Кавказский мятеж

Кавказский мятеж

Затяжная конфликтная ситуация на Северном Кавказе в XVIII–XIX вв. связана со столкновением вызревшей русской государственности и проходящими стадию становления горскими сообществами. История, не терпящая пустоты, вынуждала Россию заполнить государственно неоформленное пространство и обеспечить политическое и экономическое смыкание с Закавказьем.

Экономической основой Кавказской войны стала гипертрофированная набеговая система, возмещающая внутреннюю нищету горских сообществ внешней экспансией и превратившаяся в своеобразный экономический уклад. Скудные плоды производительной деятельности горских сообществ породили «отхожий промысел», использовавший в качестве обоснования межплеменную рознь, а в качестве консолидирующей социальной технологии – примитивную «военную демократию».

Известно заявление горцев русскому генералу Румянцеву: «Набеги и грабеж – наши занятия, как ваши хлебопашество и торговля». Впрочем, набеги осуществлялись не только ради грабежа, но и ради охоты на людей, которых продавали в рабство или возвращали в обмен на выкуп.

В своем «Путешествии в Арзрум» Пушкин пишет о горцах: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство – простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками. Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено».

Один из современников Кавказской войны писал: «Пока чеченцы были бедны, пока народонаселение, разбросанное по редким хуторам на равнине, не составляло сплошных масс, они были покойны и не тревожны; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, мирные дотоле соседи превратились в неукротимых хищников… народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития».

Характерно, что сам Шамиль был ограблен своими же соратниками как в одном из своих первых военных походов, так и в последнем своем отступлении к месту последующего пленения. Шамиль впоследствии писал: «Я управлял народом скверным, разбойниками, которые тогда только сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов».

Портрет А. П. Ермолова (П. Захаров-Чеченец, 1843 г.)

Генерал Ермолов, став российским наместником, прекрасно понимал, что только военный контроль за северокавказскими территориями мог дать возможность свободно развивать взаимоотношения с Закавказьем, без которых Российская Империя к тому времени уже не могла себя мыслить. Именно этим обусловлены крутые меры Ермолова против набеговой системы. Но чисто военное решение проблемы набегов оказалось неэффективным.

Шамиль. 3-й Имам Дагестана и Чечни

Ермолов наказывал нищетой тех, кто стремился к обогащению за счет грабежа. Но практика карательных экспедиций результатов не давала. Поэтому жесткие меры все время сочетались с попытками умиротворения. Ермолов писал царю: «Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства к набегам и хищничествам, соединив во власти своей все, что к тому им способствовало». Чеченцы же считали, что русские ищут мира именно вследствие могущества горцев.

Военная администрация пыталась сбить волну набегов и консолидацию «вольных обществ» в армию «священной войны» путем принуждения к присяге русскому царю. Обычно эти присяги соблюдались лишь до тех пор, пока в аулах стояли русские войска. Коран освобождал от ответственности за обман «неверных».

Характерно, что в тот период официальная риторика соответствовала оценке социальной роли «героев» горских набегов. Горцы именовались в официальных донесениях «мерзавцами», а разорение бунтующих селений, замешанных в подготовке набегов, полагалось естественным и полезным.

Попав в трудное положение после побед русской армии в 1837 г. Шамиль поклялся на Коране, что прекращает борьбу и выдал в залог аманатов (заложников). Но Шамиль не только пренебрег своей клятвой, но и сумел представить дело так, что согласие русских вести с ним переговоры означало признание его в качестве «горного царя», признание его силы. Когда в 1839 г. Шамиля прочно обложили в крепости Ахульго, он попытался снова затеять переговоры, заверяя генерала Граббе в своем чистосердечном раскаянии и готовности усердно служить интересам российского императора. На этот раз Шамилю не поверили, и он лишь чудом спасся из крепости, взятой штурмом.

Оставление горцами аула (Худ. Петр Грузинский)

Во время Кавказской войны в своем стремлении «наказать» участников набегов из Дагестана и Чечни русская администрация в определенный период предпочитала скоротечные карательные экспедиции разработке долговременной стратегии. Жестокое уничтожение Шали отрядом генерала Грекова стало завершающим звеном цепи подобных событий, консолидирующих чеченское общество против России. Тактика «решительного удара» показала свою полную несостоятельность. Карательные меры вместо военно-политической стратегии оказались непригодными в ситуации пробуждения государствостроительного инстинкта. Апофеозом неэффективных действий стал поход 10-тысячного корпуса Воронцова с целью разрушения резиденции Шамиля – аула Дарго (1845). Северокавказский наместник получил княжеский титул, а корпус спас от полного разгрома только удивительный героизм русских солдат.

Портрет Михаила Семёновича Воронцова (Худ. Джордж Доу)

На первом этапе Кавказской войны горские общества, не имея еще единой политико-идеологической установки, беспрестанно враждовали между собой и были не в состоянии выставить против карательных экспедиций Ермолова мобилизованного единым мировоззрением войска. Мужественно воюя между собой, горцы буквально разбегались при виде русских отрядов. Зачастую чеченцы участвовали в преследовании русскими войсками разбойников, совершавших набеги, а часть чеченских тейпов до такой степени противилась принятию норм шариата, что уходила к русским целыми селениями.

Тем не менее, российские власти не смогли выдержать паузу и дать «свариться» внутренней конфликтности в Чечне и Дагестане. Об этом говорит тот факт, что военные поражения, наносимые мюридам, долгое время не играли роли в стратегической перспективе, не пресекали процесса перерастания набегов в крупномасштабную войну. Подготовленная мощной идеологической обработкой социальная среда горских сообществ быстро консолидировалась вокруг лидера. Так, полностью разгромленный под Ахульго Шамиль смог создать новую армию, перебравшись в Урус-Мартан, где и состоялась «передача технологии» от дагестанских общин чеченским тейпам.

Кавказская война показала, что набеги не могли прекратиться присягами, которые провинившиеся селения с охотой давали русским властям. С легкой руки горской родоплеменной знати, эти присяги так же просто нарушались, как и давались. Поэтому в 1848 г. военное командование на Кавказе приступило к установлению военно-экономической блокады. Блокада сопровождалась широкой практикой выдачи аманатов в качестве гарантов того, что выдавшее их общество не будет участвовать в набегах. Позднее систему аманатов применил и первый «герой священной войны» Кази-мулла, вынуждавший горские сообщества под угрозой уничтожения заложников к участию в движении мюридизма. Для сторонников Шамиля насильственное вовлечение в войну стало правилом.

До XVIII века у вайнахских племен не сложилось какой-либо доминирующей религии. Значительным влиянием пользовались христианство, ислам, язычество. Основу культовой жизни составляли древние обычаи. С развитием набеговой системы демократические принципы язычества и христианское осуждение жестокости стали мешать горцам. Поэтому особую популярность получил Коран, позволявший действовать по принципу «око за око, зуб за зуб», а также объявить газават.

До принятия ислама чеченцы считались миролюбивее своих соседей. С усилением роли ислама, с появлением духовного рабства, выразившегося в идеологии мюридизма (мюршид – учитель, мюрид – ученик), агрессивные идеологические установки в отношении сопредельных народов и племен стали доминировать.

Гази-Мухаммад (Кази-Мулла) (1-й имам Дагестана и Чечни)

Ислам в Чечне и в наше время воспринимался не в качестве глубокой духовной традиции, а в качестве источника агрессивной идеологии. Все, что составляло собственно веру, уходило на второй план. Главное в исламе виделось в том, чтобы воровство и грабеж назвать войной за веру. Воспринимались в большей степени установки ислама, связанные с дележом добычи, и значительно реже – связанные с судопроизводством, управлением, бытовыми правилами.

Низы кавказских общин принимали шариат и объявляли газават, поскольку постепенно осознавали материальные выгоды новой технологии разбоя. «Священная война» давала большую добычу, чем набеговая система. Кроме того, революционная замена окостеневшей ханско-бекской системы на имамско-наибскую давала возможность «выбиваться в люди».

Политика блокады, введенная Ермоловым, резко ускорила формирование тех идеологических установок, которые необходимы были протекавшим в «свободных обществах» Кавказа социальным процессам. Столкновение с Россией обосновывало новый образ жизни. Борьба за свободу совершать набеги быстро заменялась идеологической установкой войны за веру (в том числе и против единоплеменников). Коран стал обоснованием превосходства над «неверными».

В столкновении высших духовных установлений распространившегося на Северо-Восточном Кавказе тариката с земными злободневными установлениями шариата последний победил достаточно быстро. Впрочем и сам тарикат использовался подчас для распространения вируса агрессивности. Известный духовный авторитет Джемал-Сеид-эфенди, не пожелавший присоединиться к мюридам, писал: «Мой ученик Гамзат (имам Гамзат-бек – А. С.) разрушил мой дом, не оставив камня на камне. Ограбил всю библиотеку, состоявшую из 700 томов…, истребил все мои посевы и сады лишь на том основании, что он отстаивает шариат. Он обманывает простаков, приписывая мусульманам отшельничество, не являясь сам таковым».

Один из лидеров воинствующего исламизма периода Кавказской войны Магомет Ярагский писал: «Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, тот должен вооружиться во что бы то ни стало, бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует моему совету, того бог в будущей жизни с излишком вознаградит». Или: «Истребите русских, освободите мусульман, братьев наших. Если вы будете убиты в сражении, рай вам награда; если кто убьет русского, тому рай награда». Эта риторика знакома нам по современным сочинениям идеологов войны чеченцев против России.

Духовенство, почувствовав силу ислама в подогревании новых социальных процессов, быстро осваивало социально-религиозную демагогию. Фанатизм опирался на явно присутствовавший экономический интерес, который получал свое выражение в специально отобранных идеологических формулах ислама. Это общий признак Кавказской и Чеченской войн.

Поверхностное восприятие ислама не обязывало никакой духовной практикой, но наоборот – возбуждало страсти, мстительность и жестокость. Религия была лишь прикрытием, чтобы горский общинник превратился в зверя. В Чечне, не имевшей глубоких исламских традиций ни в современных условиях, ни два века назад, воспринимались в основном «прагматические» военные установки, а в остальном продолжало действовать адатное (обычное) право, включая кровную месть.

В своих воспоминаниях Шамиль, превратившийся из восточного тирана в историка, писал, что войны с европейцами многому научили приверженцев «священной войны». «Ознакомившись посредством горького опыта с действием усовершенствованного оружия, мусульмане поспешили припомнить правило Корана, воспрещающее войну против неверных в том случае, если они сильнее правоверных».

До той поры, пока урок не был преподан, утверждалась идеология мюридизма, в примитивной форме вычленившая из ислама бесхитростные формулы, которые легко усваивались доверчивым населением и давали возможность управлять им. Мюридизм в Кавказской и Чеченской войнах становился системой освобождения от личной ответственности, орденским уставом, основанным на слепой покорности. Объявляя газават во имя «свободы, равенства и независимости», мюриды надевали на себя ярмо духовного рабства, одурманиваясь иллюзией освобождения от векового рабства.

Квазигосударственные структуры администрации Шамиля (налоговая система, система наибств, административная иерархия с соответствующей символикой, совещательный Верховный совет) лишь обслуживала систему устрашения, ставшую главным механизмом строительства этой квазигосударственности. «Жреческий» аппарат был настроен на выискивание прегрешений и воспитание комплекса вины. Социальные низы, поднятые на войну с прежней знатью призывами к уравниловке, оказались придавленными идеологией покорности, самоуничижения и постоянного приготовления к вечности.

Шамиль выходил к народу в сопровождении палача с секирой, «ординарные» казни проводились прилюдно путем расстрела или закалывания. Прорусские настроения карались нещадно. Насаждалась атмосфера аскетизма – запрещена музыка, танцы, украшения в одежде, употребление вина и табака; преследовались легенды и сказания, напоминавшие о старинных обычаях. Вместо бежавшего преступника наказывались его родственники, товарищи, односельчане, в то время как Коран гласил «никто не отвечает за вину другого» (вспомним сталинское «сын за отца не отвечает»).

Мюридизм порождал еще большую жестокость даже по сравнению с нормами адатного права, не отличавшимися гуманизмом. Например, Гамзат-бек, завоевав Аварское ханство, истребил всех, кто имел прямое или косвенное отношение к престолонаследию. Потом он отправился в мечеть возблагодарить аллаха за помощь.

Поначалу подобная жестокость населением не была воспринята, Гамзат-бек попал в изоляцию, а потом убит. В дальнейшем такие действия никого не удивляли и стали «законом войны». Так, Шамилю удалось с максимальными политическими дивидендами казнить сначала организаторов убийства аварских ханов, а потом расправиться и с убийцами Гамзат-бека.

Репрессивный аппарат Шамиля строился на межплеменной розни. В Чечне порядок наводили лезгины, аварцы, тавлинцы; на усмирение в Дагестан Шамиль посылал чеченцев.

Милитаризация общества при Шамиле достигла невероятного размаха. Северо-восточный Кавказ содержал армию имама численностью до 5 тыс. конников и ополчение – до 50 тыс. В ополчение призывались мужчины от 16 до 60 лет, даже женщины обязаны были иметь пики с железными наконечниками.

Создав деспотическое протогосударство, Шамиль попытался резко расширить его экономическую базу, совершив в 1846 г. масштабное вторжение в Осетию и Кабарду с целью соединиться с Черкесией, где успешно действовали его эмиссары. Стремясь к несбыточному, Шамиль пытался на практике совершить то, что в горячечном бреду замыслил его предшественник Кази-мулла: «Когда возьмем ее (Москву – А. С.), я пойду на Стамбул; если хункар свято соблюдает постановления шариата, мы его не тронем, – в противном случае, горе ему! Он будет в цепях, и царство его сделается достоянием истинных мусульман».

Хаджи-Мурат (гравюра с литографии 1851 года)

Изоляция мятежных территорий во время Кавказской войны и предельная лояльность русских ко всем, кто отказывался от войны против них, позволили довести режим Шамиля до своего логического конца – до внутренних межфеодальных склок и обращения надежд на умиротворение к России. Террор, идеологическое насилие и экономическая разруха победили Шамиля быстрее, чем экспедиции русской армии. Внутренний конфликт в стане Шамиля вызрел и доконал имамат. Система наибств выродилась в родовую клановость, репрессивный аппарат довел систему доносительства до полного абсурда, «война с неверными» приобрела открыто стяжательский характер, а ислам стал лишь формой освящения добычи. Сплошное превращение мужского населения в воинов подорвало экономическую основу хозяйства. Для компенсации экономических утрат требовались все более масштабные набеги. Но народы, соседствующие с подвластными Шамилю территориями, без особого труда использовали тот же метод мобилизации сил, а Россия пользовалась еще более эффективными средствами ведения войны – строила крепости, вела успешную дипломатическую интригу, поощряла перебежчиков. Шамиль со своей стратегией государственного строительства опоздал на сотни лет и был обречен на поражение.

В Кавказской войне переход к позиционным боям, не сулившим добычи, быстро свел на нет авторитет Шамиля. Он уже не мог обеспечивать рост благосостояния знати и усмирять растущее недовольство «низов». Первые начали осознавать, что только Россия обеспечит им защиту собственности (да и самой жизни), вторые – что только Россия вернет им спокойствие. Так, в 1851 г. к русским возвращается Хаджи-Мурат вместе с подавляющим большинством аварцев. Потом бегство ближайших сподвижников к русским приобретает обвальных характер.

В крушении власти имама Шамиля сказалась военная выучка русских. Малочисленные русские гарнизоны предпочитали погибать, но не сдаваться. В военных столкновениях с русскими Шамиль даже при значительном превосходстве всегда терпел поражение. Биографы Шамиля приводят его слова: «Я отдал бы всех, сколько вас есть, за один из полков, которых так много у русского царя; с одним только отрядом русских солдат весь мир был бы у моих ног». За малым исключением, успешными для Шамиля были лишь операции, напоминающие масштабные стремительные набеги. В 1850–1854 гг. походы Шамиля были успешными лишь в сторону Восточного Закавказья.

Князь А. И. Барятинский Автолитография В. Ф. Тимма

В 1858 г. против Шамиля восстали чеченские сообщества, разгромив все, что напоминало им о власти имама. После массового избиения знати к русским были направлены депутации с изъявлением покорности. Такой же процесс мог начаться, но не начался и в Чеченской войне. Причина тому – согласие российской стороны на капитуляцию и стратегическая несостоятельность общего планирования военно-политических мероприятий.

В Кавказской войне русские смогли нащупать успешную стратегию и не дали Шамилю ни одного шанса на победу. Даже надежды Шамиля на изменение ситуации в связи с русско-турецкой войной (1853–1856 гг.) не оправдались, хотя и оттянули от кавказского театра военных действий значительные силы.

В этой ситуации Шамиль попытался искать поддержки на Западе (письмо французскому послу в 1857 г.): «Улемы, равно как и почетные лица страны просили меня обратиться к державам с ходатайством, чтобы во имя человечности они положили конец этим беспримерным в истории жестокостям, чтобы во имя справедливости они освободили нас от этой тирании. <…> У нас нет ни оружия, ни всего необходимого для продолжения войны против неприятеля, столь превосходящего нас численностью и снабжением и ведущим войну такими варварскими способами».

Кавказская война не была бы выиграна, если бы русские не смогли не только перетянуть на свою сторону большинство северокавказских сообществ, но и начать «производство» нового управленческого слоя – кавказцев по происхождению, русских во всем остальном. Одним из таких людей стал сын Шамиля Джемалэддин, отданный русским в качестве аманата. Джемалэддин получил блестящее санкт-петербургское воспитание, а по возвращении к отцу умер от воспаления легких, не приняв его политики.

Сдача пленного Шамиля князю Барятинскому (Ф. Горшельт, графика)

Генерал Барятинский, добивая Шамиля, начал восстанавливать прежние основы народной жизни, ограничивая их лишь в жестокости. Это стало разительным контрастом по сравнению с тираническими порядками имамата. Милосердие стало оружием русских. Даже после пленения Шамиля, с ним обращались не как с бунтовщиком, а как с плененным главой государства. Публика Москвы и Санкт-Петербурга встретила Шамиля с огромным любопытством. Пораженный таким приемом, Шамиль, проживавший в Калуге на содержании царской семьи, к концу жизни испросил разрешения на присягу царю. Он завещал своим детям «принести новому отечеству ту пользу, которую оно ожидает от верных и преданных сынов своих».

В борьбе с Россией этнический мятеж был и остается одним из существенных факторов, которые используют враги нашего народа и государства. Кавказская смута зрела в недрах Российской Империи – в особенности среди кавказской интеллигенции. Во время гражданской войны кавказцы были одной из ударных сил большевиков, которым в России ничего и никого не было жалко. Горские банды уничтожали казачьи станицы, крушили все признаки ненавистной им государственности. Большевики расплачивались с ними конфискованными казачьими землями, государственными постами.

Кавказский бандитизм, не усмиренный и в последующие годы, потребовал со стороны Советской власти применения войсковых соединений. В марте-апреле 1930 года против бандитов был проведен ряд операций при поддержке артиллерии и авиации. Во время войны уже в 1941 году на Северном Кавказе была создана повстанческая организация, насчитывающая 5 тыс. человек. В 1942 году повстанческая группировка, наносившая удары в тыл Красной Армии и совершавшая диверсии, насчитывала до 40 тыс. человек. Из перешедших на сторону врага кавказцев был сформирован Северо-Кавказский легион, чечено-ингушский пехотный полк и карательные отряды. В феврале-марте 1944 г. на территорию Казахстана и Киргизии было переселено более 600 тыс. жителей Северного Кавказа (из них чеченцев и ингушей – около 500 тыс.). За время операции изъято огнестрельного оружия 20072 единицы, в том числе винтовок – 4868, пулеметов и автоматов – 479.

Все это по законам военного времени следовало расценивать как предательство, но массового уничтожения предателей не последовало. Кроме самой депортации, избавившей ряд кавказских народов от необходимости посылать мужчин на фронт, репрессий не последовало. А в 1953 году поселенцы были сняты с учета и освобождены из-под административного надзора МВД. К 1956 году свыше 6 тысяч человек вернулись на Северный Кавказ. В 1957 году в Чечено-Ингушетию возвратились 140 тыс. человек. Гнездо мятежа было восстановлено, к нему были и присоединены Наурский и Шелковской районы, изъятые из Ставропольского края. В 1991 году ельцинский парламент принял закон «О реабилитации репрессированных народов», подогревший дух сепаратизма и межнациональную вражду.

Непротивление мятежу и попытка задобрить мятежников тяжело отразилась на судьбе местного населения Чечни и всего Северного Кавказа. Бандитский мятеж привел к захвату территории Чечни, фактическому ее отделению от России, которое сегодня – состоявшийся факт. За это отделение заплачено 50 тыс. убитых и 300 тыс. изгнанных жителей Чечни нечеченского происхождения, а также «контрибуцией», которая вся Россия (волей ее кремлевских хозяев) платит главарям бандитского анклава – примерно по миллиарду долларов в год. В наше время уже вся территория Северного Кавказа охвачена мятежным бандитизмом: контролем бандитов и этнических кланов над любой экономической деятельностью, терактами и межнациональными столкновениями. Кавказский бандитизм распространился по всей России, захватывая и крупные города, где «гуляет» кавказская молодежь и приобретают собственность кавказские преступные группировки, и малые населенные пункты, которые порой целиком порабощаются уголовниками. Все это – свидетельство Большой Смуты, в которую погружена Россия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.