IX

IX

Генерал Галлер не пришел. Победа была полная. Национальное собрание значительным большинством избрало Пилсудского президентом республики. Иностранные друзья радостно поздравляли «мятежного генерала». Пилсудский отклонил предложенный ему пост и без особой горячности благодарил иностранных друзей. По собственному его признанию, маршал испытывал тяжкую моральную усталость — довольно редкое последствие победоносного переворота. 18 брюмера далось ему нелегко: он тогда не был, как Наполеон, демократом в насмешку.

Фридрих II советовал сначала заботиться о военных успехах дела, а лишь потом о его моральном и юридическом оправдании: нанять философов и юристов никогда не поздно. Пилсудскому цинизм всегда был чужд. Он со всей искренностью искал оправдания пролитой крови несчастных кадетов. Возможно, что отсюда и пошел его нынешний душевный надлом. Формально диктатура установлена не была. По словам маршала Пилсудского, он хотел сделать «последнюю попытку править народом без кнута». Очень придирчивый критик, оценивая эти слова о последней попытке, мог бы, пожалуй, заметить, что не стоило пятьдесят лет так страстно проклинать «кнут проклятого царизма». Но и без придирчивости к словам, без чрезмерного политического формализма следовало осмыслить майский переворот, а с ним и всю жизнь Пилсудского.

По утверждению польских публицистов, сочувствующих перевороту, его причиной был финансовый кризис и коррупция. Валюта действительно падала. Но ведь и франк падал, а о марке и говорить нечего. Нам со стороны казалось, что воссозданное чудом государство с честью преодолевает всякие трудности своих первых лет. Военный переворот — очень неожиданное и ненадежное средство для поднятия валюты. «Коррупция»? Мы все у Иловайского в его учебнике истории читали о разных странах, в которых на смену государственному строю, отмеченному «падением нравов», приходил другой государственный строй, очевидно, нравы поднимавший. Французскую революцию тоже объясняли падением нравов. Что говорить, очень нехороши были нравы при последних Людовиках. Но при Директории они лучше не стали. Нравы улучшаются в пределах долгих десятилетий посредством воспитательной работы над молодыми поколениями. Пилсудский — бесспорно, честный человек, бессребреник, оставшийся бедняком на старости лет. Однако нам равно трудно поверить и тому, что все его предшественники были люди нечестные, и тому, что майский переворот искоренил в стране «коррупцию». Переворот был как переворот: группа, стремившаяся к власти, пришла на смену группе, не желавшей с властью расставаться. Победители были искуснее и счастливее своих предшественников. Экономическое положение Польши немного упрочилось, по крайней мере на некоторое время. Отношения с инородцами стали лучше. Однако политический смысл майского дела и особенно его связь с теми идеями, которым всю жизнь служил Пилсудский, остаются довольно неопределенными. Можно даже сомневаться в том, устойчивее ли теперь положение Польши, чем было до прихода к власти Пилсудского, и очень ли далеко молодое государство от самых тяжких событий.

В одной из своих речей маршал сказал: «Нужно создать нечто новое». Он мог бы с некоторым правом утверждать, что нечто новое им и создано. Юристов нынешний польский строй ставит, должно быть, в очень трудное положение. Все мы знаем, что во Франции парламентская республика, в Англии — конституционная монархия, в Италии — единоличная диктатура. Но какой государственный строй в Польше, этого не знает никто. Профессор Бартелеми в ученой работе наглядно доказывает разницу между польским строем и фашизмом. Разница совершенно несомненная. В Париже, международной эмигрантской столице, есть эмиграция итальянская, испанская, венгерская. Но о польской эмиграции мы не слышали. Если жив веселый жандармский полковник, рассказавший в 1901 году Пилсудскому анекдот о том, что «все зло от Гутенберга», он, быть может, порою философски улыбается при виде того, что делается в мире. Однако сказать, что в Польше нет никакой свободы слова, тоже нельзя. Жизнь в прекрасной польской столице не говорит о тиранической власти и об угнетенном населении. Все делается именем законных республиканских властей. Однако каждому мальчишке известно, что вся власть в государстве принадлежит «дедушке» (так называют маршала легионеры).

Пилсудский сам иногда об этом напоминает довольно определенно. «Мой выбор (для должности президента республики) остановился на особе Мосцицкого» (речь 2 июня 1926 года). «В случае серьезного кризиса я поставлю себя в распоряжение г. президента республики и смело приму решение» (интервью 30 июня 1928 года) и т.д. В Польше парламент имеет больше прав, чем, например, в Италии. Но Муссолини никогда не говорил с парламентом и о парламенте в таком тоне, в каком Пилсудский говорит с сеймом и о сейме. Из уважения к очень выдающемуся человеку и к высокой польской культуре надо обойти молчанием много фактов — от статьи «Дно глаза» до недавнего (август 1930 года) интервью Пилсудского, данного депутату Медзинскому, редактору «Газеты Польской». В связи со статьями маршала польские филологи производили разные юмористические изыскания. Однако для юмора эти статьи темы не давали. Разные рассуждения о том, что маршал ставит себе целью поднять своими речами и статьями уважение к подлинному парламентаризму и к настоящему народоправству, можно рассматривать только как шутку.

Какова настоящая цель Пилсудского, сказать не берусь. И в психологии его, и в его политике очень нелегко разобраться. Очень скоро после майского переворота он отправился с визитом в Несвижский замок князя Альбрехта Радзивилла, и там Радзивиллы, Потоцкие, Любомирские, Чарторийские чествовали его пышным банкетом. Эта манифестация наделала очень много шума. Заговорили о кандидатуре маршала на престол. Князь Януш Радзивилл в своей речи напомнил о старинном дворянском роде Пилсудских. Монархическая газета «Слово» на первой странице многозначительно поместила рядом два огромных портрета: слева — Станислав Август Понятовский (последний король Польши), справа — маршал Юзеф Пилсудский... За несколько месяцев до того «Работник» выдвигал его кандидатуру на должность главы «рабоче-крестьянского правительства»! Сложная вещь политика...

Теперь, в 1930 году, дело, по-видимому, так или иначе приближается к развязке. Какова будет эта развязка, мы не знаем. Вообще лучше не останавливаться долго на последнем периоде политической карьеры Пилсудского. Повторяю, свести без остатка его жизнь к каким бы то ни было принципам биографу будет весьма нелегко. Жизнь эта особенно наглядно показывает, как мало места занимают в современной политике принципы и как много места занимают в ней страсти.

Пилсудский как-то сказал французскому писателю Тьебо-Сиссону: «Моя политическая программа? У меня ее нет... Каждый из моих соотечественников ждет от меня дел прямо противоположных тем, которых требует его сосед. Как всех удовлетворить? Надо хитрить, лавировать, тщательно скрывать то, что думаешь. От меня ждут поворота вправо: я ухожу налево. Ждут уклона влево, я ухожу направо. Я нападаю на противника врасплох. Это не политическая, а военная игра».

Игра действительно военная. Но на войне противник дан заранее и цель ясна: надо разбить противника. В политике не так все ясно — прежде всего следует твердо себе выяснить: кто враги, кто друзья, что делать с врагами и что вообще делать? Но Пилсудский, человек очень умный, волевой и даровитый, просто перенес в политику довольно чуждые ей методы стратегии. Отказ от должности главы государства после удачного переворота и благополучного избрания на эту должность, манифестация в Несвижском замке тотчас вслед за внешним союзом с социалистами — все это проявления той же непонятной тактики: уклон влево, когда ждут уклона вправо, уклон вправо, когда ждут уклона влево. Ни в одном другом государственном деятеле душевное раздвоение не сказывается так сильно, как в нем. Резкая перемена взглядов — самое обычное дело в политике. Но в маршале Пилсудском живут одновременно самые разные, как будто несовместимые настроения. По-видимому, сейчас над всем у него преобладает ненависть к парламентаризму и воля к единоличной власти. Польский Гамлет убил своего друга Лаэрта, — не знаю, очень ли он по нем плачет.

По-настоящему же Пилсудский, я думаю, любил и любит только борьбу, в особенности ее вековую форму: войну. В своей книге «1920 год» он называет военное дело «божественным искусством, которое тысячелетиями отмечало вехи в истории человечества». Старый Мольтке когда-то сказал нечто в этом роде, и за это его пятьдесят лет упорно, со вкусом, грызла пацифистская литература. В настоящее время ни один государственный деятель, быть может, даже ни один военный в мире не решился бы сказать о «божественном искусстве войны» то, что сказал основатель польской социалистической партии.

Этот человек жил для Польши, для войны, для славы, — отвожу Польше первое место. Пилсудский сорвался со страниц исторических романов Сенкевича. Он — последний пан Володыевский, ныне вступивший в эпоху, когда Володыевским нечего делать. Если бы вспыхнула новая война, если бы началась коммунистическая революция, никто, вероятно, не мог бы заменить Польше Пилсудского. Но в Гладстоны и Линкольны он явно не годится. Существует довольно нелепая поговорка: «Кто сеет ветер, пожнет бурю». Она порою оправдывается, однако далеко не всегда. Пилсудский всю жизнь сеял бурю. Будущее темно, подождем — увидим. До сих пор успех почти всегда сопутствовал польскому маршалу. «Ничто не имеет такого успеха, как успех».