IV
IV
В истории двух последних десятилетий многое еще покрыто тайной. Но главное стало известным. Одни политические деятели опубликовали свои воспоминания. Другим посвящены подробные биографические труды. Не скажу, чтобы они были всегда интересны. Лихтенберг, один из остроумнейших писателей восемнадцатого века, уверял, что биографии сильных мира стоит читать лишь в том случае, если издание было сожжено рукою палача, — иначе, ясно, в нем нет ни одного слова правды. Это, конечно, шутка. Но надо по справедливости признать, что в XVIII веке перед сильными мира все же не разливались те потоки грубой лести, какие порою встречаются в биографиях героев современного, демократического и недемократического мира. Правда, и живут эти биографии не очень долго, как не вечны и некоторые их герои. Гейне говорил о Мейербере: «Он будет бессмертен всю свою жизнь и даже немного дольше, потому что он заплатит вперед». Теперь многое изменилось; если есть восторженные биографы у любого Рокфеллера, то есть они и у Свердлова, и у Камо...
Время очень понизило расценку руководителей германской политики недавнего времени. Из опубликованных в последние годы разных немецких мемуаров начинает понемногу выясняться история того акта, которым центральные державы «восстановили польское королевство». Кто только в пору войны не восхищался (хотя бы с ненавистью) работой германской государственной машины? Это был самый мощный военно-политический аппарат, когда-либо существовавший в истории. С совершенной, безошибочной точностью он исполнял все то, чего хотели управлявшие им люди. Однако из появившихся многочисленных мемуаров мы теперь видим, что люди эти сами не знали, чего именно они хотели.
Бисмарк говорил в 1883 году князю Гогенлоэ, что война между Россией и Германией неизбежно приведет к созданию независимой Польши. Пророчество канцлера тяготело над всеми его преемниками. Бетман-Гольвег в своих «Размышлениях о войне» прямо утверждает, что с немецкой точки зрения было невозможно хорошо разрешить польский вопрос: могло быть только более или менее плохое решение{9}.
В Вене виднейшие государственные деятели стояли за так называемый «австро-польский проект», т.е. за включение всей, или почти всей, Польши в состав габсбургской империи. К этому склонялся и сам император Франц Иосиф. В начале войны не возражало против такого решения и правительство Вильгельма II: в 1915 году германский посол Чиршкий передал даже соответственное письменное предложение барону Буриану. Вильгельм ставил, однако, и обязательное условие: он требовал, чтобы в будущем венском парламенте большинство было обеспечено немецким элементам населения. Это условие, по-видимому, озадачило Буриана, как он ко всему ни привык за долгие годы австро-венгерского парламентаризма. Барон Буриан указал послу, что обязательное условие трудновыполнимо: состав парламента все же, до некоторой степени, зависит и от избирателей.
Впрочем, германское правительство скоро изменило свой взгляд на польский вопрос. Об австро-польском проекте не хотел слышать и граф Тисса, в ту пору еще почти всемогущий в Вене. Тисса не желал превращения двуединой монархии в триединую. Он вдобавок недолюбливал поляков. Выступления Тиссы по польскому вопросу были довольно своеобразны. Граф Чернин в своих воспоминаниях рассказывает, что Тисса предлагал отдать всю Польшу Германии «в обмен на хозяйственные и финансовые комбинации»{10}. С другой стороны, по словам графа Андраши{11}, Тисса ровно ничего не имел и против того, чтобы Польша осталась за Россией.
Бетман-Гольвег колебался. Ему не очень хотелось восстанавливать Польшу. Но он боялся России. Колебания были профессией Бетмана-Гольвега. Порою оставляла желать лучшего и его осведомленность{12}. Сам император Вильгельм менял решения каждые две недели. После отпадения австро-польского проекта возникла мысль о том, чтобы сделать из Польши полусамостоятельное «государство-буфер». И наконец, было решено создать независимое польское государство.
В ту пору государственные вопросы решались военными людьми. Но и среди них существовали разные мнения. Через военных и вели агитацию — с большим искусством — польские политические деятели. Они уверяли германских и австрийских генералов, что стоит центральным державам восстановить Польшу, как сотни тысяч добровольцев хлынут в армию с разных концов Царства Польского. Им удалось убедить в этом фельдмаршала Безелера, германского генерал-губернатора Варшавы. Фельдмаршал доложил императору Вильгельму, что провозглашение независимой Польши может дать центральным державам восемьсот тысяч польских солдат{13}. Эта цифра произвела сильное впечатление в военных кругах, — войска были очень, очень нужны. Правда, в обман дались далеко не все генералы. Чрезвычайно недоверчиво отнеслись к плану и к цифрам Безелера и Фалькенгайн, и Гецендорф, и в особенности памятный нам по Брест-Литовску Макс Гофман, который в своих воспоминаниях чуть не с проклятиями говорит об этой «глупой, несчастной затее»{14}. Не слишком верили ей и некоторые штатские политики. Фалькенгайн, начальник генерального штаба, поставил вопрос ребром{15}: не надо нам ни независимой Польши, ни польской армии. Но звезда Фалькенгайна уже закатывалась. С переходом главной квартиры к Людендорфу дело совершенно изменилось. Как ни странно, Людендорф поверил! На восемьсот тысяч добровольцев он не надеялся, но, по его расчету, триста пятьдесят тысяч поляков должны были влиться в германскую армию вслед за провозглашением независимости Польши. Независимость Польши и была торжественно провозглашена 5 ноября 1916 года{16}. «Освободительный акт всемирного исторического значения» был совершен, преимущественно в целях набора солдат, знаменитым вождем германских националистов и реакционеров.