"...ИДЁТ РАЗВЕДКА"

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

"...ИДЁТ РАЗВЕДКА"

"Я бы его с собой в разведку не взял!..” Эта фраза, вошедшая в обиход мирной жизни из суровой военной поры, звучит, как своеобразный приговор, как знак ненадёжности того, о ком речь. Подзатёрли эту фразу, пускают её в ход и в мелких бытовых ситуациях. Но суть её от этого не меняется. Поведение в разведке — критерий человеческих качеств. Эгоизм, безволие, трусость, уныние грозят трагедией. В самом слове “разведка” скрыта какая-то энергия, сила, позволяющая собраться, приготовиться к испытаниям, почувствовать себя частью целого, которое потому и называется “целым”, что имеет чёткую цель.

Сейчас разведка как вид работы осталась разве что у геологов и у нас, в археологии. Есть, конечно, разведка в пожарной авиации, ледовая разведка, но это, так сказать, технические виды.

А здесь совсем другое. Вывозят тебя на берег реки или озера, рюкзак на плечи, полевую сумку на одно плечо, фотоаппараты на другое, “сапёрку” в руки — и пошёл... Места, как правило, незнакомые, на то она и разведка. Карта говорит многое, но не всё. Остальное решают опыт, интуиция и удача.

Как и в любом деле, здесь есть прирождённые таланты. Отнести себя к ним не могу. Многое, конечно, набрал в актив за четверть века, но установленный для нашей экспедиции чиновниками “план на открытия” (400 памятников в год) заставлял порой держать темп выше разумного. Это осознавалось и не приветствовалось, но выхода я как начальник экспедиции не находил. “Вылизывать” берега — значило выбиваться из твёрдых сроков и обрекать археологов на разрыв договора с областным управлением культуры.

Ежегодно меня тыкали носом в то, что археологи не дают экономического эффекта, что только добрая воля начальства даёт нам возможность работать. Какие только барские, снобистские рассуждения ни приходилось проглатывать, лишь бы сохранить Дело. Когда кто-то из моих коллег детально прочёсывал маленький участок местности, тратя на это недели и месяцы, это выглядело очень по-научному, но вся программа работ летела вверх тормашками. А ведь в Тверской области 36 районов!

Нет ничего страшного в высоком темпе разведок. Во-первых, ни один археолог не может поручиться, что после прохождения им маршрута не осталось чего-то неоткрытого. Во- вторых, когда в каком-то уже обследованном месте начинаются раскопки, то окрестности ещё раз прочёсываются, и эта детальная разведка позволяет найти всё остальное (есть и время, и силы). Я всегда относился к нашим маршрутам как к самому первому этапу работ и не видел большого греха в том, что что-то пропустил. Неприятно, конечно, но вполне объяснимо и переносимо. Неприятно не то, что это какой-то удар по профессиональному самолюбию, а то, что неоткрытый памятник ничем не защищён от уничтожения.

Возьмём реальную ситуацию: на берегу реки или озера, на участке, где уже прошла разведка, предполагается строительство промышленного объекта (или дороги, посёлка, моста...). В соответствии с законодательством проектировщики предполагают провести археологическое обследование этого участка местности. Не было случая, чтобы когда-нибудь археологи отказались от этой возможности. Но если они готовы провести детальную разведку, значит, уверенности в полноте результатов своего прежнего маршрута у них всё-таки нет, даже у тех, кто ползал здесь едва ли не на животе?!

Разведка — совершенно особый мир, особые отношения людей. На раскопках многое по-другому. Вроде бы тот же коллектив, там тоже есть фактор открытия, вещевые находки на раскопках в целом гораздо ярче, их много больше по количеству. Что же так влечёт именно в разведку, помимо самого этого тревожного и романтичного слова?

Наверное, прежде всего — движение, когда не знаешь, что тебя ждёт за следующим поворотом. В разведке открываешь не какую-то вещь, а целый мир. Разведка — это и проверка на профессионализм. Зачем идут в горы альпинисты? Прежде всего, испытать себя. А у нас это всё-таки не на первом месте. Главное — Работа. Дело. Это и объединяет.

Дешёвая романтика не приветствуется. Если говорят, что разведка шла в любую погоду, значит, работа плохо организована, о людях не заботились. Нет смысла выходить в маршруты в дождь: обзор плохой, внимание отвлекается, физические и психологические нагрузки резко возрастают, фотографировать нельзя. А работать ещё недели и месяцы. Можно простудиться, заболеть, поставить под удар всю дальнейшую работу. Особенно это касается начальников маршрутов. Авантюризм экономически невыгоден. Конечно, если дождь застал тебя в маршруте, надо идти. Но порой — просто идти, без работы, чтобы завтра начать с того места, где сегодня тебя застала стихия. Иначе это — имитация работы.

В экспедиции любят петь. Многие песни написаны на раскопках и в разведке. Несколько лет подряд, в начале 1970-х годов, ездил с нами Юра Панов, тогда студент истфака, а сейчас криминолог, кандидат юридических наук. Юра — человек широко одарённый. Песни на его стихи и на музыку Игоря Черных — наш золотой фонд, наши гимны. Их поют во многих российских экспедициях. Одна из лучших среди них “Разведка”:

Накрыла землю косая сетка.

Дождь барабанит марши свысока.

По липкой грязи идёт разведка,

Топча ногами в лужах облака.

Давно забытой тропою предков

Идёт разведка...

Для того и идёт разведка, чтоб тропа наших предков не забылась навсегда, чтоб протянулась нить от них к нам, чтоб сохранилось то немногое, что земля успела спрятать от разрушения.

Как-то недавно я стал на досуге припоминать, сколько же разведок по Тверской области у меня за плечами с 1975 года, с того времени, когда я впервые получил Открытый лист — единственный документ, дающий право на разведки и раскопки. Оказалось, более сорока, причём во все, кроме четырёх, ехал начальником экспедиции. Есть право на воспоминания, выводы, раздумья.

Жизнь с апреля по октябрь чётко делится по экспедициям, по разведкам. Если мысленно встать в самое начало пути и зашагать к дню сегодняшнему, то каждый день в поле, каждый маршрут — это шаг, который связан с предшествующим и следующим. Поэтому нет для меня ничего проще, чем точно вспомнить любой день в любой разведке.

Событий и приключений было предостаточно. Недаром любимое резюме по поводу очередного казуса: “Ни дня без приключений!”. Это и иронический лозунг, и грустноватая констатация фактов.

Почти полсотни разведок... Для того, чтобы о них рассказать, нужна отдельная книга, и не маленькая. Здесь годится жанр летописи, но он ушёл в прошлое. Впрочем, обо всём по порядку.

В сентябре 1975-го, изголодавшись после армии и туристского бюро по любимому делу, я пришёл на работу в группу “Свод памятников” на истфак университета к Юрию Николаевичу Урбану. Первый блин, раскопки под Бежецком, получился комом. Жили мы в деревне Стогово, в двух домах, поставив вдобавок несколько палаток во дворе. Места эти зовутся в народе “луковым краем”. Население зажиточное, скуповатое и не шибко доброжелательное. Выращивают лук. Здесь он родится прекрасно, этот знаменитый бежецкий лук. Вывозят его на продажу в областной центр и дальше, сбивают неплохой капитал. Молодёжи было ещё много, время ей девать некуда. У большинства мотоциклы. Сбиваются в моторизованные отряды, вливают в себя бормотуху и терроризируют окрестности. Мы для таких — просто находка. Экспедиция превратилась в три недели битвы за выживание. Власти и ухом не ведут, милиция приехала лишь однажды, когда напротив нашего дома задавило трактором пьяного мужика. И в последующие годы немало я натерпелся в Бежецком районе. Уезжал из тех мест после окончания экспедиции с лёгкой душой.

Юрий Николаевич сказал, что имеется транспорт для разведки на октябрь, и эту возможность надо использовать. Машина осенью бывает далеко не всегда, а здесь их оказалось сразу две: ГАЗ-6З с ветераном Верхневолжской экспедиции Василием Никифоровичем Любимовым (в обиходе “Кефирыч”) и “козлик”, ведомый единственной на автобазе АН СССР женщиной-шофёром Эммой Викторовной Шигиной. Примета насчёт “женщины за рулём” не забывалась ни на минуту, но Бог миловал. Ничего серьёзного с нами не случилось.

Дело шло к середине октября, сильно похолодало. Снег ещё не выпал, но отщепы из пашни иногда выбивали каблуком. Стоянок нашли много, ведь Селижаровский плёс — выход из Селигера и вход в него. Здесь имелись обширные рыбацкие угодья, существовали долговременные поселения. Одна стоянка у Нижних Котиц долго мне не давала потом покоя: небольшой карьер обнажил мощный культурный слой, мы нашли в осыпи много камней и керамики. Через шесть лет случилось снова быть в этих местах. Юрий Николаевич навестил стоянку и вернулся донельзя расстроенный: карьером её уничтожили целиком. Ещё одна вина легла на сердце. Какой же смысл в такой работе?

Весь следующий год прошёл под знаком разведок в Ржевском Поволжье. Институту археологии АН СССР поручили обследовать предполагаемую зону затопления Ржевского гидроузла. Информация о строительстве оставалась на уровне слухов, радости она нам не доставляла, но без разведки было не обойтись: хоть что-то спасём!

В мае нас было трое: Лев Владимирович Кольцов, я и шофёр Вадим Васильевич Дрожжин. Прошли мы от Ржева вверх по Волге до устья Тудовки, и с каждым днём на душе у меня становилось всё тоскливее: какие места пойдут под затопление! Ведь стоило бы хоть один раз тому, кто тычет в столице пальцем в карту, определяя место для нового “проекта века”, приехать сюда, чтобы отменить губительное решение. А впрочем, наверное, выезжали и сюда, и в другие места. “Покорителя” не проймёшь красотой и патриотизмом. Только приказом сверху.

Недалеко от верхней окраины Ржева на левобережье Волги есть чудесная берёзовая роща. Сюда на выходной приезжают или приплывают ржевитяне, причаливают туристы, сплавляющиеся с Селигера и Верхневолжских озёр. Той весной открыли и мы для себя это место. У нас-то к нему отношение особое: в роще курганная группа в полсотни насыпей. Некоторые из них раскапывались при содействии Тверского музея к Антропологической выставке 1879 года в Москве. Здесь же и несколько стоянок-мастерских каменного века на выходах прекрасного ржевского кремня, два дьяковских городища, селища... Целый заповедник! Вот только бы режим здесь установить тоже заповедный. Лишь неосведомлённость туристов спасает пока древние памятники. Поневоле задумываюсь: чего будет больше от моей книжки — пользы или вреда?

На правом берегу Волги, в устье Сишки, остатки одноимённого средневекового города. Величественный холм, занимавший стратегическое положение. Напротив, через Сишку, две могилы. В одной похоронен русский генерал, герой 1812 года Александр Никитич Сеславин, чьё имение было здесь, в Кокошкине. Другая могила братская, в ней лежат солдаты Великой Отечественной. И всё это на дно морское?

Вода в том мае стояла большая, ручейки стали речками, по сухим оврагам пошли мутные потоки. Самым сложным оказался последний маршрут — до устья Тудовки. Берега здесь у Волги очень высокие, изрезаны оврагами. Речку Тилицу Лев Владимирович преодолевал верхом на мне. Посреди речки, довольный своей позицией, он отпустил фразу из экспедиционного фольклора: “Слязай, кума, дальше не повязу!” Я припомнил оригинал, представил всё в лицах (одна вполне реальная старушка сказала так другой по дороге в церковь, высаживая подругу в лужу), остановился и затрясся от смеха. Тут уж и начальник перепугался, не рад, что сказал. Еле на берег выбрались.

Шли целый день. Маршрут казался бесконечным. Вдобавок ко всему в одном месте подзаблудились, сделали петлю километра в три и вернулись в ту же точку. Поздним вечером увидели впереди родную машину и Вадима Васильевича. Молча подошли, сели, сняли амуницию, и лишь тогда Лев Владимирович произнёс: “Слава, последние километры я шёл на одном самолюбии”. Я лишь кивнул в ответ, чтоб не тратить сил.

Вадим заявил, что обратно не поедет той дорогой, по которой заезжал, потому что её нет. Человек он был надёжный и безотказный, так что положение наше следовало считать серьёзным. Мы представили, как он сюда пробивался сверху по размытому склону, и взгрустнули. А он продолжил: “Я лучше через Тудовку поеду”. Мы понимали, что это он для красного словца, но фраза в голове засела. Тудовка в устье широкая и бурливая, противоположный берег довольно крутой. Место для переправы неподходящее. Если в ней не утонем, в Волгу снесёт. “А может, рискнуть,” — думаем. — “Других-то вариантов нет, летать пока не умеем”.

Наутро рванули поперёк Тудовки и... переправились! Дно оказалось твёрдое, каменистое (оттого и буруны, течение). Вышли на берег на пределе возможного: в кабине вода, радиатор дымится. Когда мы въехали со стороны Волги в деревню Трубино, жители смотрели на нас, как на пришельцев, и даже пустили в магазин без очереди. Нас буквально распирало от важности, но надо было ещё перебраться через Волгу на Селижаровский тракт. Выяснили дорогу к Новоалексеевскому парому, одолели то, что местные жители называли дорогой, выехали на берег. Паром на той стороне. Стали кричать. Минут через двадцать над паромом поднялась испуганная голова. Мужичок перегнал к нам свой транспорт и сказал, что за задержку извиняется. Заснул, мол, в полной уверенности, что с правого берега не позовут, ибо наша машина в нынешнем году с этой стороны — первая.

Так начиналась ржевская эпопея, растянувшаяся на долгие годы и породнившая нас с этими местами. В августе разведка продолжилась, а я подключился к ней уже в процессе работ, подъехав из Костромской области, где мы с Урбаном помогали составлять местный Свод памятников археологии.

Год оказался урожайным и на древности, и на грибы, и на малину. Три наших маршрута приносили к вечеру в лагерь, помимо кремней и керамики, по полторы-две сотни белых грибов. В грибном супе ложка спокойно стояла в буквальном смысле этого слова. От ведра с малиновым компотом народ воротил носы: надоело, хочется чего-то новенького. В маршруте на мой невинный вопрос, почему это он урчит, Серёжа Кольцов, тогда ещё школьник, а ныне российский вице-консул в Сайгоне, дипломатично ответил, продираясь сквозь очередной малинник: “Вячеслав Михалыч, я урчу не потому, что она мне очень нравится, а потому, что я не могу её всю съесть”. Через два дня около Бенских порогов, самых больших на Волге, Серёжа в маршруте сгинул с глаз моих, как сквозь землю провалился. Он и в самом деле провалился в воронку военного времени, и его там заклинило поваленными деревьями. Склоны западни густо поросли малиной, и при всей ограниченности в движениях этот умелец всё-таки подтягивал веточки ко рту. Когда я его обнаружил, несмотря на отсутствие сигналов бедствия, и стал организовывать извлечение на свет Божий, Серёжа нежно, но твёрдо заявил: “Не надо меня доставать, мне здесь хорошо”.

На склонах городища Осечен мы нашли в маршруте, мимоходом, 42 огромных ядрёных луговых белых (фото сохранилось!), которыми можно было роту солдат накормить.

Но главное, конечно, — наши открытия. Поразила мастерская на Бенских порогах. Когда делали зачистку берегового обнажения, Серёжка подначил: “А слабо Вам хоть раз по кремню не попасть?!” И вправду, оказалось — слабо. Культурный слой мастерской буквально напичкан кремнем: нуклеусами, сломанными орудиями труда, пластинами, отщепами. Под речной террасой, на пойме, лежал “нуклеус” с длиной ребра около 80 сантиметров. На нём виднелись негативы сколотых пластин. Это было ощущение лилипутов, увидевших творение рук Гулливера. “Что они, мечи что ли из кремня делали?” — растерянно пробормотал я. Всё это могло бы сойти за галлюцинацию, но нас было четверо, и каждый потрогал этот нуклеус.

Лишь через семь лет мне довелось проездом побывать на Бенских порогах. Но того нуклеуса уже не было. Видимо, одним из мощных весенних половодий его опрокинуло в Волгу. Ищи теперь на дне! Думаю, ни в одном музее мира такого уникума нет. Конечно, это не настоящий нуклеус, а, так сказать, “нуклеус нуклеусов”. С этого подкубического монолита (кремень чёрный, очень высокого качества) скалывали пластиноподобные куски, из которых сильными поперечными ударами получали заготовки обычных нуклеусов. Обидно, что он канул на дно, надо было сразу за ним ехать и грузить в машину.

Была у меня и творческая неудача в той разведке. Выехали однажды к деревне Митьково, на берег Волги. Сразу нашли две неолитические стоянки. Сделали, что положено: собрали подъёмный материал, заложили шурф, сняли план, сфотографировали, дали подробное описание в дневнике и, довольные таким началом, двинулись дальше. Эта эйфория стоила мне большого конфуза. Через километр-полтора — устье речки Озерёнки. Место хорошее, берега высокие, как раз для мезолитических стоянок. И стоянка на самом деле попалась. Но только туристская. Целый палаточный городок. А у меня на туристов аллергия. “Не буду, — думаю, — связываться. Придётся копать шурф прямо между палатками. Начнут приставать, а я сорвусь — и пойдёт-поедет. А если найду что-то, они увидят и после нашего ухода всё перекопают. Делать-то им нечего. Прости меня, наука, если стоянку пропустил! Когда-нибудь вернёмся”. И вправду, пропустил. Даже несколько стоянок. Через десять лет мезолит в устье Озерёнки (туристов не было) нашёл Миша Жилин. А на следующий год здесь начал раскопки Максим Робертович Зотько, получив прекрасные материалы по самой ранней истории Ржевского Поволжья. Закончилось всё хорошо, но промашка есть промашка. Одно оправдание: это был первый год моих самостоятельных разведок.

Фиаско компенсировалось удачей во второй половине того же маршрутного дня. Сначала мы нашли две распаханные неолитические стоянки, затем очень симпатичную курганную группу из 14 насыпей, сплошь усыпанных крупной черникой, и приблизились к концу маршрута — устью речки Каменницы. Миновали весёлую компанию грузин, выехавших на пикник с возлияниями и фруктами, и вышли на опушку. Виднелись большая поляна и мыс в приустье речки. Чтоб не терять времени, я оставил Валеру Михайлова, петрозаводского студента-историка, копать шурф при овражке, а сам с Серёжей Кольцовым прошёл вперёд и стал зачищать лопатой обрыв на мысу. Прекрасный мезолитический материал в зачистке! В конце 1980-х годов эти мастерские раскопал Александр Витольдович Мирецкий, поддавшись на мою рекламу. И не пожалел: раскрыты уникальные производственные комплексы по изготовлению кремнёвых орудий труда. Я участвовал в Сашиных раскопках и радовался, что мы не обманулись в предположениях.

А в том давнем маршруте я вдруг услышал с опушки, где остался Михайлов, какие-то крики. Оказалось, отдыхающий напустился на Валеру: вон, мол, отсюда, я здесь живу! Я подошёл, огляделся... Боже мой! Палатка обнесена настоящим забором с калиткой, даже собака имеется. Будочки, правда, не видно. В общем, советский собственник в собственном соку. Декорация к дешёвой кинокомедии. И при этом непрерывно орёт. Как оперативно бороться с этим воинствующим хамством, не можем придумать. Подрастерялись. Разъяснения про древности не помогают.

Тут подъехала наша машина, ибо устье Каменницы было в тот день местом сбора маршрутов. Вылез из неё Вадим Васильевич, прислушался. А турист продолжает орать. Вадим, не обращая на него внимания, приказывает Валере: “Так, теперь вот здесь шурф, здесь и здесь (показывает внутрь загородки). И можно закладывать заряды. Вас, гражданин (обращается подчёркнуто вежливо к туристу), просим отойти на полчасика в сторону. И мы быстрей управимся, и для Вас безопасней. Серёжа, неси динамит!” — “Кто вы такие? Что тут делаете?!” завизжал гражданин, но уже с некоторым беспокойством.

“Лаборатория направленного взрыва Академии Наук СССР”, — отчеканил Вадим и ткнул пальцем в дверцу машины. На ней красовался большой фирменный знак: цветной глобус, опоясанный надписью “Академия Наук СССР. Экспедиционная автобаза”. Ниже, крупными буквами: “Научно-изыскательская”.

Вадим почесал в затылке: “Может, конечно, волна и не прямо по палатке пройдёт, но погрешность не исключена, гражданин. А переносить испытания не можем. План!”. Гражданина будто наизнанку вывернули. Еле-еле умолил он нас подождать со взрывами до завтра. Когда мы на следующий день приехали в это же место отправлять новый маршрут через Волгу, ни туриста, ни палатки, ни заборчика, ни пса уже не было. Как будто направленным взрывом слизнуло! Валера спокойно выкопал шурф, нашёл мезолитическую мастерскую Каменница 3, а наш шофёр удовлетворённо и победительно крякнул.

Дойти до верхней границы будущего “рукотворного моря” мы в августе не успели, но впереди была ещё золотая осень. Дело осложнялось тем, что Лев Владимирович Кольцов собрался во Францию, в Ниццу, на конгресс по мезолиту Европы. Как обычно, ситуация с выездом оставалась неясной до последнего дня. Начало сентябрьской разведки откладывалось. Наконец, шофёр приехал из Москвы с таким наказом Кольцова: “Разведку начинайте, а дней через пять, когда будете в Селижарове, зайдите на почту и спросите, нет ли телеграммы от меня. Если я не уехал, в ней будет сказано, где встретимся”.

Мы выехали в устье Малой Коши и начали разведку. Нам с Игорем Черных в первый же день попалась в маршруте курганная группа из 29 насыпей. В низкой пойме, в чернолесье. Науке она не была известна, что здесь, в местах цивилизованных, редкость. Погребальные памятники древнерусского времени, да ещё такие большие, обычно довольно полно представлены в книге Владимира Алексеевича Плетнёва “Об остатках древности и старины в Тверской губернии”, изданной в Твери в 1903 году. Но нет правил без исключений.

Через несколько дней остановились на ночлег в родном селе Юрия Николаевича Урбана — Тальцах. Решили помыться в бане, но ночевать после помывки в палатках в сентябрьские заморозки не рискнули. Можно народ простудить и разведку сорвать. Пришёл я в сельсовет: “Нет ли, — говорю, — крыши для нас на одну ночь?” — “Отчего же? — отвечает председательша. — Вон там дом: новый, двухэтажный, кирпичный. Занимайте, коли понравится. А то и насовсем в нём оставайтесь”. Я оторопел: — “А чего же он пустой-то?” — “Некому жить, — вздохнуло начальство. — Поселили одну доярку, а она в запой ушла. Пришлось обратно выселять, наказывать. Больше желающих нету”. Пустующая двухэтажная квартира поразила всех нас — и тверских, и столичных жителей. Конечно, кто-то произнёс напрашивавшуюся фразу: “Если бы в Калинине...”. Его оборвали: “Размечтался!”. И больше к этой теме не возвращались...

Отличный средневековый комплекс — селище и курганный могильник, в составе которого имелись и полусферические насыпи, и большая сопковидная, и несколько удлинённых — встретился мне в устье Соколовского ручья. Потом — курганы у Талиц, два могильника у деревни Будаево. Наконец, пришли в райцентр Селижарово.

Заявляемся с Вадимом на почту, бородатые, оборванные, грязноватые. Шофёр сунул физиономию в окошко: “Телеграмма есть? Дрожжину, до востребования?..”. В окошечке юное создание. С полминуты она держала бланк в руке, не решаясь отдать его Вадиму, потом робко протянула нам бумажку, недоверчиво обозревая внешний вид гостей. Мы тоже автоматически бросили взгляд друг на друга, прочли телеграмму: "Я ВО ФРАНЦИИ РАБОТЫ ПРОДОЛЖАЙТЕ КОЛЬЦОВ" И всё ПОНЯЛИ. Нас приняли за шпионов! Не разоблачая себя, мы хмуро вышли и лишь на улице захохотали. Как ни клянчил я телеграмму в свой личный архив, Вадим не поддался, прихватил себе.

Разведка подходила к концу. В последнем маршруте я убедился, что Волга в верховьях узкая: немного пониже посёлка Селище встретилась на реке низенькая плотинка. Вода в сухое время устремляется в два-три узеньких прохода в плотине, которые перекрыты вершами. Ни одна, даже мелкая, рыба ниже по течению не пройдёт. Хозяин ходит по плотинке и вынимает добычу. Вся Волга протекает через три верши!

До возвращения домой оставалось четыре дня, а план уже выполнен. Я предложил: “Давайте попробуем прорваться дальше на озеро Волго, только не этим берегом (здесь заливы и топи, дорог нет), а правым, южным”. Принято... Мимо ветхой турбазы, так и не справившей новоселье, осторожно двинулись по разбитому просёлку. Вскоре поняли, что мосты здесь существуют лишь на карте. Так, например, обстояло дело с рекой Бойней, возникшей на пути. Невдалеке, на пригорке у деревни Колобово, стоял в позе дозорного дизельный трактор, а возле него слонялись мужички, поглядывая в нашу сторону. Ситуация, хорошо знакомая мне по кологривской глухомани в Костромской области, где работал летом: аборигены ждут, когда чужаки заплатят вкусную дань с белой головкой, и тогда могучая техника придёт на помощь. “Чёрта с два вы у меня получите, — процедил Вадим, остановился и скомандовал: — Народ, разматывай лебёдку!”. Добровольцы форсировали речку, таща трос, зацепили его. Вадим включил лебёдку, и вскоре машина оказалась на левом берегу. Вещи в кузове немножко подмокли, но зато не подмокла наша репутация. Автономия, мастерство и деньги были сохранены. Аборигены сокрушённо ретировались, не солоно хлебавши и пивши.

Трос на лебёдке теперь можно было и не заматывать, потому что следующие два километра мы двигались вперёд так: разматывали его на всю длину, метров на 60, цепляли за дерево, машина подтягивалась, а дальше всё начиналось сначала.

Зато финиш оказался радостным: мы поставили лагерь в чудесном месте на берегу озера, в тишине и покое, в километре от деревеньки с лукавым названием Девичье. За два дня маршрутов открыли 69 (!) археологических объектов. Это рекорд, не побитый и по сей день. Кремнёвые изделия устилали пляжи. Не требовалось никакой шурфовки и даже никакого поиска. Сбор подъёмного материала, план, фото, описание... Сто-двести метров по бечевнику и снова — сбор подъёмного материала...

В первом маршруте по озеру я зафиксировал 21 памятник. Кроме размытого неолита было два примечательных объекта: большая курганная группа из сопковидных насыпей хорошей сохранности, в лесу, и мезолитическая стоянка, получившая название Тухачёво 4. Береговая часть её подмыта озером, но культурный слой сохранился. В зачистке попался резец довольно раннего типа и пластина со скошенным ретушью концом. До этой стоянки руки впоследствии всё-таки дошли. В 1992 и 1994 годах Саша Мирецкий провёл здесь охранные раскопки. На них я впервые привёз своего младшего сына Никиту. Начал он свою экспедиционную жизнь поздновато — в восемь лет. Фёдор, мой старший, выехал впервые на раскопки в шесть лет. Раскапывая Тухачёво 4, мы спасли прибрежную часть стоянки и получили уникальный для этих мест комплекс эпохи мезолита. Других стоянок с сохранившимся культурным слоем на озере Волго почти нет.

Хорошие, яркие материалы попались и в других маршрутах. Свод памятников археологии заметно пополнился. Но без приключений не обошлось. Миша Жилин и Саша Мирецкий вернулись с северного берега озера озадаченные и сердитые. Рассказали: “Идём по берегу, собираем подъёмку. Видим: навстречу не спеша тоже идёт группа, что-то поднимают с приплёска. Встретились: — Здравствуйте! — Здравствуйте! Вы кто? — Археологи. — И мы археологи. — Какая экспедиция? — Верхневолжская. — И мы Верхневолжская. — Откуда? — Из Москвы (это Миша отвечает). — А мы из Ленинграда”. Оказывается, разведочный отряд экспедиции Н.Н. Гуриной. Сама она, как и наш Лев Владимирович, в это время заседала в Ницце. Мы-то чувствовали себя правыми: работаем по Своду памятников. А у ленинградцев — чистая наука, разведка не комплексная: их, видите ли, интересует только неолит, памятники других эпох фактически не фиксируются. Значит, опять после них проходить те же маршруты. Абсурд! Несогласованность, трата денег, сил... Но с разгневанной по поводу нарушения воображаемых границ её воображаемой вотчины Н.Н. Гуриной мне всё-таки потом пришлось объясняться. А разведку мы закончили благополучно, даже Бойню на обратном пути форсировали самостоятельно.

Разведочный сезон 1976 года под Ржевом закончился, а раскопки в массовом масштабе здесь начались лишь через восемь лет.

Из моего рассказа выпал один сюжет того лета, который стоит особняком и географически, и по содержанию и значению его для меня. В июле я проводил первую самостоятельную разведку на озёрах Вселуг, Пено и в западной части озера Волго. Выпросил у декана троих студентов-практикантов, пригласил соседа-школьника Юру Иванова (того, что открыл тем же летом мезолитическую стоянку Красново 1, о которой шла речь в начале книги), и мы отправились... Транспорта у нас не было, зато имелись хорошие знакомые в посёлке Пено. Арендовали две лодки и стали плавать по Верхневолжским озёрам.

Посёлок состоит из нескольких частей, расположен живописно, и люди замечательные. Прочесали мы извилистые берега в пределах райцентра, нашли больше десятка стоянок каменного века, в том числе раннемезолитическую, со слоем. Вода в озере стояла высоко, так как плотину у Селищ на время закрыли. Находки нередко приходилось добывать со дна, бродя вдоль отмелей по колено в воде.

Гвоздём разведки стало обследование городища Нечай Городок, расположенного у места перетекания Волги из озера Вселуг в озеро Пено. Крепость занимала оконечность моренной гряды с очень крутыми, дополнительно подрезанными склонами. Думаю, во время интенсивной жизни на нём, в 1 тыс. н. э., городище было практически неприступно для врагов. Не оно ли известно в летописях как средневековый пограничный городок Селук? Скорее всего, да, но без раскопок этого нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Разведкой этой я остался доволен чрезвычайно, хотя настоящих открытий оказалось немного: кроме упомянутого, ещё несколько курганных групп и хорошая неолитическая стоянка в приустье Жукопы, в урочище “Горностаиха”.

На следующий год в разведку мне удалось выехать только в августе: в июне копали мезолит у деревни Култино на границе Калининского и Старицкого районов, на левом берегу Волги, а в июле по призыву Льва Владимировича приехали под Рыбинск исследовать позднемезолитическую стоянку у деревни Пеньково.

Поселение это замечательное, раскопки дали много науке, в том числе обширные сведения по иеневской культуре на последнем этапе её существования. Но расположена стоянка в Ярославской области и выпадает географически из моего рассказа. В Пенькове мы обсудили на “Большом совете ветеранов” разведочную стратегию Свода памятников и порешили, что логично будет закрыть в этом году неисследованный участок Волги от Ржева до границы Старицкого и Зубцовского районов.

В тот год в нашей экспедиции появился Эдуард Павлович Мустикас, легендарный “водила”, с которым мы не расстаёмся до сих пор. Его нам рекомендовал перед своей кончиной великий Бадер.

Писать о Палыче бесполезно, его надо видеть и слышать. Больше половины моих друзей и знакомых уже двадцать лет едут в экспедицию только потому, что там Палыч. Нет его — и они остаются дома. В тот год лучшим другом у Палыча был Серёжка Волобуев, школьник из Клина, всеобщий любимец, работавший у нас два предыдущих сезона. Паренёк очень спортивный, умница, с удивительным чувством юмора, проказник и мастер розыгрыша. Его прозвали “Боня”, почему — никто не знает. Прозвище привилось, и Серёжка на него охотно откликался. Внушительная фигура Палыча, вышагивающего “походкой сокольнического хулигана”, и рядом шустренький Боня — зрелище, достойное кисти мастера.

Вот друзья направляются после маршрута на рыбалку. Через какое-то время возвращаются, и Боня спокойно и обстоятельно доказывает Палычу его бездарность как рыбака. Палыч в ответ подводит научную базу под свой вывод, что именно здесь, именно сегодня и именно на эту снасть никто в мире не смог бы поймать ничего приличного, поскольку таково роковое стечение метеорологических и прочих причин. И вообще — не приставай!..

Работа шла споро. Однажды я отличился: прошёл мимо городища Опоки на окраине Ржева. Берега там метров под сорок, изрезаны оврагами, а мы в этом месте шли по нижней террасе, найдя, кстати, две стоянки и селище. Подняться на коренной берег сил уже не было. Но именно там и находилось знаменитое городище, средневековый русский город Опоки. Это тверской город всего в двух километрах ниже по Волге от смоленского города Ржева! В 1983 году мы всё-таки побывали на нём, сделали описание, сняли план, исправили оплошность. Пишу специально для ржевитян: берегите свои Опоки, это крепость огромной научной ценности. Площадка городища свободна от строений, на неё давно заглядываются различные организации. Не пускайте их туда ни в коем случае!

Были в той разведке у меня и удачи. В их числе открытие мезолитической стоянки Горбуново 1, самой верхней на Волге среди иеневских памятников. Она как бы фиксирует поворот иеневцев с Вазузы на Волгу, начало движения вниз по великой реке. Тесло с перехватом в подъёмном материале не оставляет сомнений в культурной принадлежности поселения. У деревни Юркино нашёл мощное дьяковское городище. В других маршрутах у моих коллег тоже были свои открытия.

Много попадалось военного наследия. Однажды наткнулись на лимонку. Саша Мирецкий заставил всех нас лечь, швырнул гранату в Волгу и сам упал ничком. Взрыва не последовало. Подняли головы, глядим, а она... плывёт. До сих пор не пойму, в чём секрет. Скорее всего, она так проржавела, что стала почти невесомой.

В один из рабочих дней при заброске в маршрут проезжали бывшую дворянскую усадьбу Борки (имение драматурга пушкинской поры Владислава Александровича Озерова). Барский дом на горе виден издалека. Остановились, осмотрели. Когда отъехали на порядочное расстояние, Палыч невозмутимо проинформировал девочек-студенток, что это имение поручика Ржевского и что именно оно является для нас наиболее надёжным обратным адресом. Назавтра утром сажусь я в кабину, и Палыч молча показывает мне один из конвертов, которые попросили бросить в ближайший почтовый ящик. На конверте обратный адрес: “Калининская обл., Зубцовский р-н, имение поручика Ржевского”. “Палыч, — говорю, — не пугай родителей и Министерство связи. Я понимаю, что студенток ты можешь убедить в чём угодно. А вот с Боней этот фокус не пройдёт”. — “Не пройдёт”, — эхом отозвался Палыч.

Самым напряжённым был последний день разведки, 13 августа. “Чёртова дюжина” едва не стала роковой для Палыча. У меня с Боней в тот день в рабочей программе было целых два маршрута: с утра снимаем планы трёх уже найденных стоянок на противоположном берегу Волги, а потом Палыч отвозит нас в другое место, переправляет на резиновой лодке, и мы проходим маршрут от деревни Матюково до Зубцова. Всё прошло гладко, по задуманному сценарию, с одной небольшой накладкой. Думаю, Боня продумал её заранее, хотя потом глядел честными глазами и ему почти поверили.

Палыч привёз нас на берег к Матюкову, спустили на воду надувную лодку, сели в неё втроём (Боня на вёслах, мы с Палычем пассажирами) и поплыли к левому берегу. Оставалось лишь высадиться и уйти в маршрут, а Палычу — отгрести обратно к машине и ждать всех в Зубцове, но...

К сожалению, зрителей и слушателей было всего двое: я и Боня. События развивались так. Боня стал осторожно причаливать к поросшему травой бережку высотой с полметра, обрывающемуся в омуточек. Палыч протянул свои длинные руки, перевесился, схватился не то за траву, не то за землю... Боне оставалось сделать только один гребок — и лодка ткнётся в берег. И он сделал этот гребок, но... в обратную сторону. Палыч повис над водой, как Бруклинский мост, а над деревней Матюково зазвучал русский устный, показывающий, что деревне не зря дали такое название. Думаю, что именно за счёт могучей силы слова Палыч и остался в надводном положении. Он вытянулся, как питон, грозя Боне адскими муками. Тот стал нудно торговаться, чувствуя временное преимущество, а я сполз на дно лодки, корчась от смеха. В конце концов Боня резко причалил, стрелой пронёсся мимо Палыча на берег и исчез в лесу. Палыч не сразу поверил в чудесное спасение. Осознав случившееся, рявкнул для порядка в направлении Бони нечто невразумительное и в несколько гребков пересёк Волгу. Что ни говори, а автомобиль гораздо надёжней любого водного транспорта!

В сентябре мы копали мастерскую Петрищево 11 и занимались экспериментами с луком, расщеплением кремня, вкладышевой техникой и так далее, а также снова побывали в Зубцовском районе. Маршруты выдались разъездными: мы фиксировали курганные группы по старым сведениям В.А. Плетнёва. Я сделал маленькое, даже очень маленькое, открытие, заслуживающее, однако, того, чтоб над ним серьёзно поразмыслить. У деревни Гостовня есть курганная группа, которую незадолго до нашего приезда самовольно копал любознательный учитель Ульяновской школы, оставшийся безнаказанным. Думаю, раз есть курганы, значит, неподалёку должно быть и средневековое поселение. Перешёл я овражек и на околице нашёл искомое. Но не только селище. Здесь же поднял с земли и прекрасный концевой скребок на правильной ножевидной пластине Старицкого кремня. Мезолитический, бутовский!

Вообразите ситуацию: склон к долине пересохшего ручья, который впадал когда-то в ещё один ручей, тот — в речку Жабню, приток Шоши в самых её верховьях. Мы не можем на Селигере, крупнейшем озере Центра Русской равнины, найти вразумительный мезолит, а тут — пересохший приток четвёртого порядка. Единственное объяснение: ударная волна иеневцев, отбросившая бутовское население в глубину Волго-Окского междуречья. Там они первоначально цеплялись за малейшие возможности выживания, потом освоили места поблагоприятней, а в конце мезолита многие вернулись на берега Волги. Такие вот глобальные мысли по поводу одного-единственного скребочка, найденного вдалеке от тех мест, где ему положено бы находиться.

Неразведанным оставался северо-восток области, и в мае следующего 1978-го года мы в минимальном составе, то есть Палыч и я, выехали в Весьегонский, Сандовский и Молоковский районы. Озёр здесь нет, только притоки Мологи да сама она, превращённая в низовьях в залив Рыбинского водохранилища. Перед затоплением в конце 1930-х годов разведки провели довольно торопливо, многое пропустили. А цена этому дорогая: памятники затапливались неоткрытыми.

В 1972 году, ещё студентом, я нашёл в Весьегонске на городском пляже прекрасный шлифованный костяной наконечник стрелы, выброшенный на берег прибойной волной. Видимо, здесь, в пойме Мологи, была стоянка неолита, впоследствии заторфованная. Она затоплена и размыта. На следующее лето весьегонский историк Александр Иванович Кондрашов, краевед и рыбак, собрал на отмели Долгий Бор несколько десятков кремней и показал мне. Мезолит в бутовском варианте! Стоянка существовала на мысу при впадении Рени в Мологу и затоплена вместе с моим родным Весьегонском.

В Весьегонске археологические традиции основательные. Ещё в начале века местный учитель Александр Александрович Виноградов, окончивший Петербургский и Гельсингфорсский университеты по отделению археологии, раскапывал курганы на Рене и даже выпустил две брошюры, полезные и ныне. Работая сельским учителем, он создал в деревне Гора музей, ставший основой районного. Я ещё застал учителя-археолога в живых. Жил он в Москве, получив хорошую квартиру как ходок к Ленину, но родные места навещал. Для нас, школьников, провёл экскурсию по Горскому музею. А было ему тогда за восемьдесят.

Весьегонское начальство советской поры археологию не почитало. Не раз обращался я в местный райисполком с требованием прекратить карьерные разработки у Малыгинских сопок, но без результата. Начальство лишь похохатывало. Этих двух новгородских сопок теперь нет: карьер их съел.

Если б сейчас возникла идея написать книгу, подобную плетнёвской, из этого ничего бы не вышло. Повыбила большевистская система провинциальную интеллигенцию, некому отвечать на анкеты относительно древностей. А официальные лица уж очень напоминают гротескные образы, созданные нашим великим земляком Салтыковым-Щедриным.

Больше, чем Малыгинским сопкам, повезло пока их ровеснику — средневековому комплексу конца 1 тыс. н. э. у деревень Лукино и Городище под Сандовом. Комплекс включает городище, селище и несколько десятков сопок. Городище внушительное. Мои обмеры дали такие цифры: 195x90 м. Сопки высятся, как задремавшие богатыри, на берегах речки Саванки, а также на полях и огородах деревни Городище. Любознательные крестьяне попортили многие из них. От окончательного уничтожения сопки спасает только добросовестность предков. Насыпи очень прочные. Их укрепляли слоями дёрна и валунами внутри и снаружи. Научные раскопки этого уникального комплекса стали бы событием в славяно-русской археологии.

Осмотрел я в этой разведке и городище Орлов Городок на реке Могоче под Молоковом. Потом его в течение нескольких сезонов раскапывал отряд нашей экспедиции, и это стало яркой страницей в изучении раннего железного века не только бассейна Мологи, но и всего Верхневолжья.

В июле скоротечно промелькнула разведка на Волге, между Калязином и Кимрами, но через несколько лет она отозвалась раскопками найденных нами памятников: Александр Николаевич Хохлов раскопал славянское селище у села Никитского, Лев Владимирович Кольцов — двуслойную стоянку (мезолит, бронзовый век) Авсергово 2, а Константин Иванович Комаров — курганные могильники у деревни Плешково, давшие богатый погребальный инвентарь.

На севере области, в Валдайском Поозёрье, оставался административный район, где ещё не ступала наша нога — Фировский. В августовской разведке мы нашли здесь на двух озёрах, Шлино и Тихмень, несколько десятков памятников. К сожалению, Шлино зарегулировано в месте истока из него реки Шлины, поэтому при большой воде культурные слои неолитических поселений размываются. Пейзаж такой же, как на Верхневолжских озёрах: пляжи и отмели, усеянные кремнёвыми изделиями. Курганы стоят поодаль от воды, в лесу. Пока что целы. Туристы на каждом шагу. Насчёт каменного века познания у них, слава Богу, нулевые. Только бы курганы не трогали!

Перебазировались на озеро Тихмень... Берега болотистые, но к воде выходят и песчаные мысы, довольно высокие. Прикинули маршруты и поняли: болота можем не одолеть, надо попробовать объехать топи на лодках, а твёрдый берег проходить обычным порядком. Это озеро тоже оказалось зарегулированным плотиной в истоке Тихменки, а памятники на нижних береговых уровнях размыты.

Тихмень — земной рай. На озере площадью около 10 кв. км нет ни одной моторной лодки. Мелкие заливы с песчаным дном, вода чистейшая. Плюс — рыбалка. Правда, не очень азартная, потому что рыба клюёт беспрестанно, ощущения притупляются. Мы замкнули озеро двумя маршрутами навстречу друг другу. Все найденные на мысах стоянки имели облик кратковременных поселений. А базовым было одно — то, у которого мы и разбили свой лагерь. Современные принципы выбора удобного места те же самые, что и в каменном веке (мы же не знали, ставя лагерь, что здесь самая лучшая неолитическая стоянка).

Разведка наша оказалась очень короткой. Машина уходила в Горьковскую область, и мы возвратились домой. Ситуация была грустная: начало августа, прекрасная погода, есть время, люди, есть даже деньги, но без транспорта разведка остановилась. Приняли отчаянное решение: едем без машины! Будем ориентироваться на попутный транспорт. Но это значило, что при переездах всё тащить на себе. Прикинули объём поклажи, свои силы — не потянем. Решили отказаться... от палаток. Район работ — озеро Вселуг. Преимущество в том, что это замкнутый водоём. Маршруты имеют в итоге кольцевой, а не линейный характер, то есть можно работать с одного лагеря.

Приехали на поезде в Пено. Ребята, знакомые мне ещё с позапрошлого года, вывезли нас на двух лодках на Вселуг, в деревню Косицкое. Как потом выяснилось, это был последний день навигации на Верхневолжских озёрах. Плотину открыли, вода упала, и лодки не могли уже преодолевать обмелевший участок Волги между Вселугом и Пено.

Председатель сельсовета определил нас на жительство в закрытую недавно школу — двухэтажный деревянный дом. Наутро нас вывезли в маршрут к погосту Ширково, и мы полюбовались недавно отреставрированной деревянной церковью Рождества Иоанна Предтечи (1694 год). Сообщение с Ширковом в те годы было только по воде, так что мало кто видел тогда это чудо вживе.

Один эпизод в самом начале маршрута сильно поднял моё настроение. Шли мы с моим другом Ильёй Биллигом по западному берегу озера и набрели на симпатичный низкий мыс. Поставили шурф — пусто. А место, нутром чую, не мной первым примечено. Побродили по приплёску, видим: попадается какая-то окатанная водой керамика. Может, деревенская, а может, и более древняя. Говорю напарнику: “Илюша, попробуй углубить шурф”. Он пожал плечами: обычно-то культурный слой селища, если он есть, проявляется сразу под дёрном и подзолом, а то и прямо в них. А у нас в шурфе под подзолом чистенький песочек. Взяли на глубину второго штыка лопаты — то же самое. Но на душе неспокойно. Илья видит мои сомнения и копает ещё на штык. Смотрю, а на кончике лопаты, на глубине 60 см, чернота. Гумус! Культурный слой! Мощность его до 30 см, сохранность идеальная, в заполнении — лепная керамика конца 1 тыс. н. э. Итак, раннеславянское селище. А балласт оказался поздним намывом, следствием работы половодий.

Маршрут закончили в деревне Одворице, найдя там разрушенные огородом селище и стоянку. Вспомнилась мне история, прочитанная в описании академиком Д.Н. Анучиным его путешествия к истоку Волги в конце прошлого века. Дмитрий Николаевич странствовал в коляске и остановился в Одворице у знакомого помещика Обернибесова. Обедали, пили чай и вдруг услышали звериный рёв и крики людей. Выбежали на берег и увидели, что мимо по озеру плывёт лодка, а в ней сидит медведь и недовольно ревёт во всю мочь. Весёлая картинка средь бела дня! Он, видно, забрался в непривязанную лодку, топтался там, качал посудину да и отплыл нечаянно. Мужички, правда, пристрелили бедолагу.