Кампании против украинского национального уклона

Кампании против украинского национального уклона

Осуждение Н. Скрыпника и его самоубийство лишь усилили кампанию по разгрому национального движения и «вычищению» врагов из всех сфер общественной жизни. Еще на Пленуме в июне 1933 г. П. Постышев заверил аудиторию в том, что «выкорчевывание разгромленного врага» будет продолжаться и дальше. Неудивительно, что наиболее «засоренными» вредительскими, контрреволюционными, националистическими «элементами» были названы Наркомпрос и вся система органов просвещения Украины[1251]. Поэтому их чистка велась ударными темпами. В ноябре того же 1933 г. на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) П. Постышев докладывал, что из системы Наркомпроса было вычищено свыше 2 тысячи «националистов» и «белогвардейцев», 300 научных работников, а из 8 центральных советских учреждений – свыше 200 руководящих работников не ниже уровня заведующих отделами и секторами[1252]. За 1933 г. в областных управлениях Наркомата по политическим мотивам оказалось заменено 100 % руководства, в районных – 90 %. 4 тысячи учителей были уволены как «классово враждебные элементы»[1253]. Чистка коснулась и сотрудников институтов. Из 29 директоров педагогических вузов было уволено 18, лишились места 210 преподавателей[1254].

Далеко не все из них были репрессированы. Но со временем, в связи с другими кампаниями, многие из тех, кто был просто освобожден от занимаемой должности, попадал в категорию подследственных, затем заключенных, а некоторые и расстрелянных. Масштабы чистки системы Наркомпроса, по словам В. Затонского, позволили нанести украинской контрреволюции губительный удар. Но в то же время, утверждал нарком, «из системы НКПр еще не вычищена вся… контрреволюционная сволочь», а значит, чистки должны были быть продолжены и дальше[1255].

Враги оказывались повсюду – в МТС, в колхозах, в органах Наркомзема (ведь они собирались «морить голодом» украинских трудящихся). По этим структурам, а также по всем организациям, связанным с сельским хозяйством (включая научные, например Всеукраинскую академию сельского хозяйства), прокатилась волна репрессий. На них возлагалась ответственность за «прорыв» на «хлебозаготовительном фронте» (так большевики предпочитали называть голод). Например, 27 апреля 1933 г. состоялось судебное заседание по делу раскрытого «украинского филиала вредительской организации» в системе органов Наркомзема. Не в последнюю очередь репрессии коснулись представителей сельской интеллигенции[1256].

Вообще, количество врагов, как и скорость их ликвидации, по сравнению с предыдущим периодом выросла в несколько раз. Если в 1930–1932 гг. было «раскрыто» три подпольные организации, то в 1933–1937 гг. – уже двенадцать[1257]. Останавливаться на них, равно как и подробно прослеживать ход репрессий в области культуры и чисток партийного и государственного аппарата, в данном случае не имеет смысла. Это особая, заслуживающая не одного серьезного исследования проблема. Но вкратце сказать о ходе чисток все же стоит.

Основным объектом в борьбе с украинским национализмом продолжала оставаться его главная носительница – интеллигенция. Помимо чистки системы образования, развенчания исторических школ, принципов разработки литературного языка и их философского обоснования, реорганизация затронула и литературу. Еще 23 апреля 1932 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций». ЦК считал необходимым покончить с групповщиной в литературе, ликвидировать все ассоциации пролетарских писателей и объединить всех писателей, «которые поддерживают платформу советской власти и желают принимать участие в социалистическом строительстве» в один союз советских писателей (с созданием в нем коммунистической фракции). Аналогичные союзы предполагалось создать и в других областях искусств[1258]. Множество литературных организаций, а вместе с ними и плюрализм мнений, различные идейные установки уходили в прошлое.

Одновременно усилился контроль за идейным содержанием произведений. На Украине особенно внимательно следили за тем, как «инженеры человеческих душ» обыгрывают национальный вопрос. Скажем, роман М. Ивченко «Робітні сили» был квалифицирован как националистический, поскольку его основной идеей была «борьба за возрождение нации»[1259]. По решению ЦК КП(б)У были проверены планы книгоиздания и писательские кадры, определены «ненадежные» книги и авторы. Например, в 1933–1934 гг. был наложен запрет более чем на 200 произведений, квалифицированных как националистические[1260].

Не обошлось и без репрессий. Например, среди 148 участников уже упомянутой УВО были писатели О. Вишня (П. Губенко), Б. Антоненко-Давидович и др. В мае 1933 г. был арестован бывший боротьбист, член КП(б)У, ваплитовец и главный политический редактор Госиздательства Украины М. Яловой (Юлиан Шпола). 13 мая застрелился Н. Хвылевой. В своем предсмертном письме в ЦК КП(б)У (письмо не сохранилось, и его содержание известно со слов писателей – друзей Хвылевого, которые якобы успели его прочитать. При этом с достоверностью утверждать о его содержании не представляется возможным) он обвинял верхушку партии в перерождении, предательстве дела революции и украинского народа. Кстати сказать, литераторы удостоились особой «чести» – персонального процесса над группой писателя Н. Зерова (февраль 1936 г.). Среди арестованных оказались М. Драй-Хмара, М. Вороной, П. Филипович и др.[1261] Также был репрессирован и ряд единомышленников Н. Хвылевого из числа «новых европейцев».

Раскрытие тех или иных организаций только активизировало репрессии, вовлекая все новые группы интеллигенции в поле зрения советских спецслужб и выдвигая против них новые обвинения. Репрессии не минули ни одно учреждение или организацию. Чисткам подверглась высшая школа (ВУАН, ВУАМЛИН, научные институты и др.), НИИ строительства, Институт литературоведения имени Т. Г. Шевченко, Институт советского строительства и права, Институт украинской культуры имени Д. И. Багалия, музеи, особенно исторические[1262]. Не обошли репрессии стороной и работников системы среднего и специального образования, издательств (например, «Молодого большевика», «Руха», «Книгоспилки», Государственного издательства УССР, «Мистецтва»), сотрудников Киевского и Харьковского художественных институтов, театра «Березиль», возглавляемого известным режиссером галицийцем Л. Курбасом.

«Враги» нашлись и в области искусств, литературоведении, книгоиздательстве, в хоровых и музыкальных коллективах[1263]. Скажем, в изобразительном искусстве таковыми были объявлены М. Бойчук и его школа, творчество которых было признано вредным. Среди многих обвинений (оторванность от жизни, отход от реалистических традиций), которым подвергалась школа М. Бойчука, значилась ориентация на «западный формализм», стремление объединить с ним «украинскую архаику», приемы иконописи. Главным обвинением стала «смычка с хвылевизмом» и ориентация на «европейские нормы». В 1936 г. М. Бойчук и ряд его соратников (не только этнических украинцев) были расстреляны[1264].

Далеко не все участники культурных обществ и объединений обвинялись в национализме и прочих политических преступлениях. Многим в вину ставились «идеализм», «церковщина», «отрыв от масс», аморфная «буржуазность». Даже те деятели искусства или творческие коллективы, которые обвинялись в национализме, могли зачастую не иметь к нему отношения: просто уж очень убойным и, главное, абстрактным, далеким от творчества многих из них было это обвинение. Конечно, попадались среди репрессированных и настоящие националисты, те, кто в своем творчестве акцентировали на национальном факторе много внимания или разделяли соответствующее мировоззрение. В те годы были репрессированы многие бывшие участники украинского движения. Идеологическое развенчание и организационный разгром шли вместе с физическим устранением его адептов.

Но было бы наивно полагать, что Сталин или другие «украиножёры» в Москве вынашивали планы ликвидации украинской культуры как таковой, о чем можно узнать из многих научных и околонаучных работ, как выходивших в эмиграции, так и издаваемых на Украине. Партия и не собиралась этого делать. Существование украинской национальной общности и государственности никем не ставилось под сомнение. Социально-экономические условия того времени (индустриализация, урбанизация и вызванные ими изменения в социальном и культурном состоянии общества) оставляли благоприятную возможность для других вариантов национальной трансформации малорусского этноса (или его частей), прежде всего в русскую национальную общность. И таким образом создавали вполне реальную возможность не только для внесения корректив в проведение национальной политики, но и (при желании) позволяли пересмотреть курс в целом. То есть отменить украинизацию, искусственное навязывание населению (по крайней мере, его значительной части) украинской идентичности и создание украинской нации со всеми ее атрибутами, государственностью и т. д. Но ничего этого не произошло. Более того, сам курс на создание украинской нации и культуры никто и не думал сворачивать. Речь всего лишь шла о том, чьими руками она будет создаваться: партийно-большевистскими или руками национальной интеллигенции – и какой она будет по содержанию. С середины 1934 г. кампания по борьбе с национализмом пошла на спад. Масштабы репрессий и чисток по обвинениям в принадлежности к когорте украинских националистов в середине 1930-х гг. не шли в сравнение с тем, что было в первой трети десятилетия. Украинизация прессы, научных учреждений, госаппарата не только не прекратилась, но даже усилилась. Никуда не делись и украинская литература, искусство и т. п.

Нельзя отрицать и тот очевидный факт, что многие писатели и деятели искусств были обласканы властью. Заботясь об уровне украинской культуры, партии даже приходилось закрывать глаза на мировоззрение некоторых из них. Например, знаменитый кинорежиссер А. П. Довженко продолжал снимать кино и даже сделал блестящую карьеру, хотя для НКВД не были секретом его настроения, которые при малейшем желании было легко квалифицировать как националистические. Режиссеру были не чужды размышления о нации и национальном сознании, причем в этом вопросе он был законченным пессимистом. «Оказывается, наш народ говно», – говорил он в кругу близких друзей, ему «совершенно безразлично, украинский он или не украинский». «Поляков, вон, тоже, не менее и русифицировали, и германизировали, а они остались поляками, а наш народ охотно (выделено мной. – А. М.) сам идет навстречу потере своей национальности»[1265], – сокрушался Довженко. (Кстати, сравнение с поляками свидетельствует о непонимании кинорежиссером сути вопроса. Русификация Польши и «русификация» Украины были совершенно разными явлениями и так же совершенно по-разному воспринимались поляками и украинцами[1266].) Не прекращали работы и многие другие деятели культуры, например руководитель хоровой капеллы «Думка» Н. Городовенко, хотя руководству КП(б)У было известно его отрицательное отношение к советской власти. «У нас, украинцев, нет национальности, – сетовал он, – украинская нация при советской власти погибла». Пример национального чувства, полагал Городовенко, следовало брать с «наилучшей нации» – немцев[1267].

Пройдет всего несколько лет, и эта «наилучшая нация» во всей красе продемонстрирует свое «национальное превосходство» над непутевыми почитателями из одной советской республики. А «говно» и «плохой народ», безразличный к национальному делу, проявит великое мужество и волю, освободит свою Родину, пройдет победным маршем пол-Европы и, кстати сказать, сохранит себя от рабства и уничтожения как народ…

…Трагизм и величие 1930-х гг., их сложность и противоречивость заключались в том, что параллельно с подавлением одних форм культуры шло бурное развитие других. В стране разрушались уникальные памятники архитектуры, но одновременно с этим строились заводы, росли новые и кардинально меняли свой облик старые города, улучшалась их инфраструктура, санитарное состояние, развивалась система народного здравоохранения. Одновременно с изъятием из библиотек Украины «зиновьевско-троцкистской националистической литературы» – работ Б. Антоненко-Давидовича, Г. Косынки, В. Полищука, В. Пидмогильного, Г. Этика, А. Панова и др. (решение ПБ ЦК КП(б)У от 19 июля 1935 г.) – быстрыми темпами развивался кинематограф, а на экраны вышли такие, ставшие знаковыми в советском и мировом кино фильмы, как «Земля», «Аэроград» и «Щорс» режиссера А. Довженко[1268], того самого, которого подозревали в сочувствии националистам.

Наряду, скажем, с критикой (за «засоренность» организаций враждебным элементом и т. д.) Всеукраинского общества «Педагог – марксист» и Украинского НИИ педагогики и последовавшего за этим снятия с должностей их руководства в системе ВУАН открывается Ботанический сад, создаются Институт электросварки, Институт истории материальной культуры (с 1938 г. Институт археологии, ставший одним из центров развития исторической науки не только на Украине, но и во всем Союзе), основывается Государственный архитектурно-исторический заповедник «Софийский музей». Быстрыми темпами развивается наука, особенно естественные, технические, теоретические и прикладные направления. В эти годы происходит создание современной системы Академии наук УССР. А в Институте физической химии ВУАН под руководством А. Бродского впервые в СССР была получена тяжелая вода[1269]. Это только несколько примеров развития науки и культуры в республике в 1930-х гг. Наряду с уничтожением и гибелью одних форм рождались и росли другие. В первую очередь развивались народное образование, массовая культура, новое искусство и литература. Последняя, кстати, часто в художественном плане и по глубине затрагиваемых проблем не уступала и порой даже превосходила «пролетарскую» и прочую литературу 1920-х гг., ту, которую относили к «буржуазной» и «враждебной».

Страна успешно ликвидировала неграмотность, и перед ее гражданами были открыты широкие просторы для разнообразнейшего приложения своих сил, знаний, талантов. И государство им в этом всячески помогало. Это видели и понимали миллионы советских людей. Страна росла и мужала буквально на глазах, и эта энергия развития, энергия созидания передавалась людям и рождала в них чувство уважения к себе, к стране и, что не менее важно, к власти. Вспомним, с какой гордостью раньше звучало словосочетание «Правительственная награда». И то, что власть жила и работала прежде всего не для себя, а для страны, тоже было для всех очевидно. Поэтому ей и могли многое простить. И нельзя утверждать, что это десятилетие принесло СССР, и в том числе Украине, один лишь погром. Именно в этот очень короткий период закладывался фундамент для превращения Советского Союза в передовую мировую сверхдержаву. Без 1930-х гг. не было бы ни 1945, ни 1961 г., не было бы прорыва в космическую эру. Не было бы и того колоссального задела, за счет которого существуют постсоветские общества…

Возвращаясь к нашим сюжетам, надо отметить, что чистки и репрессии в отношении интеллигенции на Украине были обусловлены многими причинами, главная из которых лежала не только в национальной плоскости, но и в плоскости социальной. Культура в целом, и литература в особенности, как сильнейшее средство формирования общественного сознания и моральных установок, должна была быть поставлена на службу социалистическому строительству. По образному выражению П. Постышева, «наша литература не песня мечты, не абстрактный порыв, а меч в борьбе за дело социализма»[1270]. Партия и государство стремились взять под свой контроль все сферы жизни, в том числе культуру, искусство, сферу общественного сознания. На Украине этот общесоюзный процесс наложился на действительную борьбу с украинским национализмом и его носительницей – украинской интеллигенцией (или, вернее, развивался параллельно с ней) и был направлен на вытеснение националистической идеологии из культуры, искусства, образования. Те же, кто не соответствовал или не хотел соответствовать новым правилам игры, кто в своей работе ориентировался только на «национальную форму», не принимая или не обращая внимания на «социалистическое содержание», оказывались вне ее рамок и не могли рассчитывать на терпимое к себе отношение, не говоря уже о поддержке.

Также несерьезно утверждать, что «погром» украинской культуры велся в интересах русской культуры или русского народа, на страже которых будто бы стояла партия. Репрессии были направлены вовсе не только против украинской интеллигенции[1271]. Аналогичные преследования русской интеллигенции (и в том числе в УССР), в силу тех или иных причин не вписавшейся в отводимые коммунистической доктриной рамки, особенно тех ее представителей, которым не чужды были патриотизм и национальные чувства («белогвардейской», «великодержавной», «славянофильской», по терминологии того времени), имели не меньший размах. Более того, глумление над русской культурой, нигилистическое отношение к России как к самостоятельному и неповторимому историко-культурному типу, отношение к ней как к материалу для социальных и национальных опытов начались гораздо раньше, чем гонения на украинских националистов, уже с самого начала революции. Кстати сказать, сама украинизация, строительство украинской нации, распространение украинской идентичности на еще донациональный в основной своей массе этнический коллектив тоже являлись одними из проявлений борьбы с русскостью, носителями русской культуры и общерусского сознания.

Следует подчеркнуть и еще один момент. Говоря о репрессиях, надо отличать правду от вымысла и голос истории не путать с присущей националистической историографии тенденцией освещать 1930-е гг. с позиций «мортиролога». Острие репрессий было направлено далеко не на одних «сознательных украинцев» или украинцев как таковых. Для наглядности стоит привести несколько цифр. Пик репрессий в УССР пришелся на 1937–1938 гг. Тогда было арестовано 267 579 человек (для сравнения – в 1935 г. подверглись аресту 24 934, в 1936 – 15 717 человек), из них осуждено было 197 617 человек (то есть меньше, чем было арестовано). Хотя эти цифры отнюдь не маленькие и за каждой из них стоит человеческая судьба, они не позволяют говорить о «разгуле репрессий», якобы «заливших кровью» Украину. Но что еще характернее, в 1937–1938 гг. из числа репрессированных (не арестованных, поэтому количество пострадавших оказывается выше) украинцев было 131 635 (и далеко не все из них были репрессированы по обвинению в национализме), а русских – 191 999! Иными словами, этнических русских было репрессировано больше не только в процентном отношении к населению республики, но и в абсолютных цифрах, то есть их доля среди репрессированных была заметно выше доли этнических украинцев![1272] И это при том, что в те годы, как твердят националисты, «Москвой» осуществлялся «геноцид» украинцев и разгром «украинских сил».

Уничтожение организующего центра, вокруг которого и по обвинениям, и в действительности группировались силы, занимавшиеся национальным строительством, означало, что в партийных верхах главной опасностью теперь уже окончательно стал считаться местный национализм, на борьбу с которым следовало бросить все силы. Впрочем, идейная эволюция оценок началась раньше. Еще в 1930 г. на XVI съезде ВКП(б) И. Сталин отметил наличие «ползучих» (то есть на первый взгляд малозаметных) уклонов в национальном вопросе. Указав, что главной опасностью «в области национального вопроса» продолжает оставаться великорусский национализм, Сталин вместе с тем подчеркнул и опасность, исходящую от местного национализма, назвав «решительную борьбу с этим уклоном» задачей партии[1273]. Характерно, что борьба с местным национализмом столь открыто была объявлена задачей партии впервые (о борьбе с великорусским национализмом речь специально не велась). На XVII съезде ВКП(б) в 1934 г. вождь развил свою мысль, сказав, что корень у всех национализмов один – это «приспособление интернационалистической политики рабочего класса к националистической политике буржуазии». А сам уклон «отражает попытки “своей”, “национальной” буржуазии подорвать советский строй и восстановить капитализм». С этим «отходом» от ленинского интернационализма надо нещадно бороться, причем одновременно устранять угрозу, идущую с обеих сторон. При этом, утверждал Сталин, в «современных условиях» старый вопрос – о том, какой из уклонов наиболее опасный, – превратился в «формальный и поэтому пустой спор», так как главная опасность исходит от того из них, «против которого перестали бороться и которому дали, таким образом, разрастись до государственной опасности». «Грехопадение Скрыпника и его группы на Украине», продолжал Сталин, было явлением не единичным и имело место и в других республиках. А в силу того, что на Украине перестали бороться с местным национализмом, он и стал там главной опасностью[1274].

Руководимая П. Постышевым партийная организация Украины действовала в соответствии с избранным на XVI и XVII съездах ВКП(б) курсом в национальном вопросе. Ноябрьский Объединенный пленум ЦК и ЦКК КП(б)У 1933 г. целиком был посвящен подведению итогов культурно-национального строительства и определению новых задач в этой области. Пленум пришел к выводу, что в результате проводимой национальной политики исчезли остатки колониального положения Украины и была создана почва для свободного развития украинской советской культуры и государственности. В докладе генерального секретаря ЦК КП(б)У С. Косиора были перечислены достижения в экономике, образовании, искусстве. Особо подчеркивался тот факт, что за годы украинизации вырос и окреп национальный украинский пролетариат. Вместе с тем на Пленуме было продолжено разоблачение уклона во главе со Скрыпником. Подчеркивалось, что «разгром украинского национализма, разоблачение пролезших в партию националистических двурушников является необходимым условием и составной частью большевистской украинизации», истинного интернационального воспитания масс[1275].

В выступлениях С. Косиора, П. Постышева, П. Любченко, Н. Попова, в резолюции Пленума были окончательно сформулированы черты украинского национального уклона в КП(б)У. Он заключался в идеализации украинских мелкобуржуазных партий и их роли в революции, в распространении троцкистских, правооппортунистических и националистических взглядов. Корни уклона крылись в переоценке национального вопроса, взгляде на него как на вопрос самостоятельный, как на решающий фактор в освободительной борьбе на Украине. Уклонисты и те, кого к ним причисляли, смотрели на партию со своих позиций, обвиняя КП(б)У в двурушничестве и непоследовательности в национальном вопросе, критикуя ее отношение к нему в прошлом и переоценивая тот поворот, который произошел после «перехода» большевиков на позиции УКП и боротьбистов. Практическая деятельность уклонистов сводилась к попыткам пересмотра конституции в сторону увеличения полномочий республик, борьбе против создания СССР как единого союзного государства. Глава и духовный организатор уклона (Скрыпник) выступал за отрыв украинского языка и культуры от языка и культуры русской, продолжал начатую еще Шумским, Хвылевым и Волобуевым ментальную (и не только) ориентацию на Запад. В качестве одной из основных черт уклона отмечалось разжигание вражды между украинским и русским пролетариатом, которая провоцировалась насильственной и ускоренной украинизацией последнего и борьбой с великорусским шовинизмом при одновременном поощрении национализма местного.

В результате «черной работы» «пролезших» врагов из числа националистических элементов и национал-уклонистов – членов компартии все научные и учебные заведения, литература, театры, искусство и т. п. оказались пронизаны «ложной буржуазной националистической теорией», обезоруживающей пролетариат и объективно подготавливающей реставрацию капитализма. При этом партийцы-уклонисты становились центром притяжения, ширмой и защитой для подобных враждебных элементов, под прикрытием которой эти последние «пролезали» в партийный и советский аппарат, заполняли его и поворачивали украинизацию таким образом, что она стала использоваться в интересах буржуазной реставрации и отрыва Украины от Советского Союза.

На пленуме даже звучали голоса пересмотреть некоторые решения X и XII съездов. В том, что начатая в 1930 и резко усиленная в 1933 г. кампания могла быть истолкована (что нередко и случалось) как пересмотр ленинского курса, окружение Постышева прекрасно знало. Но в планы советского руководства это не входило. Подобные поползновения к корректировке основных положений национальной политики были пресечены. В резолюции подчеркивалось, что «любые попытки ревизии», прикрывающиеся фразами о том, что «национальный вопрос… уже себя изжил» и «национальные республики больше не нужны», партия будет изобличать и бороться с ними[1276]. Конечно, власти не забывали и о продолжении «самой беспощадной» (как говорилось на пленуме) борьбы с великодержавным шовинизмом, постоянно подчеркивая ее важность для разрешения национального вопроса и проведения «большевистской украинизации»[1277]. Например, выступая 5 июня 1934 г. на сессии Всеукраинской ассоциации марксистско-ленинских институтов, П. Постышев напомнил, что великорусский национализм снова может стать главной опасностью на Украине[1278]. Немало деятелей науки и искусства в СССР и УССР были репрессированы по этому обвинению.

Ноябрьский пленум стал важной вехой на пути проведения национальной политики и еще одним переломным этапом в судьбе многих участников украинского национального движения. На нем был как бы проанализирован пройденный путь, подведены итоги борьбы с этим движением за четыре предыдущих года и намечены новые шаги по окончательному разгрому националистических уклонов и контрреволюции. О том, что не все враги еще вычищены, заявил в своем докладе на XII съезде КП(б)У в январе 1934 г. П. Постышев. Он подчеркнул, что «и шумскизм, и уклон Скрыпника питались одними и теми же корнями и соками», оба «работали на дело отрыва Украины от Советского Союза» и порабощения трудящихся, оба «стремились прочь от Москвы – центра мировой пролетарской революции»[1279]. Среди дальнейших заданий в области национальной политики он назвал необходимость повышать среди партийной организации большевистскую бдительность «по отношению к националистической контрреволюции» и призвал окончательно разоблачить националистический уклон Скрыпника и непримиримо относиться «к малейшим уклонениям от ленинской национальной политики»[1280].

Постановления ноябрьского Пленума интересны еще и тем, что официально подтвердили наличие национального уклона (именно как уклона, а не ошибок отдельных личностей) в партии. На XII съезде КП(б)У П. Постышев провел прямую параллель между уклоном Н. Скрыпника и А. Шумского, охарактеризовав первого как наследника и продолжателя «шумскизма». Это не только подчеркивало преемственность националистических настроений в партии, но и указывало на их источник. Ноябрьский пленум во всеуслышание назвал его. Им оказались выходцы из украинских партий – боротьбисты и укаписты. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что немало их было в верхнем эшелоне Коммунистической партии Украины. Бывшими боротьбистами были активные борцы со «скрыпниковщиной» П. Любченко, А. Хвыля. Их бывший соратник Г. Гринько в то время занимал пост председателя Госплана СССР. Поскольку было объявлено, что «уклон» Скрыпника опирался на укапистско-боротьбистский подход к решению национального вопроса на Украине, вырисовывался и новый объект для внимания советских спецслужб.

Первый удар по бывшим боротьбистам и укапистам был нанесен еще во второй половине 1920-х гг. во время борьбы с «шумскизмом». Искать среди них уклонистов стали и теперь. Сначала это делалось в контексте разоблачения «буржуазно-националистической деятельности» украинской интеллигенции. Например, резкой критике был подвергнут учебник «Основы украинознавства» под редакцией одного из бывших лидеров УКП А. Речицкого (среди авторского коллектива были такие известные фигуры марксистской науки, как В. Коряк, Д. Фрид и др.). Концепция учебника была названа «извращением… истории революционного процесса на Украине», так как в основу концептуального подхода были положены теории М. Яворского, М. Равич-Черкасского, «переоценивавших» значение национального фактора в истории Украины. «Политически ответственным» за допущенные «извращения» объявлялся А. Речицкий[1281]. Естественно, он был вынужден публично признать свои ошибки, в том числе и то, что «переоценил вес национального вопроса в революции», «националистически трактовал роль квалифицированного промышленного пролетариата на Украине как носителя руссификаторско-колонизаторских тенденций», а революцию 1917 г. оценивал как «национальную с аграрным и социальным содержанием»[1282].

В следующий раз «национал-коммунисты» оказались в центре внимания вокруг «дела» УВО. За причастность к террористической и диверсионной организации были арестованы виднейшие боротьбисты и деятели КП(б)У и КПЗУ – А. Шумский, К. Максимович, А. Турянский.

После 1933 г. выходцев из других партий стали «вычищать» и репрессировать как особую категорию врагов, вне контекста борьбы с украинской интеллигенцией. В 1934–1935 гг. в ходе чистки украинской парторганизации ее покинуло множество боротьбистов[1283]. Мощный удар по «выходцам» был нанесен в 1935–1936 гг., когда был раскрыт и ликвидирован Всеукраинский боротьбистский центр. В своем докладе на январском (1936 г.) Пленуме ЦК КП(б)У П. Постышев сказал, что укаписты и боротьбисты так и не сменили свои взгляды и продолжали проведение контрреволюционной работы против партии и советской власти. В партию они вливались для того, чтобы вырвать Украину из рук большевиков, причем готовиться к этому они начали уже давно. Еще на XII съезде РКП(б) и боротьбисты, и большевик Н. Скрыпник, критикуя национальную политику партии, группировались вместе. Впервые реализовать свои планы, утверждал Постышев, «выходцы» попытались при А. Шумском, а когда «шумскизм» был разгромлен и надежды на «кабинетный переворот» были потеряны, боротьбисты ушли в подполье и создали свою организацию, которая начала устанавливать связи с другими подобными организациями – СВУ, УНЦ, группой М. Грушевского – и оказывать на них влияние. Но основной ее работой было впутывание в свою деятельность Н. Скрыпника и окружение его своими людьми. В 1930–1932 гг. боротьбисты-подпольщики занимались вредительством в хозяйственных органах (например, в Наркомземе) и учреждениях культуры и, опять-таки, готовили восстание. С лета, после ликвидации УВО, они перешли непосредственно к террору[1284].

В ходе ликвидации Украинской войсковой организации и Всеукраинского боротьбистского центра было арестовано и осуждено немало бывших видных укапистов и боротьбистов: соответственно А. Речицкий, Ю. Авдиенко, А. Драгомирецкий и Н. Любченко, Л. Ковалев, С. Семко-Козачук, Д. Кудря и др. Высшие функционеры компартии Украины – выходцы из других партий – по «делу ВВЦ» привлечены не были. Но теперь их положение становилось очень незавидным.

Конечно, далеко не все из тех, кто ранее состоял в других партиях, продолжали придерживаться своих прежних взглядов. Были и такие, кто сознательно перешел на позиции ВКП(б) – КП(б)У по национальному вопросу. Но во-первых, осуждению подлежали сами эти взгляды и идеология «национал-коммунизма», а раз так, то и ее сторонники, пусть даже и бывшие. А во-вторых, немало боротьбистов и особенно укапистов действительно вступало в КП(б)У со своими прежними взглядами, надеясь повлиять на ее национальную политику. Главной задачей эти люди считали подготовку и воспитание сознательных украинских кадров, «способных к борьбе за независимость от Москвы». А для этого нужно было идти в компартию, комсомол, занимать в них командные посты, быть активными, «воевать с русотяпами и украиножёрами», привлекать на свою сторону партийное большинство. «Чем больше нас будет в компартии, тем легче нам будет потом, будет на кого опереться»; «учиться, копить силы, анализировать», а при удобном моменте «действовать и революционным путем» – все эти цели и методы бывших укапистов и боротьбистов не были секретом для партии и ее «карающего меча» – ГПУ[1285].

За примерами не надо было далеко ходить. Тот же кинорежиссер А. Довженко («активный украинский националист», как значилось в его персональной папке – формуляре ГПУ-НКВД), вращавшийся в среде «красной» национальной интеллигенции, говорил, что если «вся украинская интеллигенция пойдет в члены КП(б)У, то там окажется большинство украинцев и это большинство сможет повернуть политику партии в интересах Украины» и «что таково мнение всех боротьбистов, вступающих в ряды КП(б)У»[1286]. Что уже говорить о тех, кто вступал в партию после решений XII съезда РКП(б), или о тех укапистах, чье вхождение в КП(б)У произошло не добровольно, а принудительно, по решению ИККИ! «Великий перелом» в экономике и национальной политике они встретили (или могли встретить) весьма болезненно. А сталинское руководство продолжало методично наносить упреждающие удары.

Таким образом, главным результатом кампаний 1933–1936 гг. стало то, что бывшие активные участники национального движения, причем не «жовто-блакитные», а «красные», были объявлены врагами, а их взгляды и деятельность характеризовались как контрреволюционные. Лица с боротьбистским и укапистским прошлым попали в немилость потому, что продолжали относиться к национальному вопросу как главному и в прошлом были, а во многом и оставались сторонниками особого пути Украины к коммунизму. Украины как национального и государственного целого, чего-то большего, нежели просто республики в составе СССР, особенно в той трактовке взаимоотношений союзного и республиканского, которая стала преобладающей в советском руководстве с начала 1930-х гг.

Здесь надо еще раз обратиться к причинам, обусловившим изменение приоритетов в национальной политике и наступление на местный национализм и украинское движение. О некоторых причинах уже говорилось выше. Но поскольку борьба не ограничилась только национальной интеллигенцией и «осколками» старых классов и велась против тех сил в компартии, которые имели иную точку зрения на перспективы развития Украины, следует вернуться к этому вопросу и посмотреть, что же повлияло на пересмотр, казалось бы, установившихся подходов к принципам организации союзного государства и советского общества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.