Глава 3. ПИСЬМЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ О СЛАВЯНСКОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ РУСОВ
Глава 3.
ПИСЬМЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ О СЛАВЯНСКОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ РУСОВ
На славянское происхождение руси указывают достаточно многочисленные источники, которые не связаны между собой. Уже создатель ПВЛ четко заявил: «а Словеньскыи языкъ и Роускыи одно ее». Понятно, что норманисты предпочитают понимать данный фрагмент применительно к полянской версии происхождения руси либо относят его к тому периоду, когда пришедшая с Рюриком русская дружина, состоявшая, по их мнению, из скандинавов, ославянилась. Однако текст летописи свидетельствует о том, что уже самые первые представители варяжской руси говорили по-славянски: «Через два года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик и пришел к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород, и сел тут княжить, и стал раздавать мужам своим волости и города ставить — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро»{62}. Как видим, все города, основание которых летописец приписывает варягам, носят исключительно славянские, а отнюдь не скандинавские имена. Однако из этого следует, что и основатели их говорили по-славянски. Точно так же против их понимания этнической природы руси недвусмысленно свидетельствует само начало ПВЛ, где к потомкам Иафета причислены «варязи, свей, оурмане, (Готе), русь, агняне», из чего с неизбежностью следует, что хоть варяжская русь и находилась где-то неподалеку от шведов и норвежцев, но однозначно отличалась от этих скандинавских народов древнерусским летописцем.
Заявление отечественного летописца подтверждает и арабский писатель Ибн Хордадбех (ок. 820 — ок. 890): «Что же касается до русских купцов — а они вид славян — то они вывозят бобровый мех и мех черной лисицы и мечи из самых отдаленных (частей) страны Славян к Румскому морю…»{63} Ценность данного известия заключается и в том, что, в отличие от автора ПВЛ, Ибн Хордадбех сам жил в эпоху призвания варяжской руси и записывал со слов мусульманских купцов, успевших хорошо изучить своих контрагентов. По мнению одних специалистов, первая редакция его сочинения была составлена примерно в 846 г., вторая — в 885 г., другие специалисты считают, что была только редакция 80-х гг. IX в. Отметим, что А.Я. Гаркави перевел интересующее нас место не как «вид славян», а как «племя из славян»{64}. Свидетельство Ибн Хордадбеха весьма однозначно. Весьма показательна и реакция норманистов на него. Английский историк П. Сойер, признавая, что текст называет русов сакалиба, тут же отмечает: «Так обычно обозначаются славяне, но поскольку получающийся в результате смысл противоречит всему, что принято думать о русах, в данном контексте термин Saqaliba иногда переводится как “северяне”, или “европейцы”»{65}. Однако, как мы увидим ниже, это далеко не единственное отождествление русов со славянами. Исследователь действительно может подвергнуть источник критике, но для этого нужны весомые основания. Произвольная подмена одного слова в древнем источнике другим только на том основании, что ему так хочется или «принято думать», никакого отношения к науке не имеет и представляет собой элементарную подтасовку фактов. В последней главе мы увидим другое «объяснение» данного известия, предложенное туземным норманистом Г.С. Лебедевым.
Другой арабский автор, Аль-Масуди, создавший свой труд в 20–50-х гг. X в., писал: «Мы упоминали при (описании) гор Кавказа и хазар, что в стране хазар (есть) люди из (числа) славян и русов, и они сжигают себя на огне. Эта разновидность славян и другие из них примыкают к востоку и (простираются) с запада»{66}. Ценность этого известия «Геродота Востока» заключается не только в весьма раннем времени создания его произведения, но и в том, что во время своих путешествий он был на юге Каспийского моря и в Закавказье, где лично расспрашивал капитанов кораблей и купцов о северных странах, в которых им довелось побывать, то есть передаваемая им информация не зависела от Ибн Хордадбеха. Мы видим, что в данном фрагменте у него речь идет о славянах и русах. Поскольку к первым едва ли применимо выражение «разновидность славян», то следует сделать вывод, что данная характеристика относится именно к русам. Современный отечественный арабист Д.В. Микульский, сам считающий русов скандинавами, был вынужден констатировать: «Расспрашивая людей, что-либо знавших о русах, Масуди пришел к выводу, что они представляют собой одну из составных частей славянства…»{67} Обращает на себя внимание и географическая локализация русов, напоминающая нам описание распространение варяжской Руси в ПВЛ.
Еще одно отождествление русов и славян в восточных источниках происходит при описании похода на Бердаа. Иранский автор Ибн Мискавайх (ум. в 1034 г.) приписывает это предприятие одним русам: «332/943–944 год. В этом году вышло войско народа, известного под именем русов, к Азербайджану, направилось к Бардаа, овладело им и забрало в плен его население»{68}. Другой мусульманский автор X в. ал-Мукаддаси также сообщает о нападении на Бердаа именно русов, причем помещает это известие в свой рассказ об острове русов{69}. Однако при описании того же самого события у сирийского писателя XIII в. Бар-Гебрея упоминаются уже не русы, а славяне и их союзники: «В тот год, когда он (правитель Бердаа Марзубан. — М.С) начал царствовать, вышли разные народы: аланы, славяне и лезги, проникли до Азербайджана, взяли город Бержау и, убив в нем 20 000 человек, ушли назад»{70}. Как видим, там, где одни восточные авторы упоминают русов, там другие говорят о славянах, а подобная взаимозаменяемость в очередной раз указывает на славянское происхождение русов.
Кроме того, рассказывая о размахе торговых операций русов-купцов, Ибн Хордадбех делает важное замечание о том, что «иногда они привозят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, где переводчиками для них служат славянские рабы»{71}. Очевидно, что если переводчиками для русов служили славянские рабы, то и сами они говорили по-славянски. Интересно также отметить, что другой арабский автор Ибн ал-Факих в написанной около 903 г. книге описал примерно такой же маршрут торговли Восточной Европы с миром ислама, однако в его тексте речь идет о «славянских купцах» и, соответственно, отсутствует фрагмент о славянских рабах-переводчиках. По мнению А.П. Новосельцева, оба мусульманских автора пользовались каким-то общим и неизвестным нам источником, что указывает на то, что в мусульманском мире русов и славян отождествляли друг с другом как минимум в первой половине IX в.
В немецких письменных источниках Русь в Восточной Европе под именем Ruzzi упоминается в «Баварском географе», составленном до 821 г. и, следовательно, до летописного призвания варягов. Впоследствии в уставе австрийского герцога Леопольда от 9 июля 1192 г. упоминается понятие Ruzarii, обозначающее купцов, торгующих на Руси. Исследуя этот корень в немецкой письменности, А.В. Назаренко приходит к такому выводу: «Итак, сопоставление Ruzara из диплома Людовика Немецкого и Ruzarii грамоты герцога Леопольда приводит нас к заключению, что др.-в.-нем. Ruzari (> лат. Ruzarius) есть не что иное, как один из вариантов этнонима “русский”…»{72} В этом отношении явную ценность для нашего исследования представляет то, что в грамоте германского императора Отгона II в 979 г. неподалеку от реки Урль упоминается гора, «что по-славянски зовется Ruznic».{73} Суффикс -ник встречается в славянских языках в словах, образованных от этнонимов; так, например, в древнерусском языке существовало слово грченикы, обозначавшее купцов, торговавших с Византией. Как видим, корень рус не только звучит в живой речи западных славян, но и используется ими на славяно-германском пограничье, вдали от моря, то есть там, где присутствие скандинавов исключается. Рассматривая используемые варианты для обозначения Руси в немецкой письменности, ученый отмечает: «Но из принадлежности в свое время основы Ruz- к типу на -jan со всей необходимостью вытекает, что предполагаемое заимствование имени “Русь” в одном из диалектов древневерхненемецкого языка (вероятно, древнебаварский) не могло совершиться позже начала IX в., а скорее всего, позднее рубежа VIII–IX»{74}. Однако существование формы Ruzzi позволяет предполагать одновременное существование в додревневерхненемецком двух форм на Rut и на Rutt, хронологически датируемых III–V вв. н.э. либо, по другому возможному варианту, V–VI вв. Даже если рассматривать другую возможность, она также указывает на весьма раннее появление интересующего нас названия: «Формы с геминированным согласным Ruzzi не объяснимы как заимствования из славянских языков и заставляют предполагать, что они явились результатом второго верхненемецкого передвижения согласных. При этом гипотетической праформой должен был служить этноним (?) с основой Rut-… Исходя из хронологии передвижения, надо допустить, что этноним (?) Rut — был известен южнонемецким диалектам еще в до древневерхненемецкую эпоху, по крайней мере, уже около 600 г., т.е. задолго до появления в начале IX в. первых достоверных сообщений о народе русь»{75}. Точно так же к славянам относит русов и «Раффельштеттенский таможенный устав», утвержденный восточнофранкским королем Людовиком IV между 902 и 907 гг. В нем предусматривается взимание пошлины с иноземных купцов: «Славяне же, отправляющиеся для торговли от руси (de Rugis) или от чехов, если расположатся для торговле в каком-нибудь месте на берегу Дуная или в каком-либо месте у реки Родль (in Rotalariis)…» Отождествление русов и ругов в Западной Европе встречается неоднократно и, как установили исследователи, в данном фрагменте ручь идет именно о русах. Весьма показательно, что размер пошлины определяется в скотах (scoti) — восточнобаварской денежной единицы, вес которой и название было заимствовано из др.-русск. скотъ, «деньги»{76}. Данное обстоятельство предполагает весьма устойчивые русско-баварские торговые связи, возникшие явно до X в.
Еще одно указание на славянское происхождение Руси мы видим в «Чешской хронике» Козьмы Пражского (ок. 1045–1125). В ней мы находим упоминание о том, как аббатиса Мария, родная сестра чешского князя Болеслава II (правил с 967 по 999 г.), отправилась на богомолье в Рим и привезла оттуда брату письмо от папы Иоанна XIII (965–972). В нем римский папа разрешал основать в Праге епископскую кафедру и женский монастырь, сопроводив это показательной оговоркой: «Однако ты выбери для этого дела не человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского или русского народа, или славянского языка…»{77} (современный вариант перевода данного фрагмента: «Однако не согласно обрядам, то есть секте, народа Болгарии или Руси, то есть на славянском языке…»{78}). Поскольку грамота в оригинале не сохранилась, оппоненты считают либо все послание, либо только данный фрагмент поздней вставкой конца XI в., заявляя, что в 967 г. не было никаких оснований говорить о какой-либо «секте» русского народа, проводящего богослужение на славянском языке. Однако для подобного гиперкритицизма нет особых оснований. Хоть крещение Руси и произошло в 988 г., однако уже в договоре с Византией Игоря в 945 г. упоминается христианская община в Киеве, причем включение упоминания о ней в текст международного договора свидетельствует о ее значимости. Более того, целый ряд данных указывает на достаточно тесные связи киевских христиан именно с чешско-моравским регионом. Большинство трупоположений первой половины X в. в Киеве находят себе полные аналогии в могильниках Моравии{79}. Великоморавское происхождение имеет и одна группа древнерусских крестов, причем один из них был найден в Новгороде в слоях 70–80-х годов X в., а второй крест, найденный в том же городе, датируется концом этого столетия{80}. Концом X в. датируются аналогичные кресты и с городища Заречье Киевского Поднепровья{81}. Если же прибавить ко всему этому «евангелие и псалтирь, написанные русскими письменами»{82}, найденные Кириллом в Херсонесе в 861 г., то есть за целых сто лет до папского письма, то мы увидим, что в присутствии русских христиан в Чехии нет ровным счетом ничего невероятного.
Целый ряд упоминаний русов встречается нам в «Деяниях данов», написанном Саксоном Грамматиком (1140 — ок.1208), который изложение событий довел до 1185 г. Труд датского историка практически синхронен отечественной ПВЛ, заканчивающейся 1117 г., и, следовательно, должен рассматриваться как примерно равнозначный ей исторический источник. Не имея возможности поставить под вопрос подлинность самой хроники, написанной в XII в., норманисты высказали сомнения в фактической достоверности сведений о русах Саксона Грамматика, а точнее, достоверность устной эпической традиции данов, на которую и опирался этот автор. Еще первое поколение отечественных норманистов объявило «Деяния данов» сказками и выдумками, в результате чего труд Саксона Грамматика, впервые опубликованный в Париже в 1514 г., и с тех пор неоднократно издавался на различных европейских языках, ни разу не был переведен целиком на русский язык. Как показало исследование, предпринятое автором этих строк, несмотря на неизбежные преувеличения, свойственные эпическому творчеству, «Деяния данов» отражают историческую действительность, содержащиеся в них сведения о существовании русского королевства в Прибалтике подтверждаются другими независимыми данными{83}. В силу этого труд Саксона Грамматика является ценнейшим источником по древнейшей истории наших предков, который стараниями норманистов, великолепно понимавших, что даже частичное признание содержащихся в нем сведений приведет к полному крушению их концепций, почти на три столетия был предан забвению и выведен из научного оборота. Впервые на страницах хроники русы упоминаются в связи с походом на Восток датского короля Фротона I. Напав сначала на землю куршей, датчане двинулись дальше: «Пройдя вперед, Фротон напал на Траннона, правителя народа рутенов (лат. Trannonem Rutene gentis tyrannum)». Хитростью уничтожив их флот, Фротон вернулся в свое отечество. «Затем он направил послов на Русь (in Rusciam) для взимания дани. Но вероломные жители жестоко перебили послов. Возмущенный двойной обидой, он стеснил плотной осадой город Роталу». Взяв этот город приступом, «он направил войско к Палтиске. Убедившись, что силой город не взять, он прибегнул к хитрости. При небольшом числе свидетелей он удалился в укромное место и велел повсюду объявить, что он умер… Поверив этому слуху, царь города Веспасий, когда победа была уже в его руках, оставил столь слабую и вялую оборону, что позволил неприятелю вторгнуться в город и сам поплатился жизнью, предаваясь играм и развлечениям»{84}. Дат у Саксона Грамматика нет и поэтому для определения хотя бы приблизительного времени первого столкновения русов и данов необходимо обратиться как к дальнейшему тексту данного сочинения, так и к археологическому материалу. Фротон I упоминается у Саксона Грамматика в числе наиболее ранних датских конунгов, начинающих свою родословную от легендарного Дана. Эти события описываются им во второй книге хроники, в то время как в пятой книге речь будет идти о войне с гуннами тезки рассматриваемого правителя, Фротона Ш. Между обеими Фротонами Саксон Грамматик упоминает семнадцать датских конунгов. Следовательно, поход Фротона I в Прибалтику произошел еще до нашей эры.
Как отмечают специалисты, в древностях Прибалтики фиксируется небольшая группа могильников, явно отличных от захоронений местного населения. Эти ладьевидные могилы, получившие в Латвии название «чертовы ладьи», встречаются на территории Северной Курземе, то есть на территории упомянутых Саксоном Грамматиком куршей, а также в Эстонии на острове Сааремаа. Аналогичные могилы известны в Финляндии, Дании и Готланда, где их особенно много{85}. Археологи рассматривают их как следы пребывания в Прибалтике скандинавов и датируют эти захоронения достаточно ранним периодом: «К середине бронзового века — периоду около 950–970 гг. до н.э. — относятся древние погребения скандинавского происхождения — “чертовы ладьи”…»{86} Судя по названию захоронений скандинавов у местного населения, отношения с пришельцами вряд ли были дружественными. Понятно, что говорить о городах в тот период не приходится, однако укрепленные городища уже существовали. По археологическим данным, они появляются в Прибалтике на рубеже II—I тыс. до н.э.{87}
Закономерно возникает вопрос: могли ли в ту отдаленную эпоху на территории Прибалтики присутствовать русы? Древнеримский автор Плиний Старший (23/24–79 гг. н.э.), обобщая сведения античных географов о Балтийском море, в своей «Естественной истории» писал: «Говорят, что в этих местах много островов без названий; Тимей рассказывает, что один из них, который называется Бавнония и на который в весеннее время приливами выносится янтарь, (расположен) против Скифии и отстоит (от нее) на день пути; остальные берега неизвестны. Любопытна молва о Северном океане: от реки Парапанис, где она протекает по Скифии, Гекатей называет его Амальхийским, каковое имя означает на языке этого племени “замерзший”. По сообщению Филемона, отсюда до мыса Русбей кимвры называют его Моримарусой, т.е. Мертвым морем, а далее Кронийским…»{88} Поскольку все эти географические названия больше не встречаются в античной литературе, их конкретная локализация достаточно затруднительна. Исходя из того что в данном отрывке речь идет о янтаре, то с Бавновией (буквально Бобовый остров) отождествляется остров Эзель{89}. Поскольку мыс Русбей находится на границе Мертвого и Кронийского морей (так называли кимвры замерзающую и незамерзающую части Балтийского моря), то на основании современной карты среднегодовой границы замерзания Балтики Д. А. Мачинский и B.C. Кулешов предложили четыре варианта его локализации: два на территории Швеции и по одному на территории Финляндии и Латвии. Однако в этом же фрагменте неподалеку от интересующего нас мыса Плиний Старший упоминает и реку Парапанис, очевидно, достаточно крупную, чтобы известия о ней дошли до римлян. Однако из перечисленных выше четырех вариантов локализации мыса, находящегося на границе замерзания Балтики, неподалеку только от одного протекает достаточно крупная река. Это впадающая в Рижский залив Западная Двина. Недалеко от нее впадает в Балтийское море и Вента, однако она не столь велика, как Двина. Около трех других мысов нет крупных рек, впадающих в Балтийское море. Таким образом, Русбей может быть отождествлен с мысом Колка, находящимся на территории современной Латвии. Именно в непосредственной близости от этого мыса и жили курши. Подобная локализация вполне согласуется с предположением тех исследователей, которые соотносили Бобовый остров с Эзелем. Соответственно, в приведенном выше фрагменте Плиния речь идет о Восточной Прибалтике, в которой последовательно описывается три географических объекта. Поскольку Саксон Грамматик именует противников датского короля то русами, то рутенами, следует отметить, что с последней формой соотносится поселения Рутеники и Рутениеки, расположенные южнее современной Риги. В последнем было обнаружено захоронение эпохи бронзы{90}. Датский хронист помещает прибалтийскую русь по соседству с балтским племенем куршей, однако еще литовский языковед К. Буга отмечал, что само название этого племени kursas, связано с укр. коре, «раскорчеванный участок»{91}. О славянстве этой прибалтийской руси говорят и другие данные языкознания. Как установил профессор К. Вилкуне, славянские элементы были заимствованы финно-угорским населением Прибалтики из двух разных областей и в разные периоды. Более ранние западнославянские заимствования вошли в основном в ливский и эстонский языки, а также юго-западный диалект финского языка, а более поздние восточнославянские заимствования встречаются в восточных диалектах эстонского и финского языков. Последняя группа заимствований датируется приблизительно VI в. н.э., что же касается первой группы, то К. Вилкуне считал, что эти слова попали в прибалтийско-финские языки одновременно с заимствованиями из германского, которые он датировал серединой I тысячелетия до н.э. С его выводами согласны и эстонские лингвисты: «Существуют некоторые славянские заимствования, которые являются весьма ранними, так как восходят к очень древним славянским исходным формам. К таким словам относится, например, эст. ike, “иго” (фин. ies, род. ikeen), эст. hirs, “жердь” (фин. hirsi “бревно”), эст. koonal, “кудель” (фин. kuontale), южноэстонское lihits, “ложка”. Эти слова указывают на то, что между славянами и прибалтийскими финно-уграми имелись связи уже в то время, когда славянские языки были еще весьма близки к общему языку-основе, от которого они произошли. Эти первые соприкосновения имели место уже в последние века до н.э…. Таким образом, эти соприкосновения являются даже более ранними, чем соприкосновения с германцами. На основании археологических данных мы знаем, однако, что восточные славяне в это время еще не жили в непосредственном соседстве с прибалтийскими финно-уграми»{92}. Археолог X. А. Моора со своей стороны уточняет ряд древнейших заимствований в эстонский язык из славянского: «Кроме ike заимствовано kimalune, “шмель”, und, “уда”, koonal, “кудель”, sund, “принуждение”, uba, “боб”, ait, “клеть”. (…) Из упомянутых заимствований особый интерес представляет собой слово іке, “ярмо”, которое, судя по фонетическим признакам, вошло в прибалтийско-финские языки в период существования общеславянской речи, очевидно, в последнем тысячелетии до н.э. Это слово и некоторые другие заимствования западнославянских названий частей воловьей упряжи показывает, что характерное для ливов, эстонцев и юго-западных финнов использование волов в качестве тягловой силы получило свое начало уже в это раннее время»{93}. Современные археологические находки указывают на достаточно раннее появление данного явления в этом регионе: «Находки каменных лемехов и особенно следы пахоты указывают на появление пашенного земледелия в Восточной Прибалтике уже в середине эпохи бронзы»{94}. Кроме того, лингвисты также отмечают отчетливое влияние праславянского языка на германский в том числе в земледельческой сфере: malta, «солод» (<праслав. molto), ploga, «плуг» (<праслав. plugъ), tila, «обработанная земля» (<праслав. tьlo){95}. Славяно-германские контакты, во время которых были заимствованы эти термины, датируются V–III вв. до н.э., то есть примерно в то же время, когда земледельческая терминология была заимствована у славян финно-уграми. С заимствованием финно-уграми из славянского языка названия боба следут сопоставить и Бавновию, буквально Бобовый остров, который Плиний Старший упоминает на Балтике. Это говорит о том, что данное заимствование произошло не позднее I в. н.э. Наконец, гидронимия и топонимика говорят о присутствии славян не только в восточной, но и в западной части Латвии, причем в последнем случае эти следы носят западнославянский характер. Именно по соседству с куршами находится река Вента, само название которой указывает на нахождение там венедов, а этим именем германцы и финно-угры называли славян. В результате проведенных в 50-х гг. XX в. исследований в антропологическом строении современного населения западных районов Латвии, в том числе проживающего в бассейне реки Венты и в окрестностях Вентспилса, был выявлен комплекс признаков, указывающий на участие в образовании этого населения компонента со средиземноморской примесью. «Сопоставление средиземноморских элементов, присутствующих в антропологическом строении населения Курземе, со средиземноморскими особенностями, присущими славянскому населению X — XII вв. Мекленбурга и Померании показывают их значительное сходство. Это стало существенным аргументом в пользу древнего проживания славян в бассейне Венты и славянской атрибуции ливонских вендов»{96}. Все эти факты говорят о том, что в Прибалтике еще в I тысячелетии до н.э. действительно находилась какая-то группа русов, говорившая на славянском языке.
В очередной раз Русь на страницах хроники упоминается в связи с описанием войны с гуннами. За то, что датский конунг Фротон III развелся с дочерью царя гуннов, последний заключил союз с королем восточной страны Олимаром (rege Orientalium Olimaro). Фротон III собрал свой флот и захватил острова, лежащие между Данией и Восточной страной. «После этого двинулись на Олимара, который из-за неповоротливости его массы предпочитал выдерживать натиск врага, а не наступать на него. Было замечено, что корабли рутенов сбились с порядка и плохо управляются из-за высокого расположения гребцов. К тому же большое количество сил не принесло им пользу. В самом деле, хотя численность рутенов была необычно велика, они отличались более числом, чем доблестью, и уступили победу крепкому меньшинству данов. Когда Фротон захотел вернуться назад в свое отечество, он пережил неслыханные препятствия на своем пути. Весь залив моря был покрыт многочисленными телами убитых не менее, чем обломками щитов и копий, разбросанных морским приливом». В результате этой битвы пали «все короли рутенов, кроме Олимара и Даго (Ruthenorum reges, Olimaro Dagoque exeptis)»{97}.
Побежденным племенам Фротон III установил законы, касающиеся погребения павших в этой войне, оплаты воинов и правил заключения брака. Наибольший интерес для нас представляют законы, касающиеся захоронения павших рутенских воинов в зависимости от их общественного положения: «После этого Фротон созвал племена, которые победил, и определил согласно закону, чтобы всякий отец семейства, который был убит в этой войне, был предан захоронению под курганом со своим конем и всем снаряжением. (…) Тела же каждого центуриона или сатрапа должно было сжечь на воздвигнутых кострах в собственных кораблях. Тела рулевых должны были предаваться пламени по десяти на корабле, но каждый павший герцог или король должен был сжигаться на своем собственном корабле. Он пожелал, чтобы совершенно точно осуществлялись погребения павших, дабы не допустить одинаковых для всех погребений без различия»{98}. Конечно, более чем сомнительно, чтобы датский конунг занимался установлением погребений побежденных племен, скорее всего, Саксон Грамматик просто описал известные ему погребальные обычаи рутенов, приписав их установление мудрой деятельности своего короля. Однако в свете того, что каждое трупосожжение в ладье на территории Восточной Европы норманисты трактуют как однозначно скандинавское, данное свидетельство скандинавского хрониста о существовании такого же ритуала у прибалтийских русов еще с гуннской эпохи представляет несомненный интерес.
После этой морской победы за Фротоном III следовал тридцать королей, «связанных с ним дружбой или повиновением». Поскольку содержание собранного им большого войска становилось все труднее, часть этих вассальных правителей датский король отправил собирать провиант в Норвегию, на Оркады и в Швецию, причем в последнюю был послан Олимар. При выполнении этого поручения он победил там не только трех местных королей, но также покорил Эстонию, Курляндию и Финляндию с островами, лежащими между ней и Швецией. Тем временем король гуннов собрал свои войска и двинулся на Фротона III. Когда противники сошлись, произошло решающее сражение: «Такая бойня началась в первый день этой битвы, что три великие реки Руси (Ruscie) были засыпаны трупами наподобие мостов, став доступными и переходимыми»{99}. На седьмой день битвы пал король гуннов, а сто семьдесят королей, служивших ему, сдались датчанам. После этой великой победы Фротона III распределил подвластные ему земли между покорившемуся ему правителями, обложив их данью. Олимара он назначил в Холмгардию (Holmagardie), Онева — в Коногардию, Дату поручил управление эстами, а остальных королей назначил в Саксонию, Швецию, Лапландию и Оркадские острова. «Так, королевство Фротона включало в себя Русь (Rusciam) на востоке, а на западе граница шла по Рейну»{100}, — заключает Саксон Грамматик описание великой державы данов. Если не считать неизбежных преувеличений, то описание датского хрониста вполне соответствует историческим реалиям той эпохи. Разгромив сначала аланов, а затем и готов, гунны уничтожили королевство бургундов, а их натиск на живших около Балтийского моря германцев привел к тому, что германский вождь Радагаст, или Радагайс, в 404 г. повел на Рим огромную армию из готов, вандалов, свевов, бургундов, численность которой римские авторы оценивали в четыреста тысяч{101}. Непосредственный современник тех событий и участник посольства к гуннам византийский писатель V в. Приск Панийский сообщает, что власть Аттилы распространялась на «острова на Океане», под которыми современные исследователи понимают датские острова{102}. Очевидно, что конница гуннов, сколь бы многочисленна она ни была, сама по себе не была страшна жителям островов и привести их к покорности мог только флот или, по крайней мере, угроза его применения. Тот факт, что применительно к гуннской эпохе «Деяния данов» говорят о русах как о главных противниках данов на море, указывает на то, что, скорее всего, именно благодаря флоту наших далеких предков Аттиле и удалось установить свое владычество над островами Балтийского моря.
Целый ряд моментов в описании Саксоном Грамматиком перипетий этой войны представляет интерес. Как мы могли убедиться, русы в данном фрагменте снова описываются как морской народ, обладающий достаточно большим флотом, численность которого по законам эпического жанра преувеличивается. Из текста неясно, контролировали ли они острова между Данией и Прибалтикой, однако указание на то, что датчане, плывя сражаться с ними, захватили эти острова, позволяет высказать такое предположение.
В его пользу свидетельствует и имя второго короля русов, Даго, поскольку такое же название носил второй крупный эстонский остров, расположенный севернее Эзеля. Утверждение автора хроники о том, что «корабли рутенов… плохо управляются из-за высокого расположения гребцов», были неповоротливыми и потому были разбиты данами, корабли которых хоть уступали противнику по числу, но зато превосходили их в маневренности, наводит на мысль о том, что флот рутенов состоял в основном из торговых судов, более приспособленных для перевозки людей и грузов, чем для ведения войны. Этот вывод подтверждается и данными языкознания. Именно из славянских языков, а отнюдь не наоборот, скандинавские языки заимствовали такие понятия, как lodja (ладья), torg (торг), besman (безмен), grans (граница), sobel (соболь), tolk (толмач){103}. Многие из этих слов относятся к области торговли, а заимствование их произошло довольно рано: «Оба слова: cc. tulkr и turg принадлежат к числу ранних заимствований: они встречаются в древнейших литературных памятниках»{104}. Однако влияние славян в этой сфере не ограничилось одними только скандинавскими языками. В результате торговых связей из славянского в литовский язык были заимствованы следующие слова: turgus — торг, cefte, cenis, cenus — цена, muitas — мыто, redas — ряд, garadai — города, tiilkas — толк (тълк — переводчик) и др.{105} Аналогичную картину мы видим и в другом балтском языке, где лтш. tirgus означает рынок или торг. Однако ареал распространения этого слова еще больше. Эст. turg, равно как и фин. turku, рынок, происходит также от торг < търг{106}, причем в последнем случае от этого же славянского слова происходит и название крупного финского приморского города Турку, что указывает на то, что торговля славян со своими соседями велась не только по суше, но и по морю. На последнее указывает и созвучие названия славян у финно-угров (эст. Wend, Wene, фин. Venat, Venaja) с названием ладьи в этих же языках: эст. wene, фин. vene, venhe, куро-лив. veni, а также фин. venheelainen, venelainen — «ладейщик»{107}. Тот факт, что из четырех крупных языковых общностей, живших на берегах Балтийского моря, три заимствовали само понятие торговли от четвертой, не оставляет никакого сомнения в том, кто именно был ведущей силой в торговле в данном регионе.
При описании распределения земель Фротоном III между подвластными ему королями Холмгардия (Holmagardie), куда он назначил Олимара, напоминает скандинавское название Новгорода Хольмгард. Эта ассоциация усиливается за счет того, что Онев был назначен в Коногардию, по всей видимости, искаженное скандинавское название Киева — Кэнугард. Совершенно независимо от «Деяний данов» немецкие генеалогии мекленбургских герцогов, ведущих свое происхождение от ободритских князей, говорят о браке их предка короля Алимера с Идой с острова Рюген{108}. С учетом того что данный остров, как будет показано ниже, впоследствии назывался островом русов, можно предположить, что данный брак также обеспечивал продвижение русов на запад. Следует отметить, что, согласно немецким генеалогиям, уже упоминавшийся выше Радегаст, отправившийся в поход на Рим, вел свою родословную именно от данной пары.
Рассказывая о скандинавском конунге Оле, участвовавшем в Бравальской битве, которая произошла около 770 г., Саксон Грамматик отмечает, что телохранителями ему служило семь королей, к числу которых он относит и Регнальда Рутенского, внук Ратбарта (Regnald Ruthenus, Rathbarthi nepos, английский перевод — Regnald the Russian){109}. Имя последнего представляет собой, по всей видимости, искаженное написание славянского имени Ратибора. В качестве правителя Руси он упоминается в более поздней «Саге о Скьёльдунгах». Изложенная в ней родословная, равно как и степень ее достоверности, была рассмотрена нами в исследовании о «римской» генеалогии Рюриковичей. Здесь лишь отметим, что сопоставление этой саги с текстом Саксона Грамматика позволяет сделать несколько важных выводов. Во-первых, поскольку Бравальская битва происходила между данами и шведами, то, специально отмечая, что Регнальд был рутеном, Саксон Грамматик в очередной раз недвусмысленно подчеркивает отличие этого народа от скандинавов.
Во-вторых, поскольку саги называют деда Регнальда Радбарда конунгом Гардарики, то есть знакомой скандинавам средневековой Руси, то, называя его внука рутеном, автор в «Деяниях данов», по сути, прямо указывает, что описанные им прибалтийские русы тождественны с современными ему русскими из Киевской Руси. Следует отметить, что это не единственное отождествление обоих групп русов у данного писателя. Еще В.П. Шушарин отмечал, что сообщение Саксона Грамматика о разграблении торгового флота русов (Ruthenorum) в Шлезвиге датским князем Свеном в 1157 г. можно сопоставить со свидетельствами новгородской летописи о гибели семи лодей, возвращавшихся «с Готъ» в 1130 г., о заточении новгородцев датчанами в пору б в 1134 г. и о нападении шведов на возвращавшихся морем купцов в 1142 г.{110} Таким образом, анализ текста «Деяний данов» показывает, что прибалтийские русы, войны которых с данами в незапамятные времена он описывал, и жители Древней Руси были для Саксона Грамматика одним народом, который обозначался им одним именем.
Приведенные самые разнообразные источники достаточно однозначно свидетельствуют о славянском происхождении древних русов, о том, что говорили они на славянском языке. Помимо этих данных есть еще целый ряд сведений, в том числе и происходящих из германо-скандинавского мира, которые точно так же свидетельствуют о наличии племени русов или росов в Восточной Европе задолго до призвания варяжской руси. Хоть зачастую они и не указывают на конкретную этническую природу этих русов, но уже по чисто хронологическому признаку свидетельствуют против норманистских теорий. Готский историк Иордан, использовавший труд Кассиодора, законченный им около 533 г., так описывал конец жизни знаменитого короля Германариха, правившего готами во время их пребывании в Причерноморье: «Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других племен, подвернулся тут случай повредить ему. Одну женщину из вышеназванного племени [росомонов], по имени Сунильду, за изменнический уход [от короля], ее мужа, король [Германарих], движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав ее к диким коням и пустив их вскачь. Братья же ее, Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом»{111}. Данный фрагмент породил ожесточенный спор и бесчисленное количество литературы. Кем были эти росомоны, оказавшиеся вовлеченные в трагические события IV в. (Германарих умер в 375 г.), название которых перекликается с более поздним названием росов византийских писателей? Можно ли это известие считать первым упоминанием русов в Восточной Европе? По поводу последнего вопроса следует отметить, что если бы в тексте речь шла не о росомянах, а о росоманах, то есть «мужах рос», то данное отождествление было бы оправданным. Хоть о росомонах говорится в большинстве дошедших до нас списках Иордана, однако в одном из наиболее ранних списков IX в. речь идет о Rosomanorum, а еще один список дает форму Rosimanorum{112}. Таким образом, эти варианты позволяют предположить, что в первоначальном тексте речь могла идти именно о «мужах рос» и дать положительный ответ на второй вопрос. Что касается первого вопроса, то ответить на него гораздо труднее в силу того, что росомоны упоминаются в сочинении Иордана один-единственный раз.
О существовании какой-то Руси во время движения готов на юг говорит и скандинавская традиция. Рассказывая о странствиях готов до их появления на Черном море, «Сага о гутах» приводит такое описание их пути: «Отправились они оттуда на один остров близ Эйстланда, который зовется Дате. И поселились там. И построили там крепость, которая все еще видна. И там не могли они себя прокормить. Оттуда отправились они вверх по той реке, что зовется Дюна (Западная Двина. — М.С.). И вверх через Рюцаланд (Ruza land — Русь) так далеко уехали они, что пришли они в Грикланд»{113}. Хоть рукопись саги датируется XIV в., однако специалисты уверены, что сам текст в его нынешней форме был создан в первой четверти XIII в. Следует отметить, что сама эта сага была создана на Готланде, который считается одной из предполагаемых прародин готов и исходной точкой их маршрута. Несмотря на то что эта сага была записана достаточно поздно и ее составитель мог перенести в текст современные ему географические названия, однако она основана на фольклорном источнике, содержит подробности, отсутствующие у Иордана, и, что достаточно интересно, дает название Руси не в той форме, в которой она встречается в остальных скандинавских памятниках того времени, а через z, что соответствует, как было показано выше, древненемецкой традиции. Поскольку название Руси в «Саге о гутах» дается не в книжной латинизированной форме, а в более архаичной немецкой, подробно исследованной А.В. Назаренко, это говорит о том, что предание о проходе готов через Русь возникло на Готланде достаточно рано. Из текста саги непонятно, находился ли Рюцаланд непосредственно на Западной Двине или в глубине Восточной Европы, однако она непосредственно указывает на существование Руси в эпоху начала переселения готов на юг, то есть уже в I–II вв. н.э. Интересно отметить, что туземные норманисты зачастую экстраполируют название Рослагена, впервые зафиксированное в источниках в XIII–XV вв., на события призвания варягов в IX в. или, как Д.А. Мачинский и B.C. Кулешов, даже на события II в. н.э., но при этом совершенно игнорируют свидетельство точно такого же скандинавского источника точно того же периода, который совершенно однозначно говорит о существовании Руси к моменту начала переселения готов. Причины подобной избирательности понять легко, но вот логика подобного подхода безусловно оставляет желать лучшего.
Сирийский автор VI в. Псевдо-Захарий Ритор при описании Восточной Европы упоминает народ ерос{114}. Первоначально норманист Й. Маркварт попробовал считать их скандинавами, но поскольку доказать присутствие выходцев из Скандинавии в Причерноморье в эту эпоху оказалось невозможно, то современные норманисты предпочли категорически отрицать достоверность данного свидетельства. Византийский писатель первой половины XIV в. Никифор Григора упоминал русского князя, занимавшего придворную должность при императоре Константине{115}. «Степенная книга» XVI в. говорит, что «еще же древле и царь Феодосій Великій имеяше брань с Русскими вой, его же укрепи молитвою велікй старець Египтянинъ именемъ Иванъ Пустынникъ»{116}. Сам этот император правил в 379–395 гг. Как отмечал А.Г. Кузьмин, сведение это было заимствовано, скорее всего, из жития Ивана Пустынника и, следовательно, также имело отнюдь не древнерусское происхождение. Следует отметить, что в 378 г. состоялась битва под Адрианополем, в результате которой византийцы потерпели сокрушительное поражение от готов, а император Валент пал на поле брани. После победы варвары рассеялись по окрестностям с целью их грабежа. Весной 380 г. готы чуть было не захватили в плен нового императора Феодосия и разграбили всю территорию вплоть до Фессалоники. Феодосии начал спешно формировать новую армию, привлекая в нее крестьян, горнорабочих и даже готов. «Последние — на столь соблазнительных условиях, что их большая численность ставила под угрозу дисциплину в римских войсках. Казалось, притоку этих добровольцев не будет конца. Феодосии пытался противостоять хаосу, заменяя готские контингента на египетские отряды»{117}. Очевидно, именно последнее обстоятельство и обусловило неожиданное знание подробностей племенной принадлежности противников Феодосия у автора жития египетского пустынника.
Грамота Людовика Немецкого от 16 июня 863 г. подтверждает земельные пожалования, сделанные Карлом Великим Алтайхскому монастырю в Баварии и так описывает их границы: «…к владениям упомянутого монастыря относилась местность под названием Скалькобах — а этот ручей протекает по многим местам: на запад вплоть до Дагодеомарха, а оттуда на восток до Русарамарха (Ruzaramarcha) и до места, называемого Цидаларибах, что в лесу у реки Эниса, который лежит между Динубием (т.е. Дунаем) и (реками) Ибиса и Хурула…» О том, что это не случайное созвучие, говорят река Ruzische Muhel и гора, «что по-славянски зовется Ruznic», неподалеку от реки Урль, упомянутая в грамоте 979 г.{118} Поскольку «Русская марка» фиксируется письменным источником в континентальной Германии в эпоху призвания варягов, это делает маловероятным заимствование интересующего нас названия напрямую из Восточной Европы. Вместе с тем, поскольку оба названия вполне могут происходить из одного источника, со значительной степенью вероятности мы можем предположить, что данным источником и были западные славяне.
Эти примеры, число которых при желании можно увеличить, гораздо многочисленнее свидетельств, которые можно истолковать в пользу скандинавского происхождения русов, и показывают, что имя нашего народа было известно задолго до призвания варяжских князей. Тем не менее, поскольку в ПВЛ заморская русь и варяги упомянуты вместе, необходимо установить, кем же были эти варяги.