А. Н. Мещеряков. Японский тэнно и русский царь. Элементная база

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

А. Н. Мещеряков.

Японский тэнно и русский царь. Элементная база

В настоящее время, когда сравнительным культуроведением уже накоплен изрядный запас сопоставительных исследований, в орбиту которых входят самые разнообразные культурные традиции, следует признать, что подобных штудий по сравнению японской и русской культур периода древности-средневековья практически не имеется.

Можно назвать несколько причин, по которым Россия и Япония редко становились объектом сопоставительного анализа.

1. Культурная зависимость от страны — (стран, региона) донора является, пожалуй, одним из наиболее важных общих свойств культурно-исторического процесса в Японии и в России. Обе страны являют собой пример запаздывающего (по сравнению с соответствующими культурными метрополиями — Китаем и Византией-Европой) и, в значительной степени, зависимого культурного развития[617]. Поэтому основные усилия культурологов были направлены на сравнение культур Японии и Китая, России и Византии, России и Европы[618]. То есть в качестве объекта сопоставления фигурируют те культурные традиции, которые послужили странам-реципиентам (Японии и России) в качестве модельных. Иными словами, главное внимание уделялось тем трансформациям (зачастую — чрезвычайно значительным), которые претерпевали на местной почве заимствованные культуроформы.

2. Так как при подготовке специалистов-страноведов изучению собственной традиции не уделяется почти никакого внимания, российские японисты недостаточно знакомы с собственной культурой, а японские русисты — с японской[619]. Коллективные исследования, в которых участвовали бы как японисты, так и русисты, также не получили распространения.

3. Общая тенденция развития современной науки приводит к сокращению «поля зрения» исследователя и сосредоточению на «точечном» анализе до такой степени, что сама попытка более общих подходов зачастую воспринимается как нечто экстравагантное.

Однако неизвинительные пробелы в истории изучения, методологии исследования и в образовании самих исследователей вовсе не означают, что кросс-культурные штудии в области сопоставления Японии и России не нужны. Наоборот — поскольку российская и японская культуры находятся во многих аспектах в суперконтрастных отношениях, задача по выявлению специфики обеих традиций могла бы быть разрешена более удовлетворительным образом при условии корректного сопоставительного анализа. Думается, что проведение такого анализа было бы небесполезно и при создании более общих моделей описания культурно-исторического развития.

Настоящая работа является попыткой хотя бы в минимальной степени восполнить отсутствие указанных сравнительно-культурных исследований и имеет своей целью сравнение монаршеской власти в Японии и России. Такое сопоставление позволяет, на наш взгляд, лучше выявить не только качественную разницу между самими институтами верховной власти, но и более четко определить специфику историко-культурного развития двух стран вообще, ибо парадигма верховной власти имеет свойство «клонироваться» в самых разнообразных культурно-социальных сферах. При этом мы понимаем, что многие высказанные нами идеи носят характер догадок и нуждаются в дополнительном обосновании теми специалистами, которые обладают большей компетенцией. Возможно, в результате окажется, что мы ставим больше вопросов, чем даем ответов на них, но и этот исследовательский этап представляется нам совершенно необходимым для продвижения вперед.

Основное внимание в работе уделяется Японии VIII–IX вв. и России XVI–XVII вв.[620] Несмотря на значительный хронологический разрыв подвергаемых анализу периодов и вытекающие отсюда определенные несообразности, в которых мы полностью отдаем себе отчет[621], мы все же настаиваем, что их сопоставление является вполне корректным с точки зрения стадиального состояния государственности, ибо именно в это время и в Японии, и в России происходило становление централизованного государства с соответствующим оформлением (практическим и идеологическим) системы верховной власти, на вершине которой стояли русский царь и японский «император» (тэнно)[622]. Именно в это время происходит формирование органов центрального управления (японских «министерств» и российских приказов), именно это время отмечено повышенной активностью по обоснованию легитимности верховной власти (написание соответствующим образом составленных летописей, появление теоретических сочинений) и разработке идеологических мер по ее поддержанию в работоспособном состоянии Именно в это время оформляются (окончательно закрепляются) и многие парадигмы властных отношений, которые продолжают находиться в активированном состоянии вплоть до настоящего времени.

До указанного периода мы наблюдаем в России весьма аморфную в политическом и экономическом отношении конфедерацию (Киевская Русь), затем «удельный период» с фактическим отсутствием независимой государственности и сколько-нибудь полноценной центральной власти (в значительной степени ввиду зависимости от татаро-монголов). И только с правления Ивана III можно говорить о складывании независимого государства с полноценной центральной властью.

Японию до середины VII в. также вряд ли возможно назвать страной с развитой государственностью — подвластная правителю территория была невелика, кровно-родственная структура общества еще не позволяла выработать территориальных форм государственного устройства, не существовало сколько-нибудь отработанной системы административного управления[623]. На середину VII в. приходится начало широкомасштабных преобразований, моделью для которых становится танский Китай, но только в VIII в. этот процесс становится по-настоящему планомерным.

После означенных периодов государственное развитие двух стран резко расходится: Россия вступает в имперский период, а Японию ждет эпоха «феодальной раздробленности», сосуществование военного режима сегунов и теряющего распорядительные властные полномочия «императорского» двора, конфликты между многочисленными центрами власти, гражданские войны, что, в немалой степени, было связано с теми особенностями верховной власти, которые сформировались в предыдущий период.

Для решения поставленной компаративистской задачи мы попытались выделить набор важнейших характеристик, которые, в той или иной степени, свойственны для любой верховной власти. И в русистике, и в японистике за последнее время появилось немало работ, анализирующих различные аспекты происхождения и эволюции верховной власти в этих двух странах. Основное внимание в этих работах уделяется рассмотрению титулатуры правителя, ритуалу интронизации, проблеме легитимности, отношениям монарха с ближайшим окружением. Используя полученные другими исследователями результаты, мы постарались «экстрагировать» их, вводя при этом рассмотрение основных функций правителя, некоторые из которых, насколько нам известно, не становились до сих пор предметом специального анализа. В первую очередь это относится к таким функциям правителя как передвижение, зрение, слух, речь — тому, что мы назвали «телесными функциями» правителя. Иными словами, мы попытались в какой-то мере отказаться от суждений заведомо обобщающего типа и выделить список более конкретных функций и действий, которые приписываются источниками монарху, спустившись, таким образом, на «элементный» уровень анализа. При этом мы исходили из необходимости преодоления тех абстракций («сакральный», «набожный», «харизма» и т. п.), с помощью которых так часто характеризуется правитель без достаточного раскрытия содержания этих понятий. То есть мы попытались конкретизировать эти абстракции, «спустив» их на событийный уровень. В связи с этим нашими основными источниками были официальные летописи[624], хотя нам приходилось обращаться и к другим источникам.

Список нашей «элементной базы», безусловно, подлежит значительным уточнениям, но, как нам представляется, он вполне конечен и универсален. Последовательное сравнение по предлагаемым параметрам (почти каждый из них, безусловно, нуждается в дальнейшей разработке и конкретизации) японского тэнно и русского царя приведет, как мы надеемся, к более ясному пониманию культурной специфики верховной власти и властных институтов (а значит и историко-культурного развития вообще) двух стран. Опыт такого сравнения может быть полезен и для описания верховной власти в других традициях.

Прежде чем непосредственно перейти к интересующей нас тематике, необходимо остановиться на тех факторах, которые оказывали на хозяйственное, культурно-историческое и государственное развитие двух стран чрезвычайно глубокое влияние. Это были две группы факторов: способы хозяйственной адаптации к вмещающему ландшафту и международная обстановка. Собственно говоря, позиционирование монаршеской власти является в значительной степени продуктом приспособления правящей элиты к этим факторам и осмысления их.

Природные условия Японии и России различаются радикальным образом. К главным из этих различий следует отнести следующие.

Япония является архипелагом и изначально имеет «естественные» границы в виде окружающего острова водного пространства, что, вкупе с другими факторами, в значительной степени способствовало ее общеисторической тенденции к изоляционизму. Россия таких границ не имеет. Наиболее важным пограничным маркером являются крупные реки, преодоление которых, однако, не составляло принципиальных трудностей (ни для завоевателей, ни для населения/армии самой России). Отсюда — определенность, «незыблемость» границ Японии и неопределенность, «текучесть» границ Московского княжества и России. Японию, разумеется, не беспокоили поиски выхода к морю, страна скорее пыталась отгородиться от него, поскольку какое-то время опасалась иноземного вторжения со стороны Кореи и Китая. Для России обретение выхода к морям было одним из основных факторов внешней (а значит и внутренней) политики.

Окружающие архипелаг моря и Тихий океан обладают огромными и сравнительно легкодоступными рыбными запасами, которые стали основным ресурсом для получения животного белка. Горы составляют около 75 процентов территории Японии, т. е. площадь, подлежащая интенсивному хозяйственному освоению, сравнительно невелика. При господстве заливного рисосеяния, как основного вида сельскохозяйственной деятельности, обилии изолирующих ландшафтов это способствовало выработке установки на оседлость и интенсивные методы хозяйствования. Вкупе с возможностью обеспечения животным белком за счет рыбных запасов это привело к практически полному отказу от животноводства как хозяйственной отрасли. Не будет большим преувеличением сказать, что японская цивилизация построена на рыбьих костях. Скотоводство же, как известно, является в традиционном обществе тем фактором, который провоцирует комплекс агрессивности (в силу того, что требует огромных территорий). Обилие изолирующих ландшафтов (при высокой плотности населения), их труднодоступность для центральной власти способствовала выработке «мягких», договорных форм управления, когда значительная часть властных полномочий центра делегировалась на места.

Огромная площадь российских равнин (при редком населении и отсутствии изолирующих ландшафтов) создавала возможность для высокой мобильности населения и консервации архаических методов хозяйствования (в частности, мы имеем в виду подсечно-огневое земледелие и значительную роль присваивающего типа хозяйствования — охоты, рыбной ловли и собирательства). Одной из основных экономических (политических) проблем России был недостаток рабочих рук для обработки истощавшейся земли. Пути выхода из этой ситуации искались в значительной степени за счет экстенсивного развития — на военных путях[625], что обеспечивало государству приток людей и прибавление в территории. Именно с помощью силовых методов (как во внешней, так и во внутренней, политике) правящая элита адаптировалась во вмещающий ландшафт.

Влажный и достаточно теплый климат Японии был благоприятен для заливного рисосеяния, которое, как известно, является для традиционного общества наиболее продуктивным (способствующим росту населения) способом хозяйствования. Усвоение рисосеяния, начало которого датируется приблизительно III в. до н. э. (отдельные находки более раннего времени не меняют общей картины), давало возможности для постоянного агросовершенствования (развития ирригационных систем) и роста населения. Поскольку многочисленные японские реки — короткие (почти все из них текут в широтном направлении — с гор в приморские долины), сооружение ирригационных систем не требовало кардинального государственного вмешательства в хозяйственную жизнь на низовом уровне (что провоцирует установление тоталитарных режимов), но способствовало развитию кооперации на местах.

Климат России (холодная и долгая зима) вместе с бедными почвами и сравнительно малым количеством осадков оказался наиболее благоприятен для возделывания в центральном регионе малопродуктивной ржи. Отсюда происходят постоянные попытки прорыва (как стихийные, так и организованные государством) в южном направлении с более подходящими климатическими и почвенными условиями. В этих условиях контроль над высокомобильным населением со стороны власти был чрезвычайно затруднен, что вносило свой вклад в способы закрепощения населения и развитие полицейских функций власти.

Для выработки теории и практики верховной власти колоссальное значение имела также международная обстановка. Традиционная Япония никогда (за исключением двух крайне авантюрных и неудачных экспедиций монголов 1274 и 1281 гг.) не знала иноземных нашествий, последней реальной военной акцией Японии на международной арене была отправка экспедиционных корпусов на Корейский полуостров (середина VII в.), который до этого времени она считала сферой своего влияния. Однако жестокое поражение от войск Танского Китая и королевства Силла, которые уничтожили королевства Пэкче (до этого времени — наиболее близкий внешний партнер Ямато) и Когурё в значительной степени умерили международные амбиции Японии. И хотя в VIII в. Япония дважды собиралась «наказать» Силла за «непочтительность», на отправку войск за рубеж политическая элита так и не решилась. С IX в. Япония фактически выпадает из системы международных отношений на Дальнем Востоке (отправка своих и прием иностранных посольств прекращаются), страна отказывается от всяких попыток повлиять на расклад сил на континенте, рассматривая его (прежде всего Китай) почти исключительно с точки зрения получения культуросодержащей и технологической информации, а не как дипломатического или же торгового партнера. Показательно, что государственное устройство Японии не предусматривало никакого органа высокого статуса, сходного с министерством иностранных дел или же Посольским приказом[626]. Когда в VIII — начале IX вв. корейцы из Силла, корабли которых прибивало к японским берегам, просили о переходе в подданство тэнно, то такое разрешение обычно им давалось (поскольку это считалось за признание Японии в качестве местного гегемона), но во второй половине IX в. местным властям на Кюсю было приказано снабжать потерпевших кораблекрушение продовольствием и отправлять обратно. Когда в 918 г. было воссоздано государство Коре (Когурё), покорившее Силла в 935 г. и объединившее, таким образом, Корейский полуостров под своей эгидой, оно пожелало восстановить официальные контакты с Японией и даже обязалось приносить дань, признавая себя, таким образом, вассальным по отношению к Японии государством. Однако Япония отвергла даже такое «престижное» для нее предложение. Осознав свою самодостаточность, не обменивалась Япония посольствами и с наследницей Тан — Сунской империей. Полуавтаркическое бытие страны обеспечивалось не только физической изолированностью от материка, но и незаинтересованностью и даже равнодушием Китая к проблематичным приобретениям заморских территорий[627].

Что касается населения неосвоенных японским государством территорий на самом архипелаге, то к ним следует отнести прежде всего племена хаято на юге Кюсю и эмиси (предки айнов) на севере Хонсю. Хаято были сравнительно немногочисленны и их интегрирование в японское государство можно считать законченным к концу VIII в. Ситуация с эмиси, которые вели полукочевой образ жизни, была сложнее (их было больше, они обитали в лесах и были неплохо вооружены), попытки их покорения были оставлены в начале IX в. Однако эмиси не представляли собой никакой серьезной угрозы для существования и нормального функционирования японского государства (они не начинали войн с японцами, почти не совершали набегов). Поскольку земли эмиси в силу климатических условий были непригодны для рисосеяния, то, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением, начиная с IX в. японцы надолго отказались от планов по их покорению.

Таким образом, японское государство не имело серьезных военных противников и инокультурных оппозиционных сил (как вне страны, так и внутри нее), которые могли бы представить угрозу для существовавшей системы власти. В связи с этим воинская повинность была фактически ликвидирована в конце VIII- начале IX вв., т. е. создалась редкая для мировой истории ситуация: достаточно развитая страна без сколько-нибудь дееспособной армии.

Международное положение России было, разумеется совсем иным. Находясь «на юру», Россия была открыта всем ветрам — как из Европы, так и из Азии (эти регионы были также потенциально открыты для российского проникновения). Защита страны от степняков (сначала печенегов и половцев, затем от татаро-монголов), непрекращавшаяся борьба за территорию и за выход к морю с Литвой, Польшей, Швецией были ежедневной нормой исторической жизни. Следует также помнить, что Рюриковичи были потомками и носителями военных привычек дружин варягов, а удельная система в ее русско-монгольском исполнении также играла большую роль в поддержании военно-силового модуса власти. В связи с этим верховная власть (княжеская, великокняжеская и царская) была в колоссальной степени направлена на решение военных задач — междуусобных, оборонительных и наступательных.

Итак, совокупность природных и международных условий и способов приспособления к ним способствовали закрытости Японии и открытости России, что накладывало неизгладимый отпечаток на все стороны историко-культурной жизни, включая и верховную власть.

Перейдем теперь к непосредственно интересующей нас проблематике.

Титулатура. Первоначально правитель Японии (это название было принято в начале VIII в., до этого страна называлась Ямато) именовался оокими («великий господин»). Входящий в состав этого иероглифического бинома знак «господин» (кит. ван) обозначал такого правителя, который приходился китайскому императору («сыну Неба») вассалом. В конце VII столетия (вероятно, в правление Тэмму, 673–686) в Японии стал последовательно употребляться китайский астрологический термин тяньхуан (яп. тэнно), обозначавший небесного императора или же Полярную звезду[628]. Впервые обозначение китайского императора как тяньхуан относится к 674 г. (правление Гао-цзуна, 650–683), однако в Китае этот термин распространения не получил (стандартным обозначением китайского императора остался бином «сын Неба»).

Согласно китайским представлениям, тяньхуан, являющийся верховным божеством даосского пантеона, пребывает в небесном «фиолетовом дворце» (фиолетовый — цвет, маркирующий наибольшую сакральность), откуда он управляет даосскими мудрецами (чжэньжэнь, яп. махито) — наиболее приближенными к нему людьми (советниками). Актуализация связи тэнно-Небо хорошо видна в записях хроники «Нихон секи», предваряющих описание правление Тэмму, где о нем, в частности, говорится: «Был осведомлен в астрологии и в том, как гадать по звездам»[629]. Уподобление правителя Полярной звезде восходит к «Лунь юй» Конфуция: «Учитель сказал: «Осуществлять управление, опираясь на добродетель, — это подобно Полярной звезде. Она замерла на своем месте, а все другие звезды движутся окрест нее»[630]. То есть в этом уподоблении заключено одно из основных свойств «классического» дальневосточного правителя — неподвижность, свойство, которое, похоже, входит в «программу» по формированию образа принципиально «обездвиженного» монарха.

Получается, что земной император уподобляется небесному, точно так же, как и его наиболее приближенные придворные — небожителям, образуя нечто вроде земного пантеона.

Таким образом, при формировании японской модели верховной власти китайским представлениям принадлежала очень значительная роль: двор Ямато представал как зеркальное отражение идеального «небесного» миропорядка. Вкупе с вошедшим в политическую практику обозначением подведомственной государю территории как «Поднебесная» (что считалось прерогативой китайского императора) терминологическая пара тэнно-Поднебесная должна была указывать на одинаковый или, по крайней мере, близкий статус правителей Ямато (Японии) и Китая, что, в частности, находит свое отражение в позиционировании Японии как страны, где осуществлены идеалы конфуцианства[631]. Показательно, что принятие японским правителем титула тэнно практически совпадает по времени с принятием законодательного кодекса «Тайхо рицурё» (701–702 гг.), введением собственных девизов правления[632], переименованием страны из Ямато в Японию (Нихон — «Присолнечная страна»). Страна, «осмелившаяся» самоидентифицироваться с помощью указанного набора признаков, считалась по дальневосточным (китайским) меркам самостоятельной (независимой от Китая) и не должна была доставлять туда регулярную дань[633].

Титул тэнно получает официальное закрепление в указанном законодательном своде. В этом своде обладателю верховной власти приписываются также и другие наименования (всего их было семь, каждый из них употреблялся ситуационно), однако наибольшее распространение получает именно титул тэнно, рекомендованный для употребления в государевых указах.

Титул царя всея Руси впервые официально принимается Иваном IV в 1547 г. при ритуале поставления на царство, хотя случаи такого наименования московского великого князя встречаются начиная с Василия II в сочинениях, посвященных Флорентийской унии. Достаточно обычным следует признать употребление этого термина во внешнеполитической практике. Царями именовались в княжеской Руси как татарские ханы, так и византийские василевсы. Наименование ханов царем (цесарем) имело прежде всего значение верховного и независимого правителя, обладавшего определенными практическими властными полномочиями на достаточно обширной территории (христианская подоплека фактически отсутствует — характерно, что некоторые татарские «ханы» продолжают именоваться царями и после принятия Грозным царского титула[634]), однако с венчанием на царство Ивана IV христианские коннотации титула имеют тенденцию к более четкому проявлению (недаром он непременно именуется в летописях и других сочинениях «благоверным и христолюбивым», «боговенчанным», «благочестивым» и т. п.), т. е. наименование царем обретало и идеологический смысл: русский царь присваивает, в частности, значительные повсеместные полномочия в деле охраны «истинной» православной веры и ее носителей.

Отдавая должное значимости факта принятия царского титула, следует все же помнить, что он получал свое настоящее значение только вкупе с титулом великого князя всея Руси (входит в обиход при Иване III). Именно такой двусоставной титул и употребляется обычно в летописях. Кроме того, входит в практику и титул самодержца. Считается, что он впервые принимается «слабым» царем — Федором Ивановичем. Это свидетельствует о том, что после правления Ивана IV внутренняя логика оформления высшей власти зависела от властных качеств находившегося на троне правителя в ограниченной степени.

Традиционное сознание (как, впрочем, и современное массовое) не знает феномена необратимости времени. Поэтому после принятия царского титула Грозным его великокняжеские предшественники (начиная со святого Владимира) зачастую также именуются в источниках царями (в Японии мы наблюдаем то же самое: с VIII в. титул тэнно распространяется на всех прежних японских «императоров», начиная с мифического основателя династии Дзимму).

Введение титула тэнно в Японии не сопровождалось, похоже, никакими разрешениями или же консультациями с дальневосточным гегемоном — Китаем — и носило, скорее, уведомительный характер со стороны Японии, что, исходя из реального соотношения сил, фактически исключало ее из сложившегося на Дальнем Востоке миропорядка, в котором мог существовать только один центр, т. е. сам Китай. При этом соотношение авторитетов было настолько неравным, что Китай, отягощенный к тому же грузом собственных проблем, мог позволить себе не обращать особого внимания на появление на периферии ойкумены самостоятельного государства, хотя это и вызывало там определенное раздражение.

Вкупе с другими характеристиками верховной власти, принятие новой царской титулатуры было направлено прежде всего на включение (практическое и идеологическое) России в общемировой (общехристианский и общеевразийский) историческо-культурный контекст, а не на выключение из существовавшего миропорядка, как то было с Японией (титул тэнно не употреблялся больше нигде). При этом попытка вхождения царской Москвы в мировую геополитику сопрягалась с ее претензиями на доминирование, главным идеологическим обоснованием которого стала активно декларируемая незамутненность христианского вероучения, перенятого у Византии.

Титулатура царя и тэнно складывается под прямым влиянием соответствующих культурных гегемонов — Византии и Китая. Тем не менее, государственный организм Японии походил на китайский намного больше, чем российский — на Византию. Русских великих князей, а затем и царей, гораздо больше волновали вопросы, связанные с религией, чем проблемы византийского государственного устройства. Если японская правящая элита заимствует адаптированное к местным условиям китайское законодательство, в состав которого входило как уголовное, так и гражданско-административное право, где достаточно четко была «прописана» принятая к исполнению структура государственного организма, т. е. заимствования из Китая носили системный характер (при этом важно отметить, что Китай практически не прилагал никаких усилий для распространения своего культурного влияния на Японию, иными словами заимствования носили сугубо добровольный характер[635]), то Россия видела в Византии наставника преимущественно духовного, а не светского.

Мы хотим сказать, что собственно государственное строительство (законы, учреждение тех или иных институтов управления, должностей и т. п.) не считалось официальной российской идеологией первостепенно важным (показательно, что безусловно имевшая место в реальности активность в деле государственного строительства почти не находила отражения в летописании — отчасти и потому, что составление летописей и выработка официальной идеологии находились в руках церкви). Даже наиболее полный сборник законов— «Соборное Уложение» 1649 г. — есть по преимуществу собрание законов уголовного права, о чем свидетельствует и его полное название — «Уложение, по которому суд и расправа во всяких делах в Российском государстве производится, сочиненное и напечатанное при владении государя и великого князя Алексея Михайловича в лето от сотворения мира 7156».

В связи с вышеуказанным характером заимствований в начале сооружения конструкции управления высокоцентрализованным государством русский царь походил на цесаря меньше, чем тэнно — на «сына Неба».

Регалии. Регалиями тэнно являются зеркало, меч и магатама (магический предмет из драгоценного камня в форме запятой). Каждая из этих регалий связана с определенными мифологическими эпизодами. Зеркало выступает в качестве магического предмета в мифе вызволения прародительницы «императорского» рода богини солнца Аматэрасу из небесной пещеры. Поскольку ее сокрытие лишило мир солнечного света, боги предпринимают меры для ее возвращения: в частности, ей предъявляют зеркало, увидев которое, она покидает пещеру. Меч был добыт братом Аматэрасу — Сусаноо — из спины восьмиголового змея; этот меч он преподнес Аматэрасу. Магатама изначально принадлежала самой Аматэрасу. Она предъявила магатама Сусаноо в качестве доказательства своих чистых намерений во время принесения клятвы.

Эти три предмета носят название «трех божественных сокровищ». Когда пребывающая на небе Аматэрасу отправила своего внука Ниниги для покорения земли, которая находилась в ведении «земных божеств», т. е. в состоянии хаоса, она снабдила его этими магическими предметами, которые и считаются регалиями тэнно. Они передаются новому тэнно при интронизации (регалии должны были находиться возле тэнно и во время любого его передвижения; эта традиция сохранялась вплоть до окончания второй мировой войны[636]). То, что все три предмета обладали сакральными смыслами в глубокой древности, подтверждается археологическими находками зеркал, мечей и магатама в погребениях, относящихся к периодам бронзы-раннего железа (так называемый период яёй, III в. до н. э. — III в. н. э.) и курганному (период кофун, IV–VI вв.).

Регалиями царя являются шапка Мономаха, бармы, держава и скипетр. Они имеют историческое («ближнеисторическое») происхождение в том смысле, что обретение всех регалий относится к сравнительно недавнему времени, ни одна из них не имеет местного происхождения. Наиболее почитаемые из регалий — шапка Мономаха и бармы — были якобы получены Владимиром Мономахом в качестве дара (или, что будет вернее, в качестве откупного) от византийского василевса Константина Мономаха при осаде русской дружиной Константинополя (вместе с крабицей — чашей — якобы принадлежавшей римскому императору Августу). Скипетр (первоначально — модель пастушеского посоха), имеющий общеевропейское употребление, впервые фигурирует при поставлении на царство Федора Ивановича. Держава («яблоко»), также бывшая общеевропейским символом власти (первоначально — шар со статуэткой богини победы, место которой позже занимает христианский крест), заимствуется, вероятно, из Полыни, и входит в придворный оборот по крайней мере с правления того же Федора Ивановича (фигурирует при приеме иностранных послов). В этой связи необходимо также подчеркнуть, что герб великого князя и царя — двуглавый орел — также имеет не российское, а иностранное (Византия) происхождение (впервые встречается на печати Ивана III и монетах его времени[637]), что обычно связывают с женитьбой великого князя на Софье Палеолог.

Регалии тэнно осмысляются как имеющие автохтонное происхождение. Хотя само представление о зеркале и мече, как предметах, обладающих сверхъестественными свойствами, вряд ли может считаться целиком японским (их культовое предназначение фиксируется и в Китае, и в Корее, откуда, по всей вероятности, они и были заимствованы в этом значении), но крайне сильно выраженные тенденции изоляционизма диктовали потребность в поисках протоформ исключительно в своем прошлом (мифе, квазиистории и истории). Что касается регалий русского царя, то их происхождение имеет открыто признаваемые международные основания (именно их международно признанные сакрально-символические свойства сообщают им признание внутри страны), ибо основной непосредственной идеологической задачей русских царей, как уже указывалось, было вписывание в международный контекст на правах гегемона[638].

Интронизация. Процедура интронизации тэнно носит название дайдзёсай, что интерпретируется как «великий праздник вкушения новых плодов». Дайдзёсай — это разновидность ежегодно отправляемого в 11-й луне ритуала вкушения нового урожая (синдзёсай), практикуемого во всех аграрных обществах. То есть поставление тэнно изначально было связано с культом плодородия. Показательно, что если новый тэнно приступал к своим обязанностям непосредственно перед ежегодным праздником урожая, то ритуал его поставления проводился на следующий год, поскольку для правильного его осуществления тэнно был должен участвовать в полном цикле аграрной обрядности, начиная с весенних ритуалов[639]. Впервые ритуал Дайдзёсай регистрируется при восхождении на престол Тэмму (последний по времени — в ноябре 1990 г., когда после смерти Сева на престол взошел Хэйсэй).

Подготовка к церемонии начиналась в 8-й луне[640]. Во всех основных синтоистских святилищах проводился ритуал «великого очищения», для проведения которого двором отправлялись приношения этим святилищам. Тогда же с помощью гадания определялись два поля за пределами центрального района Кинай (провинции, непосредственно примыкавшие к столице), откуда священный рис (юки и суки, этимология неизвестна) нового урожая доставлялся во дворец. Для его хранения строился специальный амбар, изготовлялось священное сакэ. За месяц до Дайдзёсай сам тэнно начинал подготовку к основному ритуалу. Сначала он совершал в одной из рек (определялась гаданием) вблизи столицы священное очищение-окропление — мисоги (в конце концов, начиная с Нинмё, 833–850, ритуал мисоги стал проводиться у реки Камогава, протекающей в Хэйан-Киото). При совершении ритуала присутствовало около полутора тысяч человек, включая высших чинов государства и приглашенных со всей страны управителей уездов. Процедура мисоги заключалась в зачерпывании императором ладонями воды из сосуда, в котором была налита вода, взятая, вероятно, с того места реки, где проводилась церемония. Зачерпнув воду, тэнно окроплял ею поднесенные ему жертвенные принадлежности (различные виды материи, мотыги, моллюски, тунец, вяленая рыба[641], лосось, соль, водоросли, сакэ, обрушенный рис, колосья риса). Затем совершалось окропление всех присутствующих на церемонии. Таким образом, будущий тэнно не только сам совершал символическое омовение, но и выступал в качестве исполнителя ритуала по очищению своих подданных. После этого будущий тэнно должен был ради избежания ритуального загрязнения пребывать в специально построенном «дворце воздержания». Это воздержание включало в себя различные запреты, в том числе и отказ от пищи, употребляшейся буддийскими монахами. Накладывались ограничения и на вербальное поведение — предписывалось говорить «выздоровление» вместо «смерть», «сон (отдых)» вместо «болезнь», «солить» вместо «оплакивать», «гладить» вместо «бить», «пот» вместо «кровь», «гриб» вместо «мясо» (т. к. под мясом разумелась прежде всего плоть диких животных, обитавших в горах, заменой послужил «гриб» — тоже произрастает в горных лесах), «насыпь» вместо «могила».

Основной ритуал проводился в специально построенном комплексе (дайдзёгу), представлявшем собой три основных помещения — юкидэн, сукидэн и кайрюдэн (помещение для ритуального очищения будущего императора). Туда доставлялись сакэ, рис, модели гор (симэяма), украшенные ветками сосны и сливы (символы весны и долголетия), изображениями солнца и луны. В вечерних сумерках тэнно, сопровождаемый высшими придворными, шествует в кайрюдэн, где совершает омовение. Затем он в одиночку направляется в юкидэн, где преподносит приношения божествам. Здесь же совершается некий тайный (и неизвестный нам) ритуал, который называется онфусума (это слово обозначает шелковое покрывало на троне), целью которого является установление коммуникации с богами и магической преемственности с прошлым правителем. Затем проводится омовение и процедура повторяется в сукидэн.

Во время проведения ритуала интронизации представитель жреческого рода Имибэ преподносил государю регалии, а глава жреческого рода Накатоми возглашал молитву-благопожелание. В ней, в частности, говорилось:

По изволению бога и богини,

прародителей могучих владетеля нашего,

восемь мириадов божеств

божественным сбором собрались

и так назначили боги:

«Внук наш царственный, повелитель,

деянья начав на Равнине Высокого Неба,

мирно, спокойно правь

страной богатых равнин тростниковых

и тучного колоса,

на высоком престоле небесном восседая,

солнцу небесному наследуя.

И как небесную трапезу,

как долгую трапезу, вечную трапезу, —

тысячу осеней по пять сотен осеней

колосья драгоценные мирно, спокойно

на священном дворе вкушай»…

И питие великое, священное —

черное питие, белое питие

из подношений юки и суки —

государь наш, дитя Ямато,

как трапезу небесную, трапезу долгую, трапезу вечную

пусть вкушает и соком, и плодами,

пока не зарумянится, как красная глина,

с румянцем пышным до рассвета пребывая.

И боги царственные, коим хвалу возносят

добрословием богов небесных

в храмах неба, храмах земли,

тысячу осеней по пять сотен осеней

с государем вместе трапезу вкусят,

век ему как крепкая скала, как вечная скала даруют,

цветущим веком осчастливят».[642]

Таким образом, в молитвословии излагаются мифологические основы права тэнно на наследование, провозглашается пожелание здоровья, долгого правления и обильного урожая. Кроме общего пожелания плодородия (что можно счесть за право/обязанность правителя обеспечивать плодородие), ни о каких других обязанностях или же правах тэнно не говорится. Один из основных моментов ритуала заключался в кормлении тэнно и поении его сакэ, изготовленного из риса нового урожая. Важно отметить, что рис доставлялся не из Центра (район Кинай — провинции, непосредственно примыкавшие к столице), а с периферии, что должно было служить подтверждением ритуально-практических связей между тэнно и теми территориями, которыми «оброс» Кинай (сердцевина японской государственности). При этом считалось, что божества вкушают жертвенную пишу вместе с тэнно. Таким образом, тэнно приравнивался к божествам, на него переходила часть их мистических потенций. Одним из наименований тэнно было акицуками — «явленное (т. е. обретшее физическое, зримое обличье) божество», другим — куниоси («поедающий страну»). Совместная трапеза тэнно с божествами фиксируется и в других ритуалах.

Главная роль при проведении ритуала интронизации принадлежала, безусловно, самому тэнно; интронизация сопровождалась также указом, в котором, в частности, обычно содержалось и поучение всем подданным — призыв служить верно, с чистым сердцем, исполнять законы и т. п.

Обращает на себя внимание, что хотя сам титул тэнно был заимствован из Китая, ритуал интронизации проводится согласно правилам, выработанным синтоизмом, и он не является модификацией китайского ритуала восхождения на престол. Для целей нашего исследования также чрезвычайно важно, что при восхождении на трон фактически не требуется санкции духовной власти: представители буддийского духовенства не имеют никаких полномочий в части возведения тэнно на престол, а священство синтоистское исполняет чисто технические функции. То есть установление контакта с божествами является, в конечном итоге, прерогативой исключительно интронизируемого (мы не рассматриваем здесь хитросплетения придворной политики, в результате которых определялся следующий тэнно, но в любом случае не будет ошибкой утверждать, что основными участниками этой политической деятельности были все-таки высшие чиновники, а не духовенство).

В связи с вышесказанным становится понятным, почему тэнно не нуждался в международном признании своих прав — они были наследственными и обосновывались японским мифом, который не имел иноземных соответствий, не подлежал международной цензуре и не нуждался в иноземном одобрении.

Венчание на царство русского царя происходит при огромном стечении народа и специально приглашенных со всей страны духовных и светских лиц, т. е. ритуал носит принципиально публичный характер. Основным моментом ритуала является возложение на интронизируемого шапки, одевание на него барм и миропомазание, осуществляемое московским митрополитом (впоследствии патриархом) независимой (по крайней мере формально) от государства церкви[643]. То есть для занятия трона требуется санкция церкви, поскольку будущий царь не выступает в качестве исполнителя ритуала.

Летопись приводит молитву митрополита Макария, которую он произнес во время интронизации Ивана IV[644]. В этой молитве (которая имеет отчасти и характер поучения) актуализируются следующие положения: уподобление интронизируемого библейскому Давиду, избранного на царство пророком Самуилом; пожелание долгожительства («долгота дний»); пожелание быть правоверным христианином («соблюди того в непорочной вере»); наказ справедливо судить подданных; пожелание воинских побед («утверди его мышцу, покори ему вся варварскыя языки»). Таким образом, в этой молитве не только высказываются мифологические (ветхозаветные) обоснования легитимности (в отличие от тэнно, они имеют опосредованный характер — через уподобление) и обычные заклинания-благопожелания здоровья, но и обрисовывается некоторая программа тех будущих действий (фиксируются права/обязанности интронизируемого), которые связаны с функциями высшего судьи и военоначальника, что имеет отношение к общим отличиям в концепции верховного правителя в России и Японии.

Легитимность. Согласно основному аспекту китайской концепции легитимности династии («мандат Неба»), старая династия неизбежно растрачивает имеющийся у нее запас энергетики-добродетельности (кит. дэ, яп. току) и лишается, таким образом, полученного ранее (мирным или насильственным путем) ее основателем мандата Неба, а основатель новой династии, обладающий этой сакральной энергетикой, получает приказ Неба занять трон. Таким образом, в Китае с его бурной и длительной историей смена династии «вмонтирована» в политическую философию, культуру и практику. Несмотря на многочисленные заимствования из Китая, в Японии (после некоторого переходного периода) эта основная идея китайской политической мысли была отвергнута, т. к. это осознавалось как помеха в деле обеспечения внутриполитической стабильности[645].

Легитимность японской правящей династии определяется прежде всего ее происхождением от богини солнца Аматэрасу, что нашло первичное письменное обоснование в мифологическо-летописных сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон секи». Обоснованный там с помощью мифологического нарратива (уровень японской культуры этого времени еще не позволял появиться сочинениям теоретического плана) мифологическо-генеалогический довод обладал достаточной определенностью, «верифицируемостью» (с точки зрения представителя традиционной культуры) и мощной объяснительно-оправдательной силой. Японскому тэнно, как уже говорилось, не требовалось согласия никаких религиозных институтов, ибо тэнно сам по себе являлся обладателем высшего авторитета, не нуждающегося ни в каких оправданиях (в том числе и международных)[646]. Этот авторитет оказался настолько непререкаемым, что несмотря на все исторические перипетии династия тэнно до сих пор занимает престол.

Практически все исследователи единодушны в том, что на формирование концепции верховной власти в России XV–XVI вв. основное влияние оказали два события. Оба они связаны с коренными изменениями в международной обстановке: падение Константинополя и постепенный выход из-под ордынского ига. Претензии на обеспечение преемственности по отношению к василевсам и ордынским ханам и определяют основное содержание строительства модели царской власти, что еще раз подтверждает гиперчувствительность России к внешнему фактору. Поскольку составляющие этого наследства имели чрезвычайно противоречивый и разностадиальный характер, то и все здание царской власти оказалось достаточно непрочным («царский» период Рюриковичей — это всего два поколения; «царский» период Романовых — всего столетие).

Легитимность московских великих князей, а впоследствии и царей, определялась двумя факторами: наследственным правом («стариной», «природностью» князя-царя) и «богоутвержденностью» («богоизбранностью»), под которой стала пониматься избранность Богом князя Владимира[647], которая наглядно реактулизировалась в получении благословения (миропомазания) от митрополита (патриарха). Легитимность династий Калитичей, несмотря на внутридинастические конфликты, фактически не подвергалась сомнению, поскольку право родства в системе ценностей политической элиты занимало весьма высокое место, о чем свидетельствует, в частности, пренебрежительное отношение Грозного к выборным монархам[648].

Первоначально легитимность московских князей коренилась не в «дальней истории», а в «истории ближней»(историческое или же квазиисторическое предание), т. е. считаясь «богоутвержденными»[649], они не считались «божественными» — авторитет их коренился все-таки в историческом (а не мифологическом) времени. Осознавая недостаточность «ближнеисторической аргументации», идеологами (главным образом, церковными) были предприняты дополнительные усилия по повышению авторитетности правителя. Разрабатываются идеи «Москва — третий Рим» (перенесенная на русскую почву широко распространенная концепция translatio imperii), в XVI в. появляется «Сказание о князьях Владимирских»[650], повествующее о родстве Рюриковичей с библейским патриархом Ноем и римским императором Августом (через его брата Пруса), при котором родился Христос («Почен от Августа кесаря» — так аттестовал себя в дипломатических документах Иван Грозный[651]). Эта легенда (занимающая место отсутствующего в русской официальной традиции «настоящего» мифа) входит затем в чин венчания русских царей.