Статистика посещаемости русскими студентами немецких университетов в XVIII — первой половине XIX в.

Статистика посещаемости русскими студентами немецких университетов в XVIII — первой половине XIX в.

В завершении вводного раздела книги представлены по необходимости сухие, но очень важные для понимания дальнейшего материала статистические сведения о пребывании русских студентов в немецких университетах, извлеченные нами из только что обсуждавшихся первоисточников — университетских матрикул.

Русские студенты были обнаружены нами в матрикулах двадцати двух немецких университетов (подробное обсуждение того, как следует понимать для исследуемого периода понятие «немецкий университет» см. в главе 1). Их общее количество за период с 1698 по 1849 гг. составило 926 человек, в том числе с 1698 по 1810 гг. — 637 человек, а с 1811 по 1849 гг. — 289 человек (полные студенческие списки, собранные в ходе нашего исследования, приведены в Приложении 1). Приведенное разделение при анализе статистических данных по двум периодам вытекает из различия двух эпох в истории немецких университетов — «доклассической» и «классической», что подробно раскрыто в главе 1. Границей между эпохами служит основание в 1810 г. Берлинского университета, и это, как уже упоминалось выше, совпадает с определенным рубежом в истории российского студенчества и университетского образования в России в целом (см. главу 5).

Обнаруженное число русских студентов в Германии, конечно, не сопоставимо со студенческим потоком из Прибалтики, исчисляющимся многими тысячами человек, но тем не менее, значительно, особенно в сопоставлении с посещаемостью российской высшей школы в тот же период — можно заметить, что, скажем, общее количество студентов, учившихся в Московском университете за XVIII век, примерно соответствует числу студентов той же эпохи за границей. Таким образом, уже одно это позволяет сделать вывод о весьма существенном вкладе немецких университетов в образование русского общества.

Чтобы детализировать этот вклад, разделим всю совокупность студентов на три группы, достаточно четко в ней выделяющиеся: 1) «великороссы», т. е. студенты из центральной России, 2) студенты из южных и западных губерний России и 3) российские немцы. К первой группе относятся уроженцы Москвы, Петербурга, центральных губерний России и Сибири, вторая в подавляющем большинстве состоит из жителей левобережной Украины — Киева, Полтавской, Черниговской и Харьковской губерний, поэтому они для краткости будут называться «малороссами» (хотя в этой группе есть и некоторое количество жителей Белоруссии!), наконец, в третью группу отнесены все русские студенты с немецкими фамилиями, свидетельствующими об их происхождении из семей российских немцев.

Выделить такие группы, прежде всего, позволил материал самих источников, где, с одной стороны, бросаются в глаза два центра, откуда студенты ехали в Германию — это центральная Россия и левобережная Украина, а с другой, заметны особенности в университетских предпочтениях, которыми обладали российские немцы. Чтобы подкрепить эти соображения, достаточно указать на очевидные различия, которые в XVIII — начале XIX в. сохранялись между этими социальными группами русского общества, особенно в сфере образования. На Украине школьная культура развивалась уже с XVII века, в центральной России этот процесс запаздывал, а российские немцы стремились сохранить в своем новом отечестве те традиции образования, к которым привыкли в Европе.

Рассмотрим подробнее происхождение участников выделенных групп за периоды 1698–1810 гг. (табл. la) и 1811–1849 гг. (табл. 1б):

Таблица 1a[74]

Социальный состав названных групп в количественном и процентном отношении показан в таблицах 2а и 26.

Проанализируем некоторые данные из этих таблиц. В XVIII — начале XIX в. большую часть студентов составляли «великороссы», т. е. уроженцы Москвы, Петербурга и центральных российских губерний, и это вполне объяснимо тем, что данная группа покрывает существенно больше губерний и городов, чем «малороссы». Как видно из таблицы la, выходцы из Москвы и Петербурга здесь преобладали, что касается других городов, то заметен вклад Новгорода и Владимира. Интересно, что несколько студентов уже в XVIII в. происходили из отдаленных восточных областей Российской империи: из Казани, Вятки, Астрахани и даже Сибирской губернии.

Довольно высокая доля российских немцев в таблицах la и 2а (более одной трети от общей численности студентов) — свидетельствует, во-первых, о не прекращавшейся в течение всего XVIII века связи этой социальной группы с Германией, а во-вторых, о том, что первоначально именно российские немцы «задавали тон» в студенческих поездках из России в Европу. «Малороссы» в XVIII — начале XIX в. представлены преимущественно выходцами с земель, которые покрывают три губернии левобережной Украины (Полтавская, Черниговская и Харьковская), и в этом смысле их «плотность» на такой сравнительно небольшой территории весьма высока. Студенты из белорусских земель и правобережной Украины (Подолии) представлены здесь лишь единичными случаями.

Также весьма красноречив социальный состав каждой из групп. В первых двух из них преобладает дворянство, причем в составе «великорусского» дворянства особенно много титулованных фамилий. Среди них — 38 князей (Голицыны, Юсуповы, Куракины, Долгорукие, Трубецкие, Вяземские и проч.), 19 графов (Разумовские, Апраксины, Мусины-Пушкины, Румянцевы, Шереметьевы и др.) и 6 баронов. У студентов из малороссийского дворянства, напротив, титулованные фамилии почти не встречаются (впрочем, в этих губерниях их практически не было: в собранные данные лишь в самом начале XIX века попали два брата, графы Потоцкие из семьи магнатов Подольской губернии). Среди российских немцев присутствуют 5 баронов и 2 графа остзейского происхождения, осевших в Петербурге (Сивере и Ливен).

Преобладание в XVIII в. среди студентов дворян и наличие среди них представителей самых родовитых фамилий легко объяснимо и говорит как о высоком престиже немецких университетов среди русской аристократии, так и высокой стоимости такого образования, которое могли себе позволить лишь состоятельные семьи. Тем интереснее отметить существенную долю в общем потоке выходцев из недворянской среды: это были сыновья духовенства, казачества, мелких чиновников, даже солдатские дети. Среди «великороссов» они составляют, по меньшей мере, одну пятую часть, а если принять во внимание, что большинство фамилий, сословный статус которых не удалось точно установить, можно отнести к людям недворянского происхождения, то эта доля превысит одну треть. Одним из первых русских студентов в Германии из недворян был, конечно, М. В. Ломоносов (1736 г.), но появились они уже в петровское время — к ним относилась целая группа «подьячих детей», направленная учиться в Кёнигсбергский университет в 1717 г. (см. главу 2). Интересно, что и среди малороссов доля недворян столь же высока, а если учесть, что в этой группе у значительного количества студентов не удается точно установить сословное происхождение, то относительная доля недворян здесь может даже достичь половины. В группе же российских немцев, для социального статуса которых в XVIII в. обладание дворянством нехарактерно, студенты-дворяне вообще составляют меньшинство. Таким образом, в целом, весьма высокий процент русских студентов происходил из непривилегированных сословий, представители которых в той же, если не в большей степени, чем дворяне, демонстрировали тягу к европейскому образованию и научным знаниям. Всё это свидетельствует о значительной социальной мобильности русского общества XVIII в., возможности быстрого усвоения в нем новых идей и ценностей, а также стремлении определенной его части изменить свое социальное положение, в том числе и путем получения университетского образования за границей.

Из просмотра поименного списка студентов, недворянское происхождение которых твердо установлено источниками, становится ясно, что большинство из них ездили учиться за государственный счет. Организацией таких командировок занимались, в основном, три учреждения: Петербургская академия наук, а со второй половины XVIII века также Московский университет и Медицинская коллегия, готовившая преподавателей для петербургских и московских военных госпиталей (позже — медико-хирургических академий). Кроме того, бывали и крупные единовременные поездки, организованные «по случаю». Две из них связаны с именем Екатерины II — это посылка 12 дворянских юношей в Лейпцигский университет в 1767 г., а также командирование годом раньше в Лейден и Гёттинген ю студентов из числа лучших учеников российских духовных училищ для обучения богословию в расчете на открытие в будущем богословского факультета Московского университета (еще несколько студентов тогда же были направлены в Англию — см. главу 4). Наконец, командировка сразу для и студентов была организована в 1808–1809 гг. из Петербургского педагогического института, где таким способом планировали подготовить профессоров для будущего Петербургского университета. Всего в поездках за государственный счет вплоть до 1810 г. участвовало по нашим подсчетам 123 человека, т. е. практически каждый пятый выезжавший тогда за границу студент, из которых, по крайней мере, 73 принадлежали к недворянским сословиям.

Во втором из рассматриваемых периодов, который охватывает четыре десятилетия XIX в. (1811–1849 гг.) состав представленных групп претерпел существенные изменения. Как видно из сравнения таблиц la и 16, область происхождения студентов теперь охватывала более широкую территорию, чем в XVIII в.; к ней, в частности, добавились земли юга России (Бессарабская губ., Одесса). Среди общего числа студентов 61 % составили носители иностранных фамилий, прежде всего немецких (хотя встречаются двое дворян с молдавскими фамилиями из Бессарабии и, по крайней мере, один француз), а соответственно, 39 % относилось к русским фамилиям, среди которых уроженцы Украины и Белоруссии уже не образовывали весомую самостоятельную группу, но насчитывали всего несколько десятков человек. Заметное (почти в два раза по сравнению с XVIII в.) процентное увеличение доли русских студентов немецкого происхождения и, соответственно, снижение доли «коренных» русских студентов указывает, на наш взгляд, прежде всего на успехи российской системы высшего образования. Если российские немцы в силу своего происхождения еще сохраняли тяготение к немецким университетам, то в первой половине XIX века потребности значительного количества русских студентов уже вполне удовлетворяло обучение в отечественной высшей школе, а их все-таки довольно существенное количество за границей было обусловлено, прежде всего, усилиями правительства по подготовке будущих профессоров российских университетов.

На это же указывает и анализ сословного показателя. Среди обладателей немецких фамилий было всего 2 барона, а среди русских был только один титулованный студент (А. А. Суворов, князь Италийский, граф Рымникский, внук полководца), да и в целом, дворянским происхождением в каждой из групп в таблице 2б обладало меньшинство студентов. Этот факт, как и практически полное исчезновение категории представителей студенчества из титулованных русских фамилий свидетельствовал о переходе общественных предпочтений в кругу дворянства с немецких университетов, как было в XVIII веке, на российские. Значительное же число недворян среди обладателей русских фамилий, как и в предыдущем столетии обязано своим появлением командировкам за государственный счет.

Рассмотрим теперь, каково распределение российского студенчества по немецким университетам для двух выбранных отрезков времени. Данные по периоду 1698–1810 гг. представляет следующая таблица.

Как следует из этой таблицы, в 20 матрикулах немецких университетов встречаются имена русских студентов в общем количестве 768 записей (из них, как было сказано, 637 уникальных имен). Количество записей больше числа имен, так как один и тот же студент мог несколько раз записываться в матрикулы разных университетов.

В шести крупных немецких университетах — Гёттингене, Галле, Кёнигсберге, Лейпциге, Страсбурге и Лейдене (последний, как будет объяснено в главе 1, являлся немецким по типу, хотя, конечно, не по государственной принадлежности) количество поступивших русских студентов составляет в сумме 597, т. е. около 78 % от общего их потока (см. диаграмму). На десять университетов, которые можно назвать значимыми для русско-немецких университетских контактов — помимо названных, это еще Виттенберг, Иена, Киль и Эрланген — приходится 93 % от всех студентов, поступавших в немецкие университеты. Остальные десять университетов, где зафиксировано пребывание студентов из России в XVIII — начале XIX века — Альтдорф, Вюрцбург, Гейдельберг, Гельмштедт, Гиссен, Марбург, Росток, Тюбинген, Франкфурт-на-Одере и Фрейбург — в сумме получают менее 7 % студентов.

Интересно сравнить эти данные с общими пропорциями посещаемости различных университетов Германии. К двум крупнейшим из них относились Галле и Иена, особенно в первой половине XVIII века, когда каждый из них насчитывал свыше 500 ежегодно поступавших студентов[75]. Между тем, Галле стоит лишь на шестом месте по посещаемости среди русских студентов (основная масса которых действительно приходится на первую половину века), а в Иене присутствие «великорусских» студентов практически не отмечено (единственное исключение — приезд туда Я. И. Карцева в ходе образовательной командировки выпускников Петербургского педагогического института в 1808 г.; также мало было в Иене и малороссов). В то же время, относительно малочисленный университет в Страсбурге (около 150 студентов в год) удерживает одно из лидирующих мест в нашем списке. Объяснение этому — в истории постепенной эволюции типа немецкого университета от средневековой корпорации навстречу идеям эпохи Просвещения (см. главу l). Иена и, в меньшей степени, Галле еще сохраняли много черт, принадлежавших к старому типу учебных заведений, тогда как открывшийся в 1737 г. Гёттингенский университет — лидер по числу русских студентов — во второй половине XVIII века стал не только одним из самых крупных (около 400 поступающих в год), но и передовых университетов Германии в том смысле, что обучение там максимально удовлетворяло социальным нуждам привилегированных сословий, с одной стороны, и подготовке студентов на самом высоком научном уровне, с другой. Этим объясняется популярность Гёттингена не только в России, но и в других странах Европы; можно сказать, что по своему назначению он с самого начала служил общеевропейским образцом высшего учебного заведения. В той же степени репутацию такого «университета Просвещения» получил в середине XVIII века и Страсбургский университет. К тому же, и в Гёттингене, и в Страсбурге у России существовали свои «сочувственники» — ученые среди университетских профессоров, готовые помогать обустройству там русских студентов, находившиеся в длительной переписке с Академией наук (или позже с Московским университетом). Именно поэтому Россия, как в смысле государственных учреждений, так и общественного мнения, с самого начала ориентирует свой выбор на наиболее передовые немецкие университеты. Примером здесь также может служить Эрланген — университет, основанный в середине XVIII века по примеру Гёттингена, но в гораздо меньших масштабах (не более юо студентов в год), который тем не менее привлек определенное число студентов из России, представлявших верхушку русского дворянства. С другой стороны, таблица за показывает, как может обмануть, например, часто повторяемое в теме русского студенчества за границей в связи с именем Ломоносова название Марбургского университета. Это, действительно, достойное учебное заведение принадлежало, тем не менее, к числу малых немецких университетов (от 50 до юо студентов в год), и Ломоносов попал туда в 1736 г. исключительно благодаря присутствию там знаменитого философа Христиана Вольфа (см. главу 3). Поэтому Ломоносов и его спутник Дмитрий Виноградов оказались единственными «великорусскими» студентами за весь рассматриваемый период: кроме них, еще одного жителя Минска с польской фамилией и четырех столичных немцев, выходцев из России в Марбурге за данный период больше не было.

Что касается распределения по университетам выделенных групп, то в целом предпочтения всех трех социальных категорий совпадают. Можно отметить, конечно, преобладание «великорусских» студентов в Лейдене, что объясняется, с одной стороны, большим количеством врачей, направлявшихся туда из Петербурга и Москвы, а с другой, значительной долей там (также, как в Лейпциге и Страсбурге) дворянства из аристократических семей. В Лейдене училось 13 князей, 7 графов и i барон (это максимум по титулованным фамилиям среди всех университетов), в Лейпциге — 8 князей, 7 графов и 1 барон, в Страсбурге — 6 князей, 6 графов и 2 барона. Гёттинген по числу «титулованных» студентов несколько им уступает — всего 2 князя, 3 графа и 5 баронов. Добавим, что по 5 князей учились в Эрлангене и Кёнигсберге, и это даст почти полную картину предпочтений русской аристократии. У малороссийского дворянства отмечена тяга к Кёнигсбергу — это был ближайший не только для них, но и для всей России немецкий университет, поэтому его значение как отправной точки в развитии образовательных поездок в Европу, особенно в петровское время, очень велико. Наконец, видно, что три университета — Франкфурт-на-Одере, Росток и Альтдорф посещались исключительно российскими немцами. Также преимущественно немцы учились в Тюбингене, и если бы в 1732 г. два брата, князья Нарышкины, не стали его студентами, то можно было бы сказать, что этот университет совсем выпал из поля зрения русского общества. Поэтому следует исправить утверждения, иногда встречающиеся в историографии, где Тюбинген почему-то помещался рядом с наиболее посещаемыми русскими студентами университетами.

Что касается продолжения рассматриваемого периода на 1811–1849 гг., то распределение студентов по университетам в этих рамках показывает таблица 3б.

Общее количество матрикулярных записей русских студентов за этот промежуток времени равно 336, и в них 289 различных имен. В таблице 3б по сравнению с данными таблицы 3а для XVIII в. обращают на себя внимание три отличия. Во-первых, это безоговорочное лидерство Берлинского университета, на который падает две трети (65 %) всех поступлений студентов, чем подчеркивается огромная роль этого нового университета как в изменении общей картины приоритетов в университетском пространстве Германии, так и в особенности для России.

Во-вторых, количество университетов, посещавшихся русскими студентами в Германии после эпохи наполеоновских войн сократилось по сравнению с предшествующим временем почти в два раза (двенадцать против двадцати). Это связано и с общим значительным сокращением числа немецких университетов (см. главу i), и с тем, что процессы модернизации, обновления преподавания и приведения его на новый, качественно иной научный уровень XIX в. происходили медленно, поэтому в первой половине века затронули еще ограниченный набор университетов. Среди них к традиционно посещавшимся россиянами Гёттингену, Лейпцигу, Иене и Галле добавился Гейдельберг, куда количество поездок из России ранее, в XVIII в., было незначительным. Это усиление роли Гейдельберга предвещало взлет интереса к нему со стороны русского студенчества во второй половине XIX в., давшего жизнь новому историческому явлению под названием «русский Гейдельберг»?[76], изучаемому историками этого периода подобно тому, как в нашей книге дальше будет рассказываться о «русском студенческом Гёттингене» и «русском студенческом Берлине».

Наконец, в-третьих, в таблице 36 можно обратить внимание на то, что ни в одном из университетов количество «коренных» уроженцев России не превосходит числа студентов с иностранными фамилиями, и даже в Берлине первые составляют меньше половины от общего числа. Это вновь говорит о том, что в 1810—1840-е гг. с укреплением отечественных университетов именно на них ориентировалось русское общество, а тяготение к немецким университетам сохраняли потомки выходцев из Германии.

Следующий статистический раздел посвящен анализу направлений учебы русских студентов. Все немецкие университеты рассматриваемого периода имели одинаковую внутреннюю структуру из четырех факультетов: богословского, юридического, медицинского и философского, восходящую еще к Средневековью. Но, к сожалению, данные о том, на каком именно факультете учились исследуемые студенты, которые позволили бы сосчитать их распределение по специальностям, в матрикулах существенно неполны. Выше отмечалось, что указание факультета при имматрикуляции во многих университетах не являлось обязательным. Для периода 1698–1810 гг. сделанные подсчеты показывают, что из всех 768 матрикулярных записей, относящихся к русским студентам, факультет обучения удалось установить (непосредственно по матрикулам или с привлечением дополнительных источников о том или ином студенте) лишь в 471 случае, который соответствуют 378 различным именам. Таким образом, здесь приходится иметь дело с примерно 60-процентной выборкой, позволяющей дать лишь приблизительные качественные выводы о характере учебы, и то лишь в том случае, когда можно убедиться в репрезентативности этой выборки.

Для первичной проверки репрезентативности выборки служит таблица 4, в которой приведено распределение указанной в матрикулах специализации студента по введенным выше социальным группам.

Из сравнения таблиц 2а и 4 следует, что относительные доли каждой социальной группы в выборке с точностью ± 3 % совпадают, так что в целом можно принять утверждение о случайном характере выборки по отношению к общему составу студентов и, следовательно, ее пригодности для сравнительного анализа социального состава и направлений учебы. Среди данных таблицы 4 сразу же обращает на себя внимание, что большинство студентов (около 40 %) училось на медицинском факультете, и это отражает потребности русского общества XVIII — начала XIX в. в квалифицированных медиках. Рассматривая социальный состав студентов-медиков, видно, что среди них преобладают российские немцы, причем верно и обратное — среди немцев именно медики составляют абсолютное большинство (56 %) от всей социальной группы. Таким образом, данные анализа подкрепляют уже высказанное замечание о том, что именно немцы преобладали среди врачей России того времени, при этом стремясь получить для своей профессии высшее образование за границей.

Распределение по факультетам среди «великороссов» имеет другую особенность: многие из них учились на философском факультете, который в системе приоритетов европейских университетов традиционно находился на последнем месте, являясь приготовительным факультетом перед изучением «высших наук» — богословия, права и медицины. Только рождение передовых немецких университетов XVIII в. изменило эту картину: именно в них предметы философского факультета (такие как филология, физика, история) приобретают самостоятельную научную ценность, выходят на первый план в научных исследованиях, что отмечалось учеными уже в конце XVIII в. Поэтому, значительность доли студентов из центральной России на философских факультетах опять свидетельствует об ориентации русского общества на передовые немецкие университеты, о стремлении прикоснуться к последним научным достижениям и в учености не уступать Европе.

Более конкретно это явление раскрывает таблица 5а. В ней показано распределение всех матрикулярных записей, для которых известен факультет, по университетам.

Сравнение этой таблицы с данными таблицы за показывает, что к сожалению, лишь для немногих университетов сделанная выборка может быть соотнесена с полными сведениями. В наилучшем положении Лейденский — для него выборка содержит почти полные данные о учившихся там русских студентах (отсутствует лишь один студент) и Гёттингенский университеты — у него в выборку вошло 97 % студентов (не хватает четырех человек). Среди других крупных университетов для Галле представлены данные по 84 % студентов, для Страсбурга — 55 %, для Кёнигсберга — всего лишь 40 %. Не репрезентативными следует считать данные по Лейпцигскому (менее 30 %) и Кильскому университетам (16 %). Своеобразие же данных относительно учебы на факультетах Страсбургского университета, в которых подавляющее большинство студентов отнесено к медицинскому факультету, объясняется тем, что только этот факультет обладал своей отдельной от других матрикулярной книгой, поэтому судить по ним о специализации страсбургских студентов в целом нельзя.

Несмотря на недостатки, таблица 5а все же дает возможность сделать несколько выводов. Прежде всего это касается философского факультета — как видно, среди всех университетов в этом столбце резко выделяется Гёттинген, что как раз связано с его принадлежностью к новому университетскому типу. Студенты-богословы среди россиян, как бы мало по понятным причинам их ни было, тяготели к университету Галле, где именно на богословском факультете преподавали наиболее крупные ученые, причем среди этих студентов были как выходцы из российских немцев (т. е. протестанты), так и православные: например, будущий священник и законоучитель Екатерины II Симон Тодорский. Наконец, по привлечению студентов-медиков из России не было равных Лейденскому университету с его знаменитой школой Бургаве, а вслед за ним шли такие центры, как Гёттинген и Страсбург.

Для периода 1811–1849 гг. матрикулярные данные в большей степени позволяют определить факультет, на котором учились студенты. Из 336 зафиксированных матрикулами поступлений русских студентов в этот период факультет указан в 303 записях (90 %) и отсутствует лишь в 33 случаях. Их распределение по отдельным университетам представлено в следующей таблице.

Как видно из таблицы 5б, наибольшее количество студентов в первой половине XIX в., так же как и в XVIII в., получало подготовку по медицине, однако на втором месте уже шел философский факультет, а юридический отошел на третье место. Та же картина посещаемости еще в более четком виде наблюдается в Берлинском университете, игравшем в этот период, как мы убедились, ведущую роль: для него количество студентов, учившихся на философском факультете, ровно в полтора раза превышало их число на юридическом факультете, и это свидетельствует о качественно новом месте, которое заняли предметы философского факультета в научном процессе XIX в. (см. главу 1).

Увидеть многие отмеченные особенности формирования русского студенчества в Германии позволяют графики, описывающие динамику его развития.

Динамика изменения численности студенчества и его социального состава за весь исследуемый в работе период 1698–1849 гг. представлена на рисунках 1–5. График на рис. 1 построен непосредственно по составленной базе данных о студенческих поездках и, таким образом, показывает динамику поступления русских студентов в немецкие университеты с конца XVII до середины XIX в. При построении графика на рис. 2 были отфильтрованы все вторичные поступления студентов, т. е. для каждого из них учитывалось только его первое поступление в один из немецких университетов. Тогда, приняв в качестве правдоподобного допущения, что год этого первого поступления совпадает с годом отъезда из России (возможная небольшая ошибка при этом несущественна), данный график описывает динамику отъездов русских студентов в Германию, которая позволяет выделить годы, когда в России имело место наибольшее и наименьшее «тяготение» к университетскому образованию за границей. Наконец, отдельные графики посвящены динамике поступлений в университеты, характерной для каждой из трех выделенных групп студенчества в отдельности: рис. 3 позволяет выделить вклад студентов из российских немцев в общий поток, а рис. 4 сравнивает динамику отъезда студентов из центральной России и из Малороссии.

Наконец, пятый график является расчетным. Его задача — представить погодную динамику полного числа русских студентов, учившихся в немецких университетах. Проблема вычисления полного количества студентов университета в данном году давно известна в университетской истории[77].

Суть ее заключается в том, что, имея в матрикулах только число поступающих и не зная, сколько человек ежегодно покидало университет, строго говоря, нельзя точно узнать численность в нем студентов. Задачу может решить лишь постановка «начального условия», т. е. точно известная численность студентов данного университета в каком-нибудь году, причем промежуток от этого года до интересующего должен быть непрерывно обеспечен матрикулярными списками. Если такое начальное условие не известно, то его можно попытаться оценить с помощью ряда косвенных методик, использующих усреднение данных за период, которым оценивается среднее пребывание студента в университете. Так же приходится действовать и в данной работе — ведь ни в какой момент XVIII — начала XIX века не существует внутренней переписи всех русских студентов за границей (заметим, что такие переписи среди русских студентов все-таки появляются, но уже в конце XIX века).

Поэтому необходимо оценить среднюю продолжительность учебы студентов в университете. К сожалению, далеко не у каждого из занесенных в базу данных студентов точно известен год, когда он окончил учебу в университете. Однако матрикулы иногда дают информацию о годе получения студентом ученой степени, что как раз и означает выпуск из университета; также в поиске этих дат можно расширить источники за счет известных биографических данных. Не претендуя на полную точность, для периода 1698–1810 гг. удается установить год выхода из университета для 352 из 768 поступлений студентов, что составляет 46 % от общего количества поездок. По этой выборке сразу легко оценить полное количество лет, в среднем проводимых в одном университете — оно равно 3 годам. Затем эту цифру можно попытаться уточнить, взяв среднее арифметическое от времени пребывания (в целых годах) каждого студента в выборке. Точность измерения каждого отдельного такого промежутка равна ± i год: поясним, что, например, если год прибытия и год отъезда из университета отличаются на единицу, то фактическое пребывание там может длиться от 1 дня (приезд накануне и отъезд сразу после Нового года) до 2 лет. Тогда, согласно гипотезе о нормальном распределении ошибок, точность вычисления среднего арифметического для таких промежутков определяется по формуле (N)^1/2/N, где N — мощность ряда данных (в данном случае 352). Поэтому, окончательно для взятой выборки средняя продолжительность учебы русского студента в одном немецком университете равна 2,80 ± 0,06 года. Любопытно, что та же средняя продолжительность, относящаяся ко всем университетским студентам в Германии XVIII века, равна 2,28 года[78]. Расхождение около полугода легко объяснить — у русского студента, как бы он хорошо ни был подготовлен, освоение в университете занимало, конечно, больше времени, да и настроен он был учиться, может быть, более основательно, чем сами немцы.

В первой половине XIX в. (1811–1849) русские студенты, в целом, меньше времени, чем прежде, проводили в одном университете. Средняя продолжительность обучения, вычисленная нами для 230 из 336 поступлений (68 %), преимущественно по данным, которые предоставляют матрикулы Берлинского университета, равна 1,82 ± 0,07 года. Это, как вполне понятно, отражает изменившийся характер образовательных поездок в новую эпоху.

После оценки средней продолжительности учебы для вычисления полной численности студентов требуются два действия: 1) вычислить среднее значение поступающих в университеты за последние три года, считая текущий; 2) умножить это значение на среднюю продолжительность учебы (для каждого периода — свою). Результаты вычислений представлены на рис. 5.

Справедливость расчетов ежегодной численности студентов на этом графике можно проверить прямым подсчетом по базе данных. Для этого следует сосчитать всех студентов, которые могли в данном году продолжать учебу в немецких университетах, приняв во внимание неопределенность, связанную с тем, что у некоторых из них неизвестен точно год окончания учебы. Для максимумов расчетного графика это приводит к следующим результатам:

1767 год — от 44 до 67 студентов (расчетное значение 57 студентов).

1781 год — от 44 до 60 студентов (расчетное значение 48 студентов).

1808 год — от 23 до 38 студентов (расчетное значение 36 студентов).

1844 год — от 28 до 32 студентов (расчетное значение 29 студентов).

Полученные данные находятся в согласии с вычислениями, подтверждая корректность примененных методик.

Наглядное представление динамики российского студенчества в Германии демонстрирует основные вехи его истории, которые будут обсуждаться в следующих главах, а также позволяет сделать ряд общих выводов. Во-первых, приведенные графики свидетельствуют, что на российское студенчество как на часть истории русского общества, оказывали влияние внутренние процессы, а не общая ситуация в немецких университетах, которая значительно отличалась от полученной на рисунках картины. Дело в том, что в течение всего XVIII — начала XIX века, вплоть до окончания наполеоновских войн, в общей посещаемости немецких университетов наблюдается заметный спад, за сто лет почти в 2 раза. На построенных же графиках в течение XVIII века видна тенденция к нарастанию с несколькими всплесками, из которых самый широкий падает на 1760—1780-е гг. — время, которое ничем не выделено в университетской истории Германии.

Во-вторых, наблюдается существенная неравномерность в отъездах студентов из России, динамика которых состоит из ряда пиков и провалов. Многие из них непосредственно отражают исторические причины и события, которыми они были вызваны, так что к интерпретации особенностей графиков мы обратимся далее в соответствующих главах.

Там же будет подробно обсуждаться динамика посещаемости студентами отдельных немецких университетов и роль каждого из них в развитии российской студенческой корпорации за границей, поэтому более детальная статистика хронологического распределения студентов по университетам здесь не приводится.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.