Что есть русские — другая модель

Что есть русские — другая модель

Разница между Святой Русью и самосвятством не просто велика. Это полярные противоположности. Вот как широк и глубок, оказывается, русский национализм! Вот в какие крайности можно впадать, оставаясь, казалось бы, в одном смысловом поле — поле националистическом. По верному замечанию Александра Юсуповского, «этничность соотносится с национальным развитием как соска-пустышка с полноценной бутылкой молока, принося лишь иллюзорное удовлетворение массовому этническому самосознанию».

Приведу свою метафорическую модель, которая, как мне кажется, более корректна и с абстрактно-теоретической, и с конкретно-исторической точек зрения чем высокохудожественное допущение Константина Крылова. Моя метафора будет не конструированием невозможного будущего (потому что, вопреки Джемалю, чеченцы, даже вооруженные книгой «Революция пророков», никогда не захватят власть в масштабах «большой России»), а примером из истории другой цивилизации. Я имею в виду падение Западной Римской империи. Метафора России как Рима, конечно же, не нова, но она достаточно точна, особенно если учесть, что в 1991 году начался процесс нашего распада и в каком-то смысле мы являемся современниками и жертвами возможного падения Третьего Рима (для меня, как и для основных соавторов Русской доктрины Россия не была отлучена от мистической реальности Третьего Рима ни в XVIII, ни в XX веке).

Само по себе разорение «вечного города», так же как неурядицы в римских провинциях и спорадические узурпации власти генералами, не могли означать и не означали конца империи. Конец Первого Рима произошел, когда имперское (гражданское) начало склонилось перед варварством. Конец ему положили разбежавшиеся патриции и отказавшиеся от своего гражданства плебеи. Приложили руку к этому концу, конечно же, и победители-варвары, отославшие императорские инсигнии в Константинополь (Второй Рим). Вождь варваров Одоакр мотивировал это тем, что сами италийцы и римский сенат считают существование самостоятельной империи на Западе ненужным. Иными словами, прекращение «римской нации» связано не с победами варваров, а с самоликвидацией римлян.

С этого момента кровь римлян (этнически еще вполне римлян) становится материалом для новых цивилизационных проектов, в том числе и для новых наций, например, будущих итальянцев. Культура римлян тоже становится материалом — для новых поколений культур. Политический формат римлян становится классикой науки о власти и используется всеми государствами[37]. Но эти государства — уже не Первый Рим.

Итак, что говорит нам о сущности нации ситуация падения Рима? Фактически мы имеем дело с трупом нации, элементы которого растаскиваются как строительный материал для иных форм исторической жизни. Значит, возвращая Константину Крылову его же аргументы, не только культура, не только территория, не только политическая форма, но и сами этничность, кровь, родовые связи не служат определяющими основами для нации. Рим пал, когда его сердце уже не билось — когда дух цивилизации отошел от «вечного города». Именно этим метафора с падением Рима ближе к нашей действительности (как гипотетическая угроза), чем метафора с исламским нашествием, хотя в роли нынешних «варваров» могут выступить и силы агрессивного ислама.

В отличие от «нормальных», «ординарных» наций мы обладаем на чей-то взгляд, может быть, и печальным качеством — мы непобежденные. Даже когда русские терпят поражения, даже когда на время попадают под иго, они оставляют в сердце место непокоренное, место для своего «царства». Более того, мы те, о которых сказано, что русского мало убить, его надо еще повалить.

Россия — это не столько культура, сколько «царство». Сродни понятию «царство» в биологии (regnum, kingdom), о котором я уже упоминал выше. То есть особый цивилизационный мир со своими законами, своими конститутивными принципами. В зеркале «нации» нам свойственно видеть свое Царство, которое в русском языке звучит как аналог понятий «мир», «космос», «вселенная».