РИХАРД ВИЛЬШТЕТТЕР (1872–1942)
РИХАРД ВИЛЬШТЕТТЕР
(1872–1942)
Фрейлейн Эльза Шнауфер поставила блюдо с только что выпеченными пирожными и присела на диван. Стол был готов к послеобеденному чаю. Вот-вот должен появиться профессор, но, видимо, в этот необычно теплый для осени день он никак не мог оторваться от своих любимых роз. Шел ноябрь, но заморозков еще не было, и розы продолжали цвести.
Взгляд Эльзы остановился на письменном столе профессора, где лежала незаконченная статья. «Пусть немного подышит воздухом. Он уже немолод и не должен переутомляться», — подумала она.
С тех пор как профессор Рихард Вильштеттер ушел из университета, их жизнь стала спокойнее. Он давно мечтал о просторном загородном доме с большим розарием, и поэтому, как только решил, наконец, покинуть университет, прежде всего позаботился о покупке виллы. Выбор оказался очень удачным. Расположенная недалеко от Мюнхена, на берегу реки Изар, вилла была прекрасным местом и для работы, и для отдыха. Хозяйство вела флейлейн Шнауфер. Она приняла на себя заботы о профессоре и его детях еще в Цюрихе, после смерти жены Вильштеттера. Странно, что сегодня почему-то ее мысли все время возвращаются в прошлое.
Резкий звонок заставил ее вздрогнуть. Затем послышался громкий стук в дверь и грубые мужские голоса.
— Гестапо! Откройте!
Онемевшая от испуга Эльза открыла дверь.
— Вы кто такая? — спросил офицер.
— Экономка профессора Вильштеттера.
— А где он сам?
Эльза почувствовала, что хозяину дома грозит опасность, я решительно ответила:
— Его нет дома. Должен был уже вернуться, но несколько минут назад позвонил, чтобы я его сегодня не ждала, он не придет домой.
— Проверим, может быть, он прячется где-нибудь. — Офицер, грубо оттолкнув флейлейн Шнауфер, вошел в дом. — Вы встаньте у дверей, — сказал он двоим агентам, а двум другим приказал: — А вы начинайте обыск. Он давно должен быть в Дахау, там место всем евреям.
Начался обыск.
Как много картин! Офицер медленно шел вдоль стен и читал подписи. Коро, Венглейн, Ротман, Шлейх… Эти имена ему ничего не говорили.
Офицер подошел к двери и толкнул ее ногой.
— А здесь что?
— Отсюда начинается библиотека, — сухо ответила Эльза.
Офицер вошел. Не только вдоль стен, но и посередине комнаты высились деревянные стеллажи, доходившие до потолка. Шкафы, до отказа набитые книгами, едва выдерживали эту немыслимую тяжесть. Офицер рассеянным взглядом обвел полки и уставился на дверь в противоположной стене.
— А там что?
— Тоже книги, — ответила Эльза. Снова стеллажи с книгами…
И еще одна дверь вела в комнату с книгами. Семь огромных залов, заполненных книгами! Неужели можно все это прочитать? Офицер вернулся в прихожую, несколько ошеломленный увиденным. И ему приказали арестовать такого ученого! Может быть, хорошо, что его не оказалось дома…
Полицейские ушли. Эльза заперла входную дверь и, вернувшись в гостиную, едва добралась до дивана. Силы как-то сразу оставили ее… Но вот наконец послышались знакомые шаги: в гостиную вошел Вильштеттер. От дрожащей от страха и нервного напряжения Эльзы он долго ничего не мог добиться.
— Да что с тобой, Эльза? — серьезно встревожился он. Она, наконец, пришла в себя и сконфуженно улыбнулась.
— Извините, что застали меня в таком виде. Нервы… — Она помолчала. — А вам повезло, господин профессор. Минуту назад здесь были агенты гестапо.
Вильштеттер нахмурился и медленно провел рукой по седеющей бороде.
— Значит, добрались и до меня? — Он бесцельно подошел к окну, потом вернулся и остановился возле картины Коро. Он смотрел на картину, но мысли его были далеко. — Германия отказалась даже от собственных ученых! Фашисты не признают их заслуг в науке — тех заслуг, которые признал весь мир и которые были удостоены самой большой премии в области науки — Нобелевской! Неужели я не нужен своей собственной родине! Скажите мне, фрейлейн Шнауфер, что делать? Ведь я немец и моя родина Германия. Какое значение имеет мое еврейское происхождение, если я всю жизнь работал для Германии? Нет, я пойду к гаулейтеру и буду решительно протестовать.
— Ни в коем случае, господин профессор! Вы погубите себя. Вам надо бежать.
Бежать! Покинуть родину и больше никогда ее не увидеть! Неужели это единственный выход?
…Чай давно остыл, пирожные тоже, профессор так ни к чему и не притронулся. Эльза молча унесла все на кухню.
Расстроенный, терзаемый противоречивыми мыслями, профессор Вильштеттер тяжело опустился на диван. Когда зазвонил телефон, в кабинете было уже совсем темно. Он снял трубку и услышал голос своей сотрудницы — доктора Маргарет Родевальд…
С тех пор как в коридорах и аудиториях университета стали появляться плакаты антисемитского содержания, Вильштеттер» перестал ходить туда. Ему запретили посещать и лабораторию, поэтому и доктору Родевальду было небезопасно общаться с Вильштеттером. А ведь исследования, которые они начали четырнадцать лет назад, привели к таким интересным открытиями Очевидно, придется от них отказаться.
Один из сотрудников профессора, доктор Грюсс, изучал механизм спиртового брожения. Доктор Родевальд, которая вот уже десять лет работала в университетской лаборатории в качестве приват-доцента, под руководством Вильштеттера занималась ферментами. Скольких трудов стоило им установить, что ферменты пепсин и трипсин существуют в двух формах — растворимой и нерастворимой. Они доказали также существование четырех различных видов амилазы.
Вильштеттер открыл тетрадь, приготовился записывать.
— Слушаю вас, доктор Родевальд.
Получены очень интересные результаты исследования амилазы. Я продиктую вам в первую очередь данные определения времени, необходимого для полного гидролиза проб крахмала. Разделите лист тетради на пять колонок. Я продиктую только цифры: количество крахмала, количество амилазы, температура…
Голос доктора Родевальд перенес его в лабораторию. Профессор не был там вот уже несколько лет, но на его письменном столе лежала кипа лабораторных журналов. Каждый вечер Вильштеттер принимал по телефону полученные данные и записывал их. Несмотря на то, что он не мог непосредственно наблюдать за опытами, он имел полное представление о ходе исследований. Просмотрев и обдумав результаты опытов, он давал советы, предлагал новые варианты, изменял методики. Большой опыт, обширные знания и исключительное экспериментаторское мастерство ученого позволили ему заглянуть в тайны одних из самых сложных и интересных природных веществ — ферментов… И теперь все это бросить? Сидеть взаперти здесь, среди книг, и отказаться от работы ему, который может открыть еще не одну тайну веществ, управляющих сложными физиологическими процессами?
Вильштеттер положил ручку на стол.
— Какие будут указания? — донесся из трубки голос Родевальд.
— Сегодня мне трудно собраться с мыслями. Может быть, вы позвоните завтра утром?
— Что случилось? Вы заболели? — с тревогой спросила Родевальд.
— Хуже. Кажется, мне придется покинуть Германию. За мной сегодня приходили из гестапо.
— Но это же… — растерянно начала Родевальд и не закончила фразу.
Ночь прошла в тяжких раздумьях, но к утру решение было принято: он покидает Германию.
На следующий день Вильштеттер взял необходимые документы и отправился за разрешением на выезд. Сколько унижений! Приходилось часами ждать у двери какого-нибудь мелкого чиновника, пока тот не соблаговолит принять его. Люди входили в кабинет и выходили из него, а профессор Вильштеттер все стоял и ждал. Болели суставы, ноги подкашивались, но выбора не было.
Впрочем, все это нисколько не удивляло Вильштеттера. Еще в 1933 году, когда гаулейтер выступал с речью в университете, все свободные места в аудитории были заняты полицейскими. Профессора остались стоять у двери. Когда выходили из университета, какая-то женщина. впервые приехавшая в Мюнхен, обратилась к Вильштеттеру:
— Извините, господин, это университет?
Прежде чем он успел ответить, его коллега, профессор Виланд[374], поклонился даме и ответил:
— Это был университет, госпожа.
«…Это была Германия», — с горечью думал сейчас Вильштеттер.
Ему во что бы то ни стало нужно было получить паспорт и разрешение таможни. Но чиновники не торопились. Они каждый день сообщали ему о новых и новых ограничениях и запретах.
Г. Виланд
В банке ему отказались выдать деньги, мотивируя отказ тем, что вклады евреев заморожены. Его заставили
подписать декларацию, что он отказывается от права собственности на виллу и замечательную коллекцию картин. Ему разрешили взять лишь один контейнер с самым необходимым, но все равно с выездной визой медлили.
А положение становилось все трагичнее. Каждый день бесследно исчезали еврейские семьи. Власти обещали профессору Вильштеттеру до конца 1938 года оформить его документы. Но вот шел уже февраль 1939 года, а визы все не было.
Вконец отчаявшийся Вильштеттер решил бросить все и попытаться тайком перейти швейцарскую границу. Он отправился к Бодензее; один берег озера был немецким, другой — швейцарским. Может быть, ему удастся темной ночью перебраться через озеро? Наверняка найдется какая-нибудь лодка.
День был холодный и ветреный. Вильштеттер медленно шагал вдоль кромки воды и с надеждой всматривался вдаль; там, на другом берегу озера, его ждали спокойствие и свобода. Пошел дождь со снегом. Вильштеттер промок и решил переждать ненастье в ближайшей гостинице. Окоченевшей рукой он взялся за ручку двери, но тут же отшатнулся — на двери висела табличка: «Евреям вход воспрещен». Подняв воротник мокрого пальто, он направился к другой гостинице, но еще издали увидел ту же оскорбительную надпись. «Что же делать? Неужели замерзать под дверью как собака?» Ночь была темной, а буря делала ее еще темнее и непрогляднее. Вильштеттер с трудом нашел на берегу лодку, отвязал ее и навалился на весла. Но тут же по воде заскользили лучи прожектора, и они очень скоро нащупали лодку… Беглеца отвели в полицию.
Допросы, телефонные переговоры, издевательства…
И все же спустя неделю после своего неудачного побега профессор получил паспорт и выехал в Швейцарию. На вокзале в Базеле его встретили друзья. Среди них был и профессор Артур Штолль. Они много лет проработали вместе. Штолль был рад видеть Вильштеттера. Теперь они снова могут целыми часами напролет беседовать, обмениваться мнениями, гипотезами, планами. Вильштеттер несколько приободрился. Но нельзя же было вечно оставаться в гостях. Вильштеттер обратился в жилищную контору, где ему предложили виллу «Эрмитаджио» в маленькой деревушке Муральто-Локарно. Он сразу согласился и уплатил деньги за год вперед.
В начале следующего года в Базель приехала и его экономика Эльза Шнауфер и снова взяла бразды правления в свои руки.
Вилла была прекрасна. Расположенная в самом сердце
Альп, на высоком холме, откуда открывался неповторимый вид на синие воды озера Комо, вилла «Эрмитаджио» показалась настоящим раем измученному Вильштеттеру. Вильштеттер и Эльза расставили в кабинете и холле те немногие вещи, которые позволили профессору взять с собой. Теперь не так остро «ощущалось отсутствие привычных вещей, милых сердцу книг и картин.
К вилле примыкал великолепный сад. Вечнозеленые кусты и чудесные цветы щедро источали упоительный аромат; ночной
ветерок уносил его к могучим соснам, темно-зеленым потоком спускавшимся со склонов гор.
Постепенно Вильштеттер привык к новой обстановке. Силы его восстанавливались, и ученого снова неудержимо потянуло к работе. Он не мог сидеть сложа руки в роли безучастного наблюдателя.
Вильштеттер получил несколько писем от фрейлейн Родевальд. Все результаты исследований, проведенных под его руководством, были систематизированы, они вели к очень интересным выводам, которые, конечно, следовало бы немедленно опубликовать. В последнем письме доктор Родевальд сообщала, что попытается получить разрешение на выезд в Швейцарию, чтобы обстоятельно все обсудить до публикации материалов.
Фрейлейн Родевальд приехала в «Эмитаджио» летом 1939 года. Кроме лабораторных журналов с данными исследований, она привезла десятки стеклянных ампул с образцами. Вильштеттер внимательно рассматривал их.
— Это чистый гликоген, — поясняла доктор Родевальд. — А в этой ампуле — глюкоза, полученная при его гидролизе под действием фермента.
— Жаль, что здесь нет условий для лабораторных исследований. Как бы мне хотелось самому провести эту реакцию! — Вильштеттер со вздохом положил ампулу в коробку. — Давайте займемся статьей. Вы считаете, что мы можем с уверенностью утверждать, что синтезировали этот углевод?
— Конечно, — уверенно ответила доктор Родевальд. — Нет никаких сомнений в том, что это порошкообразное вещество — гликоген. При определенных условиях под действием фермента молекулы глюкозы связываются, образуя гликоген и выделяя воду. Вот результат анализов и исследования химических свойств продукта.
Она достала один из лабораторных журналов и раскрыла его. Вильштеттер внимательно просмотрел записи.
Они обсуждали каждый вывод, надо было аргументировать каждое положение, прежде чем оно займет свое место в статье.
— Пошлем статью в «Берихте», — сказал Вильштеттер. — Надеюсь, что там меня все еще ценят и не очень интересуются моей национальностью.
— Не исключено, что национал-социалисты попытаются проникнуть и в этот журнал…
— Ужасные новости! — в кабинет влетела, забыв постучать, бледная, взволнованная Эльза Шнауфер. — Германия начала войну.
Наступило молчание. Вильштеттер остановился на пороге двери, ведущей в сад.
— Это гибель Германии! Гитлер толкает немецкий народ в пропасть.
В эту ночь он не сомкнул глаз. Он думал о Германии, о судьбе своей родины, своего народа. Итак, народ оказался бессильным перед сумасшедшими идеями фюрера, перед бредовыми мечтами нацистов.
Доктор Родевальд поспешила вернуться в Мюнхен, пока не закрыли границу между Германией и Швейцарией. Вильштеттер снова остался один со своими мыслями, волнениями и невзгодами.
Отсутствие дела убивало его. Надо чем-то заняться. Среди мучительных раздумий мелькнула спасительная идея — продолжать работу над автобиографией. Он начал писать ее тринадцать лет назад, но потом отложил. А ведь ему было что рассказать миру. Жизнь ученого — это борьба, это длинная череда успехов и неудач, побед и поражений. Из его опыта можно извлечь пользу, найти для себя пример, обрести надежду, почерпнуть смелость. Вильштеттер вытащил старый альбом — хранитель семейной хроники начиная с самого раннего детства, — открыл его и стал рассматривать пожелтевшие от времени фотографии.
…Карлсруэ — его родной город. Сколько лет прошло, а он и теперь помнит эти прекрасные здания, просторную площадь.
Вот они с братом Альфредом ждут у памятника конку. Каким событием был этот первый трамвай — окрашенные в разные цвета вагоны, украшенная кисточками сбруя на шести лошадях, которые тянули его. А кучер — нарядный, важный, как ландграф! Еще издали все слышали приближение трамвая, потому что за ним всегда с криком бежали дети. Однажды Альфред и Рихард тоже присоединились к толпе ребят и помчались вверх по улице, стараясь обогнать конку. Альфред был на год старше, но Рихард не уступал ему в силе, и они вдвоем добежали почти до окраины города; там, напротив военной школы, была конечная остановка трамвая. Однажды, увлеченные этим бегом наперегонки с конкой, они не заметили, как темные тучи закрыли все небо. Хлынул ливень. Улицы мгновенно опустели.
— Давай сядем в трамвай, — крикнул Альфред и помчался к остановке.
— У меня нет денег, — отказался Рихард и побежал к Рыночной площади.
Домой они возвратились промокшие до нитки. Как их ругали в тот день!
— Нехорошо, Альфред, Рихарду всего пять лет, а ты старший, и бросил его под дождем.
— А что делать, если у меня денег было только на одного?
Мать ничего не ответила. Деньга были вечной проблемой в семье Вильштеттеров.
Дети, хотя и были маленькими, понимали, какие трудности испытывают родители, и никогда ничего не требовали. В семье Вильштеттеров строго следили за соблюдением всех требований религии, но как только дети оставались одни, они давали волю своей фантазии и играли до самозабвения. Какие битвы индейцев они устраивали!
Став старше, они старались уйти подальше — играть в лесу или где-нибудь на поляне за городом. Они не любили играть на улице — там дети издевались над ними, обзывали обидными словами, бросали в них камни. Особенно жестокими были дети из семей военных.
Рихард молча глотал обиды и уходил в себя, стараясь никого не раздражать и оставаться незамеченным.
И действительно, учителя в школе не замечали его. В классе ученики рассаживались по алфавиту, и он всегда сидел на последней парте. Взгляды учителей редко доходили туда, и Рихард для них будто не существовал. А он вовсе не был безразличен к учебе. В его комнате было несколько сундучков, в которых лежали его сокровища. Для других это были совершенно обыкновенные вещи, а Рихарду они представлялись настоящим сокровищем. У него были коробки со старыми монетами, с альбомами и марками. Особенно ценил Рихард подарок, который он получил в восьмилетнем возрасте, — книгу «Природоведение» Мартинса. А когда ему в руки попал учебник химии Роско и Шорлеммера, мальчик по-настоящему увлекся этой наукой.
И все-таки, когда пришло время выбрать профессию, он стал колебаться. Его дед, Мейер, был врачом и настаивал, чтобы внук пошел по его стопам. Мать одобряла интерес сына к химии, но считала, что Рихард должен сам решить, кем ему стать. И он решил.
Осенью 1890 года Рихард поступил в Мюнхенский политехнический институт. Его дядя, Эмиль Ульман, уже несколько лет учился в Мюнхене, так что у молодого Рихарда Вильштеттера в незнакомом городе был покровитель. Эмиль ввел его в студенческое общество.
Рихард читал не только то, что рекомендовали профессора, он и сам находил дополнительную литературу по всем вопросам, которые его волновали. А интересовало его многое. И проблемы, поставленные профессором ботаники Радлькофером[375], и теория Дарвина[376], и проблемы химии, которую читал профессор Вильгельм фон Миллер. Особенно любил Рихард практические занятия в химической лаборатории. Обычно он работал за одним лабораторным столом с Фрицем Габером, с которым они вскоре подружились. Ассистент, доктор Даниэль, был очень доволен их работой, поэтому, когда профессор Миллер попросил рекомендовать студента, который мог бы выполнять работу препаратора, Даниэль без колебаний назвал Рихарда Вильштеттера.
Теперь Рихард часто оставался в лаборатории допоздна, чтобы подготовить реактивы, необходимые для демонстрационных опытов.
— Сегодня вечером опять надо задержаться. У тебя какие планы? — спросил он Фрица Габера.
— Никаких, — ответил тот, пожав плечами, — останусь ненадолго, чтобы поболтать с тобой. Ты опять будешь получать цианистый водород?
— Да, — ответил Рихард, осторожно передвинув штатив с охладительной смесью. — По-видимому, профессор повторит опыты.
— А для чего ему нужен этот цианистый водород?
— Он хочет получить кислоты, которые дают желтую и красную кровяные соли. Знаешь, Фриц, сегодня я прочитал одну статью, в которой эти соли называются комплексными соединениями. И формулы их написаны новым, очень интересным способом.
Рихард вытащил лист бумаги и стал писать.
— За химическим знаком калия поставлена квадратная скобка, а внутри скобок стоят знаки железа и циановых групп. Число атомов калия и циановых групп обозначено соответствующими индексами. Вот так.
Фриц взял лист и стал рассматривать формулу. В этот момент вошел доктор Даниэль. Он заглянул через плечо Фрица и, увидев то, что было написано на листке, нахмурился.
— И до вас дошли фантазии Альфреда Вернера[377]. Если вы интересуетесь подобными небылицами, отправляйтесь-ка в университет к профессору Байеру. Они там без конца выдумывают какие-то формулы, чертят шестиугольники, квадраты.
Когда доктор Даниэль вышел, Габер хитро подмигнул другу. Он был не лишен поэтического дара и любил отмечать каждое событие двумя-тремя рифмованными строками. Часто он даже письма писал в стихах.
— Осенью, зимой, летом и весной.
Формулы у Байера мы найдем с тобой, — проскандировал Фриц.
— А знаешь, Фриц, идея неплохая. Что ты скажешь, если мы и в самом деле перейдем к Байеру?
— Надеюсь, ты слышал, какие у него требования? Если не боишься, иди.
Рихард принял решение. И хотя в первый раз он провалился, юноша не отступил и принялся готовиться к экзамену с удвоенным старанием. Во второй раз экзамены прошли успешно. Затем пришлось почти целый год ждать места в лаборатории Байера. Работа здесь была очень увлекательной и требовала не только точности и аккуратности, но и быстроты. На элементарный анализ давался только один день — еще несколько лет назад это показалось бы беспочвенной фантазией. Наиболее интересными были синтезы различных соединений. Каждый практикант должен синтезировать определенное число органических веществ. Обычно работа начиналась с синтеза простых по составу и свойствам веществ и заканчивалась сложными соединениями.
Вильштеттер работал с необычной легкостью. Не уступал ему и его сосед по лабораторному столу В. Ротмунд. Они непрерывно соревновались и часто даже заключали пари.
— До вечера я получу чистые кристаллы, — уверял Рихард.
— Бахвальство, — возражал Ротмунд. — К обеду ты едва ли закончишь перегонку с водяным паром.
Иногда в этом соревновании выигрывал один, иногда — другой, но в целом работа у обоих шла стремительными темпами. Вскоре они закончили синтез последнего, семьдесят четвертого по счету вещества — антипирина. Рихард подготовил все результаты, чтобы представить их Байеру. Согласно установленному порядку, теперь он должен был получить тему докторской диссертации. Интересно, какой сюрприз преподнесет ему Байер?
— Я рекомендую вас профессору Альфреду Эйнхорну[378]. Думаю, что у него найдется свободная тема. В сущности, вы уже сейчас можете идти к профессору, я говорил ему о вас.
Рихард неохотно вышел. Эйнхорн работал в качестве частного профессора, и в его распоряжении была очень маленькая лаборатория. Но другого выхода не было; утешением послужил очень любезный прием, который оказал ему Эйнхорн.
— Вам, вероятно, известно, что я занимаюсь исследованием кокаина? Этот алкалоид, выделяемый из одного южноамериканского растения, является загадкой для химиков. Пока мы находимся на первом этапе исследования — разложение кокаина и изучение продуктов распада. Второй этап — синтез — вопрос будущего.
Профессор Эйнхорн вынул маленькую ампулу с белым порошкообразным веществом.
— У меня работает один японец, Тахара. Он подверг кокаин разложению и получил вот это вещество; его молекула не содержит азота. Необходимо повторить опыт, чтобы установить структуру полученного продукта. Хотите заняться этой проблемой?
Тема была интересной для молодого исследователя. Рихард начал с получения и очистки кокаина, потом подверг его разложению и занялся изучением продуктов распада. Анализы требовали необычной точности. Предварительные исследования показали, что молекула полученного вещества содержит на один атом водорода меньше, чем определил Тахара. Вильштеттер успешно закончил анализы. Защита прошла блестяще, и он получил оценку «Сума кум лауде»[379].
И снова Вильштеттер оказался на распутье — что выбрать — производство или науку. Его больше привлекала наука, привлекали настойчивый, упорный поиск, трепетное ожидание результатов, которые должны подтвердить или опровергнуть предположения, неожиданные и новые идеи, которые возникают в процессе работы.
Результаты исследований, начатых Вильштеттером у профессора Эйнхорна, пока не позволили расшифровать строение кокаина. Работа требовала продолжения, но атому помешали сложные обстоятельства.
Получить место доцента оказалось невозможным, поэтому Вильштеттер решил устроиться в качестве частного ученого. В лаборатории Байера также не было свободного места. Оставался единственный выход — начать работу в студенческой лаборатории. Вильштеттер заплатил положенную сумму и получил рабочее место.
Студентов в лаборатории было очень много, поэтому Рихард мог использовать печи для элементарного анализа лишь во внеурочное время. Он приходил на рассвете, чтобы к десяти часам утра успеть закончить опыт. К неудобствам он уже привык, как вдруг появилось новое осложнение. Однажды утром, когда он разогрел печи и уже подготовил прибор для экстракции, в лабораторию вошел профессор Эйнхорн. Лицо его покраснело от волнения.
— Вильштеттер, я запрещаю вам работать с кокаином. Это моя область, и если вы писали у меня диссертацию, это вовсе не значит, что вы имеете право продолжать исследования в этой области!
Вильштеттер посмотрел на него с недоумением. Наука не двор, чтобы оградить его и сказать: «Это мое! Никто не имеет права входить сюда!»
— Профессор Эйнхорн, вы забываете, что в Бреслау профессор Ладенбург работает над этими же проблемами, а в Болонье Джакомо Чамичан изучает алкалоиды.
— Это меня не интересует. Здесь же, в Мюнхене, кроме меня с кокаином не будет работать никто.
Эйнхорн быстро направился к выходу и чуть не столкнулся с профессором Байером. Узнав причину неожиданного посещения Эйнхорна, Байер предложил мудрое решение:
— Не раздражайте Эйнхорна. Оставьте пока кокаин и начните исследование атропина. Между этими двумя алкалоидами есть сходство. При их разложении получаются довольно близкие по составу продукты.
— Да, но с атропином работает Мерлинг.
— Мерлинг человек старый. Он может не успеть довести до конца свои исследования.
Вильштеттер решил продолжить изучение алкалоидов так, чтобы не вызвать негодования Эйнхорна и Мерлинга. При гидролизе и сильном окислении атропина Мерлинг получил тропиновую кислоту, содержащую восемь углеродных атомов и один атом азота, который замыкает цепь в пятичленное кольцо. Теперь новая задача — синтез этого соединения. У Вильштеттера уже была идея — подвергнуть обработке дииодид пимелиновой кислоты аммиаком.
Опыты привели к неожиданным результатам: получилось соединение с пятичленным кольцом.
В следующем семестре Мерлинг прекратил работу вообще, и теперь можно было свободно заниматься атропином.
Вильштеттер вступил в переговоры с фирмой «Мерк» в Дармштадте по поводу поставки очень дорогого сырья. Фирма согласилась на сравнительно низкую цену при условии, что результаты исследований будут предоставлены фирме.
Основная проблема была связана с тропином, вторичным спиртом, который получается при омылении атропина. Как связаны в цепи восемь атомов углерода и один азота? Число ампул с полученными продуктами разложения и производными росло. Росло и нетерпение молодого ученого, но решение не давалось в руки.
Однако терпение и упорство победили.
А. Виндаус[380]
Был теплый летний день 1895 года. Лаборатория опустела, все разъехались на каникулы. Вильштеттер тоже собирался уехать, но перед отъездом все-таки решил проверить некоторые свои предположения. Он поместил в пробирку йодистый метил, эфир тропиновой кислоты, раствор карбоната калия и начал нагревать смесь. Вскоре на поверхности появились маслянистые капли. Рихард проверил растворимость полученного продукта. Он растворялся в эфире. Судя по свойствам, продукт должен был соответствовать третичному амину. Не верилось, что вопрос с тропином был решен. Оставалось систематически и последовательно провести все исследования.
На следующий день Вильштеттер уехал к своей матери в Арльберг, потом гостил у отца, работавшего в Нью-Йорке, но мысль об отложенной работе преследовала его повсюду.
Возвратившись в Мюнхен, Вильштеттер с жаром принялся за работу. На этот раз он пошел другим путем, решив окислить тропин до кетона — тропинона, чтобы легче было добраться до тропиновой кислоты и с ее помощью осуществить последующие реакции. Окисление тропина он провел трехокисью хрома и серной кислотой. Потом обработал смесь гидроокисью бария и отфильтровал образовавшийся осадок сульфата и хромата бария. Чтобы смесь лучше фильтровалась, ее пришлось разбавить водой, но при этом получалось слишком большое количество фильтрата. Каждый день, когда приходило время закрывать лабораторию, Вильштеттер переносил огромный фарфоровый плоский сосуд с фильтратом в подвальное помещение и оставлял его там на ночь — испаряться. Утром он сливал концентрированный фильтрат и приступал к очистке тропинона.
С каждым днем исследование атропиновых алкалоидов приносило новые успехи. Стало ясно, что атропин и кокаин близки по своей структуре. Вильштеттеру удалось синтезировать соединение экгонин, которое до сих пор получалось только в результате разложения кокаина.
Успехи молодого исследователя начали вызывать интерес и уважение к нему со стороны других ученых. Даже профессор Эйнхорн снова перешел на прежний дружелюбный тон. Профессор Байер предложил Вильштеттеру место доцента и позаботился о присвоении ему ученого звания. Рихард легко справился с поставленной задачей, ибо профессор Байер назначил темой диссертации исследование группы тропина. Это был излюбленный прием Байера: если он хотел привлечь какого-нибудь молодого способного ученого, он давал ему тему, которую разработал сам избранник и в которой никто другой лучше него не разбирался. Это всегда обеспечивало абсолютный успех диссертанту. Таким же образом профессор поступил когда-то и с Эмилем Фишером.
Теперь у Вильштеттера стало намного больше возможностей для научной работы. Появились первые практиканты. Он расширил исследования алкалоидов, аминов и аминокислот, которые образовывались при их распаде.
В 1901 году профессором химии в Страсбурге назначили Иоганнеса Тиле[381], а на его место был принят Вильштеттер. Перед молодым профессором стояла ответственная задача. Со времен Эмиля Фишера лекции по органической химии включали в себя большой и сложный раздел о синтетических красителях, и поэтому курс лекций требовал углубленной и серьезной подготовки. Мюнхенский университет славился хорошими специалистами по синтетическим красителям, поэтому его выпускников охотно принимали на специализированные предприятия. Особенно полезным для Вильштеттера оказалось приглашение Баденской анилиновой и содовой компании посетить Людвигсхафен и познакомиться с производством синтетических красителей.
Вильштеттер приехал в Людвигсхафен летом 1901 года. Генеральный директор Брунк встретил его по-деловому.
— Это наш самый крупный специалист по азокрасителям, — представил он Вильштеттеру доктора Пауля Юлиуса. — Он познакомит вас с центральной лабораторией. Можете посетить и остальные лаборатории. Цеха осматривать не стоит. Прошу вас, господин профессор, не вступать в разговоры с другими химиками. Вы будете жить в Оппау, а не в Людвигсхафене. Думаю, что вы меня понимаете. Многие производства являются патентными, и мы обязаны соблюдать тайну.
— Вы разрешите мне собрать небольшую коллекцию готовых красителей, химикатов и других веществ, которые я буду использовать для демонстраций на лекциях?
— Разрешаю. Все, что имеется в лабораториях, в вашем распоряжении.
Дни, проведенные в Людвигсхафене, были для Вильштеттера хорошей школой. Здесь он на практике увидел, что значит осуществить химическую реакцию в промышленном масштабе. Возникает много важных вопросов, на которые в лаборатории совсем не обращают внимания. Например, при каждом новом синтезе в лабораторных условиях определяется выход, но мало кого интересует точность измерений до одного процента. А в производстве один процент означает десятки тонн вещества, прибыль в тысячах марок. В лабораториях Людвигсхафена Вильштеттер столкнулся и с другими проблемами, о которых до сих пор просто не знал.
— Нам вообще пока не ясно, чем обусловлен цвет вещества, — говорил доктор Юлиус, — существует теория, согласно которой окрашенные вещества содержат в своей молекуле двойные связи, и, чем больше число двойных связей в молекуле, тем интенсивнее цвет вещества. С другой стороны, считается, что наличие определенных групп атомов в молекулах тоже является причиной появления цвета.
— Да, это так называемые хромофорные группы, — прервал его Вильштеттер.
— Но как влияют хромофорные группы на изменение цвета веществ? Можем ли мы заранее сказать, какие хромофорные группы должны содержаться в данном соединении, чтобы оно обладало соответствующим цветом? На это мы пока не в состоянии ответить.
Учебный год начался с особенно напряженной работы. Вильштеттеру не хотелось бросать исследования алкалоидов, а новые проблемы тоже ждали своего решения. Надо было синтезировать соединения с двойными связями в молекулах, чтобы установить, является ли наличие двойных связей причиной окрашивания веществ.
— Пфаненштиль, начните с хинонов, точнее с орто-хинона. Известно, что пара-хинон обладает желтым цветом; следует ожидать, что орто-хинон из-за большего количества двойных связей должен иметь более интенсивный цвет, если теория верна.
Получение орто-хинона будем проводить по методу Воскресенского?
— Попробуем. Разумеется, во всех случаях следует применять окисление. В качестве исходного продукта возьмите пирокатехин.
Другие сотрудники тоже получили подобные задачи. Кальб должен был синтезировать дифенохинон, Мейер — пара-хинон-моноимин, Пуммерер[382] — хинондиимин…
Рабочий день Вильштеттера был очень напряженным. После утренних лекций он проводил лабораторные занятия со студентами. Послеобеденное время Вильштеттер посвящал работе с сотрудниками, а вечером усаживался за книги, чтобы подготовиться к следующей лекции, или просматривал последние статьи в журналах.
— Берегите здоровье, — часто говорил ему Байер. — Мы, химики, обречены всю жизнь стоять за лабораторным столом и дышать вредными испарениями. Знайте, что всех нас рано или поздно ждет профессиональная болезнь — начнут болеть ноги, и самое уязвимое наше место — легкие.
Вильштеттер действительно чувствовал какое-то недомогание; слабость, боль в ногах. А ведь он был совсем еще молод. Рихард решил заняться своим здоровьем. Он взял лошадь для верховой езды и каждый день по утрам отправлялся в окрестности Мюнхена. Вернувшись домой, он быстро собирался и шел на лекции, которые обычно начинались в восемь часов утра. После утренней прогулки Вильштеттер весь день чувствовал себя чрезвычайно бодрым и работоспособным. Как прекрасно встретить рассвет на лугах, в лесу! Как кристально чист воздух, как зелена трава!
Именно на такой прогулке, когда восходящее солнце залило ярким светом ослепительно молодую зелень, у Вильштеттера родилась мысль, определившая направление исследований и его, и его сотрудников. «Хлорофилл — самый распространенный в природе краситель, но его химический состав и строение пока неизвестны. Вот где можно развернуться!»
Вильштеттер заторопился домой. До лекции еще оставалось время. Он вошел в кабинет и написал письмо, адресованное фирме «Мерк», просил прислать хлорофилл. Как только материал для исследований будет получен, он немедленно начнет работу.
Первый этап в изучении любого природного продукта — получение его в чистом виде. Только после этого можно приступить к анализу, чтобы установить химический состав и строение соединения.
Через несколько недель фирма «Мерк» выполнила заказ. Вильштеттер открыл банку с сине-зеленым воскообразным веществом и огорчился.
— Вероятно, хлорофилл сильно загрязнен. Чистые вещества обычно кристаллизуются.
— Начнем с очистки, — утешил его Миг. Он считал, что это совсем несложное дело.
Но ассистент ошибался, и даже сам Вильштеттер не вполне представлял, до какой степени огромная, просто титаническая работа им предстояла. Сначала они проверили растворимость хлорофилла в различных органических растворителях, приготовили спиртовые и ацетоновые растворы и приступили к очистке. Обработка раствора активированным углем, окисью алюминия, силикагелем, потом фильтрование, испарение растворителя… Однако и после этой обработки полученное вещество имело по-прежнему воскообразный вид. После каждой операции по очистке производили анализ полученного продукта. И анализы давали неутешительные результаты.
— Снова ничего не понятно, — раздраженно сказал Миг, бросив на стол листок с записями.
— Это параллельные пробы, а это результаты анализа желто-зеленого вещества. — Вильштеттер с карандашом в руках просматривал данные.
— Да. Но как видите, процентное содержание азота снова колеблется в фантастически широких пределах. Я уже начинаю думать, что во время очистки протекают процессы распада, поэтому мы и получаем все время смесь неопределенного состава.
— Это исключено, — решительно сказал Вильштеттер. — В таких условиях не может быть разложения. — Он задумался, глядя в окно. — Что ж, начните очистку снова.
— Открыть новую банку?
— Оставим пока продукт «Мерка». Поглядите, — Вильштеттер кивнул в сторону сада. — Здесь давно не косили траву. Вот вам и новый источник хлорофилла.
Миг сразу уловил мысль Вильштеттера, он тоже сомневался в качестве доставленного фирмой «Мерк» продукта. Теперь предстояло получить его в лаборатории, и Миг сам взялся за это дело. Новая задача требовала соответствующей подготовки. Зеленые листья закладывали в большие сосуды и заливали спиртом, чтобы извлечь из них хлорофилл. Полученным желто-зеленым раствором обрабатывали новые порции свежих листьев до тех пор, пока раствор не насыщался и его цвет не становился темно-зеленым. Потом раствор очищали различными адсорбентами, испаряли растворитель, отделяли хлорофилл и подвергали его анализу. Это была медленная, кропотливая и довольно утомительная работа.
Предположения Вильштеттера оправдались. Действительно, представленный фирмой «Мерк» хлорофилл был сильно загрязнен. Как оказалось, он содержал медь, а в хлорофилле, полученном в лаборатории, не было и следов этого металла.
— По всей видимости, причина в том, что на фабрике экстракцию проводили в сосудах из меди, и медь вступила во взаимодействие с хлорофиллом, — заключил Вильштеттер. — В дальнейшем будем работать только с хлорофиллом, полученным в нашей лаборатории.
Прошло несколько лет. Многократные и продолжительные операции по очистке хлорофилла дали определенный результат, но он не мог удовлетворить исследователей. Оказалось, что спирт извлекает из зеленых растений сложную смесь, которая постепенно разделяется на несколько соединений: сине-зеленое с желто-зеленым (их назвали «хлорофилл а» и «хлорофилл б»), и два желтых природных красителя — каротен и ксантофилл.
Исследование состава и строения хлорофилла нельзя было начинать до получения абсолютно чистого вещества. Однако Вильштеттер не терял надежды. Он часто вспоминал слова Альбертуса Магнуса, которые любил повторять профессор Байер: «Хороший химик должен обладать тремя качествами: энергией, терпением и умением хранить тайну».
Итак, терпение! Бесконечное терпение… Исследователь должен верить в свои силы, в правильность выбранного пути, в возможности науки, он не позволит отчаянию взять над ним верх. И Вильштеттер верил в успех, знал, что наступит день, когда хлорофилл раскроет свою тайну.
Во время каникул Рихард часто приезжал в Висбаден, в имение двоюродного брата. У брата были хорошие лошади, в они часто отправлялись на прогулку вдвоем. В Висбадене Вильштеттер решил провести и весенние каникулы 1903 года, но когда он приехал, хозяина в имении не оказалось — он уехал в Англию.
«Придется остановиться в гостинице. Надеюсь, удастся нанять хороших лошадей», — думал Рихард, направляясь к гостинице. Лошадей ему действительно удалось достать очень хороших. Он проездил верхом почти до самого обеда, так не хотелось ему расставаться с отличным арабским жеребцом. Когда Рихард вернулся с прогулки и вошел в вестибюль гостиницы, тот был почти пустым, лишь какой-то пожилой господин с небольшой холеной бородкой с проседью разговаривал с двумя молодыми людьми — судя по всему, его сыновьями. Пожилой господин приветливо поклонился Вильштеттеру.
— Извините, я с вами незнаком, но я видели как вы скачете, и должен сделать вам комплимент: вы великолепный наездник.
Вильштеттер учтиво поклонился в ответ.
— С кем имею честь?
— Профессор Лезер, — ответил господин. — А это мои сыновья.
— Профессор Вильштеттер, — представился в свою очередь Рихард.
— Очень рад с вами познакомиться. Если вы не имеете ничего против, окажите честь сегодня вечером отужинать с нами.
Войдя вечером в зал, Вильштеттер застал за столом всю семью профессора Лезера. Рихарда ждал приятный сюрприз — рядом с профессором сидела очаровательная девушка, его дочь. Софья Лезер покорила Рихарда с первой встречи. Она была умна и образованна, хорошо разбиралась в литературе, философии и искусстве. Девушка держалась очень непринужденно и была интересной собеседницей. Вильштеттер смотрел на нее с нескрываемым восхищением.
Через несколько дней, когда пришла пора расставаться, профессор Лезер и его дочь пригласили Вильштеттера навестить их в Гейдельберге.
Софья и Рихард полюбили друг друга. В начале августа молодая пара отпраздновала свадьбу и уехала в путешествие в Альпы. Потом пришла осень с ее обычными заботами: лекции в университете, исследования…
Через год у них родился сын Людвиг. Теперь по вечерам за столом собиралась счастливая семья. Частым гостем в доме был и старый Лезер, он очень любил внука и тосковал без него. До поздней ночи затягивалась оживленная беседа.
Незаметно прошли два счастливых года.
В конце летнего семестра 1905 года на одной из последних лекций Вильштеттер заметил в первом ряду среди студентов незнакомого мужчину. Тот внимательно слушал лекцию и делал пометки в записной книжке. После лекции Вильштеттер решил подождать его у выхода.
— Роберт Гнем, — представился незнакомец, — президент Швейцарского совета образования. Я явился сюда со специальной миссией.
— Прошу в кабинет.
— Профессор Эжен Бамбергер[383] тяжело болен, — без предисловий начал господин Гнем, — он перенес сложную операцию. Его место в Цюрихском политехническом институте свободно, и выбор Совета, пал на вас.
Постоянное место профессора! Предложение было настолько заманчивым, что Вилыытеттер без долгих колебаний принял его. Едва дождавшись конца учебного года, он переехал в Швейцарию. Вместе с Вильштеттером в Цюрих приехало несколько его сотрудников, чтобы продолжать начатые исследования. Пфаненштиль занимался синтезом орто-хинона, который, как он и предполагал, был окрашен в черный цвет; у этого соединения было интересное свойство — оно образовывало бесцветные кристаллы, которые иногда необъяснимо окрашивались в красный цвет; следовало уточнить условия, при которых происходило это превращение. Миг уже добился значительных успехов в работе по очистке хлорофилла. Штолль проводил первые опыты по получению кристаллического хлорофилла.
Условия работы в Цюрихе были намного лучше, чем в Мюнхене. Здание политехникума, построенное по проекту Георга Лунге[384], было оборудовано кондиционером, регулирующим температуру и влажность воздуха. Политехникум размещался в двух симметрично расположенных корпусах: один — для аналитического отделения, другой — для технологического. Здесь изучалась аналитическая, неорганическая и органическая химия. Профессор Вильштеттер должен был читать лекции по этим трем разделам химии. В аудиториях были созданы все условия для проведения даже самых сложных демонстраций. Химические лаборатории были очень просторны и хорошо оборудованы. Вильштеттер распорядился в помещениях подвального этажа смонтировать установки для извлечения хлорофилла из листьев крапивы — она оказалась удобным сырьем для этих опытов.
После очистки водно-спиртовых растворов, простоявших длительное время, Артур Штолль получил сине-зеленые кристаллы. Когда он впервые стал рассматривать эти кристаллы под микроскопом, то обнаружил, что зрительное поле сплошь усеяно правильными шестигранниками светло-зеленого цвета. Менялись образцы, но картина оставалась прежней.
Было установлено, что очищенный хлорофилл — это зеленое воскоподобное вещество, а шестигранные кристаллы образуются при распаде хлорофилла под действием какого-то неизвестного до сих пор фермента. Его назвали хлорофилазой. Полученные кристаллы были использованы для исследования структуры хлорофилла. Результаты исследований показали, что по составу хлорофилл — сложное органическое соединение, содержащее в молекуле один атом магния.
— Хлорофилл — сложное комплексное органическое соединение, — сделал заключение Альфред Вернер, профессор химии Цюрихского университета.
В Цюрихе семьи Вильштеттера и Вернер сблизились, они часто проводили вместе вечера. К ним нередко присоединялся и Артур Штолль.
Семья Вильштеттеров занимала скромную виллу, расположенную почти на вершине холма Цюрихберг. С веранды открывался великолепный вид на озеро, а из окна кабинета была видна поляна, на которой обычно играли дети. Их было уже двое — Людвиг и Маргарита. Заботы о детях целиком захватили Софью. Она совсем не думала ни о себе, ни о муже. Летом 1908 года семью Вильштеттера постигло несчастье: Софья умерла от нераспознанного вовремя аппендицита. Все заботы о семье взяла на себя их экономка Эльза, бывшая уже несколько лет преданным другом семьи.
Несмотря на тяжелое испытание, выпавшее в это время на его долю, Вильштеттер продолжал плодотворные исследования. Его сотрудникам удалось наконец получить чистый хлорофилл, был установлен его химический состав. Это был уже значительный успех.
Получив образующиеся при распаде хлорофилла продукты, можно было составить первое, хотя еще и неполное представление о строении этого вещества. Исследования красящего пигмента крови — гемоглобина, проведенные позднее, показали, что между этими двумя веществами существует большое сходство, несмотря на то что гемоглобин — комплексное соединение железа, а хлорофилл — соединение магния.