Не всякий – Александр Македонский
Не всякий – Александр Македонский
Возвращаясь к разговору о «русской угрозе», отмечу, что среди российских императоров искать великих полководцев не стоит. Петр I – великий реформатор, но, если не впадать в извечный патриотический соблазн приукрашивать свою национальную историю, придется признать, что как полководец он выиграл лишь одно по-настоящему крупное сражение – Полтавскую битву.
Другой разговор, что эта битва с политической точки зрения стоила многих сражений и стала историческим рубежом не только для самих русских, но и для всей Европы. Одной великой державой после Полтавы стало в Европе меньше (Швеция), а другой – больше (Россия).
В ходе этой битвы Петр применил ряд новшеств в военной тактике, о чем говорилось, но на этом личный вклад российского царя в военное искусство, пожалуй, и ограничивается. Полтава была не рядовым сражением, а тем, что на века определяет судьбу нации, поэтому Петр, встав во главе войск, играл роль не столько военачальника, сколько политического лидера, честно и мужественно взвалившего на свои плечи всю полноту ответственности. Царь готов был выиграть либо умереть со своим народом. А потому подвиг Петра – это, прежде всего, подвиг нравственный, гражданский, а уж потом, конечно, и воинский: осколки да пули свистели и у его виска.
Среди российских императоров нет своего Карла XII, то есть государя, готового воевать с кем угодно и когда угодно ради азарта, удовольствия и славы. Шведского государя даже трудно назвать «завоевателем», его больше интересовали не сами завоевания, а война как процесс, война ради войны.
Среди российских императоров никогда не было и своего Наполеона, государя, равного корсиканцу по военным талантам, а главное, по безграничному тщеславию и постоянной нацеленности на безудержную экспансию. Если бы Наполеону удалось завоевать, помимо остальной Европы, Англию и Россию, то можно не сомневаться, что он пошел бы войной не только на Индию, Китай или Америку, но и на пустые монгольские степи, холодную Гренландию и самый малый кокосовый островок в Полинезии.
Едва ли не первым российским императором, возмечтавшим о военных лаврах, оказался Александр I. Даже его отец, Павел I, рыцарь-фантазер, хотя и мечтал завоевать огромную Индию, чтобы освободить Мальту, направился туда не сам, а послал в поход атамана Платова. Воевал с французами в Италии и переходил через Альпы также не Павел, а Суворов. При всем сюрреалистичном мировоззрении, присущем Павлу, он все же отдавал себе отчет в том, что полководец Суворов лучше справится со всеми этими задачами, нежели он сам, с его ограниченным опытом гатчинских маневров.
Александр I по молодости лет этого не понимал. Правда, и Суворова к моменту нового обострения международной ситуации в Европе у императора уже не было. Лучший из русских полководцев, высокочтимый и самим Наполеоном, уже лежал в земле. Остальных же русских военачальников, в том числе и столь уважаемого в России Михаила Кутузова, корсиканец ни в грош не ставил. Из всей плеяды тогдашних русских генералов Наполеон на самом деле выделял лишь одного ученика Суворова – Петра Багратиона. Позже, даже проиграв войну 1812 года, Наполеон не изменил своих оценок. Бог ему судья!
В первой общеевропейской антифранцузской коалиции, ставившей своей задачей подавление революции и реставрацию монархии, Россия принимала пассивное участие. Екатерина помогала коалиции морально, политически и деньгами, но не войсками. Союз окончательно распался в 1797 году. Вторая коалиция, в которой Россия поначалу приняла самое активное участие (поход Суворова), развалилась после того, как сначала австрийцы предательски подставили корпус Римского-Корсакова под удар французов, а затем англичане отказались вернуть Павлу I желанную Мальту.
К этому моменту вернулся из Египта и Наполеон, принудивший в 1801 году Австрию подписать мир. Убийство Павла разрушило неожиданно возникший русско-французский союз и заставило Наполеона внести коррективы в свои планы. В конечном счете все это привело к подписанию ряда двусторонних мирных договоренностей и дало Европе небольшую передышку, во время которой все участники недавних баталий смогли оценить сложившуюся ситуацию.
Выводы из ее анализа в различных европейских столицах были сделаны разные. В Петербурге молодые либералы во главе с Александром поначалу решили, что пришло время заняться внутренними делами и что Европа подождет. Не так думали, однако, в Париже, Лондоне, Вене и Берлине, где передышку восприняли лишь как возможность перегруппировать силы, готовясь к новому столкновению. Наполеон в 1804–1805 годах всерьез рассматривал планы высадки своих войск на английской земле и похода на Лондон. В первой половине 1805 года в Булони уже стояла прекрасно экипированная французская армия, ожидавшая только тумана на Ла-Манше, чтобы погрузиться на суда и отправиться к английским берегам.
В Лондоне, в свою очередь, готовились к войне. И дело было не только в возможной десантной операции французов. Англичане, исходя из своих традиционных стратегических торгово-экономических интересов в Европе, считали, что нынешний мир может устраивать лишь Наполеона. Само существование наполеоновской Франции, доминировавшей на континенте, означало огромные финансовые потери для английских промышленников. К тому же в Париже как альтернативный вариант десантной операции рассматривали возможность организации континентальной блокады, ущерб от которой для английской экономики мог быть колоссальным. Выход из положения, найденный Лондоном, заключался в том, чтобы за английские деньги заставить воевать с Наполеоном австрийцев и русских. Было очевидно, что если удастся добиться создания новой антифранцузской коалиции, ни о каком прыжке через Ла-Манш корсиканец не сможет уже и думать.
Что касается австрийцев, то их склонить к коалиции большого труда не представляло. Война казалась Вене единственным шансом избежать печальной участи стать второстепенной державой. Наполеон уже резко сузил зону влияния Австрии, вернув себе Италию, где без русских войск австрийцы не смогли оказать противнику серьезного сопротивления, и фактически присоединив к Франции мелкие разрозненные немецкие государства. Их марионеточные монархи больше времени теперь проводили уже не в Вене, а в Париже.
Не меньшее беспокойство действия Наполеона вызывали и у Пруссии, но до времени она предпочитала лавировать между двумя политическими полюсами, боясь прогадать.
Труднее дело обстояло с русскими, занятыми своими либеральными реформами. В это время Александр с несколькими друзьями, в глубочайшей тайне и без особого, правда, успеха, продумывали важнейший вопрос: как дать стране конституцию? В их интересах было спокойно торговать и дружить как с Англией, так и с Францией. Никаких серьезных причин для вступления России в антифранцузскую коалицию не существовало.
Лондону помог сам Наполеон. Если Павла он в свое время из антифранцузской коалиции вытащил, то Александра в нее втянул. Речь идет о знаменитом расстреле герцога Энгиенского, ставшего невинной жертвой Наполеона. Корсиканец мстил за покушение на него самого, организованное англичанами и роялистами – сторонниками Бурбонов. Единственная вина герцога заключалась в том, что и он принадлежал к этому роду.
Говорят, что косвенным виновником случившегося стал Талейран, сказавший Наполеону взрывоопасные слова: «Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная».
Герцог Энгиенский, на свою беду, оказался ближе всех к французской границе – он мирно проживал на нейтральной земле Бадена. По приказу Наполеона в ночь с 14 на 15 марта 1804 года французский отряд проник на чужую территорию, захватил герцога, вывез его во Францию, где после короткого разбирательства в военном суде Бурбона расстреляли. История вызвала в Европе законное возмущение. Именно по этому поводу Талейран произнес фразу, ставшую потом крылатой: «Это хуже чем преступление. Это ошибка».
Резче всех по этому скандальному поводу выступил Александр I. Как очень точно заметил академик Тарле, храбрость выступлений европейских государей «неминуемо должна была оказаться прямо пропорциональной расстоянию, отделявшему границы их государств от Наполеона». Великий герцог Баденский, на чьей территории арестовали невинную жертву, был настолько любезен, что даже поинтересовался у Наполеона, не причинили ли местные власти каких-либо неудобств французам при проведении ареста. Зато Александр протестовал особой нотой, упирая на грубое нарушение международного права.
В ответ российский император получил от Наполеона такую пощечину, после которой у России сразу же нашлась масса аргументов в пользу того, что в ее национальных интересах положить на алтарь очередной европейской войны тысячи жизней русских солдат. Процитируем Евгения Тарле, одного из лучших знатоков этой непростой эпохи:
Наполеон приказал своему министру иностранных дел дать тот знаменитый ответ, который никогда не был забыт и не был прощен Александром, потому что более жестоко его никто никогда не оскорбил за всю его жизнь. Смысл ответа заключался в следующем: герцог Энгиенский был арестован за участие в заговоре на жизнь Наполеона; если бы, например, император Александр узнал, что убийцы его покойного отца императора Павла находятся хоть и на чужой территории, но что (физически) возможно их арестовать и если бы Александр в самом деле арестовал их, то он, Наполеон, не стал бы протестовать против этого нарушения чужой территории Александром. Более ясно назвать публично и официально Александра Павловича отцеубийцей было невозможно. Вся Европа знала, что Павла заговорщики задушили после сговора с Александром и что юный царь не посмел после своего воцарения и пальцем тронуть их… хотя они преспокойно сидели не на «чужой территории», а в Петербурге и бывали в Зимнем дворце.
Лучше Тарле не скажешь. Хотя утверждение академика о том, что Павел был убит заговорщиками «после сговора с Александром», нуждается все-таки в пояснении. Если иметь в виду «сговор» с целью переворота, то этот факт никогда не подвергался сомнению. Что же касается убийства отца, то здесь историк вступает в область психологических догадок. Тому, что сын дал согласие на убийство отца, нет ни одного серьезного подтверждения. С другой стороны, зная русскую историю и бескомпромиссный характер Павла I, наследник престола не мог, конечно, не догадываться, что переворот вряд ли завершится добровольным уходом отца на «пенсию» и тот согласится до конца своих дней безмятежно выращивать капусту в Михайловском дворце.
Оскорбление, нанесенное Александру, привело Россию в третью антифранцузскую коалицию, а самого императора заставило потерять хладнокровие. Может быть, именно это чувство оскорбленного достоинства и стало причиной того, что Александр захотел попробовать себя в роли не только политика, но и полководца. Время и обстоятельства для этого и без того неразумного шага были крайне неподходящими. Помимо очевидной неравнозначности военных способностей Наполеона и Александра, следует учесть, что русские снова оказались в зависимости от тех же самых ненадежных союзников, что не раз подводили их в прошлом.
Как известно, несчастья начали преследовать союзников с самого начала, хотя готовились к войне они тщательно. Сначала Наполеон разгромил хорошо подготовленную австрийскую армию под командованием Мака, которую планировалось усилить еще и русскими войсками под командованием Кутузова. Корсиканец сумел опередить и Мака, и Кутузова. Никто из союзников не ожидал, что Наполеон в одночасье двинет вперед все свои силы, находившиеся в Булони и предназначенные для действий против Англии. Плененного Мака за ненадобностью отпустили на все четыре стороны, а сдавшуюся австрийскую армию отправили на подсобные работы во Францию.
Русские стали теперь главной надеждой всех участников коалиции. Оставалась, правда, еще колеблющаяся Пруссия. Переговоры, которые вел в Берлине Александр I с Фридрихом Вильгельмом III как раз в тот момент, когда решалась судьба австрийской армии, оказались непростыми, но в конце концов пруссаков удалось все же уговорить примкнуть к коалиции. Способствовало этому несколько обстоятельств. Король был раздражен тем, что французские войска без его разрешения прошли через южную Пруссию в Австрию, а с другой стороны, он не мог предвидеть (впрочем, как и сам Александр) катастрофического поражения Мака.
К тому же оба переговорщика прониклись друг к другу личной симпатией. Эта симпатия оказалась столь горячей, что император и король договорились не просто до союзнических отношений, а до вечной дружбы. В чем и поклялись друг другу на могиле Фридриха Великого. Редкий современный историк, описывая эту сентиментальную сцену, удерживается от сарказма, настолько подобные клятвы не в духе нынешнего времени. К тому же и место для своей клятвы закадычные друзья избрали уж очень неудачно. Все-таки отношения русских и Фридриха Великого складывались скорее скверно, чем хорошо: сначала король изрядно колотил русских, а затем русские взяли Берлин и чуть не довели Фридриха до самоубийства.
Но в те времена эта трогательная клятва, рассказ о которой опубликовали все европейские газеты, вызвала слезы умиления в Англии и Австрии. Всем казалось, что объединенные силы русских и пруссаков должны сокрушить Наполеона. Воодушевленный одержанной дипломатической победой Александр I тут же отправился к войскам, чтобы увенчать себя еще и военными лаврами. Чем это закончилось, хорошо известно – знаменитым Аустерлицем, где союзники получили от Наполеона жесточайшую трепку.
При штабе союзников находилась масса русских и австрийских генералов и два императора – Александр I и Франц II. Мнений и суждений о том, как лучше действовать, хватало с избытком, а вот кто имеет право принимать окончательное решение, не знал, кажется, никто. Присутствие двух императоров, каждый из которых светился юношеским, школярским оптимизмом (мол, кривая обязательно вывезет), никак не способствовало здравому взгляду на ситуацию. Единственным из всех военачальников, кто тогда не потерял способности трезво рассуждать, оказался Михаил Кутузов.
Зная все недостатки расположения союзной армии и все преимущества Наполеона, он в самой корректной форме, чтобы не обидеть двух полководцев-дебютантов, высказался за отступление, за необходимость оттянуть столкновение, рассчитывая на то, что к будущему генеральному сражению армия союзников сумеет найти лучшую позицию и усилится за счет Пруссии. Кутузов предупреждал, что, если вовремя не отступить, союзников, возможно, ждут крупные неприятности. Александр, выслушав Кутузова, ему не поверил. Искушение славой и страстное желание наказать оскорбителя – Наполеона – оказались выше его сил. Кутузов, видя этот юношеский пыл, настаивать на своей правоте не стал.
Именно с Аустерлицкого сражения император и невзлюбил Кутузова. И позже, в 1812 году, поставил его во главе русских войск не по своей воле, а лишь подчиняясь необходимости и общественному мнению. Любопытно, однако, что мотивом этой очевидной неприязни являлась не ревность бездарности по отношению к таланту, как это может показаться кому-то. Наоборот, Александр, признавая большой талант Кутузова, упрекал его в том, что он, как опытный полководец, был обязан найти весомые аргументы и уговорить своего молодого и не сведущего в военных делах императора не совершать столь грубой ошибки.
Русская официальная история об этом предпочитает не рассуждать, но упреки Александра следует признать справедливыми. В отличие от ершистого, язвительного и несговорчивого Суворова, Михаил Кутузов был опытным царедворцем. Причем царедворцем, не лишенным византийских манер, сибаритом, ценившим свой уют и покой и совсем не расположенным лишний раз спорить с государем.
Как говорил о себе Суворов: «Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом и Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду». Кутузов был придворным. Таким образом, исторические слова «Впрочем, если прикажете…» (ответ на приказ императора – наступать) у Кутузова вырвались не случайно. Суворов так бы не сказал и не отдал бы приказа, который вел к очевидной катастрофе.
Трагедия разыгралась 20 ноября (2 декабря) 1805 года в 120 километрах от Вены, западнее деревни Аустерлиц. Разгром русско-австрийских сил был полным. Оба императора, Франц и Александр, в панике бежали с поля битвы. По свидетельству очевидцев, молодой русский государь дрожал как в лихорадке и плакал, потеряв самообладание. Горькие императорские слезы присутствуют во всех описаниях аустерлицкого позора. Что делать, не каждый Александр обязательно Македонский.
Сам Александр Павлович, нужно отдать ему должное, необходимые выводы из поражения извлек, поняв, что далеко не всегда присутствие императора в действующей армии усиливает ее боевой потенциал. Как император и политик, он, естественно, и дальше вмешивался в военно-стратегические вопросы, но уже редко пытался сам строить колонны в боевой порядок. В войне 1812 года всю полноту военной власти он отдал в руки опытного Кутузова.
В роли неформального главнокомандующего царь снова испытал себя лишь в 1814 году на европейском театре военных действий, уже после смерти Кутузова, и на этот раз справился со своей задачей неплохо. Слабость, проявленную им под Аустерлицем, Александр I также искупил с лихвой, позже он не раз мужественно держался под яростным обстрелом противника, подавая пример другим.
Следующим российским императором, кто рискнул возложить на себя бремя главнокомандующего, оказался Николай II. И именно этот шаг стал его последней, роковой ошибкой, во многом спровоцировавшей революцию 1917 года.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.