Введение Одинокий шедевр

Введение

Одинокий шедевр

Октябрь серебристо-ореховый.

Блеск заморозков оловянный.

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана…

Борис Пастернак

Октябрь 1943

I. Сны русской души и ветер эпохи

После революций 1917 года и Гражданской войны рухнула двухвековая рафинированная великолепная русская культура жизни – со всеми ее мироощущениями, восприятиями, впечатлениями, образом мыслей, движениями души… А между тем именно этот высокий уровень рефлексии и самоанализа (столь порицаемый позднее) не только породил Льва Толстого и Федора Достоевского, Антона Чехова и Ивана Бунина (то есть великую русскую литературу XIX века), но и стал основанием знаменитого на весь мир «русского авангарда» начала XX столетия – взрыва гениальности в поэзии, живописи, музыке, театре. Отточенная культура чувств. Это было невероятным сокровищем духа русской интеллигенции, лишь в малой мере отлившимся в стихах Александра Блока и Андрея Белого, в холстах Михаила Врубеля и Валентина Серова, в музыке Александра Скрябина и Сергея Рахманинова. И тысячи русских гимназистов и гимназисток, студентов и курсисток, писавших стихи и дневники, любивших театр и музыку, – явились неотъемлемой частью этого культурного взрыва.

Они были читателями и почитателями всех передовых течений в русской поэзии. Именно перед ними со своими поэтическими концертами выступали модернисты и футуристы, курсируя по России 1910-х годов.

Понять, почему струны юных душ срезонировали на новую поэзию, – сложно, но можно. Попытаемся это сделать, вчитавшись в строки личного дневника вятской гимназистки, а затем петроградской курсистки Нины А – овой.

Почва, породившая на рубеже столетий высочайшие достижения национального духа, исчезла после Гражданской войны напрочь. Обломки дореволюционной интеллигенции, выжившие в 1920 – 1930-е годы, остались без земли под ногами и без воздуха родной культуры. Они уже выживали, а не жили. Власть нуждалась в этих людях для своих целей. Но метод «сталинского классицизма» в литературе и искусстве оказался беспощаден к творчеству. Одухотворяющее звучание стихов и музыки, воздействие живописи и театральных новаций начала ХХ века умерли (в значительной мере), поскольку диалога с душами тех, для кого они создавались, – уже не существовало…

Рухнула не просто Российская империя, – рухнул и ушел в прошлое гуманист – интеллигент дореволюционного закала со всем комплексом его морали, чувств и убеждений. Христианские вера, совесть, гуманизм, культура – объявлены и стали в глазах государства вредным устаревшим хламом. Миллионы людей внезапно стали жить в другом обществе и другой стране. Не все приспособились. Не удалось это и Нине А – овой. Вовсе не случайно дневники ее с середины 1920-х годов оказались, судя по всему, уничтожены ею самой в годы сталинского террора. Именно тогда погибла семья ее ближайшей подруги Лиды. Нина А – ова внезапно оказалась в пустыне. И ее единственным верным другом оставался дневник, который она сберегла до самой глубокой старости.

В чудом сохранившихся дневниках русской провинциальной барышни начала столетия все эти процессы ярко отразились. В девяти толстых тетрадях личного дневника запечатлены события с 1909 по 1924 год – более чем 15-летний период жизни их автора, с 17 до 30 с лишним лет (в настоящем издании дневник публикуется по 1918 год включительно). Страшные испытания не сломали хрупкую душу болезненной девушки, а наоборот – очистили и закалили ее. Она сохранила во время краха родной страны самостояние ума, чувств, мысли и чести. Рядовой дневник Нины А – овой стал едва ли не единственным уцелевшим одиноким шедевром – свидетельством чудесной широты души, отточенности восприятия, культуры целого поколения русской молодежи 1890-х годов рождения. Именно из него, этого поколения, вышли Анна Ахматова и Борис Пастернак, Осип Мандельштам и Марина Цветаева…

На страницах дневника великолепным, гибким и страстным языком чувств описаны события повседневной жизни – мелочи дня и малейшие движения души. Автор смотрит внутрь себя – и этим нам драгоценен. Ее русский литературный язык эпохи его расцвета и кануна упадка – безупречен. Созвучие Чехову – необычайно глубоко и верно по духу.

Читать этот дневник намного интереснее, чем, например, дневник Льва Толстого. У нее в отличие от великого современника нет ни тени педантизма, она вечно во всем не уверена, сомневается, ищет истину для себя. Дневник Нины А – овой – не исповедь, а диалог с миром и самим собой. И такое напряжение дает постоянную искру, делает дневник необычайным и почти гениальным прорывом в новую литературную форму, уходя от традиционных дневников русских гимназистов, разночинцев, интеллигентов и писателей той эпохи.

Душа Нины – сложный и живой мир. Малокровие и чахотка (туберкулез) – удел множества русских барышень конца XIX – начала XX века. Болезнь придавала необычайную прелесть таким хрупко-грациозным и нежным, но обреченным цветкам. Движений мысли, жажды любви, творческого начала – здесь намного больше, нежели у более благополучных их собратьев и сестер. Вспомним хотя бы знаменитый дневник Марии Башкирцевой или гораздо более близкий ей по духу (более русский!) дневник Елизаветы Дьяконовой. Но живая душа Нины имеет очень прочные гуманистические жизненные человеческие устои и опоры.

Она выстояла, когда под советскую власть легли все: рабочие и крестьяне, чиновники и офицеры, поэты и писатели. Сохранив свое самостояние духа, эта робкая – но удивительно твердая духом русская девушка и женщина вынесла Россию начала XX века (эпохи ее удивительного культурного ренессанса) – в XXI век нашей истории. И отнюдь не как засушенный цветок в старом гербарии, потерявшем уже живые запахи жизни, а как цветущий букет свежесрезанных полевых цветов с капельками росы и буйством красок той апокалиптической жизни страны.

Вчитаемся же в строки дневника вятской девушки, вглядимся в эти полутона, очаруемся робкими движениями души, почувствуем прелесть приглушенных красок жизни этой художественно ярко одаренной натуры! Здесь есть и духовность символизма, и четкость акмеизма, и бунт футуризма… Автор – гений саморефлексии! Притом самоанализа утонченного, высококультурного – ставшего замечательным явлением русской культуры.

Стихи, живопись, музыка – всё подвластно нашей девушке; и всё это – обычное дело для людей того времени и того круга. Робкая и стеснительная, умная и чуткая, нерешительная и отважная, постоянно болеющая телом и удивительно крепкая духом в великих коллизиях века – эта девушка поражает нас противоречиями и цельностью своей души, столь бесстрашно распахнутой на страницах дневника. Душа эта быстро, впрочем, мужала. Наивные мечтания гимназистки 1909 года довольно сильно отличаются от горьких записей 1920-х годов. Но сохранилось главное – трогательная чистота духа, искренняя вера в Человека и Бога.

Сталь в эту эпоху закалялась не только из юных рабочих и крестьян, но также – из брошенных в плавильную печь революции и Гражданской войны остатков русской интеллигенции. Возможно, безусловного таланта – ни в поэзии, ни в музыке, ни в живописи – у Нины не было. Но чудная наполненность ее цельной души искусством (о чем нам остается только мечтать), эта высокая культура духа – гораздо более важное достижение русской жизни, чем какой-то односторонний талант. Девушка сумела запечатлеть поток времени в своей душе, даже не догадываясь об этом и нимало не ценя свои закрытые для посторонних глаз (в силу их приглушенности и неяркости) дарования.

И все-таки она выделялась среди своих сверстников: обостренным восприятием жизни, тонким духовным настроем, удивительно верным тоном – без тени фальши (как у пушкинской Татьяны Лариной).

Тлеющая годами чахотка в какой-то мере способствовала этому, отъединяла от людей, обостряла для нее все запахи и краски жизни – на грани смерти. И гиперкритичность к себе – неотъемлемая черта постоянной саморефлексии. Не стоит доверять самобичеваниям автора дневника – это необычайно талантливая, живая и цельная русская натура, сохранившая нам аромат русской духовной жизни начала XX века. Нина – человек эпохи русского модернизма начала XX века с соответствующими вкусами в литературе, живописи, музыке (обратите внимание на ее легкие и воздушно импрессинистические акварели). Но вкусы эти – на удивление самостоятельны и независимы. Авангард ей чужд. Она вовсе не революционерка по своим духовным исканиям. Но ей дан большой дар понимания людей, окружающей жизни без фальши и прикрас, дешевой риорики эпохи – столь редкий во все времена у людей. Ее ближайшая подруга Софья Юдина писала ей из Петрограда в мае 1919 года: «Ниночка, что я тебе скажу – ты замечательно понимаешь многое и знаешь не знанием, а чутьем, душой. Вот это видно из того, что ты писала мне на мое сомнение в моем положении, и того, что ты писала Леночке о детском празднике. Правда, Ниночка моя, я просто удивляюсь тебе. Нечего и говорить о том как удивительно ты понимаешь красоту природы. Это я тебе искренно от всей души говорю».

Многое в дневнике завуалировано, сказано намеками – это от стыдливости перед самой собой – о внешнем читателе она даже и помыслить не могла. Поэтому прикоснемся к строкам этого дневника с неким пиитетом, уважая открытые нам самые сокровенные тайны этой чистой души.

II. О личности автора дневника

Несколько слов о биографии автора дневника.

Нина Евгеньевна А – ова родилась в губернском городе Вятке 6 (18) января 1893 года в семье местного чиновника средней руки.

Отец – Евгений Васильевич – служил в Вятской губернской казенной палате и даже затем ее возглавлял – до октябрьского переворота. Мать – Мария Васильевна – домохозяйка. Доходов, кроме жалованья отца (довольно умеренного), у семьи не было. И всё же до 1918 года она имела свой налаженный быт, вела уютную комфортабельную (без излишеств) жизнь. Это – типичная русская интеллигентная семья, с сильной тягой к культуре. Музыка, языки, литература, живопись – всё это в круге интересов Нины.

Отец родился в 1866-м, а умер в 1925 году, работая и при советской власти сотрудником местного горфинотдела. На такого рода «бывших» тогда смотрели «весьма косо», так что смерть избавила Евгения Васильевича от многих бедствий. Мать родилась в 1872-м (она, в отличие от отца, коренная вятчанка), а умерла в 1943 году – в разгар войны. Чиновниками были и дед Нины по матери, служивший в свое время в Вятской казенной палате (умер в 1914 году), и дед по отцу, состоявший на службе в Палате государственных имуществ. Это, безусловно, не разночинная, а служилая русская интеллигенция. Непросты отношения и в семье. Отец был азартным и страстным карточным игроком.

У Нины была младшая сестра – Зина (1895 года рождения). Жизнь семьи осложняли длительные (в течение многих лет) легочные заболевания сестер, переросшие у Нины в чахотку… 27 мая 1913 года Нина успешно (с золотой медалью) окончила Вятскую Мариинскую женскую гимназию (8-й педагогический класс), получила «свидетельство на звание домашней учительницы». Из-за болезни она сделала это на год позже своих сверстниц. В 1914 – 1915 и в 1915 – 1916 учебных годах прослушала два курса историко-филологического факультета Высших женских (Бестужевских) курсов в Петрограде, специализируясь в области литературы. Среди преподавателей здесь были известные ученые – профессора Петроградского университета.

Один из них – лингвист с мировым именем, член-корреспондент Российской академии наук Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ1, – поставил Нине за экзамен по языкознанию оценку «ВУ» – «весьма удовлетворительно»2.

В связи с болезнью легких (которую обострил неблагоприятный петроградский климат) и революцией Нина Евгеньевна вернулась в родную Вятку – и больше ее уже не покидала. С марта до декабря 1918 года служила телеграфисткой на вокзале Пермской железной дороги, а далее – в вятском кредитсоюзе. Затем – до января 1920 года – по болезни не работала вообще, училась на «курсах по дошкольному воспитанию»…

Очевидно, что голод и холод Гражданской войны обострили болезнь. Впоследствии (1920-е – 1940-е годы) трудилась (уже практически без серьезного перерыва) библиотекарем и делопроизводителем в разных городских учреждениях: в библиотеке имени А. И. Герцена, на заводе, в Горсовете…

С марта 1943 года – в артели инвалидов «Искра». Более поздние данные отсутствуют3… Никогда не выходила замуж (в отличие от более благополучной младшей сестры Зины) и закончила жизнь в Доме престарелых города Кирова. Она глубоко и искренне верующий, воцерковленный человек. Это, конечно, спасло ее душу в невероятных личных и глобальных трагедиях России.

Господь дал ей долгую, хотя и одинокую жизнь. Безусловно, она мечтала о браке и замужестве. Ее целомудренные влюбленности и романы могут показаться сейчас кому-то старомодными и немного смешными. Но какова рафинированная культура и сила этого чистого чувства любви?! Это очень христианская любовь к друзьям, родственникам, ближайшей подруге Лиде, мимолетным и непрерывным симпатиям среди дружески расположенных к ней мужчин. И горе тем, кто начнет с фрейдистским сладострастием интерперетировать ее мысли иначе. Тем более что дальше мыслей ничего никогда не шло. Впрочем, не стоит отрицать, что «комплекс старой девы» начиная с 1918 года явно ощутим в ее чувствах, мечтаниях…

Экзальтированность, постоянная чеховская саморефлексия и самоанализ – могут кого-то раздражать. Но представьте себе – как они были не к месту среди творцов нового социалистического общества 1930-х годов! И все же тяготы абсолютного одиночества и неприкаянной гордыни гнули эту душу, которая как бамбук через бетон упрямо пробивалась к свету и теплу гуманной человеческой жизни.

Искусствовед Г. Г. Киселева вспоминает, что в начале 1970-х годов. Нина А – ова по ее просьбе принесла в областной худмузей выписки из своего дневника, касающиеся вятских художников начала 1920-х годов – А. Деньшина, М. Демидова, А. Исупова… «Она была такая тоненькая и трогательная с очень прямой и гордой осанкой. Что Вы хотите, она же женскую гимназию еще до революции окончила! Подала мне свою ладошку и сказала: “Я – Нина А – ва”».

Мечта Нины стать художником не осуществилась. А между тем задатки к этому у нее, несомненно, были. Обращаясь 14 апреля 1921 года к известному местному художнику (своему наставнику) М. А. Демидову4, она писала:

«Михаил Афанасьевич! Вы все-таки видели мои рисунки, – признаете ли Вы за мной некоторые способности и возможность дальнейшего их развития? Передо мной сейчас дилемма, для решения которой надо знать Ваше искреннее мнение…» В местном обществе того времени она явно была «белой вороной». В письме от 20 ноября 1925 года ее московская знакомая («А. С.», работавшая некогда с Ниной в вятской библиотеке) сообщала об этом так:

«Дорогая Нина Евгеньевна!

Вам всего труднее мне написать сейчас: так много вопросов теснятся вокруг Вашей личности, вопросов очень деликатного свойства, касающихся человека – художника с его особенным восприятием мира и окружающего…» Позднее (в письме от 22 января 1926 года) она же так определила причины диссонанса чувств и образа мыслей Нины А – овой новой советской эпохе:

«Вы, художники, мыслите и чувствуете особенно, и несоответствие жизненных взаимоотношений вам особенно чувствительно. Воображаю, как Вам чужда была бы современная обстановка нынешней дрягинской5 эпохи, если бы Вы не могли уйти от нее в Ваш зачарованный мир линий, красок, форм…» Новый мир оказался беспощаден к дореволюционной культуре русской интеллигенции. Линии, краски и формы этой культуры оказались не нужны новой власти и советскому «культпросвету». Но всё же многое осталось – в генной памяти народа…

И уцелевший чудом дневник Нины Евгеньевны А – овой – драгоценное свидетельство русской души, дошедшее к нам из великих и страшных лет переломной эпохи… Нина вела дневник с очень ранних лет. Свои первые гимназические дневники она сожгла, так же как и не дошедшие до нас дневники 1920-х – 1930-х годов.

Очень большой и крайне трудоемкой оказалась работа над комментариями к этому дневнику. Большое спасибо сотрудникам Музея народного образования Кировской области за помощь в работе! Большинство людей, с коими Нина сталкивалась в Вятке: ее друзья, родственники, знакомые, деятели вятской культуры, – давно канули в Лету и прочно забыты. Не осталось сколь-нибудь значимого их архивного или исторического следа. Порой за небольшой справкой о ком-то из друзей Нины стоят многочасовые поиски. Хочется поблагодарить за этот труд замечательного исследователя – Владимира Ивановича Веремьева.

Но именно благодаря таким комментариям мир дневника расцвел, заиграл широким человеческим спектром. Внезапно обнаружилось, что общество той эпохи – это не пустое слово, а реальная работающая структура жизни.

Не менее интересны годы, проведенные Ниной на Высших женских курсах в Петрограде. Предреволюционная эпоха бурлила в умах и настроениях людей всех слоев общества. Огромную роль в жизни Нины сыграла дружба с семьей петроградского художника Алексея Юдина (родом из Вятки). Дочь последнего – Софья Юдина (художница, искусствовед, музыкант), стала ближайшим задушевным другом Нины А – овой в ее мучительных духовных поисках и просто выживании в эпоху великих катаклизмов. Необычайно интересны письма 1916 – 1919 годов Сони Нине из Петрограда в Вятку. С. А. Юдина погибла в блокадном Ленинграде вместе со своей сестрой Еленой. Вместе с ними погиб и их личный архив, где были письма Нины Юдиным в Петроград за много лет.

Два больших тома дневников Нины А – овой (1909 – 1924 годы), за которыми всплывает невероятная судьба России того времени, – это увлекательнейшее литературное чтение, созвучное по своим мыслям, чуствам, идеям и эмоциям людям нашего времени. Через голову советской эпохи Нина А – ова обратилась в XXI век – к правнукам чуждых ей современников. Это – время начала XX века, сохранившееся в бутылке, проплававшей в океане забвения сто долгих лет, – и сейчас внезапно вынырнувшее и востребованное нами. Вновь в цене индивидуальность, цельность души и характера, противостояние тяготам государства…

К сожалению, здесь представлена лишь первая часть дневников вятской гимназистки, а затем петроградской курсистки и советской служащей времен Гражданской войны (1909 – 1918). Я надеюсь, что когда-нибудь этот потрясающий дневник, хранящийся в моем архиве, увидит свет целиком. Этот островок живой русской культуры Серебряного века ясно показывает нам, как далеко за сто лет ушла общая примитивизация духовной жизни общества. И все же… Мы были!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.