Глава V «Жребий брошен…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава V «Жребий брошен…»

Назначение состоялось следующим образом. 25 апреля 1906 года вместе с председателем Совета министров Иваном Логгиновичем Горемыкиным Столыпин был на царской аудиенции, в ходе которой рассказал о подавлении беспорядков в губернии. На следующий день он был вызван к императору один, и ему было предложено занять пост министра внутренних дел. Совершенно не ожидавший подобного предложения, Столыпин попытался отказаться, но Николай II просто приказал (ниже приведены подробности разговора в изложении самого Петра Аркадьевича). Разумеется, после этого он возражать не мог.

Свое назначение Столыпин принял с чувством, близким к обреченности, понимая, в каком катастрофическом положении находится страна, и не веря, что в человеческих силах что-либо изменить. Единственная его надежда была на Бога, о чем новоназначенный министр внутренних дел не стеснялся говорить прямо. Непосредственно 26 апреля он писал не только о надежде исключительно на Божью помощь, но и о том, что планирует пробыть министром не более трех-четырех месяцев (что вновь опровергает рассказы недоброжелателей о том, что Столыпин был, прежде всего, честолюбивым карьеристом): «Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне. Я чувствую, что он не оставляет меня, чувствую по тому спокойствию, которое меня не покидает…

Я задаюсь одним – пробыть министром 3–4 месяца, выдержать предстоящий шок, поставить в какую-нибудь возможность работу совместную с народными представителями и этим оказать услугу родине. Вот как прошло дело – вчера получаю приказание в 6 ч[ас]. вечера явиться в Царское. Поехал экстренным поездом с Горемыкиным. Государь принял сначала Горемыкина, потом позвали меня. Я откровенно и прямо высказал Государю все мои опасения, сказал ему, что задача непосильна, что взять накануне Думы губернатора из Саратова и противопоставить его сплоченной и организованной оппозиции в Думе – значит обречь министерство на неуспех…

В конце беседы я сказал Государю, что умоляю избавить меня от ужаса нового положения, что я ему исповедовался и открыл всю мою душу, пойду только, если он, как Государь, прикажет мне, так как обязан и жизнь отдать ему и жду его приговора. Он с секунду промолчал и сказал: «Приказываю Вам, делаю это вполне сознательно, знаю, что это самоотвержение, благословляю Вас – это на пользу России». Говоря это, он обеими руками взял мою и горячо пожал. Я сказал: «Повинуюсь Вам», – и поцеловал руку Царя. У него, у Горемыкина, да, вероятно, у меня были слезы на глазах. Жребий брошен, сумею ли я, помогут ли обстоятельства, покажет будущее. Но вся душа страшно настроена, обозлена Основными законами, изданными помимо Думы, до сформирования кабинета, и будут крупные скандалы».

В мемуаристике и позднейших исторических исследованиях назначение Столыпина вызвало много споров о том, кто именно ему способствовал при назначении, и при этом назывались разные фамилии высших сановников. Думается, что ответ здесь лежит на поверхности – царь уже ранее достаточно хорошо знал Столыпина. Этой же точки зрения придерживался и брат Петра Аркадьевича – известный журналист Аркадий Столыпин, написавший в своих воспоминаниях, что самодержец действовал «по своему личному почину». Николаю II не особенно были нужны чьи-то дополнительные рекомендации, он высоко оценил столыпинскую энергию и личную храбрость при подавлении революционных выступлений в «трудной» Саратовской и в соседней Самарской губерниях.

Несомненно, некоторую роль в назначении сыграл Горемыкин (к нему царь относился с нескрываемой симпатией, об этом говорит и повторное назначение Ивана Логгиновича председателем Совета министров в 1914 году), о чем свидетельствуют следующие слова Николая II: «Спасибо старику-Горемыкину, что он в трудное время порекомендовал мне Столыпина». Впрочем, подавляющее большинство современников сходились во мнении, что последний император, как правило, воспринимал лишь те советы, которые совпадали с уже сформировавшимся у него мнением.

Однако было бы явной примитивизацией считать, что Столыпин был назначен императором только как деятель, проявивший энергию и отвагу в борьбе с революционными выступлениями (что, прежде всего, и ценил в нем Горемыкин). К этому времени среди военных и гражданских властей империи уже проявились деятели, ничем в этом отношении не уступавшие саратовскому губернатору. Столыпинская твердость в борьбе с террором была, несомненно, важным фактором при принятии решения о назначении, но далеко не единственным (подробнее об этом мы скажем ниже).

Что касается вопроса отношений с I Думой (ставшей центром деятельности всей оппозиции), то император к этому времени еще не принял определенного решения в отношении дальнейшего курса и оставлял за собой свободу маневра. Во всяком случае, Столыпин при всей своей декларируемой жесткости не был все же для Думы настолько неприемлемой фигурой, как Дурново, давно уже сжегший за собой все мосты в отношениях с оппозиционными думцами. Именно в этом заключается одна из главных причин назначения царем Петра Аркадьевича на пост главы МВД.

Столыпин не верил, что сможет достичь успеха в условиях постоянной неопределенности царской позиции по ключевым вопросам государственной жизни и особенно неэффективности существовавших механизмов государственного управления, но он не считал для себя возможным уклониться от исполнения долга. Его позицию в этом отношении ярко иллюстрирует следующее высказывание: «Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: “Покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым”».

Новый глава МВД был в этом высказывании предельно откровенен. Несмотря на все несовершенство государственной системы Российской империи, ее несоответствие вызовам времени, он выполнял роль часового, готового защитить вверенный пост ценой собственной жизни.

Правда, Столыпину пришлось непосредственно заниматься всеми вопросами министерства, продолжавшего оставаться наиболее важным органом в системе государственного управления, очень недолго – до июля 1906 года. Хотя, став председателем Совета министров, он и остался одновременно министром внутренних дел, но колоссальная занятость на посту главы правительства не давала ему возможность постоянно заниматься всеми текущими делами министерства (что впоследствии, возможно, стало главной причиной его смерти). Но за несколько месяцев ежедневного руководства Министерством внутренних дел Петр Аркадьевич занимался самым широким кругом вопросов – от тонкостей полицейской службы и земских проблем до политических вопросов стратегического характера.

Хотя Столыпин и не был профессионалом в вопросах политического сыска (данное направление работы в условиях революционного кризиса в силу понятных причин было в работе МВД абсолютным приоритетом), его как руководителя очень высоко оценивали даже наиболее опытные жандармские деятели. Он сделал все возможное, чтобы вникнуть в совершенно новую для него сферу деятельности и считал своей опорой не просто профессионалов, но людей, имевших гражданское мужество не приукрашивать свои донесения о положении дел. Например, генерал Александр Васильевич Герасимов, имевший заслуженную репутацию не только одного из наиболее авторитетных охранников империи, но и человека, который никогда не боялся отстаивать собственную позицию перед самым высоким начальством, писал о своем шефе: «Работа под руководством последнего принадлежит к самым светлым, самым лучшим моментам моей жизни… Уже во время первого свидания Столыпин произвел на меня самое чарующее впечатление как ясностью своих взглядов, так и смелостью и решительностью выводов. Он знал обо мне от Дурново и потребовал, чтобы я представился ему немедленно после вступления его в должность. Прием длился, наверное, около часа. Я сделал обстоятельный доклад о положении дел в революционных партиях. Столыпин просил меня сноситься с ним по всем делам, касающимся политической полиции, непосредственно, минуя Департамент полиции. Он хотел, чтобы я делал ему доклады по возможности каждый день. И действительно, почти ежедневно после 12 часов ночи я приезжал к нему с докладом, и если меня не было, он обычно звонил и справлялся о причинах моего отсутствия».

А один из близких сотрудников министра – редактор правительственной газеты «Россия», действительный статский советник Сергей Николаевич Сыромятников впервые сравнил его с Отто фон Бисмарком (впоследствии слова о «русском Бисмарке» в качестве характеристики Столыпина станут общим местом): «Если Бисмарка называли железным канцлером за его политику, то гораздо правильнее можно назвать Столыпина железным министром за его силу воли и за его самообладание. Иногда только загорались его глаза, когда он слышал о какой-нибудь вопиющей несправедливости».

Но несмотря на общепринятое представление о том, что для Столыпина основным было силовое подавление революционных выступлений, этим его работа в МВД далеко не исчерпывалась. При всей важности вопроса борьбы с революционным террором для министра внутренних дел (фактически министра всей внутренней политики) крайне важно было все-таки попытаться достигнуть понимания с либеральной оппозицией и объединиться вместе с ней против радикально революционных элементов.

Столыпин не понимал отсутствия сколько-нибудь четкого курса у Горемыкина и считал, что тот представляет положение дел императору в неоправданно оптимистическом ключе. По мнению шефа МВД, другого выхода в сложившейся ситуации, чем роспуск не желавшей идти ни на какие компромиссы с властью I Думы, больше не было.

Однако Столыпин все же не считал, что роспуск Думы сам по себе решит все вопросы и будет автоматически означать установление стабильности в империи. Он чувствовал себя, по его собственным словам, «первым в России конституционным министром внутренних дел». Столыпин полагал, что сначала надо все же попытаться договориться с кадетами (игравшими ключевую роль в либеральной оппозиции) о создании коалиционного правительства, и с этой целью, после получении согласия Николая II, начал конфиденциальные переговоры с лидером Партии народной свободы Павлом Николаевичем Милюковым и наиболее видными лидерами либеральной оппозиции Дмитрием Николаевичем Шиповым, графом Петром Александровичем Гейденом, князем Евгением Николаевичем Трубецким и рядом других.

Впрочем, большинство этих встреч заведомо не могло принести результата. Почти все деятели либеральной оппозиции были уверены в своей скорой победе и считали, что с правительством договариваться не имеет никакого смысла. Тот же Милюков, вспоминая о встрече с министром внутренних дел, писал об этом вполне откровенно: «Я застал у Столыпина, как бы в роли делегата от другого лагеря, А. П. Извольского (министр иностранных дел Александр Петрович Извольский. – Авт.). Но в Совете министров Извольский не имел влияния – и присутствовал в качестве благородного свидетеля… А в намерения Столыпина не входило дать мне возможность высказаться по существу. Он только выискивал материал для составления обвинительного акта (необъективность данного суждения Милюкова очевидна. – Авт.)…

Результат этой беседы оказался именно таким, как я и ожидал. По позднейшему официальному заявлению, «разговор этот был немедленно доложен его величеству с заключением министра внутренних дел о том, что выполнение желаний к. д. партии могло бы лишь самым гибельным образом отразиться на интересах России, каковое заключение было его величеством всецело одобрено». Очевидно, для этого вывода меня и приглашали «по поручению государя» и по изволению Столыпина».

Глава конституционных демократов не рассказал о еще одной важной составляющей части его беседы со Столыпиным, хотя она во многом объясняет дальнейшие действия министра. Когда Петр Аркадьевич высказал вполне обоснованное мнение о том, что передача должности министра внутренних дел кадетам будет иметь катастрофические последствия, так как сейчас необходимо принимать самые жесткие меры, то Милюков отмел это предостережение:

– Этого мы не боимся. Правительство определенно заявит революционным партиям, что они имеют такие-то и такие-то свободы, перейти границы которых правительство им не позволит. Досюда – и ни шагу дальше! А если бы революционное движение разрослось, то думское правительство не остановится перед принятием самых серьезных и решительных мер. Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведет борьбу против опирающегося на народное доверие правительства.

После этого, рассказывая о прошедшей встрече, Столыпин произнес:

– Толку из всех этих переговоров не выйдет. Однако в последних словах Милюкова имеется мысль. Гильотины не гильотины., а о чрезвычайных мерах подумать можно.

Милюков тогда не смог понять, что минимальные уступки со стороны оппозиции могли привести к достижению исторической договоренности и созданию коалиционного правительства.

Столыпин теперь уже без всяких оговорок активно отстаивал ту точку зрения, что иного пути остановить революционизирование страны, чем роспуск Думы, не существует. На заседании Совета министров он инициировал единогласно поддержанное всеми членами правительства обращение к императору распустить Государственную думу. Одновременно совершенно измученный Горемыкин, понимавший, что он не сможет «железной рукой» подавить революционные выступления, заявил, что с роспуском парламента уходит в отставку. Премьер поставил вопрос об образовании нового кабинета, что также было поддержано всеми министрами.

После этого Столыпин (уже вместе с Горемыкиным получивший согласие царя на роспуск Думы) вызвал начальника столичного охранного отделения и поставил ему задание обеспечить безопасный роспуск Думы:

– Теперь ваше дело! Вы обещали, что восстания не будет. Примите все меры к тому, чтобы это обещание оправдалось.

Чтобы избежать возможности эксцессов со стороны думцев, министр внутренних дел сообщил председателю I Думы, что собирается выступить в Думе в понедельник 9 июля. Когда успокоенные думцы покинули Таврический дворец, здание по приказу Столыпина было оцеплено войсками, входы в него были блокированы, а вечером 8 июля газетам было разослано официальное правительственное сообщение о роспуске Государственной думы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.