Глава 6. САМОЕ СТРАННОЕ ДЕЛО МВД

Глава 6. САМОЕ СТРАННОЕ ДЕЛО МВД

По ходу работы Николай Добрюха делает одно очень точное замечание. «Медики знали: скажи они, что вождя отравили, а они все эти дни лечили инсульт и гипертонию, Берия арестует их тут же. А уж под пытками они сами наговорят что угодно. Так организованное как раз в эти дни (не важно кем!) "дело врачей" сыграло зловещую роль в убийстве Сталина».

Ну почему же «не важно кем», дорогой коллега? Если «дело врачей» имеет отношение к смерти вождя, то это как раз невероятно важно: кто и зачем его организовал? Тем более что никакого логического основания (кроме паранойи и патологического антисемитизма Сталина) оно не имеет до сих пор.

Начнем с конца

Берия, едва придя после смерти Сталина в МВД, в первую очередь разгромил «дело врачей». Уже 13 марта он назначил проверку самых громких дел МГБ. «Дело врачей» было прекращено первым. 3 апреля ЦК принял следующее постановление.

Документ 6.1.

Из постановления Президиума ЦК КПСС по «делу о врачах-вредителях».

«1. Принять предложение Министерства внутренних дел СССР:

а) о полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях», в количестве 37 человек;

б) о привлечении к уголовной ответственности работников б[ывшего] МГБ СССР, особо изощрявшихся в фабрикации этого провокационного дела и в грубейших извращениях советских законов.

2. Утвердить прилагаемый текст сообщения для опубликования в центральной печати.

3. Предложить б[ывшему] Министру государственной безопасности СССР т. Игнатьеву С. Д. представить в Президиум ЦК КПСС объяснение о допущенных Министерством государственной безопасности грубейших извращениях советских законов и фальсификации следственных материалов.

4. Принять к сведению сообщение тов. Л. П. Берия о том, что Министерством внутренних дел СССР проводятся меры, исключающие возможность повторения впредь подобных извращений в работе органов МВД.

5. Отменить Указ Президиума Верховного Совета СССР от 20 января 1953 г. о награждении орденом Ленина Тимашук Л. Ф. как неправильный, в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами.

6. Внести на утверждение Пленума ЦК КПСС следующее предложение Президиума ЦК КПСС:

"Ввиду допущения т. Игнатьевым С. Д. серьезных ошибок в руководстве быв. Министерством государственной безопасности СССР признать невозможным оставление его на посту секретаря ЦК КПСС".

7. Настоящее постановление вместе с письмом тов. Берия Л. П. и постановлением специальной следственной комиссии МВД СССР разослать всем членам ЦК КПСС, первым секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов КПСС».

Через два дня Игнатьева сняли с поста секретаря ЦК Формально это снятие должно было состояться на пленуме который был назначен на конец месяца. Однако пленума ждать не стали, изгнание бывшего министра утвердили телефонным опросом всех членов ЦК, обзвонив более ста человек. А на пленуме Игнатьева вывели из состава самого ЦК и поручили комиссии партийного контроля решить вопрос о его партийной ответственности. Уже по стремительности оргвыводов можно представить, как был разъярен Берия!

Его сын Серго на следствии вспоминал замечательный разговор с отцом, относящийся к тому времени:

Цитата 8.1. «После появления в газете "Правда" передовой статьи о серьезных недостатках в органах Министерства государственной безопасности в связи с делом врачей, я обратился к отцу с вопросом: "Почему охаивают работу Игнатьева, ведь он секретарь ЦК КПСС?"…Берия Л. П. на мой вопрос ответил раздраженно, презрительно по адресу т. Игнатьева: "Какой он секретарь ЦК, он… (нецензурное слово) собачье".»

«Сообщение для опубликования в печати», о котором говорится в постановлении, было скупой и официальной информацией МВД о прекращении дела. Но вместе с ним появилась еще и та самая знаменитая передовая под характерным названием: «Советская социалистическая законность неприкосновенна», где открытым текстом было сказано о фальсификации дел в МГБ и применении недозволенных следственных методов. А судя по стилю, которым написана статья, похоже, что она - по крайней мере, ее содержательная часть - принадлежит перу самого Берии.

Документ 6.2.

Из передовой статьи «Советская социалистическая законность неприкосновенна».

«Правда». 6 марта 1953 г.

«В нашей печати опубликовано сообщение Министерства внутренних дел СССР о результатах тщательной проверки всех материалов по делу группы врачей, обвинявшихся во вредительстве, шпионаже, и террористических действиях в отношении активных деятелей Советского государства.

В результате проверки установлено, что привлеченные по этому делу профессора и врачи были арестованы бывшим Министерством государственной безопасности СССР неправильно, без каких-либо законных оснований. Как говорится в сообщении Министерства внутренних дел, проверка показала, что выдвинутые против этих лиц обвинения являются ложными, а документальные данные, на которые опирались работники следствия, несостоятельными. Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия…»

Позднее, на июльском Пленуме ЦК, эту публикацию также поставят Берии в вину - зачем, мол, выносил сор из избы. Однако вопросами печати все еще ведал ЦК КПСС, и без соответствующего партийного решения этот материал не мог бы появиться. Стало быть, партия не возражала…

4 апреля Берия подписал беспрецедентный приказ «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия» (приведен в Приложении). Подписывал министр, а готовил приказ Богдан Кобулов, первый заместитель - ему принадлежит основная доля работы по этим делам. (Тот самый Кобулов, которого потом, в порядке особого цинизма, ославили главным костоломом в бериевской команде.) Ему не привыкать - в 1938 году именно он возглавил Следственное управление НКВД, созданное специально для разгребания ежовских «авгиевых конюшен». Тогда творившемуся в органах беспределу не дали публичной оценки, спустили на тормозах - теперь приходилось расплачиваться за все сразу.

Так закончилось одно из самых нелепых, странных и абсурдных дел послевоенного МГБ.

Как все начиналось

Считается, что началось «дело врачей» за четыре года до описываемых событий, в августе 1948 года, когда тяжело больной Жданов доживал последние дня в санатории на Валдае.

Когда после 26 июня хрущевские пиарщики начали разветвленную кампанию дезинформации, среди запущенных ими версий была и следующая: Сталин назначил Жданова, секретаря ЦК и начальника Управления по пропаганде и агитации, своим преемником. На самом деле это, конечно, легенда - состояние здоровья Жданова не позволяло строить по отношению к нему далеко идущих планов. Когда в начале июля он потерял сознание в машине, направляясь на заседание Политбюро, его отправили на Валдай, в правительственный санаторий.

Известно, что 23 июля Жданов перенес сердечный приступ. К середине августа врачи решили, что больной достаточно окреп, и позволили ему вставать с постели, гулять по парку, даже ходить в кино. Последняя кардиограмма была сделана 7 августа, потом врач-кардиолог Карпай ушла в отпуск. 28 августа к больному приехали начальник Лечсанупра Егоров, профессора Виноградов и Василенко. (Зачем - не совсем понятно, в истории болезни никаких экстраординарных событий не отмечено.) С собой они взяли доктора-кардиолога Тимашук, которая сняла ЭКГ и, расшифровав ее, пришла к выводу, что Жданов недавно перенес инфаркт.

То, что случилось потом, подробно описано самой Лидией Тимашук в письме, которое она 28 августа направила начальнику Управления охраны МТБ генералу Власику.

Документ 6.3.

« 28/VIII-с/г. я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову А. А. для снятия ЭКГ. В этот же день вместе с пр. Егоровым, акад. Виноградовым и пр. Василенко я вылетела из Москвы на самолете к месту назначения. Около 12 ч. дня сделала А. А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки», о чем тут же поставила в известность консультанта.

Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А. А. нет, а имеется «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать «осторожно» так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.

29/VIII у А. А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VIII в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VIII, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова А. М.

Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А. А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу.

Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней «инфаркт миокарда», остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А. А.».

По-человечески совершенно понятно, что произошло в санатории на Валдае. С одной стороны, узнав о предполагаемом инфаркте, медики должны были бы перестраховаться, резко ужесточить больному режим и пр. Но с другой стороны, заключение Тимашук ставило под сомнение профессиональную квалификацию лечащего врача Жданова Майорова, который являлся ответственным за «провороненный» инфаркт, а поскольку его порекомендовал Егоров, то свою долю вины нес и начальник Лечсанупра. Кроме того, мы не знаем, какие между ними были личные отношения, сколько спирта они выпили вместе. Егорову, чем решать проблему, проще было ее ликвидировать, заставив Тимашук переписать заключение. Он так и поступил. Девять из десяти, что доктор согласилась бы это сделать - и чтобы не ссориться с начальством, и из чувства корпоративной солидарности.

Однако Егорову достался десятый шанс. Тимашук заупрямилась и переделывать заключение отказалась. Начальник Лечсанупра разозлился. Человек он был грубый и заносчивый, и можно представить, как он вел себя по отношению к какой-то там докторишке, осмелившейся ему перечить, каким тоном и в каких выражениях требовал привести выбивавшееся из строя заключение к общему знаменателю. Надо полагать, такое делалось не в первый и не в десятый раз. Высокое медицинское начальство не рисковало практически ничем. Если бы что-то со Ждановым и случилось, переделавшая заключение кардиолог оказалась бы повязанной с ними общей халатностью.

Сразу после этой «беседы» Лидия Тимашук и написала свое письмо «туда, на знаю куда» - ибо поначалу доктор хотела адресовать его в ЦК. Однако начальник охраны Жданова майор Белов порекомендовал ей обратиться в МГБ, к начальнику Главного управления охраны генералу Власику. Почему - понятно: в этом случае майор мог гарантировать, что меры будут приняты немедленно. И перед тем, как произносить слова осуждения, давайте задумаемся вот о чем. Все мы - потенциальные пациенты, и если вы, уважаемый читатель, находитесь в больничной палате, хотелось бы вам, чтобы рядом оказалась такая вот доктор Тимашук, или вы предпочтете врачей, заметающих мусор под ковер? То-то же…

Есть в этом письме и еще один нюанс. Тимашук называет высокопоставленного пациента не «товарищ Жданов», как следовало бы, а по имени-отчеству (точнее, как было тогда принято, «А. А.»), что говорит о хорошем с ним знакомстве. И в самом деле, доктор была прикреплена к Жданову еще в 1941 году и знала, как выглядит его нормальная кардиограмма. Долгим знакомством может отчасти объясняться и ее настойчивость в борьбе за жизнь Жданова. Тем более что он был, по многим воспоминаниям, хорошим, вызывающим искреннюю симпатию человеком.

Вернувшись в Москву, 31 августа Егоров собрал консилиум. Специалисты-кардиологи - профессора Незлин и Этингер, академик Зеленин - подтвердили, что инфаркта у пациента нет. По мрачной иронии судьбы, консилиум завершился сообщением о смерти Жданова. Для всех медиков, причастных к его лечению, ситуация была чревата серьезными неприятностями.

Первой и единственной странностью этого дела является вскрытие, которое проводилось почему-то прямо на Валдае, в ванной комнате санатория - хотя ехать оттуда до Москвы чуть более двух часов на машине и еще меньше на самолете. Однако проводили столь странное вскрытие с согласия Сталина - едва получив известие о смерти, Егоров позвонил вождю. С самим Сталиным он, похоже, не разговаривал, беседовал с его секретарем Поскребышевым, от которого и получил разрешение произвести вскрытие на Валдае. Затем начальник Лечсанупра вместе с патологоанатомом Федоровым вылетел в санаторий. Поэтому считается, что вождь не был заинтересован в установлении причин смерти Жданова. Впрочем, поведение Сталина может иметь и другие объяснения…

А скандал с жалобой доктора Тимашук только набирал обороты. О дальнейших событиях рассказывает она сама в одном из последующих своих писем:

Док умент 6.5.

« 4/IX-1948 г. начальник ЛечСанупра Кремля проф. Егоров П. И. вызвал меня к себе в кабинет и в присутствии глав, врача больницы В. Я. Брайцева заявил: "Что я Вам сделал плохого? На каком основании Вы пишете на меня документы. Я коммунист, и мне доверяют партия и правительство и министр здравоохранения, а потому Ваш документ мне возвратили. Это потому, что мне верят, а вот Вы, какая-то Тимашук, не верите мне и всем высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы. Мы с Вами работать не можем, Вы не наш человек! Вы опасны не только для лечащих врачей и консультантов, но и для больного, в семье которого произвели переполох. Сделайте из всего сказанного оргвыводы. Я Вас отпускаю домой, идите и подумайте!"»

По воспоминаниям Тимашук, Егоров был разгневан беспредельно, бегал по кабинету и стучал кулаками, кричал, что жалобу ему передали, потому что верят ему, «а не какой-то Тимашук». По-человечески его понять можно: и так-то положение неприятное, а тут, оказывается, эта мадам еще и в МГБ написала. Кстати, то, что он спустя четыре года оказался в подвалах Лубянки, во многом было следствием хамского обращения с подчиненными. Если бы Егоров вежливо разговаривал с доктором Тимашук еще на Валдае и дал себе труд урегулировать конфликт сразу, он избежал бы многих неприятностей. Читайте Дейла Карнеги, господа!

Через день, 6 сентября, состоялось чрезвычайно представительное совещание в Лечсанупре, на котором признали правильность назначенного лечения. Патологоанатом доктор Федоров озвучил на нем результаты вскрытия (привожу по книге Брента и Наумова).

Документ 6.4.

«Гипертония. Обширный атеросклероз. Атеросклероз аорты и коронарных сосудов с первичным повреждением левой ветви и ее ответвлений. Стенокардия. Кардиосклероз… Прогрессивное нарушение коронарной циркуляции с первичным повреждением внешней стенки левого желудочка и разрыв перегородки… Гипертония и расширение сердца, в основном на левой стороне. Инфаркт митрального клапана… и т. д.» В результате он сделал вывод:

«Смерть товарища Жданова наступила от паралича необратимо изменившегося сердца, который явился следствием острого атеросклероза коронарных сосудов в сочетании с общим атеросклерозом. В результате сердечного приступа развилась острая эмфизема. Инфаркта не было».

Тимашук перевели подальше от «светил», во второразрядную клинику. Она, правда, не успокоилась - но это уже совсем другая история…

Комментарий Юрия Томсинского:

- Необходимо отметить, что в то время специалистов по чтению ЭКГ (функциональных диагностов) вообще было немного. Сам метод электрокардиографии стал внедряться в широкую клиническую практику достаточно недавно, примерно с середины 30-х годов. А учитывая то, что в Советский Союз все это приходило позже, у нас такие специалисты вообще были единичны и в цене.

- …И медики старого поколения не доверяли новому методу?

- Не все так просто. Электрокардиография редко дает однозначные результаты. По оценке самой электрокардиограммы написаны целые тома руководств, и примерно столько же написано о методах оценки соотношения электрокардиографических и клинических показателей.

- То есть ситуация была не настолько однозначна, как кажется неспециалисту. Существовало ли пространство для спора?

- Безусловно. Предполагаю, что в данном случае речь могли идти о так называемом «немом» инфаркте миокарда, то есть без картины приступа стенокардии. А учитывая, что у Жданова были эти приступы, да еще и в сочетании с нарушением ритма (как иначе расценить слова «сердечный припадок»?), однозначное исключение вялотекущего инфаркта миокарда никак невозможно. Чтобы судить точно, надо собрать клиническую картину и на нее «наложить» ЭКГ

- А если клиническая картина и ЭКГ противоречат друг другу? Может такое быть? И как в этих случаях поступают врачи?

- Следует говорить не о противоречии, а о несоответствии. Ведь речь идет не о здоровом человеке, у которого ЭКГ пишет черт знает что (при некоторых экзотических заболеваниях и при некоторых особых состояниях организма это бывает). В данном случае об этом речь не идет - просто клиническая картина не подтверждает данные ЭКГ. Если такое происходит в обычной больнице, то собирается консилиум и решает, как поступить.

- Тогда почему Егоров вынуждал Тимашук переписать заключение?

- Насколько я могу понять из литературы, речь шла не об остром инфаркте, а о его развитии, то есть он случился не сегодня. Возникал естественный вопрос: «А куда вы, братцы-кролики, раньше смотрели?» Поэтому Егоров и решил спрятать концы…

- А когда понял, что не получится, стал действовать так, как положено - созвал консилиум, который подтвердил его правоту. Но ведь в заключении патологоанатома написано: «Прогрессивное нарушение коронарной циркуляции с первичным повреждением внешней стенки левого желудочка и разрыв перегородки…» Разве это не означает, как писала Тимашук, «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки»?

- Означает.

- Почему же консилиум признал, что Егоров был прав? Они что, не умели читать кардиограмму?

- Читать кардиограмму они умели. А почему приняли такое решение, не знаю.

- Как вы полагаете, если бы не эта история, сколько Жданову оставалось бы жить?

- Один Бог знает. Он мог умереть в любой момент.

- А был какой-то смысл в том, чтобы проводить вскрытие не в патологоанатомическом отделении, а прямо на месте?

- Для лечсанупровского начальства - никакого. Разве что наоборот - кто-то другой, кто хотел знать истинное положение вещей, решил не дать им времени подготовиться.

- Как вы считаете, следует ли здесь говорить о преступной халатности или о медицинской ошибке?

- Думаю, и о том, и о другом.

- Тогда надо признать, что наиболее верно оценивала ситуацию доктор Тимашук. Потому она и стала бить тревогу, при этом пойдя самым прямым путем - через МГБ, и была в этом права!

- Пожалуй, да…

В общем и целом все происшедшее типично для медицинских будней. Как выглядят эти будни, описано многократно - например, в книге известного русского писателя Вересаева «Записки врача». Очень, надо сказать, поучительное чтение - особенно по части врачебных ошибок и той цены, которую человечество платит за развитие медицины. (Сталин, кстати, наверняка читал эту книгу.) Если за подобные истории сажать врачей, то лечить будет некому. И судя по дальнейшим событиям, в Политбюро это прекрасно понимали. Более того, профессор Виноградов до самого своего ареста оставался личным врачом Сталина.

Путь «рокового письма»

Итак, 29 августа письмо Лидии Тимашук ушло «наверх». Всплывет оно лишь через четыре года. Чтобы понять, как дальше развивались события, надо хотя бы попытаться проследить его «подводный» путь.

О дальнейшем прохождении письма по инстанциям существуют разные версии. Одна из них берет начало все в том же «деле врачей». (Чтобы не ссылаться постоянно: вся следственная информация по этому делу и «делу Рюмина» приводится по книге Джонатана Трента и Владимира Наумова «Последнее дело Сталина».)

16 декабря 1952 года был арестован бывший начальник Главного управления охраны, многолетний телохранитель Сталина генерал Власик, снятый незадолго до того со своего поста по обвинению в финансовых злоупотреблениях. Одним из возводимых на него обвинений было: он-де, получив письмо Тимашук, не передал его дальше, «скрыл от ЦК», не проверил, не придал значения и т. п.

Власик на допросах в 1952 году говорил разные веши. И то, что не проверял письмо Тимашук, потому что не получил соответствующих директив, - сомневаться в этом его заявлении нет оснований. С какой стати управлению охраны заниматься подобными проверками? И то, что проверка была, но его удовлетворили результаты вскрытия и обсуждения в Лечсанупре - а почему они должны были его не удовлетворить? Что понимают чекисты в сугубо медицинских вопросах? Не подозревать же всех врачей Лечсанупра вкупе с известнейшими кардиологами города Москвы в том, что они находятся в злодейском заговоре с целью убийства товарища Жданова! МГБ того времени отнюдь не страдало паранойей, это уже потом приписали…

Впрочем, полутора годами ранее, на оперативном совещании 30 июля 1951 года, Власик утверждал, что письмо еще в 1948 году было доведено до сведения ЦК (в данном случае имеется в виду Политбюро, которое тоже выступало от имени ЦК). В конце 1952 года об этом совещании не вспомнили и объяснений генерала не услышали. Неудивительно - Власика попросту топили, и следствию годился любой абсурд, лишь бы оставить самого верного из телохранителей Сталина в тюрьме.

На самом деле траекторию письма можно просчитать совершенно точно. Оно было получено Власиком, прочитано им и, учитывая чрезвычайную важность вопроса, тут же передано непосредственному руководству - министру госбезопасности Абакумову. Абакумов также не имел права решать этот вопрос самостоятельно. Поскольку дело затрагивало одного из первых людей в стране, он обязан был довести его до сведения Сталина, причем немедленно.

Прикинем по времени. Тимашук написала письмо 29 августа после обеда, в Москву его отправили вечером - хоть и на самолете, но не меньше двух-трех часов на доставку должно было уйти. Ночью его читали сначала Власик, потом Абакумов, и самое позднее утром следующего дня письмо должно было уже лежать на столе у Сталина. Любой иной путь был чреват 58-й статьей УК в крайне неприятных ее подпунктах. А вот что с этим историческим документом было дальше?

Согласно самой официальной из всех версий, Сталин получил сию бумагу, однако мероприятий по ней проводить не стал, а попросту сдал в архив. По этому поводу есть и документ - спецсообщение Абакумова.

Документ 6.6.

«Совершенно секретно. Товарищу СТАЛИНУ И. В.

При этом представляю Вам заявление заведующей кабинетом электрокардиографии кремлевской больницы - врача ТИМАШУК Л. Ф. в отношении здоровья товарища Жданова А. А.

Как видно из заявления ТИМАШУК, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля ЕГОРОВ и академик ВИНОГРАДОВ предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда.

Приложение: - Заявление т. ТИМАШУК и электрокардиография товарища Жданова. В. Абакумов. 30 августа 1948 года».

Дата стоит внизу, под ней - подпись Сталина, свидетельствующая о том, что он получил документ. Еще ниже - большими буквами написана резолюция: «Д. В архив. Ст.»

И сразу же любимый вопрос - о подлинности данной бумаги. На первый взгляд она производит хорошее впечатление (по сравнению с обычным уровнем хрущевских фальшивок). На второй - менее хорошее. Абакумов имел обыкновение выражать свои мысли чрезвычайно четко, языком военного рапорта. Возьмем, для примера, спецсообщение Сталину от 21 марта 1946 года, которое легло в основание знаменитого «дела авиапрома».

Документ 6.6.

«При этом представляю рапорт сотрудника главного управления «СМЕРШ» подполковника Елисеева.

Тов. Елисеев доложил, что, будучи по делам службы в центральном аппарате Военно-Воздушных Сил, он встретил начальника Главного Управления Заказов ВВС генерал-лейтенанта инженерно-авиационной службы СЕЛЕЗНЕВА, который рассказал, что ему придется нести серьезную ответственность перед правительством за приемку недоброкачественных самолетов от авиационной промышленности» и т. д.

Таким образом, если бы это спецсообщение писал действительно Абакумов, он начал бы примерно так: «Тов. Тимашук сообщает, что 29 августа она была вызвана…» и т. д., а не с той невнятицы, с которой начата эта сопроводиловка.

Второе сомнение - более серьезное. Оно касается слова «товарищ». В документе использовано два варианта его написания - полностью по отношению к Жданову и сокращенно: «т.», когда речь заходит о Тимашук. Слово это разные люди сокращали по-разному. Абакумов употреблял сокращение «тов.» и применял только его, о ком бы ни шла речь. Ну, а прогибы спинного хребта (я имею в виду разные варианты написания для высокого начальства и для простых людей) ему и вовсе были не свойственны - Абакумов не прогибался не то что перед Ждановым, но и перед Сталиным. (А вот Серов, между прочим, писал как раз «т.» и мысли свои выражал с большим трудом.)

Есть еще и третье сомнение. Абакумов, как и любой другой начальник того времени, либо писал от руки, либо диктовал документы и потом отдавал их на машинку. Поэтому в ГБ бытовала такая практика: если шла речь о разведчиках, дипломатах, высокопоставленных людях и пр., то в тексте ставился пробел, который автор сообщения потом заполнял от руки. Здесь этого нет.

Так что приходится признать, что доверия данной бумаге мало.

И второй любимый вопрос: зачем было ее сочинять? Ради резолюции «В архив»? Может быть, и ради нее, родимой…

Гипотеза 1. Когда лепили антисталинскую версию «дела врачей», было очень удобно вытащить данную бумажку, как кролика из шляпы, и приготовить из него вот какое рагу: Сталин сначала не придал значения этой истории, а когда понадобилось начать кампанию против евреев и интеллигенции, вспомнил про нее, приказал найти письмо Тимашук и пустил его в ход. Потому-то и сделали хрущевские фальсификаторы эту сопроводиловку, а вот стиль до конца подделать не смогли… или не захотели - у КАГЭБЭШ-ников ведь тоже могло быть свое мнение о происходящем. (Конец гипотезы.)

Впрочем, тут есть место и для второй причины. Давайте задумаемся не о том, что в данной бумаге есть, а о том, чего в ней нет. А нет в ней первичной резолюции Сталина. То есть он мог, конечно, написать и «в архив» - но когда? 30 августа? Или, скажем, 15 сентября, после того как письмо пройдет все необходимые проверки?

Гипотеза 2. Вторая причина подделки сопроводиловки -скрыть подлинную реакцию Сталина на эту историю. Что должен был сделать вождь, получив письмо? Тут и к бабке не ходи - вернуть его Абакумову, чтобы МГБ как следует все проверило. В принципе, для хрущевских фальсификаторов истории этот вариант был бы удобен - коварный Сталин, точно зная из материалов проверки, что «дело врачей» - туфта, тем не менее, стал раскручивать его в каких-то своих злодейских целях. Но есть в данной версии и неприятный для хрущевцев момент: что произошло с письмом после того, как оно побывало у Сталина? К этому вопросу мы еще вернемся, а пока

Гипотеза 3. Никакой сопроводиловки вообще не существовало. Абакумов, учитывая чрезвычайную важность вопроса, - ведь речь шла о возможном покушении на жизнь одного из первых лиц государства (министр ГБ не обязан был разбираться в тонких медицинских вопросах, но что такое «инфаркт» - знал наверняка), попросил Сталина принять его. В этом случае писать спецсообщение не было нужды - он доложил обо всем устно.

Итак, десять из десяти, Абакумов получил от Сталина задание как следует проверить сигнал. Вернувшись к себе (или получив ответ), он вызвал куратора Лечсанупра и, для консультации, какого-нибудь надежного и доверенного врача. А еще вероятнее, сам Сталин, прочитав письмо, снял трубку и приказал соединить его с каким-либо известным кардиологом (а может быть, для надежности, и не с одним). Врач сказал примерно то же самое, что объяснял нам несколькими страницами ранее Юрий Томсинский.

Гипотеза. Кроме того, Сталин должен был (это простая логика, господа, так ведут себя в подобной ситуации все родственники и друзья пациентов) позаботиться об «альтернативном» обследовании больного. Тем более что к тому времени майор Белов успел рассказать об истории с «инфарктом» жене Жданова. Какова ее самая естественная реакция? Ну, то, что она поставила на уши весь санаторий - известно, а кроме? Естественно, позвонить Сталину. Мог узнать о врачебных разногласиях и сам больной. Как он должен был поступить? Учитывая характер Жданова, принялся всех успокаивать, тем более что после последнего приступа ему все равно был предписан строгий постельный режим. (Конец гипотезы.)

Как бы то ни было, на «смену караула» у постели больного уже не оставалось времени - 31 августа Жданов умер. Дальше следовало подождать результатов вскрытия. Если в качестве причины смерти указан инфаркт, значит, этим делом надлежит заниматься МГБ, и пусть Абакумов разбирается, что это - ошибка, халатность или злой умысел. Если инфаркта нет, стало быть, это сугубо медицинский скандал, и дело можно списывать в архив. Кстати, вспомним гипотезу Томсинского о том, что вскрытие на Валдае могло производиться по настоянию кого-то, кто хотел знать правду и не дать врачам времени подготовиться, чтобы ее скрыть. В таком случае, Егоров должен был получить от Поскребышева не разрешение провести вскрытие на Валдае, а указание это сделать.

Гипотеза. В этом есть логика - не дать времени Егорову сговориться с патологоанатомом. Теоретически они могли бы побеседовать в самолете, но практически с ними летели еще секретарь ЦК Кузнецов и первый секретарь Ленинградского обкома Попков, а самолетик был наверняка небольшой и шумный. Кузнецов присутствовал и на вскрытии, и если даже глазами на стол не смотрел (ибо зрелище не для всех) - то уж ушами-то все слышал. Как мы помним, патологоанатом как раз и определил инфаркт, но потом, уже побеседовав с Егоровым, сумел запутать этот факт среди медицинского текста, так что на заседании 6 сентября он не прозвучал.

Знал ли все эти прискорбные обстоятельства Сталин? А то! Не такая это сложная материя, чтобы в ней не разобраться. Почему он не применил никаких оргвыводов к Егорову и компании? А какие оргвыводы к ним можно было применить? Поставить на Лечсанупр другого халтурщика? А толку? Оставалось лишь надеяться, что эта история хоть как-то пугнет кремлевских медиков, отчего в оном заведении станет немножко больше порядка. И тогда ему был прямой смысл передать в Лечсанупр письмо Тимашук - именно с этой целью. (Конец гипотезы).

Но все равно следовало провести негласную проверку по линии МГБ. Скорее всего, в этом причина временного разрыва в событиях. Жданов умер 31 августа, а Егоров получил письмо Тимашук лишь 4 сентября. В чем причина задержки? Выходных дней в этом промежутке не наблюдалось, дело было «горячее». Только в одном: письмо проходило проверку по линии МГБ, проверка не выявила ничего подозрительного, и дальше оно отправилось… куда, кстати? Каким путем оно попало в Лечсанупр?

1. Существует версия, что письмо передал Егорову Власик, с которым они были приятелями и регулярно пили на даче. Но, во-первых, передать ему жалобу он не мог, ибо при этом рисковал головой. Максимум, что мог - так это сказать: мол, был такой сигнал. Но тогда что же получается: начальник Лечсанупра, которому начальник управления охраны выдал совершенно секретную информацию, в присутствии третьего лица сообщает это автору жалобы? Он что -МГБ вообще не боится?

2. 7 февраля 1953 года Егоров на допросе показывал, что узнал об этом письме целых два раза. Сначала ему дал прочесть Белов, начальник охраны Жданова (интересно, с какой целою?). Второй раз его предупредил министр госбезопасности. «Вскоре, пока еще был жив Жданов, позвонил мне Абакумов и спросил, не знаю ли я что-то о заявлении Тимашук. Я сказал Абакумову, что читал его на Валдае. Потом Абакумов сообщил мне, что он послал это заявление главе советского правительства».

По сути, Егоров обвиняет как Белова, так и Абакумова в должностном преступлении. Это как если бы Мюллер позвонил Штирлицу и сказал: «Послушайте, штандартенфюрер, вы в курсе, что на чемодане русской радистки обнаружены отпечатки ваших пальцев? Ах, вам уже сказали? Так имейте в виду, я доложил об этом рейхсфюреру».

Поскольку в то время следствие валило на бывшего министра весь компромат, который только могло отыскать, а также усиленно пристегивало его к «делу врачей», эти показания Егорова неудивительны - но и верить им не стоит. Власик хотя бы пил водку с Егоровым, но Абакумов был человеком другого возраста и другого круга общения, так что его даже в этом не заподозришь…

Но если Егоров не знал о письме, почему же он созвал 31 августа консилиум? Скорее всего потому, что Тимашук так и не успокоилась. Ну, а против жены Жданова средства не имелось в принципе. Серьезная была женщина, говорят…

3. Есть еще один вариант: убедившись, что дело не содержит криминала, Сталин отправил жалобу Тимашук министру здравоохранения Смирнову - пусть сам разбирается со своими кадрами. В принципе, это нормальный бюрократический путь подобного документа.

4. Еще один вариант - письмо передали в Лечсанупр из МГБ, чтобы его обсудили и вернули с объяснениями.

5. И, наконец, последняя версия - его вообще не передавали. Вспомним: Егоров только кричал, что ему вернули жалобу - но не показывал ее Тимашук. Ему сообщили из МГБ, что был такой сигнал, и предложили дать по нему объяснения. Поэтому-то 6 сентября (5-го было воскресенье) он и собрал совещание в Лечсанупре, где Тимашук пришлось выдержать форменную битву. Совещание подтвердило правоту «светил медицины». Кстати, согласно материалам «дела врачей», на его стенограмме была пометка Власика, что она отослана Абакумову.

Зачем мы так подробно разбирались в этом мелком вопросе? А потому что с ним завязан другой вопрос, тоже мелкий, но являющийся одним из важнейших пунктов всего дела: в каком из архивов осело это письмо? В архиве Лечсанупра, МГБ или ЦК ВКП(б)?

Вспоминая об этой истории впоследствии, генерал Власик писал:

Цитата 6.1. «После смерти т. Жданова медсестра Кремлевской больницы Тимашук опротестовала диагноз врачей, лечивших Жданова, о чем было доложено на Политбюро начальником Санитарного управления Кремля профессором Егоровым П. И. Была создана авторитетная комиссия по этому вопросу из профессоров под председательством профессора Егорова П. И. После вскрытия тела т. Жданова комиссией было установлено, что лечение Жданова было правильным, а заявление медсестры Тимашук было ошибочно и совершенно безграмотно, о чем и было доложено на Политбюро».

Этим и закончилась история со смертью Жданова и письмом Тимашук.

Что еще любопытно, так это признание, сделанное Виноградовым уже бериевским следователям, которое раскопал все тот же дотошный г-н Наумов. Профессор, уже, по-видимому, знавший, что скоро будет освобожден, сообщает: «…Необходимо признать, что вскрытие А.А. Жданова, умершего 31 августа, обнаружило тот факт, что он недавно перенес инфаркт миокарда. Поэтому неприятие этого факта… было ошибкой с нашей стороны. Я должен категорически заявить, что у нас не было никакого коварного плана, когда мы ставили диагноз или проводили лечение».

Несмотря на эти слова, врачей освободили, поскольку бериевские люди умели отличать убийство от врачебной ошибки. Впрочем, признание Виноградова ничего не меняет. Мы можем совершенно точно сказать, что в 1948 году по факту смерти Жданова и письма Тимашук не было предпринято никаких действий. А то, что началось в 1952 году, - это уже совсем другая история.

Профессор Этингер и его тень

Дальнейшие изыскания осложняет то, что со «знаковыми» делами МГБ времен Игнатьева связано совершенно запредельное количество фальшивок. После июля 1951 года нельзя верить, в прямом смысле, ни одному свидетельству. Если подделки официальных документов, писем известных людей еще как-то можно отличить, то разделить, например, подлинные и фальшивые протоколы допросов, тексты жалоб и пр. практически невозможно.

Простая ситуация: все тот же доктор Егоров после смены власти в МГБ написал многостраничное письмо на имя Берии. Оно могло сохраниться в архиве от начала до конца, как было написано. А могло случиться и по-другому: где-нибудь осенью 1953 года доктора вызывают в ЦК к какому-нибудь известному товарищу или, что еще лучше, в МВД и просят переписать пару страниц. Вы думаете, он откажется - после прихода к власти Хрущева и всего, что этому приходу сопутствовало? Ага, конечно!

Другая простая ситуация: существует протокол очной ставки бывших работников МГБ Маклярского и Рюмина. Последний - человек, на которого пытались свалить все злоупотребления по «делу врачей». Первый - писатель (в прямом смысле - то есть книги писал). Сделаны протоколы бойко, информацию содержат убийственную. Один лишь вопрос - а присутствовал ли на этих очных ставках Рюмин? Могли ведь посадить того же Маклярского в кабинет, объяснить задачу - и вперед! Он сам чекист, протокол составить сумеет, фантазия развита профессионально…

Поэтому хроника дальнейших событий весьма и весьма условна. Как говорят в журналистике, «по некоторым данным»…

Итак, по некоторым данным, история с письмом Тимашук начала всплывать летом 1951 года, сразу же после отстранения и ареста министра госбезопасности Абакумова, когда началась тотальная проверка работы МГБ. Вроде бы в июле была организована специальная группа во главе с заместителем министра Питоврановым, которая занялась этим делом. А может быть, и не этим, а делом доктора Этингера, что больше похоже на правду. А может быть, и не делом доктора Этингера, а просто искали, из чего бы состряпать скандал погромче, чтобы как можно больше обвинений взвалить на бывшего министра.

63-летний кардиолог профессор Этингер был арестован в ноябре 1950 года за чрезвычайно простую и знакомую всем нам провинность - он был диссидентом и еврейским националистом. Второе само по себе преступлением не являлось, но после того, как Израиль сменил ориентацию с просоветской на проамериканскую, вело к определенному вниманию со стороны органов. Если националист был настроен патриотически (существовали и такие), дело подлежало парткому, где товарищу объясняли, что все нации равны, а в синагогу коммунисту ходить не подобает. Но почему-то большинство из них имело прозападные настроения. А уж для диссидента, как известно, и солнце на западе восходит…

Специалистов в СССР охраняли особо. И можно себе представить, что должен был болтать доктор Этингер и как себя вести, чтобы его, известнейшего кардиолога, арестовали! По воспоминаниям Питовранова, ему вроде бы принадлежала следующая фраза: «Тот, кто смог бы освободить страну от такого чудовища, как Сталин, стал бы героем». Но это маловероятно - «чудовищем» Сталин стал несколько позже, а доктор и вообще не был обижен ни вождем, ни режимом. Но что-то он говорил такое, что вывело из себя даже Сталина.

Весьма правдоподобные показания дал приемный сын Этингера Яков, студент истфака. Он говорил: «Мы критиковали все советское - культуру, науку, литературу, внутреннюю и внешнюю политику правительства, клеветнически называя Советский Союз "полицейским", "фашистским" государством. И мы обвиняли советское руководство в проведении агрессивной иностранной политики, которая могла бы развязать новую мировую войну». А Сталин, при том, что приветствовал конструктивную критику, к охаиванию «всего советского» в целом относился очень отрицательно. Он любил эту страну.

Обвинять следователей в фальсификации показаний не приходится - люди старше тридцати лет поверят в показания Якова сразу. По простой причине: мы это видели! Именно таким было в годы застоя настроение интеллигентской тусовки: не ругать Советский Союз в этой среде считалось дурным тоном.

Власть в России ругали всегда. Обычно она относилась к этому благодушно, но иногда, в минуту жизни трудную, к говорунам начинали применять меры. И осень 1950 года была именно таким временем. С конца 40-х годов разведка приносила Сталину американские планы атомного нападения на СССР. 25 июня 1950 года началась война в Корее, в октябре в нее вмешался Советский Союз. Ситуация из послевоенной все больше перетекала в предвоенную, а после того, как советские и американские летчики начали летать с разных сторон одной границы, любой пустяк мог вызвать войну. И МГБ, как ему и полагалось перед возможной схваткой, начало искать внутри страны предполагаемую «пятую колонну» потенциального противника.

Долго искать ее не приходилось. Настроение в интеллигентской среде было как раз подходящим - если бы статью 58-10 применяли во всей ее строгости, представителей этой социальной группы на свободе осталось бы крайне мало.

Еще в 1948 году Сталин говорил вещи, под которыми мы, нынешние, хлебнувшие «дружеских отношений с Западом», подписались бы обеими руками. Вот, например, воспоминания Константина Симонова (сценка веселая, жаль резать, так что привожу со многими купюрами, но со всеми приколами):

Цитата 6.2. «- А вот есть такая тема, которая очень важна… Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей… у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра… Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, - сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: - засранцами, - усмехнулся и снова стал серьезным…

Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет снимать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

- Почему мы хуже ? В чем дело ? В эту точку надо долбить много лет, десять лет эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает… а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у наших интеллигентов…»

Борьба борьбой, но трехсотлетний прогиб спины в три года не выправишь. Для этого понадобилось двадцать лет то фэйсом об тейбл, то мордой в навоз, чтобы начали проклевываться какие-то иные движения души.

Надо ли говорить, что в условиях военной угрозы вылизывание вероятного противника опасно для государства? И стоит ли удивляться, что в 1950 году, когда ситуация стала острой, этих товарищей посчитали потенциальной «пятой колонной» и начали брать - тем более что их болтовня была уголовно наказуемым деянием? Так что Этингер ни в коей мере не являлся безвинной жертвой, не надо нам этих песен. «Пятую колонну» в действии мы могли наблюдать во время «перестройки» - именно она обеспечила молчание народа, партии и всех общественных организаций в то время, как правящая верхушка разворовывала страну и сдавала ее Западу.

…А дальше доктору не повезло со следователем. Следствие вел подполковник Рюмин, который, узнав, что Этингер в свое время лечил бывшего первого секретаря московского обкома Щербакова, умершего в мае 1945 года, решил заработать орден.

Тут надо кое-что пояснить. Весной 1938 года на третьем «московском» процессе были приговорены к расстрелу двое высокопоставленных врачей - Плетнев и Левин, обвинявшиеся в том, что они «залечили» нескольких известных людей: Максима Горького, его сына, начальника ОГПУ Менжинского…

Как там на самом деле было - Бог весть, но история прогремела на всю страну. И неудивительно, что Рюмин решил сделать из доктора Этингера второго Плетнева - золотое яблочко прямо-таки просилось в руки.

За полтора месяца профессора допрашивали 37 раз. Бить его не били, но работали жестко: допросы длились по много часов, по некоторым данным, пожилого больного человека заставляли все это время стоять на ногах перед следователем. В итоге 2 марта 1951 года профессор Этингер умер -не выдержало сердце. Проверкой дела занялась прокуратура. 30 июля 1951 года, на том же оперативном совещании, было оглашено заключение прокурора, который заявлял, «что Этингер был виновен лишь в том, что был антисоветчиком и еврейским националистом» и обвинял Рюмина в его смерти, поскольку тот не принял во внимание предупреждение врача лефортовской тюрьмы о слабом здоровье подследственного. В этом же ответе говорилось: «нет никаких оснований для утверждений Рюмина, что Этингер был террористом».