету мест в другие районы страны, так что «в настоящее время», согласно жалобному сообщению от 1388 года, «не найти никого, кто обрабатывал бы землю». Знаками столетия стали во Франции горюющее население, пришедшая в упадок торговля, заброшенные деревни, разрушенные аббатства; всех охватил пессимизм. В некоторых нормандских деревнях осталось по два-три дома, в епархии Байе с 1370 года опустело несколько городов, то же случилось и с несколькими приходами в Бретани. Торговля в Шалон-сюр-Марн сократилась: ранее там продавали по тридцать тысяч рулонов ткани в год, а теперь лишь восемьсот. В Париже и его окрестностях, согласно документам 1388 года, «многие известные древние дороги, мосты, переулки и улицы» были заброшены: их размывали реки, они заросли деревьями, кустарником, ежевикой, некоторые сделались непроходимыми и совершенно покинутыми. Те же примеры на юге страны можно было умножать бесконечно.
Схизма нанесла как физический, так и моральный урон. Когда дважды сожженное наемниками бенедиктинское аббатство было отрезано от Фландрии, оно потратило много денег на юристов и сумело доказать, что папа обязан уменьшить налог с двухсот ливров до сорока на период в 25 лет. Другие аббатства, ограбленные наемниками или обезлюдевшие из-за чумы, утратили дисциплину, там начались беспорядки, некоторые аббатства прекратили существование, и их земли были заброшены. Уменьшившиеся доходы и возросшие цены разорили многих землевладельцев, и они вынуждены были изобретать новые виды налогов. В результате люди стали уезжать, нобили пытались предотвратить отъезды, конфискуя имущество, и это лишь усилило враждебное отношение крестьян.
Собранные вместе, факты разложения производят сильное впечатление. В реальности жизнь человека представляет собой чередование черных и белых полос. В конце века испанский рыцарь дон Педро Ниньо, посетив Францию, оставил картину очаровательной буколической реальности, какой ее часто изображают на гобеленах и в часословах. Замок Серифонтен, который он посетил, располагался на берегу реки в Нормандии, он был украшен богато, «словно стоял в самом Париже». Перед замком «росло немало деревьев и кустарников. С другой стороны замка был весьма богатый рыбой пруд со створами, что закрывались на замок, и в любой день в этом пруду можно было получить столько рыбы, чтоб насытить триста персон». «Старый и недужный», но гостеприимный хозяин, Реено де Три, преемник де Вьена, адмирала Франции, содержал сорок или пятьдесят собак, двадцать лошадей всех видов для своего личного пользования, у него были леса, полные живности, крупной и мелкой, соколы для охоты над рекой, а «женой старого рыцаря была прекраснейшая из дам, когда-либо живших во Франции». Похоже, у нее были необычайные привилегии.
Эта дама «жила в доме рядом с домом господина адмирала, и между домами находился подъемный мост. Держали в домах до десяти родовитых девиц, изрядно упитанных и одетых, не имевших никаких забот, кроме как о собственном теле и об угождении своей госпоже. Представьте, сколько же там было горничных»… «Поднималась она утром одновременно со своими девицами, и шли они в ближайший лесок, каждая с часословом и четками. Усаживались в ряд и молились, раскрывая рот лишь для молитвы, затем собирали фиалки и другие цветы. Вернувшись в замок, в часовне слушали короткую мессу, после чего ели жаворонков и других жареных птиц» с серебряного блюда, наполненного едой, подавали и вино. Затем они «садились верхом на иноходцев в самой добротной и красивейшей сбруе, а с ними рыцари и дворяне, пребывавшие там, и все отправлялись на прогулку в поля. И слышалось там пение лэ, виреле, рондо, помпиент, баллад и песен всех родов, что известны труверам Франции, на разные и весьма созвучные голоса».
В пиршественном зале замка в обеденный час «каждую девицу усаживали рядом с рыцарем или оруженосцем». «Во время обеда тот, кто умел говорить, мог, храня учтивость и скромность, толковать о сражения и о любви, уверенный в том, что найдет уши, которые его услышат». Менестрели играли во время обеда, после трапезы рыцари и дамы танцевали, и длился этот танец около часа и заканчивался поцелуем. После сиесты подавали пряности и вино, а потом вся компания поднималась и шла на соколиную охоту возле реки. «И тут начиналась прекрасная охота, и было великое веселье; плавали собаки, били барабаны; взлетали в воздух вабила, а девицы и кавалеры столь радостно резвились на берегу реки, что и не описать». По окончании охоты «спешивались и доставали из корзин цыплят, куропаток, холодное мясо и фрукты, и каждый ел и пил», после чего все возвращались в замок, распевая песни.
Вечером ужинали, играли в мяч или танцевали при свете факелов до глубокой ночи, или иногда госпожа, возможно устав от развлечений, шла пешком в поля. «Тогда же приносили фрукты и вино, и, откланявшись, каждый уходил спать». Во времена падения Рима также, должно быть, наслаждались богатой жизнью и не знали тревог.
В Париже было по-другому. Дешан описывает бурную вечеринку без указания даты, которая началась с ужина в резиденции герцога Беррийского — Отель-де-Нель, после чего перешли в таверну и стали играть в кости. В числе гостей были де Куси и три герцога — Беррийский, Бургундский и Бурбон, а также «несколько добрых ломбардцев», рыцари и оруженосцы, чьи развлечения в простонародном окружении вдохновили поэта на пространное, хотя и вялое стихотворение, осуждающее азартные игры.
Дешан также ратовал за возвращение головных уборов, чтобы пощадить чувства лысых, среди которых он называет самого себя и двенадцать важных сеньоров, в том числе и сира де Куси. То, что лысина стала единственной специфической особенностью его внешности, попавшей в историю, пусть даже он и очутился в хорошей компании, де Куси не понравилось. Среди «скинхедов» оказались граф де Сен-Поль, сир де Анже, Гийом де Борд, тот, что нес орифламму при Бурбуре, и другие знаменитые рыцари и знатные слуги покойного короля. Менее счастливыми были cheveux rebourses — эти господа носили с собой гребешки и зеркала и зачесывали плеши несколькими жидкими прядями. Удивительно, что непокрытые головы в любой момент могли стать модой, если это провозглашали тогдашние денди. Стоит придумать еще какую-нибудь модную новинку, жаловался священник Джон Бромьярд, и люди начинают на нее смотреть во все глаза.
Дешана интересовали люди такие, какие они есть, а не такие, какими они должны быть. Его произведения населяют содомиты, колдуны, монахи, брюзги, юристы, сборщики налогов, проститутки, прелаты, негодяи, сутенеры и разнообразные отвратительные колдуньи. С годами его взгляд на мир стал мрачнее, возможно, это было вызвано многочисленными недугами, в том числе и зубной болью — «самым жестоким из страданий». Для поправки здоровья он советовал пить легкое красное вино, разбавленное проточной водой, и предлагал воздерживаться от крепких напитков, от капусты, мяса, фруктов, каштанов, масла и сливок, а также от соусов, приготовленных с луком и чесноком. Зимой он советовал одеваться тепло, а летом легко, больше двигаться и не спать на животе.
Хотя в случае социальной несправедливости Дешан каждый раз приходил в негодование, на человека в целом он смотрел скептически, поскольку тот, наделенный разумом, совершает глупости. Более всего он проклинал нечестивость, из которой вытекает неповиновение Богу, и гордыню — мать всех пороков, а также содомию, колдовство и сребролюбие. При новом правлении, несмотря на то, что Людовик Орлеанский пожаловал Дешану пост метрдотеля, то есть домоправителя, он чувствовал себя не на месте, поскольку был окружен легкомысленными, разряженными в пух и прах молодыми людьми сомнительной храбрости, двусмысленных поступков и неопределенных убеждений. Дешан порицал жизнь при дворе, как и деятельность правительства: по его мнению, она состояла из лицемерия, лести, лжи, предательства; там царили клевета и алчность, зато отсутствовал здравый смысл, правда боялась явиться на свет, и чтобы выжить, человеку следовало стать слепоглухонемым.
Через пятьдесят лет цель войны стала неясной, и люди почти забыли о ее причине. Хотя герцог Глостерский и английские «боровы» были все так же воинственны, денег для следующей экспедиции они найти не могли. А вот французы после неудавшегося вторжения в Англию утратили агрессивное рвение. Нарастали антивоенные настроения, впрочем, Мезьер считал, что полезно проявить враждебность против неверных. «Все христианство пятьдесят лет страдает от вашего желания расширить территорию. Кто здесь прав, кто виноват, уже не разобрать, но все христиане должны нести ответственность за пролитие рек христианской крови». Такой человек, как Мезьер, смотрел на крестовый поход не как на войну, а как на использование оружия во славу Бога.
После шести месяцев переговоров в июне 1389 года заключили трехлетнее перемирие, однако определенности не было, так как каждый раз в случае споров обсуждали суверенитет или передачу той или иной территории. Воспользовавшись перемирием, де Куси направил гонца к Филиппе в Англию: он очень хотел увериться в том, что у дочери все в порядке. Де Куси назначили правителем Гиени, он должен был контролировать соблюдение перемирия на юге, охранять и защищать герцогство — от Дордони и до моря, включая Овернь и Лимузен.
Новость о перемирии была воспринята простым народом, по меньшей мере, со скептицизмом, возродилось приписываемое де Куси пророчество о короле и сошнике. Жители Буа в Лимузене принялись обсуждать новость о перемирии, которую принес им односельчанин-буржуа по возвращении из Парижа. На кого-то она впечатления не произвела — говорили, что скоро снова придется идти войной на Англию. Бедный слабоумный пастух по имени Марсиаль ле Вери, которого, как говорили, мучили в тюрьме англичане, высказал потрясающую версию, за что его позднее арестовали: «Не верьте этому. Мира вы никогда не увидите. Что до меня, то я в него не верю, потому что король разрушил и ограбил Фландрию, и Париж тоже. Больше того, сеньор де Куси принес ему сошник и сказал, что когда он станет уничтожать страну, ему нужно этим воспользоваться». Эти слова сделались широко известными.
Де Куси стал символом другого рода. До подписания перемирия ему бросил вызов Томас Моубрей, граф Ноттингем и будущий герцог Норфолк, один из лордов, которого Ричард назначил пожизненно графом-маршалом. Де Куси преподал этому двадцатитрехлетнему человеку пример рыцарства. Встретиться с Ангерраном в бою означало научиться мастерству, доблести и добиться славы. Когда милосердие и добродетель — атрибуты рыцарского поведения — ставились под сомнение, честь и доблесть тоже надо было отыскать. В одобрении нуждаются люди любого возраста, и когда этого не происходит, в истории наступают плохие времена.
Как «человек, известный своей честью, отвагой и рыцарским поведением», де Куси попросил Ноттингема назвать день и место поединка, чтобы сразиться на копьях, на мечах, на кинжалах и на топорах. От него требовали предоставить «правдивый и достоверный ответ», заверенный печатью короля, а если местом поединка станет Кале, Ноттингему в свою очередь надлежит представить такой же ответ от короля Англии. Де Куси предложил провести поединок в присутствии стольких персон, «сколько мы с вами пригласим», и у всех них должны быть соответствующие документы. В архивах не сохранилось записей о том, состоялся ли поединок. Де Куси не был в нем заинтересован, поскольку в тот момент шли переговоры о перемирии.
Ноттингем не снискал славы и на следующий год принял знаменитый вызов от Сент-Энгельберта, когда лихой Бусико и два его товарища, разозленные хвастовством англичан после подписания перемирия, пригласили к ристалищу всех, кто пожелает с ними сразиться в любом поединке в течение тридцати дней. Совет благоразумно выступил против ссоры, разгоревшейся чуть ли не сразу после подписания перемирия, и предложил сумасбродным рыцарям отказаться от поединков. На Бусико благоразумные советы не действовали. В шестнадцать лет он впервые обнажил меч в битве при Рузбеке, где огромный фламандец, посмеявшись над его юностью и маленьким ростом, посоветовал ему пойти домой, на ручки к маме. Бусико выхватил кинжал и всадил его обидчику в бок со словами: «Скажи, дети из твоей страны играют в такие игры?». Во время поединков он и его товарищи проявили чудеса храбрости, впоследствии Бусико стал маршалом Франции и принял участие в последней авантюре де Куси.
Желание Ноттингема вступить в драку десятью годами позднее привело его уже как герцога Норфолка к исторической дуэли с Болингброком, ускорившей падение Ричарда II. Сосланный вместе со своим оппонентом, Ноттингем скончался в том же году.
Передвигаясь с места на место, нанося визиты, расследуя, задавая вопросы, Жан Фруассар приехал в Париж в тот месяц, когда перемирие было подписано, с тем, чтобы навестить «милого сира де Куси… одного из моих сеньоров и патронов». Через двадцать лет после кончины его первого патрона, английской королевы Филиппы, Фруассар пользовался поддержкой императора Венцеслава и проживал под патронажем Ги де Шатильона, графа де Блуа. Обязанностей, кроме написания хроник, у него не было. Когда Ги де Блуа обанкротился, де Куси предложил Фруассару должность каноника в Лилле; впрочем, это предложение так и не воплотилось в реальность.
Тем не менее
Добрый сеньор де Куси
Часто совал мне в руки
Флорины с красной печатью.[20]
Хотя получатель патронажа, в свою очередь, не скупился на комплименты, де Куси и в самом деле кажется необычайно любезным человеком. Слово «жантильный» обычно употребляли по отношению к любому значительному и уважаемому аристократу, имея при этом в виду, что он или она благородного происхождения. Де Куси, в дополнение к этому, называли человеком «тонким», «разумным», и imaginative или fort-imaginatif то есть умным, вдумчивым и предусмотрительным, а также sage или tres-sage, что означает «мудрый, разумный, рациональный, осмотрительный, здравомыслящий, хладнокровный, трезвый, уравновешенный, благонравный, устойчивый, добродетельный», или все вместе. Его также описывали как cointe, что означает «элегантный» в манерах, в умении одеваться, человек грациозный, вежливый, галантный, то есть все то, что свойственно рыцарю.
Первая книга «Хроник» Фруассара, в которой рыцарство немедленно опознало похвалу себе от восторженного поклонника, появилась в 1370 году и тотчас обрела широкую популярность. Старейшее рукописное издание первой книги находится сейчас в Королевской библиотеке Бельгии, на нем имеется герб де Куси.
Копирование рукописей больше не было монополией одиноких монахов, а стало занятием профессиональных писцов, создававших собственные гильдии. Получив лицензию Парижского университета, вероятно, дабы гарантировать точность воспроизводимых текстов, писцы сделались источником страданий для живых авторов, которые горько жаловались на отсрочки и ошибки копиистов. Муки писателя, как писал Петрарка, были непереносимы. Писатель никогда не знает, что он найдет в книге, которую отдал переписать «невежественным, ленивым и бесцеремонным людишкам».
Буржуазии в XIV веке прибавилось, выросло производство бумаги, и, благодаря этому, расширилась читательская публика; аристократы, как известно, были знакомы с литературой понаслышке или по чтениям, которые устраивались в их замках. Торговцы, знакомые с чтением и письмом в силу своей профессии, готовы были читать книги любого вида — поэзию, историю, романы, путешествия, вульгарные книжки, аллегории и религиозные произведения. Обладание книгами стало признаком культурного человека. Поскольку богачи и нувориши копировали манеры, идеалы и платье аристократии, широкую известность получили хроники о рыцарстве.
Неизвестно, что за книги были у Ангеррана VII в дополнение к «Хроникам» Фруассара и тем, что перечислены в королевских архивах в виде подарков от короля. Кроме французской Библии — от Книги Бытие до Псалмов, — которую подарили ему за службу герцогу Бретани, в 1390 году Ангерран получил книгу «Король Пеппино и его жена, Большеногая Берта», а также принадлежавшие королеве «Деяния Карла Великого», «хорошо написанные, в три колонки в очень большом фолианте». «Король забрал книгу у супруги и передал монсеньору де Куси».
Фруассар приехал в Париж с юга: там он посетил другого своего патрона — графа де Фуа, а в Авиньоне его принял папа. Побывал Фруассар и на бракосочетании герцога Беррийского с двенадцатилетней невестой, это событие вызвало непристойные комментарии общества. Де Куси хотел услышать обо всем из первых уст, а потому попросил Фруассара сопровождать его в поездке в Мортань. По дороге они обменивались новостями, де Куси рассказывал хронисту о мирных переговорах, а Фруассар — о блестящем приеме у графа де Фуа. Оказалось, что граф де Фуа, бывший опекуном невесты герцога Беррийского, воспользовался страстью герцога и растянул брачные переговоры, пока герцог в своем нетерпении не согласился заплатить тридцать тысяч франков и тем самым покрыл затраты на девочку за то время, что она находилась под опекой Фуа.
Фруассар засыпал графа вопросами и из его ответов составил представление о том, как смотрит на мир современный аристократ. Гастон Феб де Фуа считал, что историю его времени будут изучать внимательнее, чем другие века, потому что «за эти пятьдесят лет в мире было больше битв и чудес, чем в предыдущие триста». Брожение века волновало графа, он не испытывал дурных предчувствий. В буре событий человеку недосуг думать о будущем.
Не было дурных предчувствий и о рыцарстве, тем более что в это время пышно праздновалось посвящение в рыцари двенадцатилетнего Людовика II Анжуйского и его младшего десятилетнего брата. Церемония длилась четыре дня, празднество состоялось в королевском аббатстве Сен-Дени. Франция XIV века повторяла декаданс Рима, и в самом деле посвящение в рыцари маленьких мальчиков не так далеко ушло от поступка императора, сделавшего сенатором собственного коня. Невероятная помпезность этого события и выбор аббатства Сен-Дени в качестве места празднества были рассчитаны на прилив восторга в связи с желанием герцогов Анжуйских вернуть себе Неаполитанское королевство. На территории аббатства произвели радикальные изменения, чтобы проводить там турниры, балы и банкеты. О религиозных службах забыли, застучали молотки плотников, закипела стройка. Началась церемония, после ритуальных омовений и молитв к алтарю подошли два мальчика, одетые в длинные, до пят, меховые мантии, подбитые красным шелком. Сопровождали детей оруженосцы с обнаженными мечами и свисавшими с рукоятей золотыми шпорами. Карл VI возродил античные ритуалы, настолько позабытые во время правления его отца, что зрителям все казалось странным и непонятным, и они спрашивали, что все это значит.
Той же ностальгии был посвящен следующий день турниров: возрождая галантные времена старинных ристалищ, благородные дамы провожали на арену рыцарей в сверкающем облачении. Вынув из лифа яркую шелковую ленту, дама грациозно повязывала ее на своего рыцаря. Празднества длились день и ночь — турниры, танцы, маскарады, пиршества, пьянство и, по словам возмущенного монаха из Сен-Дени, «распущенность и прелюбодеяния». Вряд ли кого-нибудь вдохновило рыцарство, представленное двумя полузабытыми обычаями.
Правительство швырялось деньгами весь 1389 год, и траты достигли столь же невероятных размеров, что и при дядьях, хотя цель такого расточительства была не военной, а гражданской. Кульминацией стал торжественный въезд в Париж Изабо Баварской по случаю коронации ее как королевы. Это было событие невероятного размаха, никогда еще публику так не развлекали. Хотя цена развлечений противоречила добрым намерениям нового правительства, само представление можно было уподобить древнеримским образцам. И в самом деле, что такое правительство как не соглашение, благодаря которому многие принимают власть нескольких? Цирки и церемонии созданы для того, чтобы народ принимал власть; такие мероприятия либо имеют успех, либо приводят к противоположному результату, если обходятся народу слишком дорогой ценой.
Частицу успеха королевы перехватила Валентина Висконти, новая жена Людовика Орлеанского. Она успела на церемонию. Поскольку брак с Людовиком в 1387 году был заключен по доверенности, то отец ее, Джан-Галеаццо, потребовал два переходных года: за это время он умножил огромное приданое дочери (полмиллиона золотых франков), присовокупив Асти и другие территории Пьемонта. Валентина была его единственным оставшимся ребенком, и Галеаццо был так к ней привязан, что ускакал из Павии, чтобы не видеть ее отъезда, потому что боялся при всех разрыдаться. Валентина, дочь его покойной жены Изабеллы Французской — и, стало быть, двоюродная сестра Людовика Орлеанского — выросла в доме, который ее отец сделал гаванью для знаменитостей — ученых и художников, которых весьма уважал. Валентина знала латынь, прекрасно говорила по-французски, по-немецки и привезла с собой во Францию книги и арфу. При переходе через Альпы ее сопровождали тысяча триста рыцарей, в ее приданом было платье, расшитое двумя с половиной тысячами жемчужин и сверкающими бриллиантами, будущий ее дом с Людовиком был устлан арагонскими коврами, на гардины пошел алый бархат, расшитый розами и луками. Согласно сохранившимся записям, в доме были шелковые простыни стоимостью четыреста франков — подарок на Новый год, однако вся эта роскошь не могла скрыть печали от предстоящего замужества.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.