XIII В монастыре

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XIII

В монастыре

Печерин принял католичество, вероятно, 10 сентября в Saint-Trond (отсюда 13 сентября он написал приведенное выше письмо к родителям); здесь же, 15 октября того же 1840 года он надел рясу послушника, здесь же прошел монашеский искус, и год спустя, 26 сентября 1841 г. принял пострижение. По странному совпадению, или, как писал Печерин, «по дивному произволению божественного Промысла», он как раз в день своего пострижения получил первое письмо от родителей, где они изъявляли согласие и благословляли его на принятие иноческого сана. Он отвечал им 5—17 октября (по-русски): «Драгоценное письмо ваше от 29-го августа я получил 14-го (26-го) сентября. Это был незабвенный день в моей жизни. В этот самый день я посвятил себя навеки монашеской жизни, произнес торжественно три обета нищеты, целомудрия и повиновения. Дай Бог, чтобы строгим исполнением моей клятвы я мог загладить все грехи моей прошедшей жизни! Ваше письмо пришло три часа прежде, нежели начался обряд пострижения. Не могу описать вам радости, какую я чувствовал, читая ваши драгоценные строки! Ваше полное согласие, ваше родительское благословение на предпринятый мною подвиг дали мне новые силы: мне казалось, что я слышу голос с неба, ободряющий и благословляющий меня. Величит душа моя Господа и возрадовахся дух мой о Бозе Спасе моем! Теперь я простился навсегда с миром: мне остается думать только о Боге и вечности. Душа моя наслаждается спокойствием неописанным. Молитва и изучение Священного писания – вот мое единственное занятие. Здесь время летит с необыкновенною быстротою и каждый бой часов напоминает близость смерти и вечности».

Это письмо писано уже из редемптористского монастыря в Виттеме{675}(Голландия), куда Печерин прибыл на другой день после пострижения. Отсюда опять через год, 16 октября 1842 г. он отправился в Льеж для получения богословской подготовки, и здесь же 10 сентября 1843 г. был рукоположен во священники трирским архиепископом монсиньором д’Аржанто. Спустя два дня, 12 сентября, он вернулся в Виттем, где провел затем опять ровно год, состоя преподавателем в миссионерской школе монастыря[398]. Точная хронологическая правильность всех этих передвижений заставляет думать, что все они предписывались уставом ордена, составляя в совокупности миссионерский стаж.

В эти первые годы своей монашеской жизни Печерин довольно усердно поддерживал переписку с родными. Из Виттема он в августе 1842 г. пишет двоюродной сестре по делу, связанному с его прошлым: он просит своих родителей уплатить по счету, присланному к ним из Цюриха; это его неуплаченные долги – учителю музыки, г-ну Гардеру, у которого он жил в начале, второй его квартирной хозяйке г-же Гирцелер, прачке и портному, – всего 30 луидоров; и тут же он сообщает двоюродной сестре «молитву к Пресвятой Деве» св. Бернарда, прося ее из дружбы к нему несколько раз прочитать эту прекрасную и трогательную молитву и, читая, думать о нем. 12/14 сентября 1843 года он пишет родителям (по-рус.): «Драгоценное письмо ваше от 2-го июня я получил, но доселе я не имел возможности отвечать на оное. Я должен был провести две недели в совершенном уединении и непрерывном молчании, дабы приготовиться к принятию священнического сана. В продолжение этого времени я должен был отложить все занятия, могущие рассеять меня: молитва и чтение священных книг одни занимали меня. Потом случилась еще остановка по случаю отсутствия архиерея; наконец, я принял священнический сан 29-го августа (ст. ст.) из рук архиепископа Трирского и служил первую обедню в здешнем монастыре прошлое воскресенье, 5/17 сентября. Принося на алтаре бескровную жертву, я помянул и вас, и всех наших родных. Обедня была с большою церемониею, и стечение народа из всех окрестных сел было чрезвычайное. Я возвратился снова в любезную Виттемскую обитель: здесь ничто не нарушает тишины и уединения монашеской жизни. Наш монастырь стоит уединенно, окруженный холмами, рощами и полями; вдалеке слышен только иногда рожок почтальона на большой дороге; мы видим только добрых поселян, которые каждый день приходят в нашу церковь: многие приходят в 5 часов поутру, чтобы отслушать у нас обедню и потом пойти на работу». Епископ, помазывая его руки миром, сказал: «все, что сии руки благословят, будет благословенно»; поэтому он, недостойный, осмеливается послать им заочно свое священническое благословение. В сентябре 1844 г. Печерина навестил в Виттеме его двоюродный брат, Ф. Ф. Печерин, капитан гвардии. Письмо к двоюродной сестре, которое Печерин вручил ему для передачи, дышит миром и счастием. «Была в Италии святая, – пишет он (по-франц.), – Мария Магдалина де Пацци; она бывала иногда так опьянена счастьем монашеской жизни, что тысячу раз в день целовала стены своей кельи, восклицая: «о, блаженные стены, отделяющие меня от мира!» Мне часто хочется делать то же; я часто готов перецеловать все цветы в нашем саду, даже нашу кошку и корову: мне кажется, будто все эти предметы кричат мне, как некогда бл. Августину: «Августин! люби Бога! Августин! люби Бога!» О, Красота вечно старая и вечно новая! зачем я так поздно начал любить Тебя?» (слова бл. Августина){676}.

За эти годы трижды посетил Печерина Чижов (в 1841, 42 и 44 годах). Его показания любопытны, как стороннее свидетельство о перемене, происшедшей в Печерине. В общем они сводятся к тому, что Печерин действительно нашел мир и удовлетворение в своей новой жизни. После свидания 1842 года Чижов так, спустя два дня, описывал его положение в письме к Никитенко, прибавляя, что все это рассказывал ему сам Печерин, разумеется, в другом освещении[399]: «Монахи поняли его превосходно; они говорят ему: не думай найти здесь отдых; каждая минута наша посвящена на служение Богу; Он предписывает нам пути деятельности, и каждый шаг наш есть шаг человечества. – Ему только того и надобно. Но, говорят они, испытал ли ты себя, достанет ли у тебя сил исполнить высокое назначение? И вот пища самолюбию и надменности. Испытай себя, тебе год на испытание. Оно состоит в безусловной покорности души и тела; каждую неделю должен ты отдавать отчет и в твоих действиях, и в твоих помышлениях; всегда неожиданно один из братий имеет право спросить тебя о твоих мыслях и чувствах. К этому присоедините строгое ведение и наблюдение в пище, питии и всех мелочах жизни. Конечно, уму его дано обширное поприще науки, именно его лингвистике; лишь только он вздумает зайти далее, монах улыбнется и говорит: этого мы не ожидаем, нет, для нашего высокого назначения мало детских сил человеческих. Чувствам дана полная свобода. Воле ни одного шагу, ни полшагу, а он только того и желал».

Но тот же Чижов с негодованием отзывался о нравственном упадке, в котором застал Печерина: «он принял не только идеи своего звания, но и все предрассудки его»; Печерин «не христиански» говорил, когда разговор касался образованности России и форм православной веры, хотя и сходился с Чижовым в религиозных понятиях; он упрекал Чижова и других своих товарищей за то, что они потворствовали его самолюбию, внушая ему слишком высокое мнение о его дарованиях[400]. Это были последние отзвуки прежней, мирской жизни. Постепенно Печерин становится спокойнее. После свидания 1844 года Чижов писал Никитенко[401]: «В нынешнюю поездку мою на север я был у Печерина, провел день тихо, спокойно и ладно. Он сблизился с своим бытием; в сближении его я больше вижу, что он нашел приют огромному самолюбию, нежели точно покорился сердцем и умом религии. Религия для него пристань, а раз ее нашедши, нашедши после долгих бедствий и терзаний, с нею уже трудно расстаться… Жаль мне, что у Печерина почти не осталось воспоминаний о прошедшей жизни сердца, но винить его не смею; может быть, ни с его стороны, ни с нашей не было никакого истинно сердечного соединения, все было, может быть, условное, все и уничтожилось с оставлением условий. Наш разговор ограничивался тем, что наиболее занимало нас обоих, именно религиею и ее формами, с полным соблюдением внешних форм, налагаемых образованностью, и с полным спокойствием, купленным ценою истинного убеждения».

Год преподавательской деятельности в Виттеме был последним этапом подготовки к миссионерству. Теперь подготовка была кончена, и отныне начинается регулярная деятельность Печерина как проповедника. 10 сентября 1844 года он покинул Виттем, и, проведя некоторое время в Брюгге, где в то время существовал небольшой редемптористский hospice{677}, и в Париже, где он, по его словам, видел многих русских, в первых числах января 1845 года прибыл в Фальмут, в Корнуэльс. Отсюда он в апреле писал двоюродной сестре[402]. Он описывал живописное местоположение Фальмута, уютность монастыря, расположенного над самым морем, прелести монашеской жизни. «Птицы поют, сверкает море, проходят суда со своими белыми парусами и разноцветными флагами. Кто так свободен и богат, как монах? Вы заточены в Москве в вашей гостиной и, может быть, умираете со скуки, мы же обходим моря и сушу, свободные, как птицы, которые, по слову евангелиста, не сеют и не собирают в житницы, но которых кормит отец их небесный»; и он вспоминает Пушкинские стихи:

Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда.{678}

Месяц спустя, в конце мая, он пишет двоюродному брату, сообщает, с каким-то детским умилением, распределение дня, принятое в их монастыре, описывает их майский праздник в честь Богородицы – церковь, полную цветов, и неумолкающее пение: «Источник всего этого – таинство любви, которое лежит в основе католической религии и которое чуждо остальным христианским исповеданиям. Любить и страдать – вот наш девиз, вот сокровище, которого никакая власть в мире не может отнять у нас. Христос. Страдающий на кресте, и сердце Его Божественной Матери, пронзенное мечом скорби, – такова сущность нашей веры; а на практике все это сводится к тому, чтобы любить своих братьев и отдавать свою жизнь за их вечное спасение».

Это письмо Печерина к его двоюродному брату от 29 мая 1845 года не дошло по назначению. Оно имело свою историю, которую стоит рассказать. Перехваченное почтою, оно послужило семенем, которое, пав на русскую почву, дало пышный полицейский плод; этот плод хранится теперь в архиве бывшего III отделения в виде обширного дела № 127 за 1845 год «по частному сведению об оставшемся за границею и поступившем в католический монастырь дворянине Печерине». «Частными сведениями» и являлось это письмо, попавшее в перлюстрацию.

Лишь только письмо было прочитано и установлена его преступность, из III отделения посыпались во все стороны запросы, имевшие целью установить личность как писавшего, так и адресата, Ф. Ф. Печерина. По поручению А. Ф. Орлова{679} Дубельт{680} за этими справками обращается почему-то к вице-директору Комиссариатского департамента Никифорову, запрашивают генерал-лейтенанта Полозова и т. п. Постепенно выяснились и полная невинность Ф. Ф. Печерина, и давно забытая история не вернувшегося из командировки и за то исключенного со службы по Московскому университету В. С. Печерина. И вот, от 21 июня (этого же 1845 г.) из III отделения канцлеру Нессельроде{681} предписано было поручить нашим посольствам в Германии и Англии собрать подробные сведения о Печерине: что именно было причиною невозвращения его в отечество, перемены им веры и поступления в монастырь в Виттеме, и какая его цель и занятия при настоящем путешествии в Англию; а тем временем по приказанию царя, которому Орлов доложил это дело, началась бесконечная переписка со всевозможными ведомствами по вопросу о том, почему с Печериным в свое время не было поступлено по законам. Наконец в августе начали поступать справки из-за границы, одна фантастичнее другой. Русский консул в Антверпене сообщал, что Печерин уехал в Америку, посланник при германском союзе – что он находится в Люттихе, в иезуитском монастыре. «Касательно же причин, побудивших его переменить веру и не возвратиться в отечество, – писал этот русский посланник (действительный статский советник Убри{682}), – я только (!) узнал, что в бытность его в Англии (!) он имел тесную связь с тамошнею женщиною, и весьма может быть, что дальнейшие его действия были последствием сей связи и расстройства, которое она произвела в его духе, особенно если он заметил, что особа, пленившая его, не заслуживала его уважения». – Привожу эту выписку с целью сохранить от забвения редкий образчик русского казенного остромыслия. Мюнхенский посланник сообщал ближе к истине: причиною перехода Печерина в католичество было, как утверждают, оскорбленное самолюбие при первом его возвращении в Москву и присмотр за его лекциями и за ним самим.

Сношения между ведомствами и вообще канцелярская волокита по этому делу продолжались целых три года. Дело рассматривалось и в Государственном Совете, и в Сенате. По предписанию последнего Печерину учинен был формальный вызов, о результатах которого мы узнаем следующее: русский генеральный консул в Великобритании имел с Печериным в Фальмуте свидание, но на все его увещания вернуться в отечество Печерин отвечал только: «Вы видите мою одежду, вот единственный ответ, какой я могу дать вам», и после того Печерин принес управляющему консульством письменный ответ, в котором объявлял, что он решительно намерен не возвращаться в Россию и сим отказывается от всех прав и преимуществ, присвоенных русским подданным. Этот ответ был подписан так: Владимир Печерин, священник Братства Святого Искупителя.

17 февраля 1848 г. состоялось постановление Сената: признавая кандидата философии Владимира Печерина виновным: 1) в недозволенном оставлении отечества и неявке в Россию по вызову правительства, и 2) в отступлении от православного исповедания в римско-католическое, лишить его всех прав состояния и счесть навсегда изгнанным из отечества. Об этом решении Печерин должен был быть уведомлен чрез русское Министерство Иностранных дел.

Таким образом, путь на родину был и формально отрезан. Но для Печерина это уже не имело значения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.