2. Первые контакты и признание де-юре

2. Первые контакты и признание де-юре

30 сентября 1923 г. советский полпред (по терминологии Наркоминдела СССР) или советский официальный агент (по терминологии Форин Офис) прибыл в Лондон. По кабелю Чичерину поступило сообщение: «Сегодня вступил в исполнение обязанностей. 1 октября».[510]

В этот же день Политбюро ЦК РКП(б) оказало Раковскому «высокое доверие», сопряженное, правда, с существенным ограничением: решено было держать его в курсе работы ЦК «на основе протоколов ПБ без посылки самих протоколов».[511] Понятно, что такая оговорка давала возможность для любой фальсификации посылаемой полпреду информации. Правда, позже, в начале февраля 1924 г., решено было посылать Раковскому тексты протоколов Политбюро, «приняв меры к соблюдению особой конфиденциальности».[512]

Х. Г. Раковский в Лондоне был относительно свободен в своих действиях и контактах. Это было связано с тем, что курировали его работу деятели, которые относились к своего рода «либеральной группе», – Г. В. Чичерин, нарком внешней торговли Л. Б. Красин, его заместитель М. И. Фрумкин.[513]

Надо, правда, сказать, что взаимоотношения Раковского с Красиным, которого тот сменил на постах полпреда и торгпреда в Лондоне, были довольно сухими, а подчас и натянутыми. Красин, элитарный хозяйственник и инженер, в политическом отношении был подчас ограниченнее Раковского и, не вдаваясь в детали его перемещения (которые, как мы видели, отлично сознавал), ревниво относился к самому факту своего отзыва из Лондона (хотя сам настаивал на этом) и перевода в Париж, где он, как и в Лондоне, появлялся довольно редко, так как был занят основной работой наркома внешней торговли.

Уже на протяжении октября Раковский дал ряд интервью, которые одновременно выполняли несколько целей: способствовали ознакомлению британской и международной общественности с позицией СССР по важнейшим международным вопросам, позволяли узнать в трактовке официального советского представителя, что происходит в его стране и какова политика ее правительства; давали представление о самом дипломате как о живом, общительном человеке, высказывавшемся, безусловно, в духе общих установок правительства СССР и полученных им инструкций, но позволявшем себе свободу маневра, отличавшемся информированностью и эрудицией.

Тотчас по прибытии Раковский дал интервью лейбористской «Дейли гералд», заявив, что экономическое положение Союза улучшается, что во внешней политике он руководствуется стремлением к миру, что сам дипломат сделает все возможное для улучшения англо-русских отношений.[514] Через три недели в интервью «Дейли кроникл» Раковский обратил внимание на то, что начавшаяся в СССР административная реформа, как он надеется, приведет к упрощению государственного аппарата (к сожалению, эта надежда осталась втуне, да иначе и не могло быть) и что сам он будет стремиться к установлению нормальных экономических отношений с Великобританией.[515]

В одной из бесед Раковский высказался в том смысле, что, возможно, правительство СССР поставит вопрос об условиях перемещения в Москву праха Карла Маркса. По этому поводу появился анекдот, который услужливо сообщил Сталину придворный поэт Демьян Бедный, безусловно уверенный в том, что он придется Сталину по душе. Состоял анекдот в том, что англичане якобы согласились выдать прах Маркса в обмен на… прах Зиновьева.[516] «Аромат» грязного анекдота состоял в том, что Сталин в это время входил вместе с Зиновьевым и Каменевым в «триумвират», правивший партией и страной и, следовательно, Зиновьев был его ближайшим политическим союзником. «Триумвират», однако, рассматривался генсеком как временный союз на пути к единоличной власти, и «легкомысленный Демьян», как тот сам себя рекомендовал в этом письме, об этом не просто догадывался, а был в этом убежден. Иначе он никак не пошел бы на рискованный шаг.

В первые месяцы пребывания Х. Г. Раковского в Лондоне британские правящие круги пытались максимально ограничить сферу его деятельности. Бесплодным был первый и на протяжении сравнительно долгого времени единственный визит Раковского в Форин Офис 31 октября. Он превратился в стычку с руководителем Северного департамента британского внешнеполитического ведомства Дж. Грегори. На вопрос Раковского, какие меры собирается принять британское правительство для улучшения англо-советских отношений, тот ответил, что может лишь в свою очередь задать вопрос о мерах, которые намерено предпринять правительство СССР.[517] Министерство иностранных дел заявило, что Раковский является лишь торговым представителем и поэтому его встреча и беседа с руководителем Форин Офис Керзоном не предполагается. В связи с этим Г. В. Чичерин выступил с опровержением, обратив внимание, что Раковский имеет титул «официального агента и его политические функции предусмотрены торговым соглашением».[518]

Тем не менее верительная грамота правительству Его Британского Величества была принята. В ней говорилось: «Правительство Союза Советских Социалистических Республик, стремясь к упрочению и дальнейшему развитию добрых отношений с Великобританией, сочло за благо назначить гражданина Христиана Георгиевича Раковского своим представителем при правительстве Его Британского Величества.

Аккредитуя его настоящей грамотой, правительство Союза Советских Социалистических Республик просит Господина Премьер-Министра принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать Вам от имени Правительства Союза Советских Социалистических Республик». Грамота была датирована еще 23 июля.[519]

С первых дней пребывания в Лондоне Х. Г. Раковский чуть ли не о каждой встрече, контакте, выступлении подробно информировал Москву, а позже стал посылать высшим советским иерархам обширные выдержки из собственного дневника, который стал писать только в Лондоне (ведение дневника вменялось в обязанность советским зарубежным представителям). Можно поражаться и тому, откуда он черпал время для этой отчетности, и быстроте, сопряженной с точностью и конкретностью, с которой готовилась информация.

Разумеется, политическая отчетность – обязательный элемент деятельности дипломата, и в СССР по мере внедрения бюрократических методов руководства на нее обращали все большее внимание. Но Раковский в этом особенно усердствовал, не желая давать повода для упреков в отходе от официальной линии, в то же время своей корреспонденцией способствуя формированию этой линии в более или менее реалистическом духе.

Уже 29 октября Раковский начал писать первое длинное аналитическое письмо в Наркоминдел и Политбюро ЦК РКП(б). В основном оно было посвящено его статусу в Лондоне. Он сообщал о слухах по поводу его возможного отзыва, о причинах того, почему он не был принят Керзоном. Автор письма замечал: «Те же самые круги, которые хотели помешать моему приезду в Англию, будут стараться меня отсюда как можно скорее устранить. Им не нравится моя деятельность в пользу англо-русского сближения, о которой их разведка доносит».[520]

Одно из следующих писем (от 10 ноября) специально обсуждалось на заседании Политбюро через день. Решение считалось настолько секретным, что оно не стенографировалось, не протоколировалось, а было записано от руки и положено в пресловутую «особую папку»,[521] ставшую со временем обширным секретнейшим архивом.

Х. Г. Раковский уделял большое внимание контактам в дипломатическом корпусе. Почти сразу же он стал знакомиться с представителями государств, поддерживавших с СССР те или иные отношения. Первой была встреча с германским послом Штаммером. Вслед за этим Раковский принял приглашение персидского (иранского) посла Мирзы Дауд Хана «на чашку чая». «После банального разговора о богатствах, красотах и будущем Персии мы перешли постепенно к вопросу о русско-персидских отношениях, – сообщил Христиан Георгиевич в Москву. – Он признал факт ухудшения этих отношений, но стал давать очень недостаточные и наивные этому объяснения».[522]

В контакт с советским представителем вступил председатель нидерландской компании судоходства, торговли и промышленности «Фернесс – Стоквис» Ионгенеел, предложивший заключить хозяйственный договор. Раковский просил его ответным письмом от 26 ноября 1923 г. предпринять меры, чтобы сообщение о готовности к такому соглашению было подтверждено правительством Нидерландов.[523]

Но, разумеется, наибольшее внимание с первых дней пребывания в Лондоне уделялось переговорам по экономическим вопросам и попыткам выйти на политические контакты с британскими деятелями. Раковский сообщал, что он поставил вопросы одновременно об ограниченном кредите в сумме 20 млн фунтов стерлингов и о «генеральном решении вопросов» хозяйственных связей.[524]

Уже в октябре Христиан Георгиевич заручился обязательством ряда британских деятелей содействовать предоставлению России гарантированного британским правительством кредита в 20 млн фунтов стерлингов, который был бы выделен в течение 5–6 лет со сроком погашения в 15 лет, началом выплаты через 5 лет, под 5,5 % годовых.[525]

Начиная с 8 октября с участием Х. Г. Раковского регулярно проводились заседания советской торговой делегации в Лондоне. Первое заседание вел нарком внешней торговли Красин,[526] большинством следующих руководил Раковский. Уже 11 октября рассматривались переговоры с группой во главе с бывшим министром торговли Р. Хорном относительно долгосрочных кредитов России.[527] На следующих заседаниях обсуждался комплекс вопросов экономических связей, причем не только с Великобританией, но и с другими странами. 12 ноября речь шла о предложении бельгийских фирм, 22 ноября – о переговорах с одной голландской фирмой.[528]

Рассматривались все новые и новые перспективы хозяйственных связей с англичанами. Шла речь о финансировании заготовок леса и о других вопросах, связанных с финансовыми расчетами. Ставился вопрос об издании русского информационного журнала на английском языке. Проблемы, которые обсуждались на заседании торговой делегации, множились. 26 ноября было заслушано сообщение представителя Российского общества Красного Креста В. Н. Половцевой о торговле медикаментами и санитарным имуществом; 3 декабря было оглашено письмо Промбанка о кредитах и обсужден проект договора представителя Нефтесиндиката о продаже керосина фирме «Континентал контрактс»; 10 декабря стоял вопрос о работе Англо-русского хлебного общества и продаже Всеобщим русским кооперативным обществом (АРКОС)[529] партии льна и т. д.[530]

Х. Г. Раковский опирался на группу сотрудников, из числа которых выделялся заместитель торгпреда Ф. Я. Рабинович, являвшийся также директором АРКОСа и членом концессионной комиссии. Когда в конце 1923 г. в Москву поступил донос, что Рабинович получает несколько окладов за одну и ту же работу, Раковский взял его под защиту непосредственно перед Сталиным, доведя до ведома последнего, что Рабинович выполняет разные, хотя и связанные между собой виды работ, что его деятельность – одно из условий успеха представительства, но оклад он получает только по АРКОСу, а остальная полагающаяся ему оплата идет в доход представительства и его комячейки.[531] Временно заместителя торгпреда оставили в покое.

Постепенно настроения британских финансовых кругов изменялись в пользу предоставления СССР значительных кредитов при условии, разумеется, решения вопроса о долгах и других обязательствах дореволюционной России, что дипломат отмечал в письме Чичерину уже 10 ноября 1923 г.[532]

Подчас возникали конфликты с советскими органами и должностными лицами, не выполнявшими, по мнению Раковского, своих обязательств или же нарушавшими обязательства или договоренности как в отношении представительства в Великобритании, так и британских партнеров.

Через несколько дней после приезда в Лондон, 11 октября, Х. Г. Раковский написал резкое письмо директору-распорядителю «Экспортхлеба» А. Пригарину в связи с тем, что тот давал в Англию информацию, не согласованную с торгпредством. «За информацию, не исходящую от торгпредства, оно ответственности не несет и часто опровергает таковую в формальном порядке. Торгпредство существует, однако, не для того, чтобы не нести ответственности, но для того, чтобы надлежащим образом освещать экономическую жизнь Советской республики. Если Вы настаиваете на том, чтобы давать информацию непосредственно из Москвы, то мы будем вынуждены относиться к ней как к частным сведениям и соответственно отвечать на официальные запросы».[533] Через две с половиной недели последовала телеграмма в Наркомвнешторг, в которой взволнованно сообщалось, что в стальном ломе, прибывшем из СССР в Великобританию, оказались примеси никеля и хрома, что заказчик категорически отказывается принимать эту и следующие партии, требует доставки лома, абсолютно свободного от примесей, возлагая убытки на советскую сторону. «Срочно телеграфируйте, можете ли обеспечить новую доставку другого лома взамен посланного, тогда попытаемся уговорить Маршалла обождать».[534] Впрочем, этот инцидент Раковский быстро урегулировал, ибо с присущей ему дотошностью установил, что формально жалоба была неосновательной, так как по контракту агент фирмы должен был принимать груз в Петроградском порту, а уже погруженное считалось принятым.[535]

14 декабря 1923 г. Раковский сообщил в Главный концессионный комитет при СНК СССР о своем свидании с предпринимателем М. Джонсом, интересовавшимся возможностями разработки российских платиновых рудников, а через две недели писал, на этот раз Красину, о своих переговорах с британской фирмой по поводу платиновой концессии.[536] Еще через месяц, 1 февраля 1924 г., Раковский передал в Москву сведения об отдельных фирмах, претендовавших на концессии. Одновременно он сообщил о беседе с руководителями фирмы «Гутсон-Бей», которая вела хозяйственные работы на Камчатке. Британские дельцы жаловались на Наркомвнешторг, который брал с них отдельно пошлины за вывоз, тогда как, согласно договору, эти пошлины должны были входить в 10 %-ный налог на валовой доход, уплачиваемый фирмой. Были и другие жалобы, которые Раковский счел основательными. «Работа, совершаемая ими там, несомненно, значительная, – писал он Литвинову. – Их предприятия являются большим не только хозяйственным, но и культурным фактором на Камчатке. Оставить их там было бы чрезвычайно желательно, но в то же время нужно, имея в виду опыт прошлого, установить более определенные условия».[537]

Разумеется, Х. Г. Раковскому невозможно было самому справляться с массой хозяйственных дел, обрушившихся на него в Лондоне, тем более что основной его задачей было все же налаживание политических связей. Поэтому он обращал внимание на повышение эффективности работы сотрудников торгпредства и других советских хозяйственных организаций, работавших в Лондоне. По его инициативе в декабре 1923 г. состоялось несколько совещаний представителей этих органов и торгпредства, был выработан план совместной работы.[538] На заседании торговой делегации 17 декабря Раковский выступил с сообщением об укреплении состава делегации. Вопрос продолжал рассматриваться 20 и 27 декабря. Было признано целесообразным включить в состав делегации представителей внешторгов союзных республик (в этой рекомендации можно увидеть отзвук той позиции в пользу предоставления широких прав республикам, которую Христиан Георгиевич защищал до момента снятия с поста председателя Совнаркома Украины), чтобы члены делегации не занимали по совместительству должностей в подконтрольных учреждениях.[539]

Х. Г. Раковский внимательно следил за предвыборной кампанией, развернувшейся в Великобритании в конце 1923 г. Он не исключал возможности победы на выборах в палату общин «либерально-рабочей коалиции», хотя и не был склонен к чрезмерному оптимизму.[540] В результате состоявшихся 6 декабря 1923 г. выборов соотношение сил в палате общин существенно изменилось. Консерваторы утратили абсолютное большинство. Лейбористская партия увеличила число своих мест. В парламент были избраны 259 консерваторов, 155 лейбористов, 191 либерал. Впервые в истории в начале 1924 г. появилась возможность образования лейбористского кабинета при условии поддержки его со стороны Либеральной партии.

В драматические дни, последовавшие за выборами, Х. Г. Раковский встречался со многими авторитетными политическими деятелями. Важная беседа состоялась с редактором лейбористского журнала «Нью лидер» Г. Н. Брайлсфордом, который информировал о дискуссиях в среде лейбористов между группами бывших либералов и так называемой «старой гвардией», то есть лидерами тред-юнионов. Собеседник Раковского скептически оценивал перспективы лейбористского правительства, считая, что оно сможет продержаться у власти всего лишь несколько месяцев. Важна была информация о лидере партии Р. Макдональде, кандидате в премьеры, которого Брайлсфорд хорошо знал лично. Он оценивал Макдональда как чрезвычайно осторожного человека, не любящего «драматических эффектов». Собеседник рассказал Раковскому, что, узнав о результатах выборов, он предложил Макдональду написать советскому представителю письмо примерно такого содержания: «Дорогой товарищ, обращаюсь к Вам как к официальному представителю России и прошу назначить мне час, когда я могу Вас посетить». Разумеется, это был утрированный вариант обращения, но главное в нем – необходимость признания СССР официально – четко фиксировалась. Макдональд заметил, что признание СССР должно произойти на некоторых условиях.[541]

В других беседах также рассматривались различные аспекты дипломатического признания, вопрос о котором начинал переходить в практическую плоскость. Большое значение Раковский придавал своему визиту к одному из лидеров либералов Г. Асквиту. «Самим фактом своего визита, – писал Раковский Литвинову 20 декабря 1923 г., – я хотел показать, что мы в вопросе о сближении с Англией рассчитываем на поддержку всех партий, что мы считаем это делом национальным для Англии». Раковский поблагодарил Асквита за проявленные им во время предвыборной кампании дружеские чувства к России, в частности за его предложение о включении России в Лигу Наций.

Такое заявление советского дипломата решительно отличалось от ставшего уже традиционным в СССР нигилистического отношения к международной организации, неспособной якобы к каким-либо конструктивным действиям в пользу мира и являвшейся орудием в руках западноевропейских империалистических правительств. В ходе разговора Асквит заметил, что ему трудно ориентироваться в событиях в России. Раковский попытался объяснить это как самим характером советской власти, находившейся в процессе становления, так и влиянием российской эмиграции на европейское общественное мнение. Он охотно согласился давать Асквиту непосредственную информацию. Но когда была предпринята попытка перевести беседу на злободневную политическую тематику и матерому британскому политическому волку был задан вопрос о его мнении касательно перспектив российско-британских отношений, тот не только не дал ответа, но нашел какой-то предлог, прекратил разговор и, попросив адрес Раковского, любезно проводил его до дверей…[542]

Советскому дипломату, несмотря на опытность, надо было еще учиться общению с ведущими фигурами западного и особенно английского истеблишмента.

12 января 1924 г., когда вопрос о его назначении главой правительства был предрешен, лидер лейбористов Р. Макдональд послал Раковскому письмо, в котором сообщил о своем намерении добиваться восстановления отношений с СССР и намекал, что это дело серьезно облегчилось бы, если бы советское правительство еще до признания заявило о готовности в принципе урегулировать частные претензии британских подданных и о назначении комитета для обсуждения этого вопроса. Ответ советского представителя был предельно сдержанным – он сообщал о готовности рассмотреть все спорные вопросы, но – «немедленно после признания».[543]

Это заявление было предварительно рассмотрено Политбюро ЦК РКП(б), которое потребовало от Раковского «настаивать на нашем признании де-юре без каких-либо предварительных условий».[544]

Приход лейбористов к власти, перспектива установления британско-советских дипломатических отношений, а в связи с этим и работа Х. Г. Раковского в Лондоне были в центре внимания доклада Г. Е. Зиновьева 14–15 января 1924 г. на пленуме ЦК РКП(б) о международном положении. Вот фрагмент этого доклада, ранее хранившегося под грифом «Совершенно секретно», проникнутого свойственным Зиновьеву экстремизмом: «Все же это есть событие мировой важности – приход к власти меньшевистской английской партии. Помните, как об этом факте говорил тов. Ленин на II и III конгрессах Коминтерна, когда он учил английских коммунистов поддерживать английскую рабочую партию. Он говорил: чем раньше они придут к власти, тем скорее они себя скомпрометируют. Наша поддержка будет для них как веревка для повешенного. Вот последнее письмо т. Раковского: “Посылаю вам копию письма Макдональда к Г.” В этом письме Макдональд пишет: “Я держусь того мнения, что признание должно состояться без долгих откладываний”. Далее т. Раковский сообщает, что Брайлсфорд, один из вождей Независимой рабочей партии, написал “строгое” письмо Макдональду, требуя признания. Этот же Брайлсфорд на днях обращался с частным письмом к Раковскому по поводу судьбы эсеров, намекая, что мы должны облегчить их судьбу, и это облегчит признание».[545]

«Вопрос о пропаганде более всего занимает противников признания», – писал Раковский в феврале 1924 г. Литвинову, рассказывая затем о цитатах из речи Зиновьева, которые огласил в палате общин консерватор Стенли Болдуин и от которых Макдональду «было, несомненно, не особенно приятно».[546]

Образование 29 января 1924 г. в результате парламентских выборов первого лейбористского правительства Великобритании во главе с Рамзеем Макдональдом, который также занял пост министра иностранных дел, поставило вопрос об официальном признании СССР непосредственно в повестку дня. С точки зрения официальных интересов СССР Раковский был доволен составом правительства, многих членов которого он знал лично и стремился собрать о них максимальные сведения.[547] Особенно он был удовлетворен назначением заместителем министра иностранных дел и фактическим руководителем внешнеполитического ведомства Артура Понсоби, который получил за последнее перед этим время репутацию безоговорочного сторонника признания СССР.[548] Личное знакомство с заместителем министра полностью подтвердило предположение Раковского, что тот будет наилучшим партнером в предстоявших сложных переговорах.

В литературе высказывается мнение, что Макдональд пытался было обусловить признание некими обязательствами СССР по удовлетворению британских интересов.[549] Это не так, и убедительным свидетельством может служить письмо Чичерина Сталину от 7 января 1924 г., написанное на основании шифрованных телеграмм Раковского. Обращаясь с просьбой поставить в ближайшее время вопрос о взаимоотношениях с правительством Макдональда на рассмотрение Политбюро ЦК, Чичерин сообщал, что Макдональд готов дать безоговорочное признание, но ставит ряд вопросов – о кредитах, претензиях частных лиц, английском капитале в советских концессиях. «Все время он прибавляет, что он не ставит признание в зависимость от этих решений. Однако он говорит: “Я не могу забегать дальше, чем длина веревки, которую мне дает общественное мнение”».[550]

Умелое поведение Раковского способствовало тому, что британское общественное мнение постепенно, но значительно увеличивало длину этой веревки. 25 января 1924 г. Раковский писал в Наркоминдел (с копиями членам Политбюро): «Все говорит в пользу того, что мы получим признание без условий. Я считаю, что это будет нашей крупнейшей дипломатической победой». При этом он, однако, не исключал неожиданностей, которые должны были побудить к поиску средств, чтобы обойти «новые трудности и интриги».[551] Ссылаясь на массу газетных сообщений о неминуемом при знании, Раковский полагал, и оказался в этом прав, что оно последует в ближайшие дни. Он выразил серьезную тревогу по поводу характера советско-коминтерновской внешнеполитической и международной пропаганды, которая препятствовала налаживанию нормальных взаимоотношений с Великобританией и другими странами. Тон этого фрагмента горько-саркастический, хотя автор и вынужден сдерживать свои эмоции в критике и рекомендациях, да и внутренне оставался на позициях коммунистической ментальности, прямо противоречившей курсу позитивного сотрудничества с капиталистическими странами. Он писал: «Между прочим, наша печать и в этом вопросе (о признании. – Авт.) продолжает ту аляповатость, которая ей присуща. Конечно, высказывать оптом доверие новому правительству Англии у нас нет никаких мотивов. Мы – коммунисты и должны сохранять полную свободу нашей критики. Но говорить в газетах, размахивая кулаками, что мы принудим Англию дать нам безусловное признание, тогда как об этом безусловном признании в английской печати после выборов уже пишут… это немного комично».[552]

Как раз в эти напряженные дни, когда в Великобритании формировалось первое правительство Лейбористской партии, пришло сообщение о смерти В. И. Ленина. Естественно, Раковского, многие годы знакомого с Лениным и в 1918–1922 гг. тесно с ним сотрудничавшего, это опечалило, хотя, как он сам сообщил Литвинову и другим советским государственным деятелям 25 января 1924 г., как врач он относился скептически к повторявшимся сообщениям об улучшении состояния здоровья главы советского правительства, уже более года находившегося не у дел. Раковский отнесся к смерти Ленина как к политическому событию, связанному с комплексом тех проблем и задач, решением которых он был занят, ибо, как писал в Москву, событие такого рода «может отразиться на вопросе о самом признании» (СССР Великобританией).

Имея в виду, что культ Ленина стал развиваться не «триумвиратом» Сталина, Зиновьева и Каменева после его смерти, как это утверждают некоторые авторы,[553] а по крайней мере с того времени, как Ленин по болезни стал отходить от политической деятельности, Раковский направил свои усилия на то, чтобы «предотвратить панику среди нашей публики», а также на то, чтобы смягчить возможные для СССР неблагоприятные комментарии прессы. В советских учреждениях в Лондоне была проведена соответствующая работа, было созвано общее собрание сотрудников. Между прочим, названная Раковским цифра присутствовавших на нем – 600 человек – позволяет судить о весьма значительных связях с Великобританией еще до установления с ней дипломатических отношений.

Раковский встретился с уже известным нам лейбористским журналистом Брайлсфордом, передал ему для газеты «Нью лидер» статью о Ленине, попросил собеседника сообщить о смерти Макдональду (как будто тот находился на необитаемом острове и для информации нужно было именно это сообщение!) и рекомендовал, чтобы последний дал телеграмму соболезнования Н. К. Крупской. Хотя лидеру лейбористов было не до того (Брайлсфорд встретился с ним как раз между двумя посещениями Букингемского дворца, во время которых Макдональд получил королевское предложение возглавить правительство), он согласился дать телеграмму. Видимо, именно озабоченность предстоявшими государственными делами не позволила Макдональду оценить должным образом все возможные негативные последствия публикации такой телеграммы в СССР. Осознав их, он вскоре передал Брайлсфорду, что желал направить личное соболезнование, но «натолкнулся на непреодолимое сопротивление».

После непродолжительной подготовки правительство Макдональда 1 февраля 1924 г. передало Раковскому ноту о том, что оно признает советское правительство «как правительство де-юре тех территорий Российской империи, которые признают Советскую власть». Отмечалась необходимость для создания нормальных дружеских отношений и широкого коммерческого обмена заключить ряд договоров. Вместе с тем высказывалось мнение, что признание автоматически восстанавливает все договоры, заключенные обеими странами до революции, исключая те, которые были аннулированы или потеряли силу по другим причинам; отмечалась важность урегулирования претензий правительств и частных групп, восстановления кредита для России. Предлагалось прислать в Лондон полномочную делегацию для переговоров по спорным вопросам.[554] При всех оговорках, которые носили обоснованный характер, это был важный документ, как раз тот, которого упорно добивался Раковский, ибо на лучшую формулу признания рассчитывать было невозможно.

На следующий день в Москве была получена телеграмма, адресованная Чичерину и Литвинову с копией Сталину. «Поздравляю ЦК партии, руководителей Коминтерна с актом признания Советского Союза. Прошу передать от меня как от члена президиума союзного ЦИКа следующее приветствие членам съезда:[555] Стойкая борьба рабочих и крестьян Советских республик, мудрая политика Советского правительства привели к желанной цели. Рабочее правительство Англии в начале своего существования, являясь выразителем общих интересов английского народа, признало за рабоче-крестьянским Союзом Советских Республик его законное право на политическое равенство. Еще раз весь мир получает блестящее доказательство, как продолжает укрепляться дело дорогого Ильича. Да здравствует Союз Советских Республик! Да здравствует братство народов! Раковский. Прошу передать Льву Давидовичу: рад передать тебе сообщение о признании Совсоюза без всяких условий. Раковский. Передайте привет Красину за его подготовительную работу в Лондоне. Раковский».[556]

Из этого текста видно, в каком восторженном состоянии находился обычно не склонный к такого рода переживаниям Христиан Георгиевич. Это прослеживается даже в том, что свою подпись в телеграмме он поставил трижды. Вполне можно понять и ту явную переоценку документа, которая характерна для телеграммы. В печати эта телеграмма появилась в отретушированном виде и, разумеется, без приветствия Троцкому.[557]

8 февраля 1924 г. Х. Г. Раковский впервые побывал в небольшом особняке на Даунинг-стрит, 10, особенно не выделяющемся среди соседних зданий, но в котором решались судьбы Британской империи, – в резиденции премьер-министра. Советский полпред вручил Макдональду ответную ноту правительства СССР, в которой была выражена решимость обсуждать и дружественным образом решать все вопросы, прямо или косвенно вытекающие из акта признания. «С этой целью, – сказал полпред, – правительство намерено в ближайшем будущем отправить в Лондон представителей, снабженных необходимыми полномочиями, для улажения существующих обоюдных претензий, а также для изыскания путей к восстановлению русского кредита в Великобритании». Раковский известил, что ему поручено до назначения посла (советский термин «полпред» на Западе воспринимать отказывались) исполнять обязанности поверенного в делах СССР в Великобритании.[558]

Во время свидания Макдональд представил поверенному в делах перечень вопросов, которые следовало бы рассмотреть совместной комиссии, и предложения о порядке работы комиссии. Наряду с решением вопросов о претензиях и контрпретензиях намечалось подготовить общий договор, договор о торговле и другие акты.[559]

18 февраля Раковский вновь встретился с Макдональдом. Советский полпред вручил премьеру письмо наркома иностранных дел СССР Г. В. Чичерина, которое тут же было прочитано, произвело хорошее впечатление и создало благоприятную атмосферу для разговора. Раковский вел себя деликатно, дружелюбно, но в то же время наступательно. Он указал, что в представленном списке документов нет важных договоров, затрагивающих интересы СССР, – о Бессарабии, Восточной Галиции, Мемеле (Клайпеде) и др. Макдональд заявил, что не намерен уклоняться от их обсуждения. Касаясь Восточного вопроса, Раковский указал на возможность устранения разногласий в этом регионе, если в основу соглашения будут положены принципы территориальной неприкосновенности и государственного суверенитета восточных государств. Макдональд выразил намерение проводить на Востоке политику мира. Основное внимание сосредоточивалось на спорных экономических вопросах. Раковский заявил о необходимости подойти к вопросу о долгах и обязательствах с деловой стороны, связывая их решение с предоставлением Союзу займов и кредитов на восстановление народного хозяйства. Макдональд парировал довольно твердо, указав, что на правительственные займы СССР не должен рассчитывать, но после разрешения спорных вопросов британские капиталисты охотно пойдут ему навстречу. В ответ Раковский предложил увязать проблемы долгов и кредитов в единую систему – СССР не согласится принять на себя какие бы то ни было обязательства, если ему не будут даны реальные гарантии кредитов.[560]

На следующий день Раковский в письме Литвинову так комментировал свои впечатления от встречи с премьером: «У Макдональда установившихся взглядов по различным спорным вопросам нет. Пойти на борьбу с парламентским большинством либералов и консерваторов охоты, очевидно, тоже нет. Поэтому решения радикального характера от него ожидать не приходится. Однако он связан уже с этим делом и должен прийти к каким-нибудь результатам, и, значит, вся наша работа будет заключаться в том, чтобы расширить этот минимум, на который способен Макдональд сам по себе и при теперешней обстановке».[561]

Установление дипломатических отношений способствовало значительному расширению сферы неофициальных и полуофициальных связей Х. Г. Раковского с видными представителями британской общественности разных политических направлений, к которым он относился без идеологических штампов, внимательно прислушивался к их мнению и учитывал его в контактах с правительством. Ряд разумных советов дали ему опытный парламентарий и известный историк Сидней Вебб, редактор газеты «Манчестер гардиан» Чарлз Скотт, с которым Раковский встретился в начале февраля.[562]

Отметим, что из двух наиболее известных советских дипломатов этого времени – Чичерина и Литвинова – Раковскому значительно ближе был первый – вдумчивый и остроумный человек, нежели заместитель наркома с его жестким, решительным и догматическим характером. К тому же Литвинов, проведший в Великобритании много лет, свободно владевший английским языком и женатый на англичанке,[563] считал себя крупнейшим знатоком британских дел и на этом основании нередко путал карты Раковского, вмешиваясь в ход ведомых им переговоров.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.