Сталин: национально-государственный социализм

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сталин: национально-государственный социализм

Сталинский национально-государственный социализм представлял собой полную противоположность «марксистскому капитализму» Троцкого. Впрочем, сталинизм вообще нельзя отнести к марксизму, если только не иметь в виду форму (под которой скрывалось совершенно немарксистское содержание). Сталину, как государственнику, не могли импонировать идеи Маркса – Энгельса об отмирании государств и наций. Еще в 1929 году он заявил, что строительство социализма не только не ликвидирует национальные культуры, но, напротив, укрепляет их.

Сталин выступал против марксистского положения об отмирании наций при коммунизме. В работе «Марксизм и вопросы языкознания» (1950 год) он утверждал, что нация и национальный язык являются элементами высшего значения и не могут быть включены в систему классового анализа, созданную марксизмом. Они стоят над классами и не подчиняются диалектическими изменениям, которые являются следствием борьбы классов. Более того, именно нация сохраняет общество, раздираемое классовой борьбой. Лишь благодаря нации «классовый бой, каким бы острым он ни был, не приводит к распаду общества». Нация и язык связывают в единое целое поколения прошлого, настоящего и будущего. Поэтому они переживут классы и благополучно сохранятся в «бесклассовом обществе».

Здесь уже наблюдается почти явный консерватизм националистического типа. Не случайно К. Хюбнер, один из наиболее серьезных европейских нациеведов, счел возможным сравнивать Сталина с классиками немецкого романтического национализма: «…Поистине можно подумать, что здесь мы слышим голос Адама Мюллера».

В своих трудах и публичных выступлениях Сталин неоднократно, пусть и в завуалированной форме, полемизировал с «классиками» – Марксом и Энгельсом. Особенно критически он относился к Энгельсу, который наиболее радикально утверждал неизбежность отмирания государства по мере строительства социализма. Еще в работе «Вопросы ленинизма» (1924 год) Сталин утверждал, что данная формула Энгельса правильна, но не абсолютна. Она применима лишь для того периода, когда социализм победит в большинстве стран мира.

Сталина, безусловно, нельзя причислить к сторонникам коммунизма, ибо коммунизм, как явствует уже из самого названия, предполагает создание коммуны – полностью самоуправляющегося общества. В работе «Экономические проблемы социализма» (1952 год) Сталин признавал возможность построения коммунизма даже во враждебном капиталистическом окружении. То есть, согласно его представлениям, «коммунизм» вполне сочетается с сильным государством, противостоящим серьезному геополитическому противнику. Само собой, такой «коммунизм» не имеет ничего общего с коммунизмом Маркса, Энгельса и Ленина, который предполагал отмирание государства.

Выступая с Отчетным докладом на XVIII съезде ВКП(б) (1939 год) вождь партии большевиков открыто объявил, что высказывания Энгельса и Ленина по поводу отмирания государства не имеют практически никакого отношения к Советскому Союзу. Он заметил «отсутствие полной ясности среди наших товарищей в некоторых вопросах теории, имеющих серьезное практическое значение, наличие некоторой неразберихи в этих вопросах. Я имею в виду вопрос о государстве вообще, особенно о нашем социалистическом государстве».

Сталин полемизировал с ортодоксальными марксистами, утверждающими, что отсутствие эксплуататорских и враждебных классов должно неминуемо сопровождаться и отмиранием государства. По его мнению, Маркс и Энгельс лишь заложили краеугольный камень теории о государстве, которую надо было двигать дальше. Кроме того, Сталиным «кощунственно» были замечены просчеты «классиков»: «…Энгельс совершенно отвлекается от того фактора, как международные условия, международная обстановка». Этот фактор, согласно Сталину, и был главным препятствием на пути отмирания государственной организации.

Бывший югославский руководитель Милован Джилас вспоминает о том, как в беседе с ним Сталин отозвался о Марксе и Энгельсе: «Да, они, без сомнения, основоположники. Но у них есть недостатки. Не следует забывать, что на Маркса и Энгельса слишком сильно влияла немецкая классическая философия».

В 1951 году, во время дискуссии по вопросу издания учебника экономики, Сталин, обрушил, пожалуй, наиболее резкую критику на сторонников марксистского подхода к государству: «В учебнике использована схема Энгельса о дикости и варварстве. Это абсолютно ничего не дает. Чепуха какая-то! Энгельс здесь не хотел расходиться с Морганом, который тогда приближался к материализму. Но это дело Энгельса. А мы тут при чем? Скажут, что мы плохие марксисты, если не по Энгельсу излагаем вопрос? Ничего подобного!»

Свой подход к теории государства Сталин пытался сообщить и другим советским идеологам и обществоведам. И надо сказать – довольно удачно. Историки А. Данилов и А. Пыжиков, авторы замечательной монографии «Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы», изучая послевоенную научную периодику, заметили: «На ее страницах значительно реже упоминалось о руководящей и направляющей роли коммунистической партии, а приоритеты были явно смещены в пользу государства как решающей силы, способной направлять все развитие советской державы».

Сталин вовсе не был одержим утопической мечтой создать еще небывалое общество. На первых своих порах «русская» революция ставила перед собой совершенно нереальные цели трансформации общества в коммуну, которая подменит собой государство (точнее отменит его,) и в которой окажутся стерты различия между нациями, классами, городом и селом.

Понятно, что такая цель Сталина не устраивала. Он не стремился создать нечто принципиально новое, но хотел продолжить то, что происходило уже в дореволюционной России. Ведь там полным ходом шли такие процессы, как обобществление (посредством огосударствления) промышленности и кооперация крестьянства. Но, как уже отмечалось, правящая элита оказалась не в состоянии дать им полный простор, осуществив реформаторскую революцию «сверху». В результате, в стране произошла революция «снизу», которая смела совершенно чуждый России капитализм. И когда эта революция переболела нигилизмом, Сталин немедленно возобновил прежние процессы. Он объединил сильную государственную власть с плановой экономикой и производственной кооперацией крестьянства. Конечно, это прошло не так гладко, как могло пройти в царской России. Однако государственный социализм во многом был построен.

Сталин не желал экспериментировать с обществом, он использовал уже готовые технологии, но только делал это на новом уровне и более жестко. Все это произошло потому, что вождь ставил на первый план не интересы общества, а цели государства, которое, в конечном итоге, решает общественные проблемы. (Правда, оно это делает во вторую очередь, но такова неизбежная плата за безопасность страны, находящейся в сложнейших внешнеполитических условиях. А также – за жесткий правопорядок и твердую мораль). Само общество – весьма подвижная среда, что обусловлено его, по преимуществу, экономической природой. Производственные силы всегда растут наиболее быстро, поэтому связанные с ними классы и группы весьма склонны к разным изменениям, трансформациям. Напротив, государство, понимаемое здесь как аппарат управления, подавления и обороны, более неподвижно, осторожно и консервативно. И это не случайно, ведь его функции, по преимуществу, защитные, сберегающие.

Любопытно, что в 20-е годы, когда страна еще не оправилась от троцкистского и ленинского нигилизма, было отменено преподавание истории нашей страны. Вместо этого преподавали историю социальных движений. Это в высшей степени показательно. Интерес науки был направлен на социальную пластику, предоставляющую возможность весьма динамичных изменений. Напротив, при Сталине больше интересовались государственной статикой, что и обусловило во многом реабилитацию истории России.

Надо сказать, что ни социализм, ни государство не являлись для Сталина какими-то высшими целями. Он рассматривал их в качестве инструментов, которые должны были обеспечить главное – национальную независимость. Видный коминтерновец и лидер болгарских коммунистов Григорий Димитров в своих дневниках вспоминает, что вождь ставил вопрос именно так – «через социальное освобождение к национальной независимости».

Социализм должен был окончательно покончить с эксплуатацией внутри нации, сделать ее монолитной и единой перед всеми возможными внешними вызовами. Кроме того, социализм ликвидировал стихийность в экономической жизни, делал возможным планомерное развитие народного хозяйства.

На встрече с авторским коллективом нового учебника политэкономии, состоявшейся 29 января 1941 года, Сталин сказал: «Первая задача состоит в том, чтобы обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны от капиталистического окружения, чтобы хозяйство не превратилось в придаток капиталистических стран. Если бы у нас не было планирующего центра, обеспечивающего самостоятельность народного хозяйства, промышленность развивалась бы совсем иным путем, все начиналось бы с легкой промышленности, а не с тяжелой промышленности. Мы же перевернули законы капиталистического хозяйства, поставили их с ног на голову, вернее с головы на ноги… На первых порах приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий. Дело рентабельности подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности».

Как видим, вождь ставил перед экономикой сугубо политическую задачу. Рентабельность, прибыль, выгода – все это отходило на второй план, подчиняясь соображениям национально-государственной самостоятельности. Отныне стихийность экономического развития, слепое, можно даже сказать инстинктивное наращивание производительных сил сменялись волевым руководством всеми хозяйственными процессами. Казалось бы, незыблемые объективные законы, торжествующие при рынке, преодолевались субъективной волей государственников. И во всем этом было очень мало от марксизма. Марксисты стремились достигнуть небывалого уровня развития производительных сил, Сталин же стремился соотнести их развитие с политическим суверенитетом нации. Понятно, что достичь данной цели можно было только при опоре на мощное государство, имеющее эффективный аппарат, сильную армию и госбезопасность.

Если бы Сталин увлекся социальным конструированием, сосредоточил бы свое внимание на обществе, то он, несомненно, проиграл бы страну. И даже не обязательно в военном плане. Нас могли бы сломить как политически, так и экономически. В горбачевско-ельцинскую эпоху так и сделали. Но он сосредоточился именно на государственной сфере, которая эффективнее всего защищает независимость страны. А социальные технологии использовались им постольку, поскольку они укрепляли государство.

В конце жизни Сталин много размышлял о природе построенного им социализма. Его очень занимал вопрос о товарных отношениях, которые, пусть и в урезанном виде, но все-таки сохранялись в СССР. Он считал, что законы товарного производства действуют при социализме, однако носят ограниченный характер. Так, рассуждая о законе стоимости, Сталин констатировал – он воздействует не только на сферу товарного обращения, но и на производство. Ведь «потребительские продукты, необходимые для покрытия затрат рабочей силы в процессе производства, производятся у нас и реализуются как товары, подлежащие действию закона стоимости». Но, подмечал Сталин, в отличие от капиталистических стран в СССР «сфера деятельности закона стоимости… строго ограничена и поставлена в рамки».

Между тем Сталин серьезно задумывался о необходимости постепенного свертывания товарно-денежных отношений. В частности, он ставил вопрос о том, чтобы отказаться от товарообмена между городом и деревней – в пользу продуктообмена. Это, был бы, конечно весьма решительный шаг по сворачиванию товарно-денежных отношений как таковых.

Но в Политбюро Сталина не поняли. Анастас Микоян даже возразил вождю: «Ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа в этап и что товарооборот и торговля долго еще будут оставаться средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену». Позже Микоян расценит предложения Сталина как «невероятно левацкий загиб».

Кстати говоря, сам Микоян является весьма любопытной и загадочной фигурой. Взять хотя бы такой факт – в 1956 году он, вместе с Михаилом Сусловым и Георгием Жуковым, работал над урегулированием венгерского кризиса, который вылился в вооруженный прозападный мятеж. Тогда Микоян выступал за полное невмешательство советских войск, вел переговоры с вождем «венгерского сопротивления» И. Надем. (Во время намечающихся волнений в Польше Микоян также занимает либеральную позицию.)

Судя по всему, Микоян был прозападным деятелем, чему в немалой степени способствовала его деятельность на поприще внешней торговли. Есть данные, что этот хитроумный политик выступал за то, чтобы принять план Маршалла, означающий потерю экономической независимости СССР (этого как огня боялся Сталин).

Но корешки могут уходить поглубже. Вспомним эпопею с 26 бакинскими комиссарами, казненными во время Гражданской войны. Их, как известно, расстреляли по решению английской миссии. Но ведь самих комиссаров было 27 – вместе с Микояном, которому чудесным образом удалось спастись. Чем же он так понравился англичанам?

Любопытно, что во время Гражданской войны Микоян плотно работал с Лаврентием Берией. Последний служил в контрразведке мусаватистов, которая была чем-то вроде филиала английской разведки. Вроде бы по заданию партии, но есть кое-какие неясности. А тесная связь с любимчиком англичан Микояном эту неясность только усиливает. И ведь Берия выступал за сдачу Восточной Европы Западу, а также за проведение постепенной капитализации СССР. Во время его кратковременного усиления в 1953 году в Берлине тоже происходят антисоветские выступления. Что ж, как мы убедились выше, прозападная партия капитализаторов всегда была очень сильна в партийно-государственном руководстве.

Очевидно, в 1952 году Сталин понял, что со старым окружением каши не сваришь. Оно было на своем месте в 30-е годы, когда происходила национализация большевизма и разгром интернационалистской ленинской гвардии. На этом же месте оно было и в период Великой Отечественной войны и послевоенного восстановления экономики. Однако новые свершения старой гвардии были уже не под силу. Поэтому Сталин и задумал осуществить грандиозную кадровую революцию, которая началась на XIX съезде партии.

Тогда Политбюро ЦК (9 человек) было существенно расширенно (до 25 членов и 11 кандидатов) с переименованием в Президиум ЦК. Если раньше большинство в партийном ареопаге составляли секретари ЦК – ставленники партноменклатуры, то теперь контроль над ним переходил в руки высших государственных чиновников, в массе своей бывших молодыми сталинскими выдвиженцами. Они и составили большинство Президиума ЦК. Совет Министров, таким образом, становился над партией, что вполне отвечало идеалам вождя, согласно которым страна должна управляться именно государственным аппаратом, а партии следует осуществлять идейное воспитание народа и проведение кадровой политики. Сталин даже пожелал уйти из секретарей ЦК и сосредоточиться на работе в Совете Министров, чьим председателем он являлся. Но пленум ЦК пришел от этой затеи в ужас и стал уговаривать вождя остаться на партийной работе. Сталин уступил просьбе партийцев, и это было его самой большой ошибкой. По крайней мере – одной из самых больших.

Одержи Сталин свою главную победу на внутриполитическом фронте, и партийные догматики оказались бы на вторых ролях, что неизбежно привело бы к реформе самой идеологии. Подготовка к ней тоже велась и довольно быстрыми темпами. Материалы XIX съезда вышли в печать уже под заголовком «Речь на XIX съезде партии» (какой – не указывалось!). То есть Сталин ясно дал понять, что он видит правящую партию в качестве некоммунистической, но социалистической организации. Одновременно вовсю шел процесс переименования зарубежных компартий в «трудовые», «народные», «социалистические». На самом съезде Сталин охарактеризовал коммунистическое движение как ударный отряд «национально-освободительного движения». Он заявил, что коммунисты должны поднять знамя национального патриотизма, брошенное космополитической буржуазией: «Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять». Тем самым была определена суть новой официальной идеологии, которой должен был стать национальный, державный патриотизм, имеющий четко выраженную социалистическую ориентацию. Проще говоря, речь шла о национальном социализме. И в рамках такого социализма усиление государственной власти должно было сопровождаться дальнейшим наступлением на рынок, свертыванием товарно-денежных отношений. Тех самых отношений, которые ограничивали планомерное усиление отечественной экономики, а также ставили хозяйство страны в зависимость от международного капитализма.

В то время Сталин любил повторять: «Ленин, Ленин, а что Ленин? Справлялись мы без Ленина столько времени, и дальше будем справляться!». А этим уже ясно указывалось на то, что марксизм-ленинизм не может считаться идеологической основой партии, а фигура Ленина, нигилиста и разрушителя, должна уступить место фигуре Сталина – творца, создателя новой, великой державы. Генералиссимус начинает кампанию по постепенной дискредитации Ленина. Так, в ответе на письмо профессора Е. Разина, специалиста по военной истории, Сталин заявил об отсутствии у Ленина компетенции в военных вопросах. Сказать такое о человеке, руководящем Россией в период Гражданской войны и интервенции, было равносильно тому, чтобы вообще поставить под сомнение его государственную компетенцию.

Одновременно наращивалась пропаганда русского национального патриотизма, бичевались «безродные космополиты», утверждался культ русских царей. В народе упорно ходил слух о том, что Сталин возродит монархию, а себя сделает новым царем. Вряд ли, конечно, он бы пошел на такой шаг, но показателен сам факт наличия подобных настроений. И, наконец, была полностью прекращена антирелигиозная пропаганда, и Русская православная церковь стремительно отвоевывала ранее сданные позиции.

Процесс развертывания национально-государственной контрреволюции шел, но шел он по-«византийски», по-сталински – медленно, осторожно, с уступками партократии, с использованием затяжных бюрократических маневров и дворцовых интриг. В результате Сталин упустил время – 5 марта случилась его кончина, после чего партийные догматики свернули все сталинские начинания. Среди них и свертывание товарно-денежных отношений. В дальнейшем эти отношения только укреплялись – до тех пор, пока в стране не произошла реставрация капитализма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.