Лев Африканский в Сонгай

Лев Африканский в Сонгай

Историки, опирающиеся на арабские хроники, считают аскию Мухаммеда самым выдающимся сонгайским, а может быть, и вообще западносуданским, государем. Несомненно, эпоха его владычества означала вершину господства Сонгай. Аския наряду с расширением своей империи умело использовал аппарат чиновников и был относительно гуманным правителем, хотя, конечно, не следует принимать за чистую монету все похвалы хроник в его адрес.

О внешнеполитическом значении Сонгай писал в свое время крещеный испанский араб Лев Африканский, который путешествовал по Западному Судану как раз во времена аскии Мухаммеда. Хотя его отчеты содержат явные ошибки и преувеличения,[115] они строятся в основном на его личных впечатлениях. И поскольку он был в Судане только проездом и писал свои отчеты много позже, у него не было необходимости включать в них льстивые оценки правителей и старейшин. Так, он прямо пишет, что аския (он называет его «иския») «предательски» убил законных государей завоеванных им областей.

Лев Африканский был в Томбукту в 1513 г., то есть в то время, когда могущество Сонгай было особенно велико. Он ошибочно считал этот город столицей аскии, отчасти, видимо, потому, что Томбукту был центром внешней торговли и играл более важную роль в распространении ислама, чем Гао. Возможно также, что аския пребывал в Томбукту во время посещения его Львом Африканским. Во всяком случае, он называет аскию «королем Томбукту». Рассказав о местоположении Томбукту, Лев Африканский переходит к описанию самого города. Прежде всего он восхищается «роскошным храмом, стены которого сделаны из камня и извести», и «королевским дворцом, который построил прекрасный мастер из Гранады». Лев Африканский имеет в виду постройки, запланированные эс-Сахели и восходящие к правлению мансы Мусы. Ко времени Льва Африканского они простояли уже почти два столетия. После этого он упоминает многочисленные лавки и сообщает, что «берберийские купцы» или черные африканцы привозят в город ткани из Европы.

«Все женщины этой области ходят с закрытыми лицами, за исключением рабынь, которые продают все, что употребляется в пищу. Жители, и особенно чужестранцы, которые здесь живут, очень богаты, настолько, что нынешний царь даже выдал двух своих дочерей за двух братьев-купцов ради богатства последних.[116] В Томбукту есть много колодцев с пресной водой, и всегда, когда Нигер разливается, вода по нескольким каналам доходит до города. Там величайшее изобилие зерна и скота (поэтому жители потребляют много молока и масла), однако очень недостает соли. Поэтому ее доставляют из Тегаззы, отстоящей от Томбукту примерно на 500 миль».

Лев Африканский рассказывает, что видел, как верблюжий вьюк соли продавали за 80 дукатов. Ниже он говорит, что 15-летняя рабыня (или раб) стоили в Гао шесть дукатов, а лошади, за которых купцы платили в Европе десять дукатов, продавались в Гао за 40 и даже 50 дукатов.

«Самое скверное европейское сукно продается по четыре дуката канна,[117] сукно среднего качества — монокино и минино — по 15, а тонкое венецианское алое, фиолетовое или синее — по 30 дукатов канна. Меч стоит здесь три или четыре кроны, также шпоры, уздечки и другие подобные товары, пряности продают здесь тоже по высокой цене, но соль стоит дороже любого другого привозного товара».

«Богатый король Томбукту», по описанию Льва Африканского, весьма напоминает малийского мансу Мусу, так же как и этикет при его дворе:

«Король обладает большим богатством в золотых пластинах и слитках, из которых некоторые весят 1300 фунтов,[118] и он содержит блестящий и хорошо устроенный двор. И когда король отправляется со своими придворными из одного города в другой, то он едет верхом на верблюде, которого ведет кто-нибудь из знати; так же он поступает, и когда идет в сражение, при этом все его воины едут на конях.

Тот, кто хочет говорить с королем, должен сначала пасть перед ним на колени и посыпать голову и плечи землей; обычай требует того же от тех, кто приветствует короля в первый раз, а также от послов других княжеств. У него всегда около 3000 конных и множество пеших воинов, которые вооружены отравленными стрелами. У них часты столкновения с теми, кто не хочет платить дань. Всех взятых в плен (неплатящих) он продает купцам в Томбукту».

Подобно тому как добрых 150 лет до этого в Мали, в Сонгай очень ценились лошади. Рассказывая о них, Лев Африканский затрагивает и «национальную» политику аскии:

«Здесь очень мало выращивают лошадей.

Торговцы и придворные ездят верхом на маленьких лошадках. Лучших лошадей доставляют сюда из Берберии. Как только царь узнаёт, что в город прибыли купцы с лошадьми, он приказывает привести их к себе, выбирает себе лучшего коня и платит за него хорошие деньги. Он так ненавидит иудеев, что не разрешает никому из них приходить в его город. Если он узнаёт, что какой-либо из берберийских купцов имеет дело с иудеями, он тут же конфискует его имущество».

Лев Африканский подтверждает пиетет аскии перед мусульманской цивилизацией и письменностью:

«Здесь много врачей, судей, священнослужителей и других ученых, содержание которых щедро оплачивается королем. Сюда привозят также различные рукописи и книги из Берберии, которые ценятся дороже других товаров».

По словам Льва Африканского, в качестве денег в Томбукту ходят золотые монеты без клейма. Для оплаты менее ценных покупок пользуются раковинами каури, которые, как свидетельствует автор, привозятся из Персии. 400 раковин соответствуют одному дукату. Много путешествовавший хронист удивляется широте торговых связей Сонгай за пределами Берберии: «Удивительно, как много товаров привозят сюда ежедневно, как они дороги и прекрасны».

В то же время Лев Африканский замечает, сколь неравно распределяется достаток в царстве Сонгай:

«В остальной части королевства (то есть за пределами городов Гао и Томбукту) есть только деревни и хижины, где живут землепашцы и пастухи, которые зимой покрывают свое тело шкурами животных, летом же ходят совершенно нагими, прикрыв только срам. Иногда у них есть обувь, сделанная из верблюжьей кожи. Это невежественные и грубые люди, и едва ли найдешь одного грамотного на сто миль вокруг. Они постоянно подвергаются грубому вымогательству, так что у них почти ничего не остается на прожиток».

Заметки Льва Африканского, несомненно, основываются на его собственных наблюдениях и потому достоверны. Но следует помнить, что в то время — в начале XVI в. — ни в одной части света достаток не был распределен равномерно. Очевидно, аския все же пытался в какой-то мере прислушиваться к жалобам народа. Наряду с чиновничьим аппаратом аския и сам часто занимался решением споров, возникающих среди простого люда, поэтому он не мог не быть хоть сколько-нибудь в курсе того, как живут низшие слои населения. Переодевшись до неузнаваемости, он любил бывать среди народа. Лев Африканский подчеркивает стремление аскии лично разрешать конфликты между подчиненными. Все это, однако, не означает, что аския не был в то же время бесспорным самодержцем.

Существенной частью системы мусульманского социального обеспечения была раздача милостыни, и в этом отношении все хроники превозносят аскию. Хотя хроники и стремились польстить властителю, щедрость аскии — неопровержимый факт. Вряд ли, например, Махмуд Кати стал бы приводить в «Тарих ал-Фатташ» следующий случай без какого-либо реального к тому основания:

«В 913 г. [хиджры] он [аския] совершил путешествие в Кабару, где встретил трех шейхов, потомков мори Хаугаро. Это были мори эс-Садык, мори Джейба и мори Мухаммед, которых ши Али [сонни Али] арестовал во время своего правления… Они страстно жаловались аскии на претерпленные ими от ши Али жестокости и дурное обращение. Аския дал им по 10 рабов и 100 коров, и они отправились восвояси. По дороге они встретили других своих братьев,[119] как и они, внуков мори Хаугаро, которые шли к аскии Мухаммеду. Когда они спросили шейхов о государе, те стали превозносить его обращение, доброту и щедрость.

Они рассказали, как получили от него рабов и коров.

„Нам, как вашим братьям, причитается из этого своя доля, — сказали вторые, — поделим все поровну“.

Первые братья отказались делиться, разгорелся спор. Он разрешился тем, что все братья вернулись к аскии Мухаммеду и рассказали ему все как было. Аския, будучи в хорошем настроении, выслушал братьев и сказал: „Когда я давал подарок, я помнил не о всех потомках мори Хаугаро, а только о тех троих, которые присутствовали. И то, что я дал им, и есть то, что Аллах дал на вашу долю. Оно принадлежит вам полностью, такова воля Аллаха“. Потом он дал другим братьям по 10 рабов и 100 коров и сказал: „Они принадлежат вам лично. И пока я жив, вы все имеете право ежегодно требовать от меня такую же пеню“.

Получившие подарки братья благодарили его и просили у Аллаха долгого века аскии и мира его царствованию».

Если потомки Хаугаро и не воспользовались обещанием аскии о ежегодной уплате пени (что составило бы 420 рабов и 4200 коров), сам по себе этот эпизод, относящийся примерно к 1507 г., говорит о том, что аския пытался наладить отношения с мусульманскими учеными, которых притеснял ши Али.

«Тарих ал-Фатташ» рассказывает также о другом подарке, который сделал аския мусульманским ученым, и этот случай характеризует как общественные ценности времен величия Сонгай, так и собственную позицию аскии Мухаммеда: говорят, он послал в Томбукту кади Махмуду бен Омару в подарок женщину и тысячу мискалей с таким письмом: «Если эта женщина родит тебе сына, дай ему мое имя и эту тысячу мискалей; если она родит дочь, дай ей 500 мискалей, а 500 оставь себе». «Тарих ал-Фатташ» сообщает, что женщина родила сына, будущего кади Мухаммеда.