Глава 11. РЮРИК, СЫН ГОДЛИБА И ВНУК ГОСТОМЫСЛА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11.

РЮРИК, СЫН ГОДЛИБА И ВНУК ГОСТОМЫСЛА

В отличие от Скандинавии память о Рюрике сохранилась на южном берегу Варяжского моря в мекленбургских генеалогиях и написанной там же Гюстровской оде 1716 г. Последнее произведение было посвящено свадьбе мекленбургского герцога Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны, дочери старшего брата Петра I. Прославляя это бракосочетание, автор оды обращается к его далекому историческому прецеденту:

Сегодня же напомнить должно то,

Что были Венд, Сармат и Рус едины родом.

Хочу спросить у древности о том,

Как королём и почему у нас стал Вицлав,

Что своим браком и примером показал,

Какое Венд и Рус нашли у нас богатство?

Великое оно для Вендов и для Русов,

Ведь от него их славные правители пошли.

В комментарии 1716 г. к данному месту говорилось: «Мекленбургские историки Латом и Хемниц считали Вицлава (Witzlaff, или Vitislaus, Vicislaus, а также возможно написание Witzan, Wilzan) 28-м королём вендов и ободритов, который правил в Мекленбурге во времена Карла Великого. Он женился на дочери князя Руси и Литвы, и сыном от этого брака был принц Годлейб (Godlaibum, или Gutzlaff), который стал отцом троих братьев Рюрика (Rurich), Сивара (Siwar) и Трувора (Truwar), урождённых вендских и варяжских (Wagrische) князей, которые были призваны править на Русь»{563}. Согласно сочинению мекленбургского нотариуса Ф. Хемница, написанному в 1687 г. и использованному в труде 1717 г. Ф. Томаса, и генеалогическим таблицам С. Бухгольца, опубликованным в 1753 г., ободритский князь Витслав был дедом трех братьев, а король вендов и ободритов Гостомысл (которого не следует путать с новгородским посадником) приходился трем этим братьям племянником (Рис. 18).

Хоть все эти данные по мекленбургским генеалогиям и были написаны или опубликованы в ХVII—ХVIII вв., однако восходят они, судя по всему, к более ранней традиции, поскольку еще в 1226 г. в Гюстрове была заложена церковь Святой Цецелии, в которой на камне была вырезана мекленбургская родословная{564}. Следует отметить, что средневековые франкские анналы упоминают короля ободритов Виццина или Витцана, убитого саксами в 759 г.{565}, и ободритского князя Гостомысла, убитого Людовиком Немецким в 844 г.{566} Точно так же известен средневековым хроникам и Годлиб, отец Рюрика согласно мекленбургской генеалогии. Он был повешен датским королем Годофридом в 808 г., когда скандинавский предводитель захватил город ободритов Рерик{567}. Судьба этих трех ободритских правителей отражает трагическую судьбу возглавляемого ими народа, исчезнувшего с лица земли под совместным натиском германцев и скандинавов. Трех сыновей Годлиба современные описываемым событиям западные хроники не знают, что, впрочем, неудивительно, если принять во внимание то, что они были призваны на восток Европы и исчезли из поля зрения западных средневековых анналистов. 

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ ДРЕВО КОРОЛЕЙ ВЕНДОВ И ОБОДРИТОВ

Рис. 18. Мекленбургская генеалогия (Источник: Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005) 

Следует отметить, что имена Рюрика и Гостомысла оказываются между собою связанными и на востоке Варяжского моря. Для понимания причин этой связи обратимся к одной странности, которая содержится в Сказании о призвании варягов. Согласно ему после изгнания варягов между четырьмя племенами на севере Восточной Европы вспыхивает междоусобная война. Однако вместо завоевания одного племени другим по общему согласию происходит приглашение трех князей из числа тех варягов, которых эти же племена за несколько лет до этого сами изгнали за море. Как справедливо обращал внимание С.А. Гедеонов, у западных славян тоже неоднократно бывали межплеменные войны, однако они не приглашали к себе в князья скандинавов или германцев, хоть и находились с ними в гораздо более тесных сношениях, чем восточные славяне. Эту недосказанность со стороны летописца пытались восполнить последующие источники, которые, возможно, донесли до нас то, о чем хотел умолчать автор или редакторы ПВЛ. Более поздние летописи, такие как Воскресенская, Ермолинская, Львовская и Новгородская четвертая летопись, упоминают новгородского старейшину Гостомысла, который перед своей смертью дал новгородцам совет призвать Рюрика. Это предание о Гостомысле восходит к довольно устойчивой новгородской устной традиции об этом персонаже. Достаточно долго в этом городе бытовало предание о его могиле на Волотовом поле, а официальный список новгородских посадников, включенный в Новгородскую первую летопись, открывается именно именем Гостомысла{568}. Как утверждал А.А. Шахматов, упоминание старейшины Гостомысла в летописях восходит к своду 1167 г., а в самом Новгороде был даже род бояр Гостомысловых{569}.

Однако почему Гостомысл дал соплеменникам такой совет? Ответ на этот вопрос дает Иоакимовская летопись. Согласно ей, у Гостомысла было четыре сына и три дочери. К моменту его смерти сыновья его все погибли, а дочери были выданы замуж за других правителей. Согласно вещему сну Гостомысла из чрева его средней дочери Умилы произросло большое дерево, покрывшее весь град Великий, а от плодов его насытились люди всей земли. «Востав же от сна (Гостомысл. — М.С.), призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: “От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его”. И все радовахуся о сем…»{570} Сыном Умилы и был как раз Рюрик. Однако Иоакимовская летопись, насколько мы можем судить, представляла собой достаточно поздний свод, извлечения из которого В.Н. Татищев включил в свою «Историю Российскую», а оригинал которого до нашего времени не дошел. Все эти обстоятельства давали повод некоторым критикам даже обвинять В.Н. Татищева в том, что он выдумал эту летопись, хоть на страницах своего труда этот историк сам в ряде случаев высказывал сомнение в известиях Иоакимовской летописи. Однако археологические открытия, совершенные уже в XX в., подтверждают истинность некоторых сообщений Иоакимовской летописи по поводу истории Киева и, что для нас особенно важно, Новгорода в X в. (авторство самой летописи приписывается первому епископу Новгорода Иоакиму, а рассказ о насильственной христианизации новгородцев ведется летописцем от первого лица), причем в ряде случаев в ней упоминаются такие подробности, которые отсутствуют в остальных дошедших до нас древнерусских летописях. Сопоставление текста данной летописи с результатами раскопок позволило Б.А. Рыбакову сделать следующий вывод: «Необходимо допустить, что у составителя Иоакимовской летописи мог быть в руках какой-то недошедший до нас более ранний источник, сообщавший сведения, часть из которых блестяще подтверждена археологическими данными»{571}. Однако, если в основе Иоакимовской летописи действительно лежал древний текст, достаточно точно описывавший события X в., то нет ничего невозможного в том, что и содержащаяся в данной летописи информация о предшествовавшем столетии также восходит к этому древнему тексту. Если автором этого текста действительно был первый епископ Новгорода Иоаким либо близкое к нему лицо, то нет ничего удивительного в его хорошей осведомленности о ранней истории этого города.

Совпадение рассмотренных известий Иоакимовской летописи и мекленбургских генеалогий очевидно. Небольшое расхождение между ними заключается лишь в том, что, согласно Иоакимовской летописи, Гостомысл был дедом Рюрика, Синеуса и Трувора, а немецкие источники утверждают, что русская княжна была не матерью, а бабкой трех братьев. При всей несомненной ценности указания обоих источников о родстве между Гостомыслом и Рюриком — чрезвычайно важной подробности, которую не знает никакой другой источник, — определение этого родства различно: в русской традиции Гостомысл — дед Рюрика, а в немецкой — его племянник. Однако это последнее разночтение легко объясняется исходя из славянской традиции имянаречения новорожденных: «У русских был обычай первому сыну давать имя деда с отцовской стороны, второму — имя деда с материнской стороны…»{572} Это обстоятельство свидетельствует в пользу схемы родства Иоакимовской летописи. С мекленбургской генеалогией есть и еще одно определенное несоответствие, но уже не между ней и Иоакимовской летописью, в которой отсутствует разбивка по годам при описании интересующих нас событий, а с восходящей к ПВЛ традиции древнерусского летописания даты призвания враягов. В этом вопросе, скорее всего, точнее немецкие источники: датировка ПВЛ отличается от известных по византийским источникам событий на 6–10 лет. Обусловлено это тем, что, как предполагается, на первоначальный рассказ без дат лишь впоследствии была нанесена хронологическая сетка. В.О. Ключевский еще в XIX в. полагал, что рассказ об изгнании и призвании варягов следует отнести к середине IX в.

Чем же объяснить совпадения обеих источников, составленных на противоположных берегах Балтики? Б.А. Рыбаков считал, что в окончательном виде Иоакимовская летопись была составлена в XVII в.{573} и, следовательно, о существовании мекленбургских генеалогий ее компилятор знать просто не мог. Теоретически В.Н. Татищеву мог быть знаком с немецкой родословной. Даже если предположить, что ода и генеалогические таблицы были ему известны и на основании их он внес изменения в текст Иоакимовской летописи, то, скорее всего, он постарался бы согласовать свои изменения с мекленбургскими данными и не только привел бы их в соответствие, но и указал бы имя отца Рюрика. Сами существующие разночтения указывают на то, что русский историк не подгонял имеющуюся у него летопись под немецкую генеалогию. Что же касается «Истории Российской» В.Н. Татищева, то его труд был впервые опубликован лишь в 1768 г., уже после смерти автора. Следовательно, авторы немецких генеалогий и оды также никак не могли знать о существовании Иоакимовской летописи.

По поводу немецких источников норманистами высказывались подозрения, что они были придуманы в связи с заключенным династическим союзом с Россией, однако эти подозрения неосновательны: генеалогия Рюрика как сына Годлиба была изложена уже в манускрипте 1687 г.{574}, то есть до свержения Софьи, когда вопрос о русско-мекленбургском браке даже не возникал. Еще раньше сыном ободритского князя называл Рюрика Б. Блат (1560–1613 гг.){575}. Также до заключения этого брака были опубликованы в 1708 г. знаменитые генеалогические таблицы И. Хюбнера{576}. Еще в 1613 г. в Кельне была издана книга французского ученого Клода Дюре, в которой варяги отождествлялись с вандалами и венетами и говорилось, что именно от них и происходит Рюрик{577}. Таким образом, о западнославянском происхождении основателя русской княжеской династии писалось в Германии задолго до возникновения спора норманистов с антинорманистами. Весьма показательно, что отца Рюрика Годлиба английские и датские источники прямо именуют князем варягов{578}. Выше уже отмечалось, что о происхождении Рюрика из народа вагров или варягов писал С. Мюнстер еще в 1544 г., что полностью опровергает как предположения о политической мотивированности этой версии, так и о ее позднем возникновении. Благодаря союзу Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны давние родственные связи двух правящих династий на какое-то время оказались в центре внимания, однако сами они не были выдуманы в связи с заключенным браком.

Таким образом, мы имеем два совершенно независимых друг от друга источника, которые хоть и были опубликованы достаточно поздно, однако весьма точно описывают как предысторию призвания трех князей, так и их происхождение. Оба они знают как Рюрика, Синеуса и Трувора, так и их предков, соответственно с отцовской и материнской стороны, оба они подчеркивают родство Рюрика с Гостомыслом. В части, не связанной с тремя братьями, общая достоверность обоих источников подтверждается третьими независимыми источниками: в средневековых западных хрониках упоминаются дед, отец и племянник Рюрика согласно мекленбургской генеалогии, а точность последующих событий, описываемых в Иоакимовской летописи, подтверждается археологическими раскопками. Даже если предположить, что на Руси и в Мекленбурге в XVII — ХVIII вв. неизвестные компиляторы по каким-то причинам практически одновременно решили внести свои догадки о происхождении Рюрика и его братьев в древние источники, вероятность совпадения между их выдумками равняется нулю. Все эти обстоятельства говорят о том, что в основе обоих поздно опубликованных текстов лежат более ранние данные, описывающие родословную первых русских князей с восточно- и западнославянской точки зрения, с материнской и отцовской стороны. Иоакимовская летопись знает имена матери Рюрика и его деда с материнской стороны, но не знает имени отца, а мекленбургская генеалогия не знает имени матери (по ее представлению бабки) первого русского князя, но зато дает имена отца, деда с отцовской стороны и все остальные родственные связи по мужской линии. Очевидно, что эти два взаимодополняющих друг друга источника совместно отражают реально происходившие на берегах Варяжского моря в раннем Средневековье события.

У западных славян, помимо мекленбургской генеалогии и Гюстровской оды, мы находим еще и народное предание на эту тему, записанное в XIX в. французским путешественником К. Мармье: «Другая традиция Мекленбурга заслуживает упоминания, поскольку она связана с историей великой державы. В VIII веке нашей эры племенем ободритов управлял король по имени Годлав, отец трех юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком (Rurik-paisible, то есть “тихим”, “мирным”, “кротким”, “смирным”, “безмятежным”), второй Сиваром (Siwar — Victoricus — “победоносным”), третий Труваром (Truwar-fidele — “верным”). Три брата, не имея подходящего случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли. Они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. Всюду, где братья встречали угнетенного, они приходили ему на помощь, всюду, где вспыхивала война между двумя правителями, братья пытались понять (“разобраться”), какой из них прав, и принимали его сторону. После многих благих деяний и страшных боев братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. Народ этой страны страдал под бременем долгой тирании, против которой больше не осмеливался восстать. Три брата, тронутые его несчастьем, разбудили в нем усыпленное мужество, собрали войско, возглавили его и свергли власть угнетателей. Восстановив мир и порядок в стране, братья решили вернуться к своему старому отцу, но благодарный народ упросил их не уходить и занять место прежних королей. Тогда Рюрик получил Новгородское княжество, Сивар — Псковское, Трувар — Белозерское. Спустя некоторое время, поскольку младшие братья умерли, не оставив детей, Рюрик присоединил их княжества к своему и стал главой династии, которая царствовала до 1598 года»{579}. Помимо Мармье эту легенду упоминает и Фридрих Штадемунд в 1848 г. Кроме того, следует обратить внимание на еще один показательный факт: если мекленбургские как письменные, так и устные источники знают только форму Сивар, то древнерусские — только Синеус. Данное устойчивое различие свидетельствует не только о самостоятельном происхождении обеих традиций, но и об отсутствии у более поздних авторов попыток согласования их друг с другом. Еще одним фактом, подтверждающим славянское происхождение варягов, является полное совпадение некоторых мекленбургско-прусских и русских дворянских фамилий. В.И. Меркулов насчитал десять таких примеров, причем в трех из них русские предания отмечали, что основатель рода выехал на Русь «из немец». Еще больше примеров связи северорусских фамилий с мекленбургской топонимикой{580}.

На западных славян указывает и приведенное выше утверждение Ипатьевской летописи, согласно которой восточные славяне и финноугры решают «поищемъ сами в собе кназа. иже бы володелъ нами и радилъ. по раду по праву»{581}. Очевидно, что эти слова означают желание словен и кривичей найти правителя среди родственных себе племен, близких им по духу, крови и языку, а ими могли быть только западные славяне, но никак не норманны. Первейшая функция призываемого князя в представлении восточных славян заключалась в том, чтобы он «судилъ по праву», праву, как совершенно справедливо подчеркивал С.Л. Гедеонов, славянскому. Однако судить по славянскому праву мог только славянин, но никак не скандинав. Кроме того, часть исследователей понимает летописный текст в том смысле, что между призванными варяжскими князьями и четырьмя племенами было заключено соглашение-ряд. В отношении последнего даже норманисты вынуждены признать: «Однако собственно скандинавская традиция не знает договоров-рядов»{582}.

Рассмотрим теперь значение имени основателя русской княжеской династии. Еще С.Л. Гедеонов обратил внимание, что ему соответствуют чеш. raroh и польск. rarog — «сокол». От этого понятия в западнославянском мире образовывались как личные имена (Петр Рериг (Rerig) в Чехии в 1490 г. и польский воевода Ририк в Псковской летописи под 1536 г.), так и название рек и местностей. Так, Рериком называется впадающая в Одер река, упоминаемая в форме Rurica, Rorica{583}. С учетом того что племенное название ободритов означало живущих близ Одера людей, данный факт указывает на существование у них культа сокола еще до переселения в более западные регионы. Это подтверждает и название польского села Rarog на западе страны{584}. Адам Бременский еще в XI в. отмечал, что «ободриты… ныне зовутся ререгами»{585}. С этим племенным названием перекликается и название их главного города Рерика (по мнению А. Гильфердинга, его славянским называнием был Рарог), где был убит отец Рюрика. Очевидно, что не племя и город получили свое название в честь Рюрика, а он получил свое имя в честь символа своего племени. Относительно города норманисты любят указывать, что его название было образовано от скандинавского названия тростника и потому никакого отношения к имени Рюрика иметь не может. Однако возникает закономерный ряд вопросов: разве это единственное из известных скандинавам место на Балтийском море, где рос тростник? Если нет, то почему такое необычное название было дано ими именно этому городу? Почему славяне называют свою столицу датским словом, хоть никаких данных о более раннем присутствии там датчан нет? Окончательно все проясняет история возникновения данной этимологии: «Датская же этимология Рерика появилась в 1939 году в нацистской Германии в процессе далеко не научной патриотической дискуссии, в которой принималась за данность неспособность славян к торговле, градостроительству и мореплаванию, а потому для подтверждения этих утверждений стараниями сразу нескольких историков искалась германская этимология ободритскому торговому центру. Изначально предлагалось выводить Рерик от скандинавского Рёрвикр (“гавань в узком проливе”), от имени германского варварского правителя Берика, норманнского конунга Рерика или Орика и даже “шведского викинга Рюрика, основавшего русское государство”, пока не остановились на версии происхождения Рерика от исл. “рейр” — “тростник”. При выведении этой этимологии не учитывались не только возможные славянские этимологии, но и сам факт самоназвания ободритов как ререгов в XI веке, в результате чего выводы эти нельзя назвать соответствующими общепринятым научным нормам и следует пересмотреть»{586}. Интересно, знают ли современные норманисты происхождение этимологии, которую они так активно используют? Как видим, нацистско-норманистская этимология не выдерживает никакой критики. Следует также отметить, что в ходе раскопок торгового центра возле деревни Гросс-Штрёмкендорф, в котором специалисты видят Рерик, было сделано одно важное открытие: «Могильник датируется периодом 760–811 гг., и находка в нём ладожской керамики является, возможно, самым ранним достоверно подтверждённым археологией указанием на контакты ободритов с землями словен в будущей северо-западной Руси»{587}. Таким образом, археологические данные показывают контакты жителей Рерика с севером Восточной Европы еще до призвания Рюрика и его братьев.

Указав, что скандинавский скальд Гуторм прославял своего короля Гакона за то, что тот подчинил себе гнездо вендского сокола, и приведя примеры упоминания аналогичных одинаковых названий племени и князя у славян (личное Драговит при племенном драговиты), С.А. Гедеонов сделал следующий вывод: «Прозвище Рерик могло быть родовым в семействе ободритских князей, родичей нашего Рюрика»{588}. Представление о соколе как о мифическом предке встречается нам в разных концах славянского мира, в частности в южнославянском фольклором, в котором герой прямо говорит:

Что ж стрелять мне в серого сокола,

Если сам сокольего я рода{589}?

В русской былине именно в сокола учится оборачиваться Вольга Святославович, историческим прототипом которого, по мнению исследователей, являлся сын Святослава Игоревича Олег:

Как стал тут Вольга ростеть-матереть,

Похотелося Вольги много мудрости:

Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях,

Птицей-соколом летать ему под оболока,

Серым волком рыскать да по чистыим полям{590}.

Аналогичный мотив превращения в сокола встречается и у полоцкого князя Волха Всеславьевича. В «Слове о полку Игореве» русские князья постоянно называются соколами. Наконец, в отечественном средневековом памятнике эта птица прямо связывается с принципом верховной власти: «Соколъ молвить: “Я князь над князьямы”»{591}.

Однако почему сокол был тотемом ободритов, а затем появляется у династии Рюриковичей? Данные филологии и сравнительной мифологии позволяют ответить и на этот вопрос. В свое время В.В. Иванов и В.Н. Топоров отметили, что чешский и словацкий Рарог, Рарашек, равно как и украинский рариг, был в славянской мифологии огненным духом, связанным с культом очага. По чешским поверьям, Рарог появлялся на свет из яйца, которое девять дней и ночей высиживал человек на печи. Рарога представляли в образе хищной птицы или дракона с искрящимся телом, а также в виде огненного вихря. Исследователи отмечали, что образ Рарога, возможно, генетически связан с древнерусским Сварогом, Страхом-Рахом русских заговоров, воплощением огненного ветра — суховея, а также с иранским божеством Веретрагной, одной из инкарнаций которого также являлся сокол. Образ Рарога как огненного духа, по всей видимости, был общеславянским{592}. Следует отметить, что представление о чудесном появлении на свет Рарога было свойственно не только чехам: «На Руси существует поверье: если петух старше семи лет, то его не годится держать в доме; иначе он снесет яйцо, из которого родится огненный змей; колдун берет это яйцо, носит у себя за пазухой или закапывает в навоз; через шесть недель вылупится из яйца змей и станет носить ему серебро и золото»{593}. Относительно способа выведения Рарога Б.А. Успенский предположил: «Совершенно очевидно, что под “петушиным” яйцом в цитированном поверье фактически понимается яйцо змеиное. Это не должно удивлять, если иметь в виду вообще более или менее очевидную соотнесенность петуха со змеем. Так, домовой, который часто мыслится в виде змеи, может так или иначе ассоциироваться с петухом. В частности, “дворовый” домовой, живущий во дворе и опекающий скот, может представать как непосредственно в виде змеи, так и в виде змеи с петушиной головой, ср. характерное описание: “Дворовик днем бывает как змея, у которой голова как у петуха, с гребнем, а ночью он имеет вид и цвет волос как у хозяина дома”»{594}. Однако домовой, с которым связывает обоих этих животных данный исследователь, является духом предка, покровительствующего своим потомкам. Понятно, что все эти поверья у восточных и западных славян были записаны достаточно поздно и в крестьянской среде, в которой соответствующие мифологические представления неизбежно несколько отличались от аналогичных представлений, бытовавших в княжеском роду в языческую эпоху.

Собранных материалов более чем достаточно, чтобы дать положительный ответ на вопрос о том, было ли связано имя основателя русской княжеской династии с образом общеславянского мифического сокола. Окончательно все сомнения развеивает скандинавская же сага о Боси. По приказу своего конунга герой похищает волшебное яйцо из родового храма правителя Биармии, которая, как показал А. Никитин, являлась землей ливов, находившейся в непосредственной близости от описанной Саксоном Грамматиком Прибалтийской Руси. Сага дает весьма интересное описание языческого храма: «Здесь в лесу стоит большой храм, который принадлежит конунгу Хареку, правившему Бьярмаландом. Бог, которому здесь поклоняются, зовется Иомали… Там (в храме) живет огромная птица, (…) такая свирепая, что уничтожает все, что окажется поблизости. Она смотрит прямо на дверь и наблюдает за всеми, кто входит… В храме есть жертвенный бык, скованный цепью»{595}. Ботон, достаточно поздний немецкий автор, дает следующее описание самого идола Сварожича-Радегаста: «Оботритский идол в Мекленбурге, называвшийся Радигостем, держал на груди щит, на щите была (изображена?) черная буйволья голова, в руке был у него молот, на голове птица»{596}. Мы видим, что описание священных животных храма биармов в саге полностью совпадает с атрибутами западнославянского бога. То, что в саге бог называется Йомали, А. Никитин объяснил тем, что о храме скандинавы узнали от финноязычных ливов, называвших это божество на своем языке. Данная подробность показательна не только потому, что мекленбургские генеалогии называют Рюрика далеким потомком Радигоста, но еще и потому, что лингвисты давно обратили внимание, что имена Сварог и Рарог образованы по одному принципу, достаточно редкому для славянских имен. «Сага (о Боси. — М.С.) заканчивается совершенно неожиданной прибавкой о змее, который вышел из яйца, привезенного Боси из Биармаланда, и которого поборол впоследствии Рагнар Лодброк»{597}. Таким образом, мы имеем полное соответствие канвы сюжета со славянскими представлениями о Рароге.

Необходимо подчеркнуть, что данный фрагмент саги о Боси имеет и археологическое соответствие, подтверждающее, что Бьярмаланд этой саги действительно находился в Прибалтике. В 131 погребении Кивуткалнского могильника XIII–XI вв. до н.э. в захоронении женщины были найдены три вертикально поставленных яйца. Однако и в саге святилищем, где находилось волшебное яйцо, заведовала мать правителя этой страны. Ближайшим аналогом этому захоронению является погребение в средневековом некрополе великоморавского городища, где исследователи нашли целое куриное яйцо, причем также в женском погребении{598}. Но именно в Чехии лучше всего сохранился связанный с Рарогом славянский фольклор. Другая ценность саги о Боси заключается в том, что ее автор сообщает имя сына конунга, которому принадлежал данный храм: «У короля Бьярмаланда (было) два сына: Ререк — Нгжгекг и Сиггейр»{599}. Именно бабка этого Ререка была главной жрицей языческого храма, где не только хранилось волшебное яйцо, но и содержались два священных животных, с которыми изображался западнославянский бог. Безусловное значение данной саги состоит в том, что в ее тексте одновременно упоминаются как родовой храм конунга Биармии, священные животные в котором в точности соответствуют символам бога западных славян Радигоста, так и имя Ререк у сына этого конунга. Данный факт со всей очевидностью показывает единство мифологических представлений о сущности княжеской власти в Прибалтийской Руси, варяжской Руси на территории современной Германии и Древней Руси. Едва ли следует говорить о том, что текст саги о Боси на русский язык полностью не переведен. Его пересказ был дан К. Тиандером, считавшим сказание о призвании Рюрика бродячим фольклорным сюжетом и потому не придавшим значения появлению сходного имени у сына правителя Биармии, а в последнем издании саг о Северной Руси Г.В. Глазыриной из данной саги были приведены два небольших фрагмента, в которых имя Ререка, разумеется, не упоминалось.

Поскольку и в мекленбургской генеалогии летописный Рюрик является потомком Радигоста, священными животными которого были птица и бык, то сообщение саги о Боси, которая совершенно независимо от этой генеалогии отмечает, что в родовом храме отца Рерика в Восточной Прибалтике почитались именно эти животные, представляется для нас вдвойне ценным. Совокупность приведенных фактов указывает не только на существование культа Рарога в Прибалтийской Руси, но и на то, что своего сына ее правитель назвал в честь этого огненного сокола. Как видим, именно скандинавский источник совершенно недвусмысленно высказывается в пользу объяснения имени основателя русской княжеской династии из славянской мифологии. Необходимо также подчеркнуть, что на Руси, как это следует из поучения «Слово некоего Христолюбца, ревнителя по правой вере», сварожичем назывался земной огонь, бывший объектом поклонения со стороны язычников: «И огневи молять же ся, зовуще его сварожичымь»{600}. Поскольку Сварожич было другим именем Радигоста, следует вспомнить и вывод В.В. Иванова и В.Н. Топорова о связи Рарога с культом очага.

Что касается существование соответствующего культа у балтийских славян, то следует обратиться к уже упоминавшему арабскому автору X в. Аль-Масуди. После описании былого единства славян, некогда возглавлявшегося царем волынян Маджаком, он переходит к описанию образовавшихся после распада этого первогосударства царств. Нас интересует второе славянское племя, упомянутое «Геродотом Востока» сразу после волынян. В переводе А.Я. Гаркави данный фрагмент звучит так: «Затем следует славянское племя Астабрана, которого царь в настоящее время называется Саклаих…»{601} В сделанном почти сто лет спустя переводе А.П. Ковалевского племя названо ободритами, но имя их царя передано как Мстиславич{602}. Различие в понимании имен весьма большое, но если перевод А.Я. Гаркави верен, то имя Саклаих является слегка искаженным славянским словом сокол, что указывает на культ данной птицы в среде ободритов как минимум уже в X в.

Между именем летописного Рюрика и словами Рарог, Рериг, Рерик или Ререк есть небольшое фонетическое различие. Хоть подавляющее большинство древнерусских текстов дают имя первого князя в привычном нам написании, но Хронограф 1494 г. бывшего Румянцевского музея неожиданно приводит другую форму его имени: «Во дни Михаила _цря греч(ос) каго и во дни _кнзя Ререка Новгородскаго… _свтый Конъстяньтинъ философъ, нарицаемый Кирилъ, сотворилъ грамоту словеснымъ (словеньскимъ) языкомъ, _глемую литицю»{603}. В загадочной «литице» исследователи видят искаженное название «глаголицы». Сам Хронограф был создан во Пскове, и его составитель мог использовать какие-то более древние и не дошедшие до нас тексты. Таким образом, этот памятник XV в. дает нам имя первого русского князя в его западнославянской форме, в точности совпадающей и с именем сына правителя Биармии из саги о Боси. Остается добавить, что данный Хронограф, известный ученым с XIX в., также до сих пор полностью не опубликован.

Не зная большинства этих фактов, в 1968 г. О.М. Рапов пришел к выводу, что знак Рюриковичей символизировал летящую птицу: «Передняя часть головы птицы, изображенной на монетах Рюриковичей, может принадлежать только одному из видов боевых птиц: орлу, ястребу или соколу. Однако и орел, и ястреб обладали “тупыми” и короткими крыльями по отношению к длине своих тел, в то время как на монетах Рюриковичей птица изображена с острыми и длинными крыльями. “Фигура”, изображенная на монетах Рюриковичей, больше всего напоминает летящего сокола»{604}. Свое исследование ученый завершает следующим выводом: «Тот факт, что князья из дома Рюриковичей называются былинами и “Словом о полку Игореве” “соколами”, говорит за то, что сокол был эмблемой, гербом рода, возглавлявшего феодальную верхушку Киевской Руси. Возможно, что сокол в глубокой древности был тотемом рода, из которого происходила княжеская семья»{605}. Однако это понимание является лишь одним из возможных способов объяснения смысла знака Рюриковичей, по поводу интерпретации которого было высказано множество различных гипотез. Следует отметить, что связь знака Рюриковичей с соколом не является такой прямолинейной, как она представлялась О.М. Рапову: древнейшей его формой является не трезубец, а двузубец. К выводу о том, что двузубец был гербом Святослава Игоревича, пришел В.Л. Янин. Аналогичного мнения придерживались С.С. Ширинский и С.В. Белецкий.

Данным обстоятельством поспешили воспользоваться норманисты, чтобы полностью отринуть любую возможную связь Рюрика с западнославянским миром. Поскольку двузубец, бывший исходной формой знака Рюриковичей, встречается также в качестве гончарного клейма и на блоках Хумаринского городища на территории Хазарии, то норманисты поспешили объявить, что Рюриковичи заимствовали свой родовой символ из Хазарского каганата. А.Ю. Чернов победно провозгласил: «У братьев Владимира, то есть у Ярополка и Олега, как и у детей Ярополка, личным знаком был хазарский двузубец. А, значит, у Рюрика трезубца быть не могло. Только двузубец. Белецкий доказал математически: трезубец становится знаком Рюриковичей с Владимира Святославича. После этого доказательства рассуждать об ободритском трезубце-соколе стало неприличным. (Впрочем, антинорманисты об этом, кажется, не догадываются.) Двузубец — символ хазарских властителей. Его захватившие Северную Русь норманны-находники переняли вместе с титулом “хакан” еще в 830-х (см. Вертинские анналы за 839 год), то есть до прихода Рюрика…»{606} Однако еще никто не доказал, что двузубец был тамгой хазарского кагана — на керамике и кирпичах на территории каганата помимо двузубца встречается немало других знаков, которые при желании можно точно с таким же правом объявить тамгой правителя Хазарии. О том, что Рюрик не был скандинавом и что скандинавы не захватывали Северную Русь, было сказано выше. Также нет ровным счетом никаких свидетельств того, что русы Вертинских анналов переняли двузубец у хазар, а впоследствии его заимствовал от них Рюрик. Однако такая мелочь, как отсутствие реальных фактов, нисколько не препятствует сторонникам скандинавского происхождения Рюрика с абсолютной уверенностью выдавать свои личные убеждения за наукообразную теорию. На юг им свои взоры пришлось обратить не от хорошей жизни. По поводу знака Рюриковичей Е.А. Мельникова была вынуждена признать, что «в Скандинавии эпохи викингов или в предшествующее время не только неизвестны подобные изображения, но и, более того, отсутствует сама традиция использования символических знаков»{607}.

При анализе эволюции княжеского знака норманисты почему-то «забыли» о волинском цилиндре, которым опломбировывались мешки с собранной мехами данью. На нем фигура сокола была совмещена непосредственно с двузубцем (рис. 19): «Еще один деревянный цилиндр XI в. был найден в Польше при раскопках поморского города Волина. На волинском цилиндре вырезан княжеский знак, находящий ближайшие аналогии на русских трапециевидных привесках того же времени…»{608} В других работах этот же цилиндр датируется уже X в.{609}

Рис. 19. Волинский цилиндр, X–XI ее. (Источник: Янин В.Л. У истоков новгородской государственности. Великий Новгород, 2001)

Рис. 20. Ладожский цилиндр IX в. 

О том, что подобное совмещение не было случайным, говорит и другая находка. В «большом доме» в Ладоге, построенном около 881 г., был найден деревянный цилиндр диаметром 19 и высотой 15 мм, на боковой поверхности которого были изображены летящий сокол и плетеный крест (рис. 20). Следует отметить, что на тот момент данный дом был самой крупной постройкой в городе, для возведения которого использовались детали от разобранного корабля. В самом здании, не испытавшем каких-либо катастроф, были обнаружены перстень из золота, фрагменты двух стеклянных кубков, амулет в форме топорика, две весовые гирьки, 211 бусин и 32 куска янтаря. Поскольку они были рассыпаны по полу, то, по всей видимости, не представляли большой ценности для его обитателей, связанных с морем и торговлей. На основании всего этого Е.А. Рябинин сделал вывод, что в данном доме находились не просто купцы и дружинники, но располагалась резиденция ладожского наместника и, возможно, путевой дворец Вещего Олега. «В любом случае археологически выявленный объект в Ладоге, который, судя по архитектурным деталям, мог по праву называться дворцовым зданием, хронологически полностью соответствует эпохе княжению Олега»{610}. Следует отметить, что «большие дома» в Ладоге норманисты также пытались представить как результат скандинавского присутствия, однако в конце концов А.А. Кирпичников был вынужден признать: «Ни в Финляндии, ни в Швеции, ни в Прикамье, например, домов, подобных ладожским, пока не обнаружено»{611}. Аналоги им обнаружились совсем в другом месте: по конструктивным особенностям А.А. Молчанова сравнила «большой дом» в Ладоге с княжеской резиденцией в Старгарде{612}. Однако самое интересное заключается даже не в конструктивных особенностях ладожского дворца, а в изображении птицы на найденном в нем деревянном цилиндре, бывшем, судя по всему, игральной фишкой или гадательным жребием. Нечего и говорить, что норманисты незамедлительно постарались истолковать эту находку в своем ключе. В.И. Кулаков поспешил отнести ладожское изображение ко второму типу по своей классификации, изображавшему петуха как птицу-жертву в «стиле Борре»{613}. Более чем показательно, что в другой своей статье этот же исследователь описывал моравскую игральную фишку или жребий IX в. из Микульчиц, на которой были

изображены предположительно Перун с луком, козел и дракон{614}. Несмотря на то что данное обстоятельство недвусмысленно указывает на западнославянское происхождение традиции изображения сакральных образов на фишке или жребии, В.И. Кулаков в своем большом стремлении отнести ладожскую находку к скандинавским древностям предпочел не вспоминать о данной аналогии. Поскольку читатель сам может определить, на кого именно больше походит найденное в Ладоге изображение — на жертвенного петуха или летящего сокола, — стоит обратить его внимание на другой аспект данной находки: на теле птицы был изображен двузубец, а точнее, целых два двузубца (рис. 21). Самый крупный был образован сочетанием головы и крыльев, что напоминает нам волинский цилиндр со знаком Рюриковичей. Более мелкий расположен на животе птицы, и, поскольку линии соединены, это не может быть изображением ее лап. Сочетание двух двузубцев с образом сокола уникально и аналогов не имеет. Возможно, подобная необычная композиция была обусловлена опекунством Вещего Олега над Игорем, и далеко не случайно, что этот предмет был найден в резиденции ладожского наместника, который, как предположил Е.А. Рябинин, мог быть путевым дворцом самого Олега. Если это так, то данная находка подчеркивает связь сына и племянника Рюрика с образом сокола.

Рис 21. Два двузубца на Ладожском цилиндре

Рис. 22. Изображения на раннеславянской керамике, Шульцендорф, Германия, VII–VIII вв. 

Окончательно разрушают все норманистские спекуляции насчет заимствования Рюриковичами двузубца из Хазарии археологические находки, сделанные на территории Германии. На раннеславянской керамике, найденной в Шульцендорфе, округ Королевский Вустерхаузен, и датируемой VII–VIII вв., мы видим два изображения, на которых люди молитвенно протягивают руки к изображению двузубца{615} (рис. 22). Говорить о хазарском влиянии на севере Германии достаточно затруднительно даже для норманистов. Шульцендорф находится к западу от Одера, то есть в том же регионе, где первоначально жили ободриты и где также отмечается использования названия Рерик-Рарог в топонимике и гидронимии. Следует также отметить, что именно в Вустерхаузене было обнаружено княжеское захоронение, которое, несмотря на разграбление еще в древности, является самым богатым из ныне известных северо-западнославянских захоронений{616}. Хоть обнаружение изображения двузубца Рюриковичей и самого богатого на сегодняшний день западнославянского княжеского захоронения в одном и том же регионе и может быть случайным совпадением, однако вероятность подобной случайности достаточно незначительна.

Рис. 23. Дружина Бориса на древнерусской миниатюре (Источник: Рыбаков Б. А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси Х—ХІІ вв. // СА. 1940. № 6) 

Шульцендорфская находка также дает нам возможность приблизиться к пониманию истинного смысла знака Рюриковичей. Благодаря изображенной на керамике сцене мы видим, что двузубец находится на шесте или копье величиной примерно с человеческий рост, которое установлено на каком-то основании. Эта неожиданная подробность находит свою аналогию в Древней Руси: в болгарской летописи Манасии мы видим миниатюру, на которой русское войско Святослава в 971 г. выступает под стягом с древком, вершина которого увенчана трезубцем. В «Сказании о Борисе и Глебе», рукопись которого восходит к XII в., дружина Бориса изображена на миниатюре вместе со знаменами, увенчанными двузубцами (рис. 23). То, что эти памятники письменности и иконографии верно передают традицию использования знака Рюриковичей в качестве навершия на стяге, подтверждает и археологическая находка: на Северном Кавказе было найдено железное навершие, соответствующее знаку Мстислава Владимировича, правившего в Тмутаракани{617}. За исключением «Сказания о Борисе и Глебе» в качестве навершия изображается трезубец, а не двузубец, однако это обстоятельство объясняется последующей эволюцией знака Рюриковичей. О древности подобной традиции свидетельствует то, что на одном из дирхемов Погорелыцинского клада было процарапано изображение стяга с навершием в виде трезубца{618}. Интересно отметить, что, согласно классификации подвесок с данными знаками C.B. Белецкого, древнейшими металлическими подвесками такого рода оказываются подвески из Гнездова и Каукая, у каждой из которых на оборотной стороне был изображен стяг. Знак на Гнездовской подвеске, по мнению С.В. Белецкого, мог принадлежать любому из князей от самого Рюрика до Святополка Ярополчича, а второй — Ярополку Святославичу{619}. То, что на этих двух древнейших подвесках с одной стороны изображался двузубец, а на другой — стяг, указывает на то, что между этими предметами существовала какая-то связь. Связь эту раскрывают рассмотренные выше миниатюры, показывающие, что знак Рюриковичей мог крепиться на верх стяга. Сцена на шульцендорфской керамике находит свое объяснение в указаниях католических авторов на то, что свои знамена западные славяне хранили в святилищах Святовита и Радигоста: «Подобно Святовиту Арконскому боги Радигощские имели свои знамена, к которым лютичи питали чрезвычайное благоговение. (…) Видя перед ратью своею священные знамена, лютичи верили, что идут за своими богами; знамена для них в походе были представлями оставшихся в Радигоще кумиров… Свои знамена сопровождали в поход и жрецы, и, конечно, перед знаменами, как перед изображениями своих богов-покровителей (dii fautores, по выражению Титмара), приносило лютицкое войско в жертву знатнейших между пленными врагами»{620}. Все это показывает, что двузубец был символом какого-то языческого божества и в этом качестве к нему, укрепленному на шесте, молитвенно простирают руки люди. В отличие от хазарского западнославянский материал дает нам не только внешнее сходство с древнейшей формой знака Рюриковичей, но и, самое главное, сходство функциональное, указывающее на креплении его на древке и использование в качестве навершия знамени. Древнейшие формы подвесок показывают, что двузубец Рюриковичей был связан со стягом, а начиная с эпохи балканских войн Святослава мы имеем целый ряд изображений двузубца и трезубца в качестве навершия древнерусских знамен, а западнославянские данные помогают нам понять языческие истоки данной традиции. Тот факт, что двузубец на шесте в качестве сакрального символа фиксируется к западу от Одера уже в VII–VIII вв. недвусмысленно указывает на западнославянское происхождение этого знака Рюриковичей.