Великий последний шанс

Великий последний шанс

Ошибки руководителей компартий гораздо опаснее ошибок сапера. Сапер гибнет сам, а коммунистические руководители гибнут вместе со всем движением, которым руководили. Если же считать неиспользованный коммунистический шанс не ошибкой, а сознательным предательством брежневского руководства, то это предательство будет пострашнее перехода генерала Власова на сторону фашистов в период Великой Отечественной.

Есть разные версии того, когда Советский Союз пошел «не по тому пути». Кто-то обвиняет Ленина, который «сделал» революцию в отсталой крестьянской стране, кто-то Сталина, который стал строить в такой стране социализм, с неизбежными бюрократическими уродствами, порожденными той же отсталостью и внешним давлением. Как-то забываются те, кто действительно лишил русскую революцию ее международного характера, кто заставил ее биться в национальных рамках долгие годы – лидеров II Интернационала, которые, в отличие от большевиков, европейскую революционную ситуацию разменяли на жалкие реформы и посты в буржуазном правительстве.

Трудности «социализма в отдельно взятой стране» усугублялись тем, что до начала 60-х годов речь шла даже не о создании самого социализма/коммунизма, а скорее необходимых предпосылок для его строительства. И эти предпосылки, несмотря на издержки, создавались. Мелкое крестьянство было переведено на систему крупного коллективного хозяйства, появилась крупная машинная индустрия, побеждена неграмотность, отстроена система качественного среднего и высшего образования. «Попутно» был побежден фашизм, а социалистическая революция расширила свои границы от Восточной Германии на западе до Северного Вьетнама на востоке.

Успокоившись на достигнутом, мы пришли к капитализму. А ведь для рывка в коммунизм было уже буквально все готово: то, что не готово, можно было доделать «по пути». Сегодня сложно воссоздать полную картину борьбы между капитализмом и коммунизмом в этот период. Виноваты тут издержки предыдущего периода: чтобы победить мелкую буржуазию на селе, свернули внутрипартийную демократию; чтобы произвести индустриализацию, заключили социальный мир с бюрократией, дали ей высокие жалования и прочие привилегии; чтобы победить фашизм, наводили внутреннюю дисциплину террором, восстановили в правах великорусский патриотизм и т. д. В итоге получилась политическая система, где противоречивые тенденции и различные политические силы борются «под ковром» официального единомыслия. То, что всплывает на поверхность, приходится читать между строк. Эта минимальная прозрачность делает весьма трудной работу историка, который хотел бы показать разные политические силы, разные программы, интересы, которые боролись под коркой бюрократической аппаратной дисциплины.

Даже среди противников советского строя большинство разделяет иллюзию советской историографии, которая рассматривает те или иные события истории СССР только как реализацию решений очередного съезда, ЦК, Политбюро или лично вождя. И хотя Л. И. Брежнев оставляет минимальный простор для объяснения исторических перемен личной деятельностью, такое объяснение распространяется и на период его правления. Если оставить эту иллюзию исторического идеализма, перед нами встает задача воссоздать борьбу капиталистических и коммунистических тенденций, которая шла во времена Брежнева.

Борьба между капитализмом и коммунизмом не прекратилась с развалом СССР. Наоборот, история СССР стала полем идейной схватки. Ведет эту борьбу, например, гуру всех левых шовинистов Сергей Кара-Мурза в своей статье «Эпоха Брежнева»:

«Когда сейчас говорят, что Брежневу следовало бы провести демократизацию партии и начать творческий диалог о проблемах социализма, это выглядит наивным детским лепетом.

Вот в 50-е годы на философском факультете МГУ вместе учились Мамардашвили, Зиновьев, Грушин, Щедровицкий, Левада. Теперь об этой когорте пишут: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель – вернуться к подлинному Марксу». Что же могла обнаружить у «подлинного Маркса» эта талантливая верхушка наших философов? Жесткий евроцентризм, крайнюю русофобию, блестящее доказательство «неправильности» всего советского жизнеустройства и отрицание «грубого уравнительного коммунизма» как реакционного выкидыша цивилизации, тупиковой ветви исторического развития.

Сталинское руководство, не имея возможности отцепиться от марксизма, спрятало от советского общества все эти идеи, сфабриковав для внутреннего пользования вульгарную, очищенную версию марксизма. Но уже к 60-м годам талантливые философы «вернулись» к Марксу, раскопали все эти антисоветские заряды и запустили их в умы трудовой советской интеллигенции. Ну как не быть кризису в идеократическом обществе, в основу официальной идеологии которого положено учение, это самое общество отрицающее!»

Дальше Кара-Мурза пишет, что проблема была в том, что отказ от Маркса и переход на «самобытные» идеологические поделки был произведен советским руководством недостаточно решительно.

Сайт русских социал-шовинистов Лефт.ру почти дословно списывает у Кара-Мурзы его выводы: «Когда сейчас говорят, что Брежневу следовало бы провести демократизацию партии и начать творческий диалог по проблемам социализма, это выглядит наивным детским лепетом. Леонид Ильич не поддался на уговоры «либералов-демократов», которые и тогда своими псевдонаучными рассуждениями пытались навязать руководству СССР порочный курс и тем самым спас от разрушения страну Советов. Чего не смог или не захотел сделать Горбачев».

Что же на самом деле следовало сделать советскому руководству, если бы оно хотело «жить по Марксу»? И в чем состояла действительная заслуга «молодых философов», среди которых стоило бы назвать не соратника Кара-Мурзы по патриотическому болоту А. Зиновьева, а действительно выдающегося марксиста ХХ века Э. В. Ильенкова? В чем заключался диалог по проблемам социализма, который в СССР приходилось вести эзоповым языком и какие позиции в рамках этого диалога существовали?