60. Свеча…

60. Свеча…

Все удавалось князю Семену – укрепление государства, международные дела, устройство Церкви, развитие хозяйства. Только с семьей не ладилось, у него не было наследников. Жена Айгуста-Анастасия родила ему дочь Василису, двух мальчиков, но первый прожил лишь год, а второй один день. В 1345 г. Анастасия заболела и ушла в мир иной, и Семен Иванович принялся искать новую супругу. Свой выбор он остановил на Евпраксии, дочери Федора Святославича из дома смоленских князей.

В отличие от первого брака, устроенного по расчетам Узбека и Калиты, второй не имел под собой никакой политической подоплеки. Федор Святославич был князем разве что по названию, он совершенно разорился, пошел на московскую службу и сидел наместником в Волоке Ламском. Зато его дочь была исключительной красавицей. Сыграли свадьбу, но случилась загадочная история. Писали, что на невесту кто-то напустил порчу, и в постели она казалась мужу «как мертвец». В общем, непонятно, что там произошло, но супружеская жизнь оказалась невозможной.

Семен не посчитался с мнениями духовенства, с придворными советниками, он сам, собственной волей расторг брак и отослал молодую жену к отцу. По средневековым меркам это было серьезнейшим оскорблением. Другие князья по такому поводу начинали войну, а невесте оставалась одна дорога, в монастырь. Но, ясное дело, не захудалому Федору Святославичу было оскорбляться и мстить государю. А красота Евпраксии оказалась настолько яркой, что не помешала даже замаранная репутация. Она вторично вышла замуж за мелкого князя Федора Фоминского, и у них в супружеских отношениях все было в порядке.

Третий брак не допускался. Даже брат Калиты, великий князь Юрий после убийства Агафьи-Кончаки не смог в третий раз жениться и должен был остаться бездетным. Однако князь Семен примеру покойного дяди не последовал и не смирился с церковными установлениями. Он выбрал третью невесту, Марию Тверскую – дочь казненного Александра. Митрополит Феогност категорически воспротивился, но и Семен единственный раз в жизни наотрез отказался слушаться его. Ему пришлось выдержать суровый скандал с митрополитом, он балансировал на грани полной ссоры. Тем не менее великий князь не сдался, настаивал на своем. Он был человеком весьма эрудированным, грамотно защищался, ссылался на примеры византийских императоров – их-то патриархи венчали сколько угодно. Семен отлично знал и церковное право, доказывал, что его второй брак фактически не осуществился. Может быть, как раз этот скандал принес Семену прозвище Гордого? Как бы то ни было, он победил, в 1347 г. состоялась свадьба.

С точки зрения сплочения Руси лучшего брака нельзя было придумать. Династии смертельных врагов, московская и тверская, породнились. А Семен Иванович шел к примирению сознательно и искренне. Он даже выхлопотал у Джанибека для разоренной Твери временное освобождение от дани, а свою дочку от первого брака Василису выдал за Михаила Кашинского – внука Михаила Тверского и племянника Александра Тверского. Былая злоба угасала, обиды забывались, конфронтация отходила в прошлое. Тверь стала втягиваться в орбиту великого княжества Московского, но не силой, а добром, взаимной пользой и родственными узами. Да и семейная жизнь Семена с Марией оказалась счастливой. У них один за другим рождались сыновья. Правда, двое умерли, но оставались еще двое. А супруги были еще молодыми, полными сил, не собирались останавливаться на достигнутом.

Полной сил выглядела и Русь. За десятилетия «великой тишины» она заново расцвела, окрепла. Множилось население, ведь не только великий князь заботился о своем потомстве. Звенели топоры, расчищая участки в лесах, на пустых местах вставали избы деревень. Распахивались и колосились новые поля. Богатели города, обрастали свежими посадами, слободами, жизнерадостно тянули к небу поросль новеньких маковок храмов, часовен, святых монастырей. И все это – города, слободы, деревни, люди, больше не расплескивалось друг против друга, а стягивалось воедино волей великого князя.

Кто-то из удельных властителей уже и не хотел противиться ему, а кто-то хотел бы, да не смел. С каждым разом по его призывам поднимались все более внушительные рати. Пока они только «разминались» – ходили постращать Новгород, пугануть смолян, пригрозить литовцам. Но в полки собирались блестящие воины, отлично обученные и вооруженные. Пройдет еще некоторое время, и призадумается любой враг, справится ли он с такой армией?

А Орду вдруг стали преследовать бедствия. На нее сыпались то падежи коней, скота, то голод, то губительные эпидемии. Невольно закрадывались мысли – а может, оно уже кончается, «Вавилонское пленение»? Может, Русь уже искупила и отмолила свои грехи? В княжеских и боярских хоромах, в домах священников и монастырских кельях ученые люди снова и снова вчитывались в Писание, невольно отыскивали в его строках светлое, обнадеживающее. «Вот, наступают дни, – говорит Господь, – и восстановлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле» (Иеремия, 23,5). Может быть, еще годик-другой, еще чуть-чуть усилится Русь, еще чуть-чуть ослабеет Орда, и ее иго падет само собой? В один прекрасный день посмотрят «поганые» и обнаружат, что на севере выросла держава, которая им уже не по зубам. А коли добром не поймут, что времена переменились, недолго будет и вразумить…

Увы, мечты оказались преждевременными. Далеко-далеко от Руси зародилась жуткая беда. Такая беда, что по сравнению с ней блекли и Батыево нашествие, и прочие татарские «рати». Черная смерть. Чума. Она объявилась уже давненько, полтора десятилетия назад. Еще был жив Калита, решался его спор с Александром Тверским, а чума в те же самые годы выкашивала миллионы жителей Китая. Купеческие караваны повезли ее в другие страны. Разносчиками заразы стали и крысы. Они размножались на трупах в вымерших городах, а когда сытная еда кончалась, разбегались искать ее. На кораблях из китайских портов чума попала в Индокитай, Индию. С мусульманами-паломниками проникла в Аравию, на Ближний Восток. По Великому Шелковому пути достигла Средней Азии.

Русские все еще жили своими проблемами, сражались с немцами и шведами, Семен Иванович распутывал литовские проблемы, ссорился с митрополитом из-за третьего брака, а беда подобралась совсем близко. В 1346–1347 гг. она загуляла по Персии и появилась в Орде. Тут уж на Руси узнали, забеспокоились. Устраивали молебны, крестные ходы. Ожидали, что из Сарая эпидемия придет вдоль Волги в Нижний Новгород, Муром, Ярославль, Владимир. Но поветрие обладало некими странными закономерностями. Оно прихотливо выбирало пути своего продвижения, внезапно начиналось и внезапно кончалось. При первой угрозе чума не задела Русь. Из Орды она передалась на юг, в черноморские города. С невольниками в генуэзских трюмах, с корабельными крысами, черная смерть отправилась в Константинополь, в Италию.

В 1348–1349 гг. она охватила Испанию, Францию, Англию. Затем пришел черед Германии и Скандинавии. В Европе эпидемия отправила на тот свет треть населения. В Лондоне только на одном кладбище закопали 50 тыс. человек [56]. Ужасы чумы дополнялись массовой истерией. Она проявлялась по-разному. Из некоторых городов жители разбегались куда глаза глядят. Где-то считали, что уже наступает конец света, все население постригалось в монахи. Где-то наоборот, предавались похабнейшему пьянству и распутству – дескать, все равно помирать. Где-то винили колдунов и ведьм, сжигали людей по малейшему подозрению. В Париже требовали «казни всех жидов» [31] и принялись истреблять их. Прошел слух, что чума – это их диверсия, они хотят уничтожить христиан и отравляют воду.

А уж после того, как болезнь опустошила Европу, она кружным путем, через Германию, в 1352 г., попала в Псков. Она обнаруживалась опухшими железами, человек начинал харкать кровью, а на второй или третий день умирал. Вошла смерть в семью – и не стало семьи. В каждом храме ежедневно отпевали более 30 человек. Поначалу находились такие, кто рвался прислуживать богатым больным, хорошо подзаработать на этом, но вскоре поняли, что зараза легко передается, люди стали шарахаться друг от друга. Были и стойкие подвижники, они бесстрашно ухаживали за обреченными, собирали мертвецов, пока и их не жалила черная смерть. Гробов и могил не хватало, хоронили в общих скудельницах. Псковичи свыкались с мыслью, что умереть придется всем. Целыми семьями уходили в монастыри, отказывали Церкви имущество. Раздавали богатства в милостыню, но нищие не брали ее, боялись.

В отчаянии горожане призвали своего архипастыря, новгородского владыку. Василий Калика отбросил прежние свары и претензии, самоотверженно поехал в гибнущий Псков. Организовал крестный ход вокруг города, люди приободрились – и действительно, вскоре эпидемия пошла на убыль. Но заразился сам Василий, на обратном пути преставился. С его свитой чума попала в Новгород. Отсюда она стала распространяться на Смоленск, Суздаль, Чернигов, Киев. На севере Белозерск, а на юге Глухов вымерли до последнего человека. Весной 1353 г. заголосили по покойникам и в Москве: в боярских палатах, в бедных избах. Из высокопоставленных лиц государства первым скосило митрополита Феогноста. Он был греком, начинал служение как грек, а умер русским, лег в Успенском соборе рядышком со св. Петром, оставил после себя преемником русского Алексия.

А не успели похоронить митрополита, как смерть шагнула во дворец великого князя. Его планы, надежды, семейные радости перечеркнулись одним махом. Почти одновременно скончались оба сына, двухлетний Иван и недавно родившийся Семен. Был бездетным, и снова стал бездетным. Горе сломило и подавило Семена Ивановича. Но… он все еще не сдавался! Он боролся до конца и даже снова не побоялся нарушить церковный запрет. Шел Великий пост, но государь не посчитался с ним. С еще не оправившейся от родов Марией он попытался зачать нового наследника. Уж конечно, это не было плотской забавой. Это была именно борьба – за жизнь, за продолжение рода, династии. Муж и жена, только что лишившиеся детей, истерзанные рыданиями, измаявшиеся в молитвах и покаянных поклонах, трепетно обнимали друг друга, силясь породить в вакханалии смерти новую жизнь…

Но чума уязвила и Семена. Скомкала его, швырнула на смертное ложе. Как и у других зараженных, болезнь протекала быстро. В окружении бояр, духовенства, братьев, полузадушенный хворью Семен только и успел продиктовать завещание. Все свои наследственные и купленные волости, села, города, великий князь оставлял жене и… несуществующему сыну, если его все же удалось зачать [8]. Эту волю записали в духовную грамоту, хотя и понимали, что она, очевидно, несбыточна. Семен лихорадочно убеждал братьев оберегать свою супругу, дружить между собой. Убеждал, не зная, что младший из них, Андрей, тоже обречен, и вскоре отправится вслед за ним, из трех детей Калиты чума пощадит лишь среднего, Ивана.

Ну а завершил Семен Иванович великокняжеское завещание совершенно необычными словами. Он прошептал обметанными в горячке губами: «А записывается вам слово сие для того, чтобы не престала память родителей наших и свеча бы не угасла». Откуда, из каких неземных высот пришло к нему это озарение? Какую свечу он имел в виду? Династию московских князей? Идею возрождения русской государственности? Но и ведь о Самой Божьей Матери поется в Акафисте: «Светоприемную свещу, сущим во тьме явльшуюся, зрим Святую Деву…»

Русь лежала вокруг неприютная, холодная. Ее продували апрельские, пронизывающие до костей ветры, ее заливали моря половодья и грязь весенней распутицы. В вымерших деревнях пировало расплодившееся воронье и жирные крысы. Над обезлюженными скорбными городами взахлеб переливался многоголосый плач, в церквях еле-еле, охрипшими и уставшими глотками тянули заупокойные песнопения. Все, чего людям удавалось достичь непомерными трудами, сберегать и создавать от поколения к поколению, тоже растекалось грязью, забрасывалось и разваливалось с осиротевшими домами, рассыпалось в прах, уходило вместе с оборванными жизнями в россыпь бесчисленных могил…

Узнав о трагедии в Москве, поднимали головы суздальские, рязанские князья, новгородские воротилы – не пришла ли им пора урвать свое? По раскисшим дорогам, как и раньше, тянулись в Орду обозы с данью, покорные вереницы невольников. Ханские чиновники кривились и ругались, почему в этот раз привезли так мало? Недовольно выслушивали сбивчивый лепет бояр про мор, про общее оскудение, и требовали взяток, чтобы подождать с выплатами. Татарские воины у степных костров неторопливо обсуждали, когда их пошлют за недоимками? Когда на Руси снова начнутся свары, и ордынцев позовут туда? Сколько там осталось людей, годных для продажи? А в сумраке литовских лесов, в неприступном замке Вильно, размышлял о своем суровый Ольгерд. На Руси бедствие, власть надломилась, не настало ли подходящее время?.. И вдруг среди всех этих бурь, кошмаров, среди клубящихся туч, грозящих стереть с лица земли целые страны – свеча. Всего лишь свеча, хрупкая, едва теплящаяся…

Но в переходах великокняжеского дворца уже топотал ножками двухлетний ребенок, не понимающий, что же такое неладное творится со взрослыми? Почему одних куда-то уносят, другие плачут? Этого несмышленыша, сынишку Семенова брата Ивана, звали Дмитрием. А назовут Дмитрием Донским. Жена другого брата государя, Андрея, ходила непраздной, бережно вынашивала еще одного героя – будущего Владимира Храброго. В московских храмах, сменив Феогноста, неустанно служил святой чудотворец Алексий. А в глухих лесах в урочище Маковец уже срубил келью и возносил молитвы к Господу святой преподобный Сергий Радонежский. Наслышав о подвижнике, к нему тянулись монахи, миряне… И по всей стране, невзирая ни на какие катастрофы, продолжали рождаться дети. Новые князья, воины, землепашцы, священники.

Над Русью занимался рассвет. Она еще не знала об этом. Ведь ночная пора перед рассветом бывает особенно темной и пугающей. Но в непроглядном мраке горели свечи. Горели в храмах, в монастырях, в домах русских людей. Свечи перед ликами Спасителя, Пресвятой Богородицы. А главная задача, высшая миссия Руси на этой земле заключалась именно в том, чтобы они не угасли. Чтобы не угасла хотя бы одна, даже самая последняя свеча. Потому что от одной свечи зажигают вторую. От второй третью, четвертую. И возгорается праздничное множество света, как бывает на Пасху, когда православные христиане воодушевленно передают друг другу огонь и с радостными улыбками поздравляют всех ближних: «Христос Воскресе!»

17 августа 2010 г. от Рождества Христова

п. Монино

Данный текст является ознакомительным фрагментом.