Вместо заключения Без Вождя. Немного альтернативной истории

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вместо заключения

Без Вождя. Немного альтернативной истории

Когда мы оцениваем историческую личность, то невольно держим в голове альтернативные сценарии истории. Если бы Ленин прожил дольше… Если бы Сталин был свергнут в 1937 году… Самые распространенные сценарии (они же и самые наивные) — прямолинейны и однозначны. Многие «шестидесятники» уверены, что если бы удалось избавиться от Сталина в 20-е — середине 30-х гг., то страна добилась бы гораздо больших экономических успехов без жертв и разрушений, сочетала бы все достижения социализма, демократии и рынка, а в Европе воцарились бы мир и процветание. Столь же «убедительны» и сценарии сталинистов, которые убеждены — проживи Сталин дольше (до ста лет?) или унаследуй его власть настоящий сталинист (на эту роль выдвигается Берия) — СССР жил бы и процветал без всяких кризисов, партноменклатуры и национальных конфликтов. В общем, стал бы раем на земле на веки вечные.

Эпоха «великих потрясений» 1917–1956 гг. завершилась во времена «оттепели», после перехода от тоталитаризма к более умеренному авторитарному режиму, с расширением роли правовых гарантий для личности, социальных групп, групп правящей элиты. Такой режим предполагает постепенный распад правящей элиты на все более влиятельные кланы, возрождение гражданского общества. Этот путь наша страна проделала в 50-80-е гг. Для сталинистов это — время крушения надежд. Хрущев «развалил все, что только можно», при Хрущеве «лишенная сильного управления экономика начинала разваливаться, а психологический удар, нанесенный ХХ съездом, надломил народ»[614]. Вот этот «надломленный» народ и эта «разваливающаяся» экономика обеспечили во второй половине 50-х гг. резкий рост промышленного производства, массовое жилищное строительство, внедрение новых технологий, включая, скажем, газификацию и освоение космического пространства[615]. Признакам «развала» несть числа.

Отказ от сталинской системы обеспечил расцвет советской культуры, не помешал продолжить индустриализацию, расширить сферу влияния СССР, но с меньшими, чем раньше, жертвами. Был ли период 1937–1956 гг. потерянным для страны? Как развивалась бы страна, если бы в 1934–1937 гг. Сталин был бы отстранен от власти?

Картина победы антисталинской оппозиции 30-х гг., которую рисуют авторы, симпатизирующие Сталину, мрачна: «Если бы они взяли власть — что бы было? Это мы тоже можем себе представить. Борьба группировок, свара у опустевшего трона, и, в лучшем случае приход нового диктатора, а в худшем — то, то мы имеем теперь, но с Гитлером у границ». И, наконец, самое страшное — приход к власти Троцкого, «вокруг которого сплотилось все, что было антисталинского в государстве»[616]. Ну что, страшно?

Уверенность в том, что устранение Сталина привело бы к скачку сразу в 90-е гг., выглядит антиисторично. Задача модернизации и внешняя угроза достаточно сплачивали общество, и только зрелость индустриальной системы, ее кризис могли привести к событиям, аналогичным Перестройке[617]. Смена стадий общественного развития имеет свою логику[618]. После смерти таких деятелей, как Петр I и Сталин борьба его наследников за власть не приводила к распаду страны и Смуте. «Свара у опустевшего трона» не мешала народу жить. То же самое — и при Хрущеве. Были и «свары», и культурный подъем, и освоение космоса, и мировое влияние СССР. Сталин, например, не имел баз на Кубе, у ворот США.

А вот при Сталине борьба за власть привела к гибели сотен тысяч людей и трагедии миллионов.

Что делать с Гитлером у границ? Позвольте, у каких границ? В 1937 г. Германия находилась в пределах границ, определенных Версальским договором. Сталин и Гитлер еще не поделили Восточную Европу, еще не создали советско-германскую границу.

Антисталинисты считают, что Сталин вел худшую из возможных внешнюю политику, сталинисты — что лучшую. Кто прав? Факт остается фактом — внешняя политика Сталина сталкивалась с провалами в 1938 и 1941 гг. Также приходится констатировать, что критики Сталина даже задним числом не предложили бесспорной альтернативы его внешней политике. Однако очевидно, что «свара у трона» не приводила к провалам внешней политики ни в 1953 г., ни в 1964 г., ни в 1982–1985 гг. А вот единоначалие Сталина связано со стратегическим просчетом в 1941 г.

И, наконец, «самое страшное» — Троцкий. Этот деятель внушает сталинистам священный ужас. Но, во-первых, нет никаких признаков сплочения антисталинских сил именно вокруг Троцкого. В случае прихода к власти коалиции большевистских вождей Троцкий оказался бы не в центре, а на левом фланге этой коалиции. При всем уважении к Троцкому, товарищи по партии оставили бы себе наиболее важные посты руководителей экономики, вооруженных сил и внешней политики. На долю Троцкого осталось бы какое-то одно направление деятельности, или удел влиятельного диссидента.

Шансы на возвращение к власти более умеренных лидеров партии были значительно реальнее, так как за ними стояли реальные интересы внутри страны. Даже по мнению Р. Конквеста, которого нельзя обвинить в стремлении к оправданию Сталина, «можно было представить себе ситуацию, при которой Киров, Куйбышев, Орджоникидзе сидели бы в Политбюро с Бухариным и Пятаковым, может быть, даже и Каменевым, осуществляя умеренную программу»[619]. Такая перспектива не кажется столь уж неправдоподобной, если вспомнить, что в 50-е гг. режимы в Польше и Венгрии были возглавлены прежде репрессированными политиками. Учитывая разный интеллектуальный уровень лидеров оппозиции и членов Политбюро начала 30-х гг., можно допустить, что в случае отстранения от власти Сталина и одного-двух его ближайших сподвижников либо их гибели, новому руководству было бы трудно обойтись без видных оппозиционеров (тем более, что жизнь во многом подтвердила их правоту).

Напуганные террором, поправевшие лидеры партии могли, как в 1953 г., устранить с арены наиболее опасных «товарищей» (Сталина и его преданных соратников, потом, может быть и Троцкого). Но затем, из чувства самосохранения лидеры бюрократических кланов и фракций отказываются от практики уничтожения политических противников. Это произошло в СССР в 1957 г. Это вело к многообразию мнений в партии и в обществе. Сохранение левых коммунистов в руководстве привело бы также к самоуправлению на локальном уровне для рабочих и отчасти — крестьян. Правые коммунисты санкционировали бы новый выход крестьян из колхозов, как это было в ряде стран Восточной Европы в 50-е гг.

При плюралистичной политической системе необходим постоянный поиск компромисса социальных слоев и идеологических альтернатив. Каждый шаг требует длительных обсуждений. Развитие в этих условиях становится более эволюционным. Оно требует соответствующих кадров, возвращения в общественную жизнь «недобитых» спецов. В конечном итоге это означает возвращение к тому же латиноамериканскому пути, о котором мы говорили в связи с кризисом НЭПа, но только на более высоком уровне индустриального развития.

Победа оппозиции могла создать вариант социально-ориентированной экономики, а могла привести к дальнейшей либерализации, к настоящему «термидору», «обуржуазиванию» страны. А это возрождает разочарование и сопротивление под лозунгом «За что боролись?». Значит — сохраняется горючий материал социальной нестабильности, который Сталин сумел утилизовать и сделать горючим в топке модернизации.

Во внутренней борьбе Сталин опережал своих противников. Он не боялся случайно уничтожить тех, кто в реальности не решился бы на сопротивление ему. Столкнувшись с угрозой (реальной или потенциальной), вождь нанес «удары по площадям» и таким образом в корне ликвидировал опасность своей власти.

Трудно упрекнуть Сталина в том, что он боролся за самосохранение. Сталин имел основания опасаться заговора и верил, что выполняет свой долг, продолжая дело Маркса и Ленина. Он делал это в условиях, когда создание марксистско-ленинского «социализма» противоречило явно выраженным интересам многомиллионных социальных слоев, а не только давно разгромленной буржуазии. Сталин оказался идеальным орудием индустриальной централизации, которую вслед за своими учителями считал социализмом. И такой «социализм» он почти построил, насколько это было вообще возможно. Личная ответственность Сталина заключается в том, что он был готов положить на алтарь идеи всех, кто не был согласен с его пониманием будущего. В азарте борьбы он не согласился вовремя отступить, когда стало ясно, что цель не может быть достигнута иначе, как ценой сотен тысяч жизней.

Масштаб преступлений таких людей, как Сталин, Гитлер и Трумэн[620], отличается, скажем, от Ивана Грозного, Торквемады и Марии Кровавой, не особенной жестокостью характера, а возможностями находящегося в их распоряжении аппарата. Индустриальное общество превосходит традиционное по своей мощи. В том числе в мощи уничтожения природы и людей. Это требует особенной ответственности. У Сталина ее не было, и поэтому он вошел в историю как один из величайших тиранов.

Свою борьбу с противостоящими центру меньшинствами Сталин оправдывал интересами большинства, всего общества. Но общество состоит из меньшинств, из отдельных социальных слоев и групп. «Общество», «общественные интересы» оказываются псевдонимом интересов узкой правящей группы, центра. Подавляя меньшинства ради интересов большинства, центр подавляет как раз большинство общества ради своего права управлять людьми как автоматами, манипулируя сознанием и уничтожая несогласных. Это стремление к управлению людьми как вещами, к превращению общества в послушную машину, эта готовность уничтожить людей, стоящих на пути монолитной властной воли, эти явления справедливо связываются со сталинской эпохой. Но они родились не со Сталиным и не умерли с ним. Они прикрывались разными масками: «народ», «вера», «империя», «держава», «нация», «коммунизм», «мировое сообщество». Будут и новые маски, и новые жертвы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.