II.VII. Поэтика идентичностей. Памфлетная война вокруг проекта испанского брака принца Карла (1623–1624 гг.)

II.VII. Поэтика идентичностей. Памфлетная война вокруг проекта испанского брака принца Карла (1623–1624 гг.)

Формирование «больших идентичностей», того, что Бенедикт Андерсон называл «воображаемые сообщества», то есть таких идентичностей, которые превосходили корпоративные или групповые и конструировали сообщества, и не могли быть воплощены в зримом образе непосредственно¹ в обществах периода перехода от Средних веков к раннему Новому времени или, в терминологии Иммануила Валлерстайна, в обществах системного разрыва², порождает целый ряд вопросов. В своей статье «Воображаемые сообщества: кто же их воображает?» Патра Чаттерджи совершенно справедливо указывает, что процесс старта «воображаемого сообщества нации» не может быть одномоментным для всех представителей большой группы, и все равно должен начаться с некоей малой группы, которая сама по себе «воображаемым сообществом» не является, но идентифицирует себя с ним³.

Для обществ, к которым обращается Чаттерджи, такой стартовой точкой являются группы интеллектуалов, получивших западное образование, и совершающих выбор между следованием западной традиции или отрицанием ее в процессе модернизации, то есть в том, что Клиффорд Гирц определял как «эпохализм» и «эссенциализм»⁴. Однако подобный подход, относящийся к выбору программы формирования идентичности по схеме отношения к «другому» (Западу) в условиях необходимости модернизации в духе этого «другого», не может быть применен к обществам периода XVI–XVII вв., у которых просто не было «своего Запада», а необходимость модернизации не диктовалась необходимостью «догнать» ушедшие вперед страны западного капитализма и демократии.

Таким образом, выявление групп, с которых начинается конструирование «больших идентичностей», «воображаемых сообществ», а также форм распространения их влияния в Европе XVI–XVII века, представляет собой серьезную исследовательскую проблему. Один из возможных путей ее решения предлагает нам неоисторический подход и концепция «культурной поэтики»⁵, выдвинутая в рамках этого подхода Стефаном Гринблаттом. Он определял культурную поэтику как «исследование коллективного создания различных культурных практик и вовлечения их в отношения с другими практиками… процесса формирования коллективных верований и опытов, их передачи, концентрации в эстетических формах, которыми можно манипулировать и предлагать к потреблению»⁶.

Хотя неоисторический подход весьма широк и не представляет собой единой школы, всех авторов объединяет, в качестве философско-антропологической основы, обращение к работам Мишеля Фуко, Клиффорда Гирца, Луи Альтюссера, Жака Дерриды и, особенно в последнее время, Пьера Бурдье. Один из представителей неоисторизма, Луи Монтроз, определял цели неоисторизма как «исследование сущностного или исторического базиса, на котором «литература» отделяется от других дискурсов, возможных конфигураций отношений между культурной практикой и социальными, экономическими и политическими процессами. Последствий постструктуралистской теории текстуальности для практики исторического и материалистического исследования. Средств, которыми социальные субъективности устанавливаются и связываются, процессов, в которых идеология производится и поддерживается. Схем созвучий и контрадикций среди ценностей и интересов индивида, которые актуализируются в шаговых смещениях различных субъектов»⁷.

Несмотря на достаточно обширную, и в отдельных моментах справедливую критику неоисторизма за чрезмерный материализм, «политизацию ренессанса» и увлечение отношениями власти⁸, за чрезмерное внимание к текстуальному анализу в ущерб анализу властных практик и трансляцию мифов ренессансной власти⁹ и даже за подрыв ценностей западного общества¹⁰, неоисторический метод, позволяющий выявлять в текстах взаимодействия групповых и индивидуальных ценностей и интересов в их социальном и политическом контексте, процессы формирования и «запуска в оборот» идеологических конструкций представляется весьма оправданным для анализа заявленной проблемы.

Кроме того, важно отметить, что исследователи, близкие к неоисторическому направлению, обращаются к вопросу границ, пределов, структурирования пространства и через это к образу другого. Торил Мои сформулировала существование того, что есть теоретический демаркированный географический ландшафт, который определяет приоритеты центра и границ как репрезентативные и конструктивные разделения символического порядка, при этом идентичность может определяться через негативные маркеры, в терминах маргинальности и отсутствия каких-либо признаков¹¹. Подобный подход основан на тезисе Жака Дерриды о том, что «идентичность вещи определяется в равной степени тем, чем вещь не-является, и тем, чем она является, и также она несет след своих прошлых и будущих идентичностей».

При этом то «иное», что находится за сконструированной границей и присутствует маргинально, является той сущностью, через которую центр определяет свою идентичность, тем «другим», который не есть бинарная оппозиция, но необходимое условие существования ядра. Возникающий при этом «конфликт смыслов» позволяет раскрыть «письмена инаковости» в действии, через которое «иное» поддерживает свое взаимодействие с тем, чем не является, но что определяет¹².

Следует также отметить, что «другой» является необходимым условием как позитивной, так и негативной идентичности. В противоречие устоявшемуся представлению о том, что негативное описание есть первая, примитивная фаза конструирования собственной идентичности, за которой неизбежно идет высшая стадия позитивной идентичности, рамках интерсубъективной логики определение себя через негативную характеристику является не менее, если не более важным. При описании себя положительными характеристиками (P есть Q, P есть X и т. д.), происходит фиксация каких-либо качеств, которые позволяют причислить себя к определенному типу, то есть идентифицировать через сходство с известными иными субъектами. Иначе говоря, идентичность формируется через включение себя во всеобщее. При негативном описании (P не-есть Q, P не-есть X) и т. д. субъект описания четко отделяет себя от остального мира, подчеркивая собственную идентичность через собственную уникальность. Это и может быть выбрано стартовой точкой формирования идентичностей, в том числе и «больших».

Событийный фон

Идея брака, призванного скрепить непростые отношения Англии и Испании возникла еще в конце первого десятилетия XVII в. Причины появления этого проекта были весьма многочисленны. Во внешнеполитическом смысле конфликт с Испанией не мог принести особой выгоды Якову, в то время как военные расходы вынудили бы короля прибегнуть к парламентским субсидиям и, соответственно, быть более сговорчивым в противостоянии с Парламентом. Богатое приданое, обещанное испанцами, позволяло Якову получить на руки мощный козырь в отношениях с Парламентом – финансовую независимость. Имелись мотивы и личного, психологического, а также идеологического свойства. В частности – стремление Якова I позиционировать себя как нового Генриха VII, который, как известно, скрепил мир с Испанией и обеспечил казне значительное пополнение за счет брака испанской принцессы Екатерины Арагонской и своего старшего сына Артура.

Смерть принца Генри вызвала перерыв в этих переговорах, которые возобновляются после инаугурации второго сына Якова – Карла в качестве принца Уэльского (1616 г.) и, особенно активно – после начала 30-летней войны. Идея испанского брака оказывается в центре запутанного клубка внешнеполитических проблем (самая важная из которых – возвращение Пфальца зятю Якова I – пфальцграфу Фридриху), сложных отношений с Парламентом и тяжелой финансовой ситуации. К этому добавлялись противоречия между группировками придворной знати, где стремительно восходила звезда Джорджа Вильерса, будущего герцога Бекингема и alter rex, и непростые внутрисемейные отношения Якова I. Дополнительным фактором был крайне негативный образ испанцев и Испании, сложившийся в сознании англичан на протяжении XVI века, а также личность испанского посла – дона Диего де Сармиенто, впоследствии – графа Гондомара.

Итак, 19 февраля 1623 г., несмотря на нежелание Якова I и противодействие некоторых его советников (прежде всего – Лайонела Крэнфилда, графа Миддлсекса), Принц Карл и тогда еще маркиз Бекингем отправляются в путь инкогнито, в сопровождении всего двух слуг. Они ехали инкогнито, под именами Джек и Том Смит, не имея охранных грамот ни от французского, ни от испанского короля (напомню, формального противника в 30-летней войне). Риск в условиях европейской войны был очень велик. Общее отношение к событиям хорошо выразил королевский шут Арчибальд Армстронг. Узнав о поездке, Арчи заявил: Вашему Величеству следует поменяться со мной головным убором». «Почему?» – спросил король. «Потому – отозвался Арчи – что не я послал принца в Испанию». «А что ты скажешь, если принц вернется домой?» – «С удовольствием я сниму шутовской колпак с вашей головы и отправлю его королю Испании»¹³.

И Карл, и Бекингем носили в Англии фальшивые бороды, причем это действительно помогало им скрывать свою личность. В качестве примера можно привести эпизод, когда перевозчик, получивший от Бекингема несоразмерно крупную плату, донес властям о том, что два джентльмена едут в порт и далее, очевидно, в Нидерланды на дуэль (распространенная практика в связи с запретом на дуэли в Англии). Мэр Кентербери хотел арестовать подозрительных джентльменов, но Бекингем снял бороду и объяснил, что едет для секретной инспекции флота. Они высадились в Булони 19 февраля 1623 в 2 часа дня, вечером 21 февраля приехали в Париж, где провели 2 дня. Там они при дворе встретились с королем, королевой-матерью, монсеньором Кадине. Во время танцев Карл встретил свою будущую супругу – принцессу Генриетту-Марию. 23 февраля путешественники покинули Париж и через шесть дней оказались в Байонне. Разумеется, после этого ни о каком «инкогнито» не могло быть и речи. И действительно, Генри Уоттон указывает, что в Байонне местный губернатор, граф де Грамон, лично встретил принца Карла и Бекингема, «и заботился об их личности и имуществе, поскольку считал, что перед ним джентльмены куда большего достоинства, чем говорят об этом их наряды»¹⁴.

Несмотря на то, что по прибытии в Мадрид переговоры о браке шли очень тяжело, не в последнюю очередь из-за личных противоречий между Бекингемом, английским послом графом Бристолом и фаворитом испанского короля доном Диего де Гусманом, графом Оливаресом, уверенность в успешности предприятия была сильна весной 1623. Именно в апреле Яков I приказывает подготовить флот, который доставит принца Карла и инфанту в Англию. Флот под командованием адмирала графа Ратленда, который был отправлен из Дувра в мае 1623, однако из-за встречного ветра достиг Сантандера только в сентябре. Флот состоял из 8 крупных кораблей, которые несли более 30 орудий и 2 вспомогательных (14 орудий). Флагманским кораблем был Prince Royall, под командованием капитана Генри Мэндоринга. Кроме графа Ратленда в экспедиции участвовали бароны Морли (вице-адмирал) и Уиндзор. Дипломатическую миссию осуществляли сэр Томас Сомерсет, сына графа Вустера и сэр Джон Финетт, заместитель главного церемониймейстера.

Основным камнем преткновения в переговорах были судьба Пфальца, размеры и использование приданого – Епископ Гудман вспоминал, что граф Гондомар в разговоре с герцогом Ленноксом утверждал, что его господин «даст приданое большее, чем любой христианский государь, но инфанте должна быть предоставлена свобода вероисповедания. Кроме того, брак должен служить союзу. Если король Испании дает в приданое миллион, он не хочет, чтобы на эти деньги вели с ним войну или укреплялись его враги в Голландии. Леннокс заметил, что на таких условиях брак вряд ли возможен»¹⁵. Проблемой также являлось получение разрешения на брак от Святейшего престола и религиозное воспитание будущих детей. Дипломатические усилия ничего не дали, переговоры зашли в тупик и 1 сентября 1623 Бекингем, с 18 мая герцог, пишет своему королю в Лондон: «Сир, я привезу все, что Вы желаете, кроме Инфанты, и это разбивает мое сердце, поскольку из-за этого пострадает честь Ваша, Вашего сына и всей страны».

5 октября 1623 становится известно, что принц высадился в Портсмуте, и не привез с собой ненавистной большинству английского общества невесты. Хотя, из-за провала миссии, официальных торжеств в честь возвращения принца не было, в Лондоне были бурные гуляния, звонили в колокола и жгли костры. «Весь день был наполнен весельем и благодарением, когда люди всех достоинств, знатные и незнатные, богатые и бедные в Лондоне, Вестминстере и предместьях изо всех сил демонстрировали свою любовь. Костры зажигали на улицах, площадях, в переулках и дворах, несмотря на дождь…. воздух наполнился выкриками и благословлениями, которые смешались со звуками музыкальных инструментов, залпами орудий и мушкетов, звоном колоколов, боем барабанов, звуками труб.

Знатные, джентльмены и другие раздавали бедным золото и выкатывали на улицу телеги с вином».

Итак, на этом фоне развернулась настоящая поэтическая война. Англию буквально захлестнула волна поэм, частушек, песен на манер народных баллад, авторы которых излагали свои взгляды на события. Именно на них и будет обращено внимание в представленном исследовании, за пределами которого останутся драматические произведения – пьеса Томаса Миддлтона «Игра в шахматы» и придворные представления (маски) Бена Джонсона («Триумф Нептуна в честь возвращения его сына Альбиона», «Счастливые острова и их союз» и «День рожденья Пана или праздник пастухов»), также затрагивающие тему испанского брака. Впрочем, их идеи и образы вполне соответствуют представленным ниже группам. При этом огромный массив памфлетов, опубликованных Алестером Беллани и Эндрю МакРаем, можно, достаточно условно, разделить на несколько групп. Из каждой группы будут рассмотрены наиболее типичные и наиболее яркие, хотя и маргинальные примеры. Следуя утверждению Карло Гинзбурга, рассмотрение последних может дать даже больше для понимания всего ряда, более рельефно выявить ключевые символы, связи, метафоры.

«Монарх знает, что делает» – сторонники проекта

Поскольку идею брака отстаивали в стихах не только верные подданные Якова I, но и сам монарх, элементарное чувство приличия и уважения требует от меня начать рассмотрение именно с творения венценосного поэта, с его стихотворения «Джек и Том уехали в Испанию»¹⁶:

Вдруг тьма окутала наш край,

Прекрасный аркадийский рай,

Не видно пышнорунных стад,

Не слышно блеянья ягнят,

Огонь под жертвой разожжем:

Скорей вернитесь, Джек и Том!¹⁷

Весна обходит стороной¹⁸

Наш край, лишь ветер ледяной

Кружит, и птицы не поют,

Луга и рощи не цветут,

Текут слезами воды рек:

Скорей вернитесь, Том и Джек!

Из-за кого же вся страна

Столь тяжкой скорбью сражена?

Надежда греков,¹⁹ брат искусств²⁰ —

Принц Джек – сосуд всех добрых чувств.

И Том, для Пана²¹ лучший друг,

Вернейший из надежных: слуг.

Геспер²² послал могучий бриз,

И ветер устремился вниз

С Меналуса²³ и дальше, прочь,

За море, должен он помочь,

Плывите мирно, Джек и Том,

В страну, где у Геспера дом.²⁴

Любовь несет тот бриз с собой,

Принц стал пажом,²⁵ но ведь любой

(Коль счастье нам любовь дает,

А страсть – удачу в свой черед)²⁶

Вам скажет: Джек вернется в дом

С наградой – Золотым Руном.²⁷

Любовь – огромная земля,

Там есть ущелья и поля,

Утесы и зеленый луг,

Там равно радостей и мук,

Но здесь лишь счастье суждено —

Любовь с Фортуной заодно.

И твой отец, и славный дед

Спешили за любовью вслед,

От них тебе пример был дан

В земле французов и датчан,²⁸

Так поспешите, Джек и Том,

Идти проторенным путем!

Вы, пастухи,²⁹ любили их,

Утрите слезы с глаз своих,

Смирите скорби голоса —

В пути хранят их Небеса,

Сам Пан спасает от врага:³⁰

Его сын – Джек, а Том – слуга.

Итак, Его Величество написал достаточно традиционное для себя произведение. Четкий ритм, выверенные рифмы, насыщенность (даже перенасыщенность) символическими образами античной мифологии. Безусловно, это творение царственного пера нельзя сравнить с произведениями его современников – Шекспира, Джонсона, Донна и многих других великих поэтов эпохи, но и обвинения в педантизме и «тусклости», «блеклости» текста, которые выдвигает Джон Хинэйдж Джесси, выглядят очевидно надуманными и предвзятыми. Что же представляет собой пасторальный мир Пана? Это далеко не вся Англия. Мы видим идеальный сад на священной горе Меналус. В символах стюартовского мифа, наиболее ярко продемонстрированных в масках «День рождения Пана», природа, идиллическая пастораль есть земное отражение вселенского порядка и гармонии, установленной по воле монарха Вселенной – Бога, земным отражением которого является монарх земной – Яков I³¹. При этом как райский сад является образцом идеально организованной Вселенной, но не присутствует во всех точках мира, так и земной пасторальный рай – двор – является образцом организации общества, но не распространен на всю страну. В масках пасторальный мир двора противопоставляется миру горожан.

Здесь остальной мир просто не упоминается. В мире этого стихотворения существуют лишь сам король, его сын, его фаворит и упомянутые в самом последнем стансе «пастухи», то есть придворные аристократы и, самое большее, депутаты Парламента. «Овец», то есть подданных в символической системе стюартовского мифа, просто нет. Даже роль пастухов абсолютно пассивна – они должны только полностью довериться могуществу Пана, который сохранит своего сына и любимого слугу.

Даже сама организация текста, разбитого на шестистишия, каждое из которых (кроме одного) заканчивается повторением имен Джека и Тома, указывает на некую замкнутость. Разумеется, схема «прощание с домом – пребывание в чужой стране – возвращение домой» характерна для подавляющего большинства стихотворений, посвященных прощанию или отбытию. Однако здесь подчеркивается противопоставление Меналус – любая другая страна (Испания, Франция, Дания). В далекую страну можно отправиться на поиски приключений, награды, по велению Любви и Фортуны, но, обретя награду, следует поспешить домой, снова на Меналус, к Пану и пастухам. То есть ко двору. Остальной Британии и «овцам» в этой схеме места просто нет.

Подобный взгляд характерен не только для самого монарха, но и авторов, так или иначе связанных с двором и интересами наиболее могущественных придворных. Один из таких авторов – Ричард Корбетт, человек из окружения Бекингема. Его стихотворение написано в форме письма к герцогу Бекингему. Поскольку в тексте Бекингем назван герцогом, но он и принц еще не вернулись, и Корбетт еще не знает о провале проекта испанского брака, можно утверждать, что поэма написана между 18 мая и 5 октября 1623 г. Скорее всего – до 1 сентября, так как в этот день стало известно, что инфанта не приедет в Лондон, о чем Бекингем написал Якову I. В тексте упоминается восход Сириуса, который царит, с точки зрения астрологии, в июле-августе, скорее всего, именно тогда стихотворение и было написано.

Читал я: остров плавал по морям

В стихах чужих,³² но я не видел сам

Как это было. Вы и принц сейчас

Открыли чудо древнее для нас.

Когда пришла Звезды Собак³³ пора,

У нас, как и в Испании, жара,

Такой же ветер, зной и пыль столбом,

Как там, где Вы. Вас ждет родимый дом.

Курс пролагая, пусть Ваш компас врет,

И по неверной карте так ведет,

Чтоб Англия была обретена

На много миль южней, чем быть должна.³⁴

Когда, под ложной бородой³⁵ скрываясь,

Вы за спиной оставили Блэкфрайарс,³⁶

Назвавшись Смитом,³⁷ не прошел и день,

Как у собора³⁸ все, кому не лень

Творили слух про путь на край Земли,

Как май или июнь Вы провели,

Как долго ваш корабль по морю плыл —

Все приключенья на пути в Мадрилл.³⁹

А после вы бы услыхали здесь

Что гранды оскорбляли вашу честь,

Что был наш принц вседневно окружен

Испанской стражей, верных слуг лишен.

И даже капеллан пройти не мог

В покои принца, хоть молитвы срок

И приходил. Вы были б голодны,

Хоть яствами столы ваши полны,

Узнав, как принц в Мадриде голодал,⁴⁰

Хотя жену, не голод там искал.

Протухли яйца, оленины нет,

Барашков, каплунов – вот в чем секрет:

Из-за жары – вот удивитесь вы —

Здесь только сено, вовсе нет травы.

Моря здесь обратились в кипяток

И устриц нет сырых. Вина глоток

В пар обратился, мех свой разорвав,

А мясо пахнет так, что нет приправ,

Чтоб вонь отбить. Был Вами разделенный

На четверти – как делят год сезоны —

Один цыпленок пищей всенедельной.

Для крылышка назначен понедельник,

Во вторник – ножка, шейки час пришел

На третий раз, а потроха на стол

Идут в воскресный день, и, несомненно,

Кормление такое – акт измены.

И не вернется аппетит, боюсь,

К тем, кто познал мадридский перекус.

Пока я новости стихами повторял,

Сам захотел поесть, и приказал

Подать мне завтрак; слухи же оставил

На тех, чей лучший друг – апостол Павел.⁴¹

Их лично герцог Хамфри⁴² накормил

Церковным воздухом и запахом могил.

Вот новости (находит тот, кто ищет):

За карточным столом четыре тыщи

Милорд спустил,⁴³ и Ваши злоключенья

Ему казались легким развлеченьем.

Как далеко вы – я аж чертыхаюсь!

И в ссоре с Вами сам граф Осливарес,⁴⁴

Слыхал – приливу равен графский гнев,

Но шесть часов пройдет – и отшумев

Исчезнет он. И цикл сей совершенный

Нам волю Господа укажет несомненно,

Что принц спешит в родимые края

Но долгий путь – приманка для вранья.

Коль вести доброй рады небеса,

Все больше врут людские голоса.

Бумаги извели – устал считать,

И лучше не смотреть и не держать

Известий лживые слова в руках,

Они лишь портят девственность бумаг.

Когда-то был «Бельгийский муравей»,⁴⁵

Теперь же королевою своей Инфанту назовем.

И ваш успех Сулит восторг и радости для всех.

И, под конец, молитвою своей,

Как мать для Зеведея сыновей,⁴⁶

Того же попрошу для Вас и я —

Ближайшие места от короля,

И Яков будет вами окружен —

Принц справа, слева Вы, а в центре трон.

Гнев Господа тут в милость превратится

И я коснусь губами длани принца.⁴⁷

А Вам, мой герцог, царственный Ваш друг

Награды даст за множество заслуг.

Подарки эти сами Вы ковали,

Ведь «Смит» назвавшись – кузнецом Вы стали.⁴⁸

Хоть Вы еще в далекой стороне,

Судьба, я верю, улыбнется мне

И долю скромную уделит от того,

Чем дарит Вас, любимца своего.

В целом, Корбетт излагает практически те же мысли, что и его царственный собрат по перу. Он сходно излагает и интерпретирует основные идеи стюартовского мифа, прежде всего – мысль о естественности королевской власти и замкнутости мира двора. Вне описания Корбетта остался весь путь принца Карла и Бекингема до Мадрида. Принц просто перенесся из мира одного двора в мир другого. Да и возвращение его оформлено в качестве очередной иллюстрации мифа. Плавучий остров, волшебный природный объект, не имеющий никакого отношения к людям, переносит принца из мира мадридского двора ко двору короля Британии. Причем, если предположение о том, что Корбетт знал о сюжете масок, готовившихся к Рождеству 1624 (а это вполне вероятно, учитывая его близость ко двору и работу новостного агента) верно, то образ замыкается полностью – по сюжету масок остров появлялся непосредственно на сцене, в Банкетном зале, то есть принц доставлен непосредственно ко двору. В тексте неоднократно подчеркивается, что двигается этот остров только по воле короля:

Выполнен приказ,

Но сына видеть пожелал сейчас

Нептун, и вот отправиться спешит

Плавучий остров к брегу Гесперид.

Действующие лица в стихотворении Корбетта те же самые – принц Карл, герцог Бекингем и незримо присутствующий Яков I, неподвижно царящий на своем троне. Но Корбетт лишь косвенно принадлежит миру двора, он не монарх и не придворный аристократ. Поэтому в его произведении появляются «чужие». Это новостные агенты, обитатели паперти собора св. Павла. Показательно, что Корбетт, рассматривающий себя, человека из окружения Бекингема, как часть мира двора, создает негативный образ новостных агентов, хотя и сам работает таковым. Но его коллеги для него – чужие, поскольку граница мира Корбетта, как и мира Якова I проходит по палате дворцовой стражи, по линии, отделяющей замкнутый придворный мир, мир аристократии, античных символов, неоплатонических идей и мифов династии, от всего остального.

«Да здравствует король, принц и Англия! Долой испанцев и папистов!» – верные подданные

Другую группу образуют несколько памфлетов, на первый взгляд довольно сильно отличающихся друг от друга. Но есть ряд факторов, позволяющих объединить их. У них нет автора, точнее – автор неизвестен. В одном случае действительно складывается впечатление, что авторов было несколько. В других отсутствие автора – правила игры в «народные куплеты». Впечатление «народности» должен был усилить стиль произведений, которые ритмом, рифмами и нарочитой небрежностью (неточные рифмы, сломанный ритм, рифмовка одинаковых слов, глагольные рифмы) напоминали народные баллады и куплеты классического средневековья⁴⁹. Среди метафор и символов напрасно искать свойственные придворной поэзии античные образы в неоплатонической трактовке.

Об Испанском браке⁵⁰

Все с волненьем говорят

О златой принцессе.

Папа против⁵¹ – ей не быть

С принцем Карлом вместе.

Поскольку принц не получил

Кормления для свиты,

Для лошадей, для трубачей —

О свадьбе позабыто.⁵²

Гондомар берег свой план,

Как несушка – яйца,

Только нынче он протух…

Как мне жаль страдальца!⁵³

С ним вместе много англичан,

Всем новостям в ответ

Бранятся так, поскольку брак

Совсем сошел на нет.

Граф Бекингем⁵⁴ и Коттингтон,

И Портер рядом был⁵⁵ —

Трудились все, чтоб по весне

Наш принц в Мадрид приплыл.

Но там инфанта, принц наш – здесь,

Их брак не состоится,

И принцу пусть пошлет Господь

Скорее вновь влюбиться.

Граф Ратленд здесь, наш адмирал,

Лорд Виндзор тоже тут,

Лорд Марли выбирал корабль

С девицей на борту.⁵⁶

Господь помог и добрый бриз

Нес флот, подобно пуху,

А принца так любил Мадрид,

Как Марли – свою шлюху⁵⁷.

[Блестяще был украшен флот,

Папистам всем на страх,

Был грозен адмирал, хотя,

Не побывал в боях.

Надеемся, что моряки

У талей не заснут,

И всех папистов через борт

С насмешками швырнут.]⁵⁸

Вот что скажу об этом вам:

Не все – пустые слухи

Сквозь щели правда лезет, как

По осени в дом – мухи.⁵⁹

Мешают сплетни и скандал,

И ныне очень сложно

Брак заключить.⁶⁰ Теперь наш флот⁶¹

Отплыть к испанцам должен.

Пусть принца с королем хранит

Господь от всех врагов,

Испанолюбцев хитрых, кто

Продать страну готов⁶².

По воле Бога должно брак

Для счастья заключать,

И лишь французам суждено

Любовью торговать⁶³.

Исполненная в народно-насмешливой манере, эта баллада, тем не менее, проникнута верноподданническими чувствами. Никоим образом критике не подвергаются ни король, ни принц, ни Бекингем. Хотя автор очевидно отрицательно относится к проекту испанского брака, он не возлагает вину за этот проект на короля или принца и лишь очень косвенно – на Бекингема. Испанский брак представлен скорее в виде стихийного бедствия или испытания, посланного Богом, которое англичане с королем и принцем во главе с честью выдержали. Несмотря на явный протестантизм и антикатолицизм автора (или авторов), его ненависть к испанцам мотивирована не конфессиональными противоречиями – над английскими католическими лордами и французами он только смеется (правда, довольно резко). Не упоминается в тексте и Тридцатилетняя война – еще один повод для антииспанских настроений, поскольку упоминание Тридцатилетней войны неизбежно вело к критике Якова I за нежелание активно вмешаться в ход военных действий на стороне протестантов. Скорее это антагонизм, происходящий, безусловно, из конфессиональных конфликтов XVI века, но в 20-е гг. XVII в. воспринимавшийся как добрая старая английская традиция, происходящая из «славных времен Елизаветы». Так что вполне обоснованным выглядит предположение, что автор – елизаветинец, но одновременно и верный подданный Якова I. Он человек, для которого правление Елизаветы и все его элементы (в том числе и вражда с Испанией) – элемент «английскости», а Яков – законный наследник и продолжатель английских традиций. Очень похожа на предыдущую и баллада «На возвращение принца из Мадрида»:

Наш принц вернулся в край родной,

Восславим Бога всей страной,

Он повидал Мадрид.

И каждый плут, что раньше лгал,

Теперь «Я принца увидал!» —

На всех углах твердит.

Как много тех, кто ложь на бред

Нагромождали, целый свет

Вгоняя этим в страх⁶⁴.

Но вот, к восторгу всей страны,

Принц не привез себе жены —

Паписты⁶⁵ в дураках.

Тогда они ответят так:

Им разрешения на брак

Не дал Святой Престол.

Но не бояться папских кар

Просил нас хитрый Гондомар,

Пронырливый посол.

Еще расскажут, как скудна

Еда в Мадриде, но видна

Ложь в этой болтовне.

Там принцу с герцогом даны

Подарки столь большой цены,

Что рады все вполне⁶⁶.

Когда наш принц пришел назад,

Казалось – пламенем объят

Наш град, везде огни⁶⁷.

Их нынче больше здесь зажглось,

Чем видеть городу пришлось

В Марии⁶⁸ злые дни.

Насколько радость здесь сильней,

Чем вызвал в людях принц Эней,

Прибывший в Карфаген⁶⁹.

Какой-то пьяница сказал:

«Не должен плавать славный Карл,

Чтоб не попасться в плен».

Монарха и простых невежд —

Наш принц хранитель всех надежд,

На радость всем рожден.

И в кабаке дурак любой

Вердикт провозглашает свой

Под колокольный звон.

И наш Лорд-мэр был очень рад,

Надев торжественный наряд,

В Йорк-хауз поспешил.

Его не ждали, между тем,

Наш принц и добрый Бекингем,

Их след давно простыл⁷⁰.

Скажу я так: желал бы я,

Чтобы в далекие края

Отправлен был судьбой,

Покинув край, где был рожден,

Я был бы лучше награжден,

Чем цепью золотой.

Царят паписты в той стране,

Так тяжек путь туда, ведь мне,

Не мил никто из них.

Мне люб мой принц и герцог мой,

За них расстанусь с головой,

О том поет мой стих.

Финальная фраза четко расставляет приоритеты автора – он добрый подданный короля, поэтому принц и королевский фаворит также находятся вне всякой критики. В целом это произведение повторяет идеи предыдущего, с несколько большим вниманием к религии (часто упоминаются паписты, преследования при Марии). Некоторое различие наблюдается в более активном применении исторических метафор (образ костров протестантских мучеников при Марии, призванный посеять одновременно тревогу и радость избавления) и античных мифологических образов (Эней, символизирующий происхождение британцев от троянцев и, таким образом, дающий мифологическое основание их идентичности). К своим соотечественникам автор относится без восторга (они плуты, лжецы, пьяницы, простаки, дураки), но и без особого негатива, скорее – снисходительно и иронично. Они живут в его мире, являются его органичной частью. Этот мир, основанный спутником Энея Брутом, впоследствии распавшийся, подвергшийся страданиям при Марии, снова объединен новым Брутом и счастливо избег новой угрозы повторного испанского брака. Поэтому его костры – огни радости, а его обитатели могут позволить себе пить, веселиться, говорить, возможно, не слишком мудрые вещи и вести себя комично. Скорее те, кто не веселятся – враги, поскольку они хотели, чтобы испанский брак случился и власть «папистов» установилась в «веселой Англии».

Попытка самоидентификации возможна и методом «от противного». В этой ситуации акцент делается на образе «чужого» и на том, что «мы» не такие как «они». Перед глазами лондонцев был человек, воплощавший для них все испанское и католическое – дон Диего де Сармиенто граф Гондомар, экстраординарный посол испанского короля и один из наиболее активных сторонников испанского брака. Ненависть к нему многократно превосходила даже обычное крайне негативное отношение к испанцам. Особенно ярко это проявилось во время процессии лорд-мэра в 1617 г. Представление «Мира, Процветания, Любви, Союза, Изобилия и Верности» (достаточно обычный сюжет процессий лорд-мэра) включало в себя «Сцену различных народов» (Pageant of several Nations). Капеллан венецианского посольства Орацио Бузонио отметил, что все внимание зрителей сосредоточено на незначительной части представления, где демонстрировали одиозных испанцев. Актер, к восторгу толпы, очень удачно пародировал ненавистного графа Гондомара. В итоге аллегория, которая должна была прославить англо-испанскую дружбу, стала центром ксенофобских настроений⁷¹.

Гондомар

О философе Хэриоте,⁷²у которого была фистула in naso⁷³ и сеньоре Гондомаре, у которого фистула была in ano⁷⁴.

Как может быть? Неужто две страны

Одной болезнью вдруг поражены?

Страдают фистулой? Но проясним вопрос:

Испанский грех английский чует нос.

Любой испанец – словно скорпион:

Хвост полон яда – ликом честен он.

Возможно, он очистился в огне⁷⁵

И этим стал известен всей стране.

Однажды, поскользнувшись, он упал

И весь скелет себе переломал,

И умер бы. Но дело при дворе⁷⁶ —

Он скрылся сквозь бездонный табурет⁷⁷.

Он англичанин внешне, что бесспорно.

Испанец в сердце – мир творит притворный,

Мечтая о войне⁷⁸, но говорят,

Что точит франков хворь⁷⁹ французский зад.

И Франция, и хитрый Гондомар

В Британию свой источают дар⁸⁰,

Но Гондомар в носилках⁸¹ бога просит

Не повторять год восемьдесят восемь⁸²

И Везель⁸³ для него. Понятен страх —

По сговору, не по любви сей брак.

Казаться, а не быть⁸⁴ – испанцев страсть,

Но в Англии считают – это грязь,

Свидетель Хэриот. Дырявый нос

Носил ничто – и смерть себе принес.

И тем же плут испанский награжден

За то, что был им заговор сплетен.

Случалось ли встречаться им? Возможно,

Но вот одно я знаю непреложно:

Чтобы заразу передать по кругу

Пусть зад они понюхают друг другу.⁸⁵

В этом случае автор, хотя и рисует прямо противоположные образы, разделяет мир точно так же, как и два предыдущих. Принцип описания «от противного» предопределил целую цепочку негативных и непристойных тропов, призванных создать соответствующее настроение и отношение к главному герою у читателя. Кроме сравнения с Хэриотом, которое доказывало безбожие Гондомара и целого набора шуток «ниже пояса», автор использует исторические образы, прежде всего – знаковую и уже мифологизированную победу над Армадой. Таким образом, как и в первом случае, автор маркирует золотой Век Елизаветы как квинтэссенцию «английскости», а Испанию – как унаследованного врага. При этом «свой», англичанин, рисуется как бы в тени, как противоположность карикатурному образу испанца Гондомара. Эта оппозиция показана непосредственно в самом тексте. Французы снова выступают только в качестве объекта для шуток, связанных с французской болезнью, их католицизм не превращает их во врагов.

«Спасти истинную религию!» – конфессиональные радикалы

Артур и славный Круглый Стол…

Это произведение, демонстрирующее пример крайне негативного отношения к испанскому браку, написано в стиле народных баллад. Связь с народным творчеством должна была подчеркнуть неаккуратность написания – несколько раз ломается ритм, присутствие очень неточных рифм (thence – Prince), рифма it – it, переход от мужских окончаний строк к женским (все эти недочеты в переводе устранены или смягчены). При этом автор демонстрирует довольно высокую осведомленность в событиях испанского брака и в мифологии, окружавшей королевскую семью.

Сочетание этого с большим вниманием, которое автор уделяет сексуальным порокам, а также откровенно негативным отношением к Бекингему, принцу и королю, позволяет предположить, что этот стихотворный пасквиль зародился в пуританской среде.

Артур и славный Круглый Стол,

И Черный Принц, что войско вел,⁸⁶

Никто из англичан,

Не мог – так хроники гласят —

Поставлен быть в единый ряд

С тем, чей портрет здесь дан. ⁸⁷

Он не водил отцовский флот,

Он не командовал: «вперед!»,

Бесстрашный принц другой,

То в Азенкуре сделать смог,⁸⁸

Но спорт искусный любит Бог,

А не кровавый бой.⁸⁹

Как рыцарь странствующий в ночь,

Так рвался он из дома прочь,

Куда любовь зовет.⁹⁰

Его сундук зарок в том дал:

Он две рубашки только взял,

Домой же три везет.⁹¹

В чужое платье он одет,

А тот, кто дал такой совет —

Его он взял с собой.

Насколько ж он славней, чем тот,

Кто войско за собой ведет

Под барабанный бой.

Французы – любопытный люд,

А принца нашего так ждут⁹²

(Со мною в том не спорь),

Что все мы молимся до слез,

Чтоб наш наследник не привез

Домой французов хворь.⁹³

Чтоб веселее стал наш стих,

Припомним мы его родных,

Живущих далеко,⁹⁴

О чьей судьбе мольбы слышны

От лучших пасторов страны,

А им все нелегко.

Винить монарха не дерзнул,

За то, что Англией рискнул,⁹⁵

Никто во всей стране.

С маркизом утекла любовь,

И топит овдовевший вновь

Страдание в вине.⁹⁶

Совет был страшно оскорблен,

К молчанью призывает он —

Его вины в том нет,

Что Суверен – в который раз —

Не смог укрыть от зорких глаз

Постыднейший секрет.

На представление, поставленное для принца Карла при испанском дворе

Текст не описывает никакого реального представления, поставленного во время пребывания принца Карла в Мадриде⁹⁷. Автор очень иронично описывает смерть Папы, явно сочувственно относится к протестантам и, особенно, пуританам. Его ненависть к митрам и ризам дает возможность предположить, что автор – радикальный протестант (пуританин). Текст не очень аккуратен, три раза встречаются рифмы him – him, много глагольных рифм (в конце целое четверостишие). Почти все эти недочеты, кроме последнего, устранены в переводе. С другой стороны, автор весьма неплохо осведомлен в организации сцены придворного театра и в устройстве сценических машин, и можно предположить, что он видел придворные маски.

Принц Карл недавно с группой верных слуг

В Мадриде был, и если верен слух,

Католики с великим уваженьем

Показывали принцу представленья.⁹⁸

Внезапно церковь Рима умерла,⁹⁹

Как знатный, обезглавлена была,¹⁰⁰

Лишь жизни блеск ушел из папских глаз,

Как хитрые католики тотчас

Придумали в честь божьего любимца

Поставить маски перед нашим принцем.

На верхней сцене – дивный райский сад,

Внизу – исполненный кошмаров Ад.¹⁰¹

Вошли паписты с ангельским собором,

И протестанты с дьявольскою сворой.

Католиков умерших вел отряд

Небесных сил под сень петровых врат,

А протестантский дух, покинув тело,

Утаскивался в адские пределы,

И главный дьявол как дрова вязал

Несчастных пуритан, и в Ад спускал.

Там был умерший Папа. Ясно, он

На Небо должен был быть вознесен.

И чтобы больший Папе был почет,

Его канат на Небо вознесет.¹⁰²

Чтоб подчеркнуть достоинство и силу,

С ним ангельская свита воспарила.

Вот он уселся. Ангелы сидят,

И потащил их всех наверх канат.

Осанну Папе хор святых поет,

Апостол Петр его с ключами ждет,

Все смотрят. Треск – и торжеству конец:

Трос лопнул, в Ад летит святой отец.

Католики, по нем не сильно плачьте,

В Чистилище попал, к своей удаче

Ваш Папа. Надо мессы отслужить,

Чтоб тайные грехи его отмыть.¹⁰³

Очистившись от всех своих грехов,

Вновь будет к восхождению готов.

Но каковы заслуги, вот вопрос,

Коль тяжесть их порвала крепкий трос?

И, согласитесь, как-то странновато,

Что Папа в Рай залазит по канату.

Что отвлекло тебя, лишило сил,

Тебя, кто мимо звезд его тащил,

Ты лучше б на себе его вознес,

Не знаешь если: может рваться трос,¹⁰⁴

И на тебе одном лежит вина

За то, как громко лопнула струна.

Я вижу оправданье лишь одно:

В тот вечер ты усердно пил вино.

Для пьяного что агнец, что козел,¹⁰⁵

Ты принял Папу за Отца всех зол.¹⁰⁶

Быть может жребий так распорядился,

Средь Пуритан чтоб Папа очутился,

И быстро дух католиков поник:

Их Папа проклят, словно еретик.

Но он-то верил: ангельская рать

Должна поймать его и вверх поднять,

Но не спешат к святейшему отцу

И брошен он один лицом к лицу

С опасностью. Так чья же здесь вина?

Была ли тяжесть Папы учтена?

Включить обязан был ты в свой расчет,

Какой огромный у него доход.

Он взял с собой – учесть был должен ты

Тиару, митры, ризы и кресты.¹⁰⁷

Поклажа, без сомненья, велика,

И совесть вряд ли у него легка.

Вновь вверх тащи – кто будет виноват,

Что Папу вновь не выдержит канат.

Поскольку Папу Небо проклинает,

Канат его от Рая удаляет,

И Ад его вседневно ожидает,

Где он и жил – там пусть и обитает¹⁰⁸.

Партии, конфессии или идентичности?

В традициях вигской историографии было обозначать период перед Великим Мятежом как эпоху противостояния «партии двора» и «партии страны». После работ немецких историков 50-х гг. XX века эпоха от начала реформации до окончания Тридцатилетней войны была определена как «конфессиональная», то есть эпоха, когда все социальные, политические, культурные институты общества подчинялись конфессиональной принадлежности. Соответственно, все конфликты, неважно – внутренние или внешние, должны были определяться конфессиональным противостоянием католицизма и реформированной церкви. Однако представленные выше тексты невозможно поместить ни в ту, ни в другую схему.

Обе схемы подразумевают жесткую бинарную оппозицию. При этом они логически не противоречат друг другу. Можно объединить их, получив две пары бинарных оппозиций, своеобразный квадрат, в углах которого разместятся четыре противостоящие «конфессионально-партийные» группы. Введя деление на «умеренных» и «радикальных», можно увеличить количество противостоящих групп до 8. Потенциально этот процесс является бесконечным. Но такое деление не соответствует ни самим текстам, приведенным выше, ни их анализу. Поскольку основой этого деления являются жесткие бинарные оппозиции, которых не выявляет анализ текста.

Можно сказать, что третья группа противопоставляет себя первой и, отчасти, второй – критика самого короля, принца и двора вполне присутствует, и даже весьма жесткая. Но основной мотив третьей группы – радикальный протестантизм и антикатолицизм. Тогда первая группа должна отстаивать католицизм и нападать на третью. Но ни того, ни другого в текстах этой группы нет. Католицизм просто ни разу не упомянут, ни в тексте Якова I, ни в тексте Корбетта, а единственной критике подвергаются новостные агенты – но не по религиозным мотивам. Для обитателей мира двора люди за его пределами практически не существуют, тем более – их нападки. Хотя на практике ответ монарха был – цензура любых печатных произведений, посвященных проекту испанского брака и запрет на публичное обсуждение, но в мир текста это никак не проникает.

И вторая, и третья группы негативно настроены по отношению и к католикам, и к испанцам. Но для второй группы «испанскость» явно на первом месте, а католики для них – это, прежде всего, «испанолюбцы». Гондомар маркируется как испанец и католик своими антианглийскими заговорами и макиавеллистской политикой, а не видимыми знаками конфессиональной принадлежности. Для представителей третьей группы указание на католицизм – «тиара, митры, ризы и кресты», то есть видимые знаки принадлежности к католической церкви.

Обе группы очевидно по-разному настроены в отношении короля и принца. Как верные подданные, представители второй группы не обращают внимания на роль Якова I, принца Карла и герцога Бекингема в опасном проекте испанского брака, предпочитая рассматривать его как стихийное бедствие или испытание, и делают акцент на счастливом избавлении от этого возможного бедствия. В этом отношении они противостоят, но лишь в некоторой степени, первой группе, представители которой предпочитают выдавать желаемое за действительное и говорят об испанском браке как о свершившемся факте. Третья группа как раз делает акцент на роли монарха, его сына и герцога в проекте и подвергает их жесточайшей критике и прямым оскорблениям. В чем противостоит верноподданническому порыву представителей второй группы.

Как объяснить сложившийся клубок противоречий между этими тремя группами? Знаменитый американский антрополог Клиффорд Гирц писал о процессе формирования национальной идентичности в Индонезии после освобождения от колониальной зависимости: «… стадия формирования национализма состояла, по существу, в конфронтации густой смеси культурных, расовых, территориальных и языковых категорий самоидентификации и социальной лояльности, созданных столетиями нерегулируемого исторического процесса, с простой, отвлеченной, умышленно созданной и почти до боли осознанной концепцией политической этничности – собственно «национальности» в современном смысле. Образам, в которых, как в песчинках, так тесно спрессовываются в традиционном обществе представления людей о том, кем они являются, а кем нет, был брошен вызов со стороны более общих, более туманных, но не менее насыщенных концепций коллективной идентичности, основанных на смутном чувстве общей судьбы…»¹⁰⁹.

В данном случае складывается чрезвычайно похожая картина, с той лишь разницей, что концепция политической этничности не могла быть заимствована извне англичанами XVII века. Одна из групп идентифицирует себя как членов небольшой социальной группы, связанной с аристократическим положением, определенной культурой и мифологией, оправдывающей подобную замкнутость. За пределами этого мира практически ничего не существует, его границы ясно очерчены, его самоопределение позитивно – точно описывается образ «своего», а «чужих» просто не существует. Третья группа идентифицирует себя через конфессиональную принадлежность. Ее границы также очерчены четко, хотя и определены скорее негативно – прежде всего, рисуется образ «чужого». Впрочем, образ «чужого» достаточно широк, чтобы вместить подавляющее большинство представителей окружающего мира и сформировать маленький компактный конфессиональный мирок «своих». Однако подобная маркировка в рамках интерсубъектной логики как раз именно такое описание позволяет обратиться к собственной идентичности, а не ставить себя в ряд иных субъектов. Таким образом, именно путь определения себя через отрицание позволяет подчеркнуть и распространить собственную уникальность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.