Глава II Исторический очерк г. Калуги

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава II

Исторический очерк г. Калуги

Начальная история Калуги

По вопросу о значении слова «Калуга» существуют разные мнения. Одни ученые производят его от «халуга» — место, огороженное тыном — другие объясняют его даже, как «окололуга». Не говоря уже о том, что в древности пишется слово «Колуга», следует иметь в виду, что в губернии встречаются и «Калугино» и «Калугово» (села), к которым ни первого, ни второго толкования применить нельзя. Более вероятным кажется мнение акад. В. Зуева (XVIII в.), с которым оказался согласным и покойный И. Д. Четыркин, производивший название города от речки Калужки, на которой, по преданию, первоначально стояла Калуга. Однако, этим не решается вопрос о значении слова. Четыркин производил его от «калужа», «калюжина», что означает «топь», «болото». Нам, однако, кажется, что настоящее значение слова «Калуга» может быть установлено только на основании справок в финских языках, из которых удачно уясняются названия многих древних поселений губернии.[10]

Впервые в источниках Калуга появляется только в духовной Дмитрия Донского: «а Колуга и Роща сыну же моему Кн. Андрею» (Собр. Гос. Гр. 1, 54). Но если Калуга в 1389 г., когда умер Дмитрий Донской, уже существовала, то, разумеется, она возникла ранее; по мнению некоторых, в качестве деревни она существовала очень давно, но как волость нет оснований возводить ее древнее Симеона Гордого, который, вероятно, построил этот город ввиду наступления литовцев на части нынешней Калужской губернии, именно там, где теперь Калуга[11]. И. Д. Четыркин делает догадку, не должна ли была Калуга защищать Городенск (в 12 в. от Калуги; волость упоминается в духовной Ивана Калиты) со стороны дороги в Алексин-Тулу. Несомненно, эта догадка стоит в связи с преданием, что Калуга в настоящее время занимает уже четвертое место. Предание это, однако, не восходит далее половины XVIII в. и впервые появилось в «Топографических известиях» (1772 г.), сведения в которые были сообщены в 60-х гг. века из Калужской провинциальной канцелярии. С тех пор они повторяются без критики Зуевым в «Описании Калужского наместничества» и в работах исследователей местной истории. Все эти источники говорят, что Калуга первоначально была на месте теперешнего села Калужки, в 7 верстах от Калуги; отсюда город, по неизвестным причинам, был перенесен на 6 в. ниже, к устью речки Калужки, при впадении ее в Оку, где имеется, как и в первом месте, большое Городище — со следами земляного вала — около 170 с. В пользу этого мнения можно привести и свидетельство писцовых книг по Калужскому уезду первой четверти XVII в., где оба названные места именуются «старыми городищами», — но трудно сказать, были ли это городища Калуги… Полагают, что моровое поветрие 1386, 1419 г., а, может быть, и другая причина — нахождение при большой дороге и грабежи неприятелей — заставили жителей при Василии I или II снова перебираться на новое место, — на этот раз на берег р. Яченки, в полуверсте от того места, где стоит Калуга теперь. Именно, при Калужском князе Семене Ивановиче она находилась там, где теперь Семеоново городище, на котором, по преданию, стоял дворец этого князя. Наконец, исподволь, в течение XVI в. началось и совершилось переселение жителей на нынешнее место, постепенно и незаметно, так как сведений о разорении Калуги на прежнем месте не имеется. Мы не можем сказать, так ли именно шла начальная история города, как изложено выше на основании местных исследований, во всяком случае уже несомненно, что ко времени самозванцев Калуга стояла уже на теперешнем месте, т. е. на левом берегу Оки, между ручьями Березуйским и Жировским.

Первые исторические сведения относятся к Калуге, когда она была уже на Яченке. Будучи отдана в 1389 г. кн. Андрею Дмитриевичу Можайскому, она перешла от него к его сыновьям, Ивану и Михаилу, при которых в 1445 г. на нее напали литовцы и взяли с нее окуп. В княжение Ивана III она отошла к Московскому княжеству и была в 1465 г. отдана вместе с Тарусою Евфимию, бывшему епископу Брянскому и Черниговскому, переехавшему в Московское княжество от притеснений католиков.

В 1505 г. Калуга впервые является самостоятельным княжеским городом, который получил себе в удел кн. Семен Иванович. Он родился в 1487 г., и ему было 18 лет, когда он поселился в Калуге. Его дворец со службами, по преданию, стоял там, где теперь на берегу Яченки находятся ямы, близ кирпичного завода, принадлежащего Курнышеву. В 1511 г. кн. Семен почему?то хотел бежать в Литву, но об этом узнал в. кн. Василий III, который велел ему явиться в Москву. Предугадывая, что ему готовится там, Симеон стал просить через митрополита старшего брата о помиловании. К его просьбе присоединились и другие братья, и Василий простил его, но при этом переменил у него всех бояр и детей боярских, так как, по-видимому, замысел князя не обошелся без их участия.

В следующем 1512 г. в мае кн. Симеон оборонил Калугу от Крымских татар («агарян»), которые под предводительством двух сыновей Менгли-Гирея опустошили окрестности Белева, Алексина, Воротынска и напали, между прочим, и на Калугу. В житии пр. Лаврентия повествуется, что князь бился с татарами с насада (судно) на Оке и одержал над ними победу благодаря помощи прав. Лаврентия.[12]

Через 6 лет после этого события в 1518 г. кн. Симеон умер и был погребен в Архангельском соборе (в Москве) между удельными князьями, а Калуга отошла в полное распоряжение Москвы. С этого времени она часто видит у себя вооруженные силы. Будучи удобным пограничным пунктом на Оке, она являлась видным стратегическим центром, откуда можно было руководить обороной против крымских татар и преграждать им путь через Оку. С военной же силой и без нее Калуга принимала у себя и Ивана Грозного. В первый раз царь посетил ее в 1563 г. «В 9 день мая царь и в. кн. Иоанн Васильевич, читаем в документах, поехал на Оболенск, в Калугу, в Перемышль, в Козельск, в Воротынск и по своим дворцовым селам в тех городах». Возможно, что он был в Калуге и в 1566 г., когда ездил в Белев. Наконец, в 1576 г. он приехал, стоя во главе войск, так как Калугу тревожили крымские татары. Они перестали беспокоить ее с того момента, как калужский воевода Безнин разбил их в 1587 г. и особенно в 1595 г. около Воротынска.

Несмотря на то, что Калуга была пограничным, опасным пунктом, несмотря на то, что в 1578 г. Стефан Баторий, король польский, требует у Москвы возвращения Калуги как старинного владения Литвы, — Московское правительство считает ее, по-видимому, крепким и надежным своим городом. Именно в царствование Грозного в ней без боязни держали 17 лет (до 1572 г.) в плену крымского посла Яна Болдыя. В свою очередь, Борис Годунов не опасается отдать ее в 1600 г. злополучному шведскому царевичу Густаву, сыну короля Эрика; впрочем, через год его перевели в Углич.

В XVI в. Калуга была не только военным пунктом. Герберштейн сообщает, что она вела торговлю красивой деревянной посудой с Москвой и Литвой. Есть также сведение, что в 1515 г. Тверской епископ послал патриарху Константинопольскому в подарок между прочим три става (поставца) калужских. Но, разумеется, как производство, так и торговля были слабы ввиду военных опасностей.

Смутное время и XVII век

Большое значение и печальную известность приобретает Калуга в смутное время. Она была в это время сильным укрепленным пунктом. Со времени Годунова в ней был большой деревянный острог, внутри которого помещалось пять храмов — Покровский, Архангельский, Егорьевский за лавками, Богоявленский и Рождественский (Никитский?). Город делился на 6 сотен, и дворов в нем вместе со слободами было свыше 600.

Когда появился первый самозванец, калужане в числе других городов стали на его сторону. Естественно, что у них нашел себе в 1606 г. радушный прием и Болотников. С ним пришло и село в Калуге всяких людей огненного боя больше 10 тыс. человек. Жители обещали содержать его в течение года. Болотников еще укрепил Калугу, — обнес ее тыном и двойным рвом. Осаждать Болотникова в Калуге пришел кн. Ив. Ив. Шуйский. Он несколько раз ходил на приступ, но поделать ничего не мог. Шуйского сменили другие воеводы, которые пытались поджечь Калужский острог. С этой целью они рубили лес и делали деревянную гору, которую они хотели класть так, чтоб она становилась все ближе и ближе к острогу; затем воспользовавшись погодой, когда ветер будет дуть на Калугу, они рассчитывали зажечь весь древесный материал и таким образом спалить и острог. Но Болотников предупредил воевод; он сделал вылазку и сам сжег деревянную гору, когда она была еще далеко от острога. Неудачная осада, начатая 30 декабря 1606 г., тянулась всю зиму, несмотря на то, что среди осажденных был «голод великий», и они ели лошадей. Не помог делу и немец Фидлер, который взялся было «извести» Болотникова ядом за 1 тыс. руб. Пробравшись в острог, Фидлер сообщил ему о своем уговоре и остался у Болотникова. Осада была снята 2-го мая 1607 года, когда кн. Телятевский (сообщник Болотникова) разбил отряд, посланный против него осаждающими Калугу воеводами, а Болотников снова взорвал всю груду дров дровяного вала, который двигали против него воеводы. Эта неудача царских воевод, по словам Степенной книги, увеличила силы мятежников 15-ю тысячами перебежчиков, так что Болотников теперь свободно мог пройти к Туле. Уходя, он освободил колодников и оставил калужанам атамана Скотницкого, который также удачно отражал войска Шуйского, пытавшегося овладеть Калугой.

Скотницкому суждено было погибнуть в Оке, в которой его утопили по приказанию Лжедмитрия II, тоже находившегося в хороших отношениях с калужанами. Когда тушинский вор еще подвигался к Москве, Калуга признала его царем и дала ему присягу. И впредь она служила этому авантюристу верой и правдой, так что в глазах тушинцев она считалась самым надежным местом, куда они отправляли для береженья своих жен и детей. А так как Калуга была в прямом общении с казацким югом и обладала сильной крепостью, являясь, таким образом, очень выгодным стратегическим пунктом для вора, то естественно, что Лжедмитрий II решил засесть в Калуге, когда дела его под Москвой стали совсем плохи.

По словам Буссова, Тушинский вор бежал из своего лагеря в Тушине, переодевшись в крестьянское платье, на навозных санях в ночь 29 декабря 1609 г., вместе с шутом Кошелевым. Вероятно, 1 января он уже добрался до Калуги. Он остановился в подгородном Лаврентьевском монастыре и отправил в Калугу монахов с таким извещением: «поганый король неоднократно требовал от меня страны Северской, называя оную вместе с Смоленском своею собственностью, но как я не хотел исполнить сего требования, опасаясь, чтобы не укоренилась там вера поганая, то Сигизмунд замыслил погубить меня и уже успел, как я известился, склонить на свою сторону полководца моего Рожинского и всех поляков, в стане моем находящихся. — К вам, калужане, я обращаю слово: отвечайте, хотите ли быть мне верны? Если вы согласны служить мне, я приеду к вам и надеюся с помощью св. Николая, при усердии многих городов, мне присягнувших, отмстить не только Шуйскому, но и коварным полякам. В случае же крайности, готов умереть с вами за веру православную: не дадим только торжествовать ереси; не уступим королю ни двора, ни кола, а тем менее города или княжества!»

Эта речь очень полюбилась мятежным калужанам. Они явились в монастырь к самозванцу с хлебом-солью, проводили его с торжеством в город, дали ему дом Скотницкого и снабдили его всем нужным: одеждами, конями, винами, съестными припасами. Лжедмитрий окружил себя царскою пышностью, учредил для себя новый двор, и современники называли его калужским вором и цариком.

Когда местопребывание вора сделалось известным, к нему потянул из Тушина разный сброд с атаманом Митькой Беззубцевым во главе, а потом кн. Шаховской, так что самозванец снова был в состоянии предпринимать разные военные действия. Во все места, где только были его приверженцы, Лжедмитрий разослал повеления истреблять поляков при всяком удобном случае. Воззвание его не осталось пустым звуком, но пострадали только не поляки, а несколько сот немецких купцов, везших разные дорогие колониальные товары, которые все были пограблены и привезены в Калугу.

В середине января прискакала, переодетая в мужской костюм Марина. «Приезд „царицы“ произвел радость неизъяснимую»…

Вор продержался в Калуге около года и закончил свою бурную карьеру бесславной смертью 11 декабря 1610 г. Современники об этом событии рассказывают так. В числе сторонников Лжедмитрия был Касимовский хан, который после бегства вора из Тушина поехал под Смоленск, а сын его, очень дружный с самозванцем, бежал к нему в Калугу. Стосковавшийся отец, которому у короля очень понравилось, приехал в Калугу повидаться с сыном и, кстати, увезти его с собою. Но сын передал вору интимный разговор с отцом, и Лжедмитрий с двумя приятелями собственноручно тайно убил старика, а тело бросил в воду. Татарам же, которых при воре было немало, объявил, что старик Урмамет хотел его убить и куда?то бежал и скрылся. Но друг убитого, крещеный татарин князь Петр Урусов (Ерусланов Бэра), догадался, в чем дело, и упрекнул самозванца в глаза этим убийством. (Бэр Буссов рассказывает несколько иначе). Урусова за это посадили в тюрьму, но так как он был человек нужный, то через некоторое время его выпустили. А 11 декабря он убил самозванца.

В этот день Лжедмитрий «выезжал гулять на поле на речке на Яченке (на охоту), и с ним ездили гулять русские люди да Юртовские татарове». «Как скоро Лжедимитрий отъехал от города около 1/4 в. кн. Петр, поравнявшись с ним, прострелил его насквозь; потом отрубил ему голову, промолвив при этом: „я научу тебя топить ханов и сажать в темницу князей, которые служили тебе верно, негодный обманщик“»! (Бэр). Шут же Кошелев и два боярина, не желая быть свидетелями сего печального зрелища, ударили по лошадям и не оглядываясь прискакали в Калугу. По другому источнику, прискакали и татары, и все «учали говорить всем людям вслух: вор де побежал, а иные говорили, что вора убил юртовский татарин. И на то смотря, зазвонили в сплошные колокола (набат); а дворяне и дети боярские и посадские и всякие люди, не поняв тому веры, ездили того воровского дела смотреть; а они, Черныш и Ян, ездили с ними же, и того вора видели они за речкою за Яченкою, на горе у креста лежит убит, голова отсечена прочь, да на правой руке сечен саблей». (А. Арх. К. т. II, № 317). Калужане взяли сии бренные останки и привезли их в крепость, здесь их обмыли и, приставив голову к трупу, положили на столе на показ всему народу. Рассказывают, что Марина пришла в большое отчаяние при вести о гибели второго супруга и с факелом в руках, кое?как одетая, металась по острогу с воплями, призывая ко мщению. Смерть самозванца вызвала татарский погром. Уже казаки, убедившись в насильственной смерти вора, ринулись в слободу, где стояли «юртовские татарове», не успевшие заблаговременно уйти с другими, и убили многих лучших мурз, а дворы их разграбили. Вопли же Марины обострили злобу. Бэр рассказывает, что «несчастных татар гоняли из улицы в улицу, хуже, чем зайцев в поле, дубинами и саблями, пока их всех перебили» (до 200 человек). Через несколько дней[13]калужане похоронили своего царька с приличными обрядами «в Калужской дворцовой церкви» (Бэр), то есть в Троицком соборе, который находился в остроге. Марина скоро передалась Заруцкому. В Калуге же главным человеком сделался кн. Дмитрий Трубецкой.

Между тем, чрез две недели после смерти Лжедмитрия, под Калугой уже стоял Сапега и требовал сдачи. Калужане сделали вылазку, после которой Сапега узнал, что Калуга будет целовать крест Владиславу, почему 31 декабря отступил от Калуги. Действительно, калужане дали знать в Москву, боярской думе, что перешли на ее сторону. Из Москвы командировали было в Калугу кн. Ю. Н. Трубецкого привести калужских сидельцев к присяге королевичу, но он не поладил со своим двоюродным братом кн. Д. Т. Трубецким и от «него убежал к Москве убегом». А Дм. Трубецкой в непродолжительном времени склонился на увещания Ляпунова, командировавшего к нему для переговоров своего племянника, и в 1611 г. он действует вместе с Ляпуновым. Были с ним и «советники» из Калуги.

При выборах нового царя в числе выборных от Калуги был гость Смирный Судовщиков. Калужане высказались за М. Ф. Романова, тетка которого была за Годуновым, погибшим от руки самозванца в Калуге. Годунова сбросили с башни, а когда он остался жив, потопили в Оке, обрубив при этом руки[14].

Новое царствование, принужденное начать с восстановления разрушенного порядка, на первых порах не гарантировало Калуге спокойного и мирного течения жизни. Еще не успели улечься тревоги и треволнения «Лихолетья», и жизнь не вошла еще в свою колею, как в 1615 и 1616 г. крымцы произвели два своих опустошительных набега. О состоянии Калуги в это время имеются некоторые данные в писцовой книге («письма и дозору») Пчелина и Бегичева (1617 г.) Оказывается, всего в 6 сотнях в остроге и за острогом в слободах было 655 дворов, но исправных из них оказалось только 234 двора. Посадские люди большей частью разбрелись по разным местам или пропали в последние три года. Населения в Калуге было около 2 тыс. человек.

Новая опасность грозит Калуге в 1617 г., когда велась первая польская война. Калужанам представлялось вполне возможным, что поляки нагрянут на их город, почему они и просили царя прислать им для защиты своего славного воеводу Пожарского. Царь исполнил их желание, и в октябре 1617 вовремя кн. Дм. Пожарский прибыл. Вскоре под Калугой появились Чаплинский и Опалинский с лисовчиками, устроили укрепленный лагерь под Товарковым, близ Полотняного завода, и стали непрерывно тревожить калужский гарнизон неожиданными нападениями. Сил у Пожарского было немного; число воинов его с казаками доходило до 7.000. А потому он ограничивался почти исключительно обороной да вылазками. Только однажды близ Лаврентьева монастыря была сильная схватка, после которой неутомимые Чаплинский и Опалинский ночью напали на Калугу, очевидно, думая застичь ее врасплох, но были отражены с большим уроном бдительным и осторожным воеводой. В свою очередь, и Пожарский добрался до Товаркова; его отряды ворвались в лагерь и истребили много припасов. Так тянулось дело до весны 1618 г., когда кн. Пожарский заболел и был отозван в Москву. А между тем гроза уже нависла над Калугой.

Совершенно неожиданно напал на нее гетман Сагайдачный со своими запорожцами; при помощи бежавшего из Калужской тюрьмы казака он пробрался ночью через тайник в Калугу и произвел страшный разгром. Острог был сожжен, церкви разорены, лавки разграблены, много жителей вырезано, а оставшиеся и уцелевшие трепетали ежечасно за свою жизнь от грозного атамана до 1 дек. 1618 года, когда, наконец, по заключении Деулинского перемирия Сагайдачный покинул жестоко опустошенный город. В каком положении осталась Калуга по уходе запорожцев, можно видеть из сохранившейся в городской думе жалованной грамоты царя Михаила Федоровича от 4 января 1620 г. Дома и все имение горожан были разграблены; теми дворами, которые уцелели, завладели дворяне и дети боярские других городов. Жители были доведены до такой крайности и скудости, что просили царя освободить их от платежа податей на некоторое время. Царь согласился и дал им льготу на 3 года[15].

Но несчастья на калужан сыпались, как из рога изобилия. Не успели они оправиться от погрома, как новая беда свалилась на их головы. На страстной неделе в 1622 г. случился большой пожар, спаливший весь город. «Город, и острог, и дворы жителей, и лавки со всеми их животы погорели без остатку». В ответ на поданную челобитную царь дал им новую льготу от податей на три года[16].

В 1626 г. была произведена опись Калуги писцом Вл. Плещеевым. В ней содержатся сведения и о состоянии города, и о его топографии. В Калуге в это время был уже «город» — крепость, в котором было 4 церкви: 1) Троицкий собор, 2) Преображенская — «пуст, строенья нет ничего», 3) Алексея митрополита — «древян, клетцки», 4) Никольская.

Затем был новый острог — ров и вал, воздвигнутый не ранее 1619 г.; в нем было 5 церквей: 1) всемилостивого Спаса — «древян, клетцки»; 2) Рождества Богородицы, 3) Василия Великого, 4) храм Сретения Богородицы (sic!), 5) Введенская с приделом арх. Стефана.

Наконец, был старый острог, существовавший до 1619 г., в котором было 11 церквей: 1) Архистратига Михаила, 2) Никольская с приделом Косьмы и Дамиана, 3) Покровская (под горой), 4) Рождественская с приделом Косьмы и Дамиана, 5) Ильинская, 6) Спасская, «на Подоле», 7) Георгиевская, 8) Петропавловская, 9) св. Варвары, 10) Георгиевская с приделом Симеона Столпника, 11) Воздвиженская. Одна церковь во имя влм. Варвары была за старым острогом. Церкви были все деревянные.

Дворов в Калуге было 493, из коих 107 духовенства, 38 боярских и их дворников, 65 стрелецких, пушкарских и воротничьих, 10 именитых людей Строгановых и других гостей, посадских 171, и 102 двора обеднелых, которые кормились подаянием. Лавок было 331. Жителей же насчитывалось теперь только около 1 тыс. человек. Как бедна была Калуга даже через 10 лет после пожара, видно из челобитной Калужского воеводы кн. П. Мосальского (1631 г.): «в Калуге, где воеводы стоят, на дворе две избы да у ворот избенка, и те худы; а клети на том дворе, где рухлядишко положить, и погреба, и ледника, и мыльни, и городьбы около двора нет».

В последующее мирное время Калуга начинает поправляться и разрастаться. В 142 г. (1634 г.) Калуга вносит пятинных денег 2106 руб. и с уездом занимает по экономической мощи 12-е место среди городов государства. В 1649 г. на основании Соборного Уложения Микифором Воейковым было переведено в Калугу «на посад» все население торгового села Спасского нового, которое лежало на берегу Киевки в 2 в. от тогдашней Калуги и составляло собственность царского дяди Ив. Никит. Романова, купившего его в 1628 г. у кн. Никит. М. Борятинского (владел с 1618 г.). Это была богатейшая боярщина, которая в 142 г. (1634) заплатила 1 600 руб. пятинных денег. Некоторые торговые люди села были хорошо известны в Москве. В селе было свыше 200 дворов и свыше 300 жителей. Переселенцы поселились около Николо- и Спасо-Слободской церквей и близ Благовещения. А на старом месте еще и теперь заметны следы бывшего селения; на месте же старых храмов издавна стояли три деревянных креста, к которым слобожане почти до XX в. ходили на 7-ой неделе после Пасхи поминать предков.

1654 г. нанес благополучию Калуги жестокий удар. Ее захватило моровое поветрие. Эпидемия, по словам тогдашнего врача, заключалась в карбункулах, затвердениях, воспалениях в горле и язвах. Смерть была быстрая. Воеводой тогда в Калуге был Богд. Ив. Камынин, тот самый, который произвел своей солидностью большое впечатление на спутников патр. Макария Антиохийского. Камынин импонировал путешественникам своей ученостью и мудростью, а также отсутствием пристрастия к вину и веселью. Он поставил в тупик антиохийцев своим богословски хронологическим вопросом: «откуда в дате Рождества Христова 5508 л. эти лишние 8 лет, которые не согласуются со счетом воплощения»?… Не растерялся Камынин и при постигшем Калугу бедствии. Получив соответствующие распоряжения, он устроил крепкие заставы и не пропускал никого ни в Калугу, ни из Калуги. Принимались и другие профилактические меры. Эпидемия, начавшаяся в первых числах августа, после 3 1/2 месячного господства стала ослабевать и в начале декабря совсем прекратилась, унесши массу жертв. Калуге она обошлась очень дорого: одних посадских умерло 1665 человек, а уцелело только 777; а всего умерло около 2000 душ, осталось в живых около тысячи.

В тот же 1654 г. 2 августа в Калугу прибыл проездом в Москву антиохийский патр. Макарий. В записках диакона Павла Алепского имеются некоторые заметки о Калуге. «Городская крепость, говорится там, стоит на вершине высокого холма, и в настоящее время работают над сооружением другой новой крепости, ниже первой, на скате холма, с каменными основаниями и прочными башнями, с целью обнести стеной несколько выступающих здесь прекрасных источников с вкусной водой. Начало их находится у самой стены старой крепости со стороны, обращенной к реке; при них устроены удивительные сооружения… В городе 30 благолепных прекрасных церквей; их колокольни легкие изящные, приподняты, как минареты; куполы и кресты красивы. Вблизи церквей два величественных монастыря: один для монахов, другой для монахинь». Накануне Преображения патриарх отстоял службу в новой церкви в честь Воскресения, «как бы висячей, с окружной галереей». А на другой день, в праздник, патриарх слушал там же утреню и литургию, после которой калужские торговые люди прислали патриарху яблок, груш и дынь. Прекрасные плоды очень понравились чужестранцам. Патриарху пришлось пробыть в Калуге до 11 августа. Его предписано было отправить из Калуги водою в Коломну по случаю чумы. Однако, с отправлением вышла задержка из?за ямщиков. «И как суды изготовили… и патриарх и власти из дворов вышли в суды, августа в 9 день, а ямщики того числа кормщиков и гребцов не дали. И августа 10 пришли ко мне (Камынину) калужские ямщики Микитка Назаров с товарищи, многие люди, и выслушав твою государеву грамоту, отказался, что им кормщиков и гребцов под патриарха и под властей не давать». Воевода велел «наймовать ямщиков и гребцов — охочих людей, чтоб патриарху в судех простою не было». На другой день, однако, ямщики прислали кормщиков и гребцов, и патриарх мог ехать. Такая же заминка случилась и на обратном пути патриарха, уже при новом воеводе Мих. Андр. Еропкине. «Ямской приказчик, жаловался патриарх уже с дороги царю, пришед сказал, что изготовлено для него 22 подводы (патриарх ехал в собственной карете, бывшей на сохранении в Калуге; лошади же его, оставленные здесь и в Воротынском Спасском монастыре, „истратились“ или пропали), и подорожную о подводах взял к себе списать; и того же дня те подводы отдал он торговым гречанам, а ему, патриарху, в тех подводах отказал, а подорожную бросил ему, патриарху, в груди и тем его тот ямской приказчик обезчестил».

В свою очередь ямской приказчик Петрунька Бохтияров бил челом, что «марта 26 приехал с Москвы Антиохийский патр. Макарий, и заслыша калужские ямщики, что приехал патриарх в Калугу, разбежались. И призвали меня толмачи к патриарху, учали на мне, холопе твоем, подвод править, и велели меня, холопа твоего, на правеже бить до полусмерти, и били меня, холопа твоего, поваля лежачего по ногам дубиною. Да они же, толмачи, говорят мне, холопу твоему, будто я с гречан посул взял и подводы им дал. А приехали те гречане первее его, патриарха, за день, и воевода ко мне пристава прислал и подводы велел тем гречанам дать. И я, холоп твой, тем гречанам 22 подводы дал, а посулу с них, гречан, не брал. И так то меня, холопа твоего, велели бить на правеже на смерть, и от того правежу на смертной постели лежу. И после того правежу собрал я, холоп твой, в ямской слободе 17 лошадей, и он, патриарх, всего взял из тех лошадей 6». «Однако, ямскому приказчику веры не дали; его приговорили „казнить“: отсечь ему мизинец правыя руки» и «от его дела отставить». Но приказчик успел своевременно сбежать, неведомо куда…

Прерванное мором благополучное возрастание Калуги пошло своим порядком после эпидемии. В 1681 г. в ней было уже 1045 дворов. В это время в Калуге была хорошая крепость, которая подробно описана в 1685 г. воеводою и писцом Иваном Полуехтовым. Крепость была деревянная: «город рубленой, покрыт тесом». Окружность крепости была 734 1/2 с.; на такое же расстояние тянулся окружавший сооружения вал. Вышина наружной стены крепости была 3 с. Башен было 12, из них три проезжих. Башни все были деревянные, высотою от 5 до 7 с. Проезд в крепость шел от Ильинской церкви, около которой стояла «Ильинская проезжая первая башня, пятиугольная, мерою вверх 6 с., а вверху шатрик пяти же угольный; поперег той проезжей башни кругом на две стороны два киота над воротами; в одном — образ Спаса, а в другом — Знамения пр. Богородицы, да изнутри города — третий киот, в нем образ Ильи пророка. Против ворот мосту дубоваго к площади 27 с.

От той проезжей Ильинской круглой башни на низ к речке Оке до четыреугольной башни — в 5 1/2 высоты — (стены) 64 с… От той четыреугольной башни до шестиугольной башни (6 с. выс.), что на углу городовой стены, 79 с. … От той башни, что на углу, до проезжей шестиугольной же башни, что слывут Водяные ворота — параллельно Оке — городовой стены 15 с. Промеж угольной и Водяных ворот от городовой стены тайник к Оке реке в 62 с., поперек в тайнике сажень с аршином, и той тайник завалился и ходу в нем нет»[17]. «От Водяных ворот до четыреугольной пятой башни (5 с. выс.) — 80 с. (крепостной стены). От той четыреугольной башни до угловой шестиугольной (6 1/2 с.) башни — 70 с. От той угольной башни, что от реки на углу боком — по направлению Березуйского ручья — 71 с. От той четыреугольной башни до четыреугольной же башни — 56 с. От той другой четыреугольной башни, что от Покрова пр. Богородицы (до новой башни), — 63 с. От той „наугольной“ — третьей — „башни“, — крепостная стена поворачивала параллельно стене, где были Водяные ворота — что против церкви Покрова до четыреугольной башни — 28 1/2 с. А от той четыреугольной башни до проезжих Покровских ворот до башни городовой стены — 43 с., против ворот чрез ров дубоваго моста на дубовом подрубе — 10 с. От тех проезжих Покровских ворот городовой стены до угольной башни, что к конской избушке, 75 с. От той угольной башни к Ильинским проезжим воротам городовой стены — 42 с. Близ той проезжей башни на городовой стене шатер четыреугольной рубленой, в том шатре вестовой колокол.

От Ильинских ворот поперек внутри города от стены до стены — 150 с. От Покровских ворот до городской стены к Водяным воротам — 180 с.». Таким образом, на основании этих данных нетрудно восстановить приблизительную линию, которой тянулась крепостная стена, так как Ильинская и Покровская на рву церкви занимают те же места, где они были и в XVII в.

Боевая готовность острога была, однако, невысокого качества. С этой стороны острог был описан за два года до его внешней описи, именно в 7191 г. (1683 г.). В городе был «наряд» (артиллерия): пищаль медная вестовая в длину 4 арш., пищаль китоврас 3 арш. 14 1/2 вер., 3 пищали медных меньших размеров. 19 пищалей железных разных размеров, шесть пищалей затинных, 7 медных тюфяков (пушки) разных размеров. Зелья пушечного (пороху) 32 пуда, свинцу 30 пудов, 2000 рогулей, 290 пик. «Сернаго завода, что преже сего в Калуге горячую серу варили: 6 прутов железных, 13 досок железных, 2 уполовника, сковородка железная, гиря железная». «В анбаре хлебных запасов: сухарей — 50 чт., ржаной муки — 63 чт., и те сухари и мука погнили, и о том к великим государем к Москве в розряд писано многажды». Стрельцов в Калуге было 106, да в Киев на службу было послано 116. Калужан посадских людей: в Покровской сотне с пищалями 62 человека, с бердышами и рогатинами 192 человека, обоего 254; в Егорьевской сотне — 293; в Архангельской — 306; в Богоявленской — 227; в Рождественской — 275; а всего в пяти сотнях 1355 с пищалями, бердышами и рогатинами.

Церквей было в Калуге, по описи, 27, из коих в городе стояли те же три, что и в 1626 году. 1) Собор Троицкий. 2) Алексея Митрополита и 3) Николая Чудотворца с пределом м. Филиппа.

На посаде церквей было 24, а именно: 1) Преображенская с двумя приделами; 2) Казанская в девичьем монастыре; 3) Христорождественская с приделом — на колокольне 5 колоколов; 4) Покровская с приделом трех святителей (под горой); 5) Ильинская; 6) Покровская с приделом Происхождения честных древ; на колокольне 6 колоколов; 7) Архангельская, на колокольне 5 колоколов; 8) Никольская за лавками с приделом Косьмы и Дамиана; 9) Богоявленская с приделом во имя влкмч. Варвары; на колокольне 7 колоколов; 10) Георгиевская за лавками, на колокольне 5 колоколов; 11) Знаменская; на колокольне 5 колоколов; 12) Благовещенская с приделом Георгиевским; на колокольне 5 колоколов; 13) Происхождение честных древ, на Воробьевке, прежде Георгия, с колокольнею в 5 колоколов; 14) Преображенская в Новой Слободе, с колокольнею в 6 колоколов; 15) Николослободская, с 7 колоколами; 16) Успенская в Ямской слободе, с 6 колоколами; 17) Георгиевская на Песке, с 6 колоколами; 18) Одигитриевская на Песке с 4 колоколами; 19) Предтеченская с колокольнею в 3 колокола; 20) Преображенская на Глубоком (Казанская), о двух главах; 21) Пятницкая на площади, о двух главах; 22) Воскресенская с Никольским приделом, с колокольнею в 7 колоколов; 23) Рождественская с приделом вмч. Никиты, с колокольнею в 7 колоколов; 24) Васильевская с 4 колоколами.

Все церкви, за исключением трех, были деревянные. Каменными были: Казанская-монастырская, Воскресенская и Никольская в крепости; около этого же времени начата постройкой каменная Ильинская церковь. Лавок и амбаров в Калуге было 429, из них больше всего было хлебных.

В конце XVII в. Калужский острог сгорел. Один паломник, родом калужанин, посетивший Калугу в 1700 году, так ее описывает: «град Калуга стоит на Оке реке, на левой стороне, на горе, высоко, красовито; немного таких городов в Московском государстве. А города нет; был деревянный да сгорел, только башня одна с проезжими воротами осталась. А церквей в нем каменных 11, деревянных 18. Жильем зело пространен; люди зело доброхотны; приволен зело хлебом и овощом, и лесом всяким, и дровами доволен; другова поискать такова города в Московском государстве; площадь торговая зело хороша, рядов такожде много, торговых людей весьма много и зело проходцы в чужия земли с купецкими товары: в Сибирь, в Китай, в немецкие земли, в Царь град». Таким образом, мирная жизнь, с передвижением границы на юг, благотворно отразилась на Калуге. Прежде проявлявшаяся в буйствах и воровствах предприимчивая энергия жителей нашла теперь выход в торговой деятельности, которую так бойко и смело развивали калужане. В XVII в. Калуга вела хлебную торговлю с Москвой, откуда приезжали часто даже агенты для закупок. Хлеб и пенька в начале века идут из Калуги через Ржеву в Новгород и Псков. Очевидно, Калуга была бойким хлебным рынком. Калужский хлеб и печенье в XVII в. пользовались почетной известностью. В царствование Михаила Федоровича цена ржаной муки и овса в Калуге была 12 алтын в среднем за осмину. С той же Москвой Калуга торговала лесом. По-прежнему она славилась своими деревянными изделиями и посудой: особенно известны были красивые деревянные ложки, а также и другие вещи дорожного обихода. В Калуге же занимались выделкой шерстяных полстей и войлоков, которые шли на седла, бурки и находили себе сбыт за границей. За границу же, в Литву, в 20–40 гг. XVII в. Калуга отправляла много соли. А в губернии с XVII же века Марселис основал два железоделательных завода — Угодский и Поротвенский…

Не играя прежней роли важного пограничного военного пункта, Калуга принимает теперь участие в общегосударственных делах только через посыл депутатов на земские соборы. Калужские депутаты были на соборах в 1642 г., и 1649, и 1654 гг. Из депутатов более других известен Богдан Ушаков.

Но старинный оппозиционный дух все держался еще среди населения Калуги и Калужского края. Только он теперь направляется в сторону сочувствия внутреннему протесту, возникшему в русской жизни во второй половине бурного XVII века. Со времени возникновения старообрядчества Калуга сделалась видным пунктом раскола, и в его истории играет небезызвестную роль. К числу причин, способствовавших укоренению в Калужских пределах старообрядчества, иер. Леонид[18] и относит именно «дух населения края, который служил долгое время приютом для вольницы всякого рода, бродяг и даже преступников, не подвергавшихся здесь преследованию, с политической целью образовать из них ратных людей для защиты границы. Население это, говорит он далее, так сроднилось с своеволием и праздношатанием, легкою добычей и скорым разорением, что раскол, как новая форма для противления законной власти — духовной и гражданской — нашел здесь самую благоприятную для себя почву». Другой местной причиной раскола считают географическое положение края, который, будучи украйной по отношению к Литве и Крыму, был в то же время покрыт дремучими лесами, входившими в систему нашей сторожевой линии. Леса эти считались заповедными, и накрепко было запрещено рубить их и велено строго беречь от огня. Естественно, поэтому, что в них старообрядцы могли легко и удобно скрываться. Наконец, этот край, не имея собственного иерарха, оставался долгое время без правильного церковного надзора. Вполне понятно, поэтому, что раскол в Калуге очень укоренился, и раскольники считали себя здесь совершенно безопасными от преследований[19]. И в Калуге именно один из видных деятелей беглопоповщины, расстриженный черный поп Феодосий из Рыльска, в великий четверг в Покровской под горой церкви отправил литургию и заложил в запас агнец. Он же принял в старообрядчество Калужского священника Бориса и приобрел от знакомых калужан старый иконостас и царские врата, будто бы времен Иоанна Грозного.

Калуга в XVIII веке

До Петра Великого Калужская земля раздроблялась между разными областями. Первоначально не изменилось дело и при Петре, когда в 1708 г. были образованы губернии, так как часть Калужских уездов отошла к Москве, а часть к Смоленску. Но реформою 1719 г. была учреждена Калужская провинция, входившая в состав Московской губернии[20]. К Калуге были приписаны те же, что и теперь, уезды, за исключением Боровска, Малоярославца, Тарусы и Оболенска, отнесенных к Москве. Дворов во вновь основанной провинции считалось около 19 тыс., а душ мужского пола в 1720 г. было 158.843.

Таким образом, Калуга сделалась административным центром второстепенного значения. В ней населения было уже достаточно. Одних посадских насчитывалось 5924 человек. В 30-х гг. XVIII в. она имела более 60 улиц и переулков, 2431 двор и 13 1/2 тыс. жителей. Насколько быстро возрастала Калуга, видно из того, что она за полстолетия увеличилась в 2 1/2 раза. И это несмотря на то, что в 1719 и 1720 гг. правительство перевело около 20 семейств посадских с количеством до 80 душ мужского пола в Гжатскую пристань. Не останавливают прогрессирующего роста Калуги и общественные бедствия, которые по-прежнему выпадали на ее долю довольно часто.

В 1723 и 1733 гг. Калугу постигал голод, который был особенно жесток в первый год. Жители ели дубовую кору, питались гнилушками и лебедой и пр., почему смертность была повышенной. Впрочем, многие купцы в это тяжелое время отличались высокой христианской благотворительностью. Некоторые из них кормили по 2 1/2 — 3 тыс. человек.

Страдала Калуга и от другого обычного спутника деревянной Руси — пожаров. Она сильно горела в 1742, 1754, 1758, 1760 и 1761 гг. Убытки от пожаров были огромны, доходя иногда до миллиона руб. Во время пожаров горели и церкви, а потому впредь старались их строить каменными, так что с 1685 г. по 1754 г. 27 церквей успели уже сделаться каменными. Особенно несчастен был 1761 г., когда в довершение бедствия от пожара погорели баржи с товарами калужских купцов в С. — Петербурге, от чего купцы понесли убытку на 160 тыс. рублей. Впрочем, по повелению Императрицы эти убытки были выплачены потерпевшим в течение пяти лет из таможенных доходов. Во время пожаров бывали и массовые человеческие жертвы: в 1754 г. погибло 177 человек.

Но особенно много народу умерло в 1771 г., когда Калугу захватила свирепствовавшая тогда в России чума. Против нее были приняты разные меры предосторожности: при въездах поставлены были рогатки и караулы, с целью никого не впускать в город и не выпускать из него; имущество умерших от заразы сжигалось; трупы хоронились особо — около Яченки и близ Болдасовки. Не имея, однако, никаких средств для борьбы с заразой, прибегали только к мерам духовным. Каждый священник обходил свой приход с иконами и молебнами, а потом учредили общий крестный ход, в день которого был предписан пост — запрещено печь калачи и торговать в лавках. Чума прекратилась 2 сентября. В память этого события и доныне в этот день совершается крестный ход в Калуге с иконою Калужской Божией Матери.

Ничего нет удивительного, что при таком ряде бедствий и несчастий, Калуга по внешности представляла жалкий вид. Внутри города (бывшей крепости) строения были почти все деревянные, быстро приходившие в ветхость. Дома обывателей были избенками, огороженными кольями и плетнем. Порядочных домов было совсем мало. На многих улицах строения были очень скучены. Только некоторые улицы, как Московская, тянувшаяся от перевоза через Оку мимо Воскресенской церкви к Кресту, были вымощены камнем или деревом и имели «среднюю» ширину. Остальные же были кривы, грязны, с беспорядочно разбросанными домами. На скученность строений и тесноту жалуются в наказе в Комиссию 1767 г. городские депутаты: «за теснотою жительства внутри города, читаем там, многие принужденными находятся, поселять себя уже на выгонных гражданских землях и заводить там для своих промыслов магазейны, а художники всякия рукодельныя строения».

Не более казисто шло течение и городской жизни в ее различных проявлениях. Возвышение Калуги на ступень административного центра не внесло в ее жизнь порядка, поддерживаемого присутствием администрации.

Первым провинциальным Калужским воеводою был стольник Д. Бестужев. Нельзя сказать, чтоб это был человек из добродетельных. Калужские бурмистры в 1722 г. жаловались, что «они его, воеводу, с 1722 г. по гражданской их обыкности всякою пищею и всякими потребами довольствовали. Однако ж де и тем он стал быть недоволен, магистрату и купечеству чинит обиды; ставил на посадских дворах постои, указа из главного магистрата о своде этих постоев не принял»… Отношения властей между собою шли много дальше и являли поучительную для населения картину дикого произвола. Другой воевода, Глебов, обращался в сенат с просьбой издать указ по поводу «наглаго нападения и тесноты», чинимых ему, воеводе, от Калужского камерира Щербачева. Посадив в земские комиссары провинции свою родню и свойственников, камерир знать не хотел воеводы; мало того, по его доносам было назначено над воеводой следствие. Командированный в Калугу следователь приказал солдатам публично тащить воеводу из канцелярии при свидетелях в тюрьму, где и держал его в заключении с ворами и разбойниками, как потом жаловался Глебов.

Самоуправство, драки, побоища были обыкновенным, никого не удивлявшим явлением жизни. В 1721 г., напр., «в Калуге на торгу собрались многолюдством крестьяне и учинили великий бунт», напали на драгун квартировавшего в Калуге Астраханского драгунского полка и «избили их смертным боем».

Разумеется, горожане не составляли в смысле нравов исключения и не отставали от других. В этой среде большие ссоры порождали выборы в ратушу. Еще в 1703 г. между горожанами произошла распря по вопросу о выборах к таможням и пр. Образовалось несколько партий, из коих наиболее сильными были берендяки и гончары. Последние отделились с другими ремесленниками и особо имели гончарную ратушу. Только в 1724 г. «виновные в послушание были приведены», когда уже был учрежден городовой магистрат. Ко времени этой ссоры относится анекдот о «Чернышевском мире». Г. П. Чернышев, пользовавшийся благосклонностью Петра Великого, проезжал через Калугу. Обе враждебные партии решили его встретить с хлебом-солью, но по отдельности. Удивленный этим разделением, Чернышев, узнав в чем дело, крикнул сопровождавшим его гренадерам: «Плетей!» Купцы упали на колена и просили помилования. Чернышев послал за протопопом. Когда тот явился с крестом и евангелием, Чернышев приказал купцам присягать, что они помирятся, и в знак этого тут же заставил их целоваться. А потом сам перецеловался со всеми и въехал в город.

Рассеять хоть немного царивший в Калуге мрак и невежество была призвана учрежденная по указу Петра Великого от адмиралтейства школа для обучения «дьячих и подьяческих детей и прочих чинов цыфири и геометрии»; школа открыта была потому, вероятно, что в 1719 г. калужане жаловались на трудность учить детей в Москве.

Был ли сам великий преобразователь во время своих беспрестанных поездок по России и в Калуге, за отсутствием сведений сказать нельзя. Но во всяком случае некоторые калужане ему были хорошо известны; он обратил внимание на трех посадских людей — Филатова-Карамышева, Аф. Гончарова и Щепочкина[21]. Зато точно известно, что в Малоярославецком уезде Петр Великий был. В 1722 году он прожил на Истьинском заводе около месяца, пользуясь открытыми по близости минеральными водами. Перед отъездом в Москву он собственноручно вытянул на заводе полосу железа в 18 пудов и заклеймил ее своим штемпелем.

Из преемников Петра Великого Калуга в XVIII в. видела в своих стенах только Екатерину Великую. Императрица прибыла 15 декабря 1775 г. в сопутствии м. Платона и блестящей свиты. Калужане заранее приготовились к торжественной встрече. Купечество по этому поводу специально выстроило прекрасные триумфальные ворота. Государыня остановилась в доме Демидова и пробыла в Калуге только день; вечером она выехала в Полотняный завод, откуда 17 декабря отбыла обратно в Москву. Екатерине очень понравился калужский женский наряд, в котором она была даже нарисована на портрете. В память посещения царицей Калуги в 1776 и 1779 гг. были выбиты две медали, на одной из которых императрица изображена в Калужском наряде, а надпись гласит: «се како любит ю».